Кости судьбы

Тюрьма КММ, Пир-Пойнт 35 дней до суда       Он всегда смеялся смерти в лицо. Но тюрьма ломала и не таких.       В рабстве было проще — там оставались хотя бы крохи свободы. Здесь — глухие стены и тяжесть, давящая изнутри, смыкающаяся вокруг, как петля.       Сначала он плюётся ядом в каждого, кто посмел посмотреть на него. Сквозь кровь, сквозь унижения. Скалится, едва не хрипя от боли, выплёвывает слова, острые, как осколки стекла. Потому что это всё, что у него осталось.       Четыре стены. Пол — ледяной, словно могильный камень. Потолок, что давит, с каждым днём всё ниже. Прогулки запрещены. Разговоры с другими заключёнными запрещены. Даже охранники молчат, пока он не перечит им. Потому что знают — перед ними ходячий мертвец.       Удары можно вытерпеть. Ухмылки можно пропустить. Но вот уколы…       Мерзкий, холодный укол в шею, и всё. Сначала под кожей змеёй растекается ледяная боль. Потом — пустота. Тишина, как в глубине могилы. Ни сил, ни ярости, ни даже ненависти. Осталась только слабость — такая, что дыхание рвётся и ломается.       Он лежит на холодном полу камеры. Кандалы впились в запястья, разодрав их в кровь, но ему уже всё равно. Боль давно превратилась в неясное жжение где-то на задворках сознания, мешаясь с усталостью.       Перед глазами — серый полумрак коридора, мёртвая тишина, нарушаемая лишь глухими звуками за спиной. Повернуться нет ни сил, ни желания. Он просто лежит и пялится в пустоту. Гулкие, резкие шаги заставляют вздрогнуть. Но не его, а охранника. Тот натягивает штаны, торопливо застёгивает ремень, словно в панике спешит покинуть место преступления.       Он щурится, всматриваясь, и тогда впервые видит её. — Госпожа Добрая Яшма! — его насильник подскакивает, едва не ломаясь пополам в поклоне. — В камеры заключённых не заходят без моего позволения. — Госпожа Добрая Яшма... — Пошёл прочь.       Плеть рвёт воздух свистом, врезается в лицо тюремщика. Впечаталась так, что шрам останется. Тот исчезает, как будто его и не было.       Его словно пронзают взглядом, холодным, въедливым, как ртуть. Даже под глухой пеленой транквилизатора он чувствует, как этот взгляд скользит по нему, как лезвие, оставляя тонкие, незримые раны. — Кто... вы? — он напрягается, пытаясь хоть как-то сесть, хотя бы приподняться. — Ты должен знать, кто я, господин Авантюрин, — женщина усмехается, опираясь рукой на решётку. — Ты же один из Десяти Каменных Сердец? — Вы прекрасно знаете, что это не так. — Плохая линия защиты, Какавача, — она цокает языком. Почти разочарованно. — Вы мой адвокат? — он всё же выдавливает ухмылку. — Судья на твоём грядущем процессе.       Он пытается ухмыльнуться, но всё, что выходит, — болезненный оскал. — Судья, значит? А казнь уже назначена? Надеюсь, входные билеты дорогие.       Она скользит взглядом по его измученному лицу, слегка приподнимает бровь. Её пальцы барабанят по решётке, словно проверяя, насколько прочен металл. — Если продолжишь в том же духе, то не доживёшь до начала судебного процесса. — Это угроза, Госпожа Добрая Яшма, — он произносит слово "добрая" с особенной издёвкой. — Дружеское напутствие.       Он выдавливает хриплый смешок, несмотря на то, что каждый вздох — словно ржавый гвоздь под ребро. — Дружеское, значит? Забавно слышать это от того, кто держит меня в цепях.       Она наклоняется чуть ближе, так что её тень закрывает тусклый свет, едва пробивающийся в камеру. — Поверь, мальчик, это самое дружеское, что ты получишь, — её голос звучит мягко, почти ласково, что делает её слова ещё более ледяными. — В следующий раз подумай, прежде чем попадать в такие места.       Она уходит, оставляя его наедине с пустотой. Он опускается на пол, чувствуя, как слабость проникает в каждый мускул. И чем дольше он сидит в этом гробу из серых стен, тем глубже в нём просыпается то забытое, выжженное чувство. Безысходность.

...

Тюрьма КММ, Пир-Пойнт 10 дней до суда       Он и сам не знает, зачем ему это нужно — увидеть её снова. Это больная, бессмысленная идея, абсолютно ни к чему. Но когда цепляться больше не за что, вдруг даже безумие кажется путём к спасению. Потому что человек без цели — уже наполовину покойник.       Но Госпожа Яшма не приходит.       Он идёт в разнос. Лезет на рожон, дразнит охранников. Получает по морде, снова нарывается. На допросах — дерзкий. Раз за разом испытывает на прочность всё вокруг.       Первыми сдаются охранники, после очередной выходки на очередном бессмысленном допросе.       Сначала они просто выламывают ему руку. Привычное дело, уже не ново. Трещит хрящ, где-то в отдалении слышен его собственный крик, будто кто-то другой, какой-то слабак, орёт и жалуется на жизнь. Но они не останавливаются. Не в этот раз.       Тяжёлые плети впечатываются в спину, оставляют длинные багровые полосы, одна из которых рвёт кожу до мяса. Его захлёстывает болью, пробирает до осколков сознания, размывая края реальности. Каждое движение — пытка. Он чувствует, как железный вкус крови разливается во рту — снова прикусил губу, чтобы не заорать слишком громко.       Когда его наконец бросают на бетонный пол — тело сваливается, как мешок, сквозь зубы сочится кровь. Слышит их шаги, удаляющиеся, гулкие, отстранённые, а потом — тишина. Сплошная, липкая тишина.       В себя он приходит уже в тюремном лазарете. Холодный белый потолок давит, свет режет глаза. Рука прикована к кровати, и от неё тянется пластиковая трубка капельницы — словно петля, ещё один позорный символ его положения. С губ срывается хриплый стон, пересохший и слабый. Он чувствует себя идиотом, проигравшим в той игре, где нельзя было проигрывать.       Слепая обида на себя — и на этих ублюдков. Резким движением он дёргает рукой, пытаясь вырвать иглу из-под кожи. Слишком сильно напоминает о всех тех уколах, которые ему кололи в «воспитательных» целях. О том, что за этим следовало. О чужих руках на его теле, о боли и остывающей ненависти, которая разъедает изнутри. — Полегче, — сквозь туман седативного и обезболивающего доносится голос, такой приглушённый и призрачный, что он сомневается: не мерещится ли? С тех пор, как его бросили в эту дыру, голоса слышатся частенько.       Но за голосом следует прикосновение. Уверенное, прохладное, почти мягкое. Он наконец заставляет себя повернуть голову.       Она сидит на краю койки. На этот раз в военной форме высших чинов корпорации. Светло-лиловые волосы убраны в замысловатую причёску. — Соскучился? — Яшма говорит так невозмутимо, что от желания врезать ей по лицу сводит скулы. — Срать я на вас хотел! — зло огрызается Какавача.       Горький привкус крови на губах — единственное, что ещё напоминает о том, что он жив, что не сломался. Пока.       Собрать всё, что осталось, напрячь мышцы, даже если от боли вывернет наизнанку. Ему хватает сил только на это. Во рту скапливается тёплая медная дрянь. И он плюёт ей в лицо. Красные пятна на её строгой форме, тёмные брызги на щеке. Она замирает. Глаза поднимаются медленно, ледяные, изучающие его с каким-то странным спокойствием. Смотрит на него, вытирает щёку.       Её другая ладонь всё ещё лежит на его запястье. Пальцы чуть сжимаются, едва ощутимое давление, но почему-то этого достаточно, чтобы дыхание застряло в горле. — Закончил? — она усмехается уголками губ. — Побереги силы, Дитя Гаятры. — Чего вы от меня хотите? — сквозь зубы шипит Какавача. — Задать пару вопросов. В твоих же интересах быть честным.       Он нехотя кивает. Пялится на кровавое пятно на лацкане её форменного пиджака. — Почему ты решил убрать члена КММ? Месть? — И да и нет. Даже проигрывая люди продолжают играть. Потому что у них есть надежда... — Почему ты выбрал именно Авантюрина? — Он вёл какие-то делишки с моим прошлым хозяином. Так я нашёл о нём информацию. — Ты воспользовался телефоном хозяина после того как убил его, чтобы выманить Авантюрина на встречу? — Да. — Ты убил его сразу? — Нет. Просто следил. — Выжидал подходящего момента, чтобы застать врасплох? — Да. — Ты знал о том, что у него были разногласия с остальными членами Каменных Сердец и он редко появляется на Пир-Пойнте и тогда тебе пришла в голову мысль выдать себя за него? — Да. — Ты знал, что рано или поздно тебя поймают. — Знал.       Он смеётся, но выходит что-то ломкое, почти беспомощное. — На что ты рассчитывал?       Она смотрит на него, глаза в глаза, пока он не дёргается, пытаясь отвести взгляд. Её пальцы всё ещё на его запястье — и каждый её вопрос — пытка. — Ни на что. Все такие. Все, до последнего игрока. Почему я тоже не могу быть счастлив? Почему я не могу почувствовать себя свободным?       Яшма не отвечает сразу. В её взгляде — едва заметный проблеск… чего-то. Она хмурится, и тень её привычной ледяной усмешки исчезает. Он смотрит на неё и впервые за всю эту бесконечно болезненную встречу замечает в её лице что-то человеческое. Это длится секунду, меньше. Она моргает, и выражение сменяется всё той же холодной, чуть презрительной маской. — Ты не говорил этого на допросе, почему говоришь теперь? — Ставлю на удачу. — Ты блефуешь.       Госпожа Яшма наклоняется ближе и проводит кончиками пальцев по его щеке. С тех самых пор, как Сигония утонула в крови никто и никогда не прикасался к нему так... — Вы тоже, — он хрипло выдыхает. — Вы всё равно отправите меня на расстрел. Я не идиот. Два убийства, афера против КММ, присвоение чужой личности, растрата… — Ни один адвокат не хочет представлять тебя на суде...       С губ срывается горький смешок. Конечно, никто не хочет марать себе карьеру, защищая того, кого всё равно поставят к стенке. — Ты ненавидишь этот мир и хочешь разрушить его своими руками? — Предположим, что это возможно... Тогда, я был бы рад рискнуть.       Яшма усмехается и наклоняется ещё ближе, внимательно заглядывая ему в глаза. — Скажи... Ты хочешь умереть? — Что? — Ты хочешь умереть?       Её вопрос оглушает, точно пощечина. Он даже не сразу понимает смысл. Смотрит на неё, как на безумную. — Разве это важно? — усмехается нервно. — Я всё равно труп, вы же сами это понимаете. — Нет, — мягко, но твёрдо говорит она. — Это не то, что я спросила.       Если бы рука не была прикована к кровати, он мог бы набросить цепь ей на шею и задушить. Он прикрывает глаза и позволяет представить себе это. Кровоподтёки на шее, побледневшие губы... — Я не знаю, — выдыхает он наконец.       Уголки глаз жгут непрошенные слёзы, а он даже не может прикрыть лицо руками. Он больше ничего не может. Раньше было веселее. Тогда он был уверен, что встретит смерть в пылу драки с гордо поднятой головой и посмеётся ей в лицо. А теперь? Теперь его смерть пахнет лавандой и деньгами. Лиловые волосы. Золотые кольца, тяжелые и холодные, касаются лица. — Я не знаю, — повторяет он громче, с надрывом. Не знает он.       Хочет, чтобы она ушла, но как только замечает, что Яшма собирается подняться, пальцы сами хватают край её длинного пиджака.       Она оборачивается, вопросительно изгибая бровь. «Не смотри ей в глаза», – думает он и, конечно, тут же залипает взглядом, глядя прямо, почти вызывающе. — Могу я тоже задать вам вопрос? — Мне? Что ж, отчего бы и нет. Что ты хочешь узнать? — Тот человек... которого я убил. Он был вам дорог? Ведь вы были частью... одной команды.       Яшма скользит взглядом, будто проверяет, издевается ли он. Вздыхает, откидывает прядь. Почти удивление – она делает это медленно, слишком театрально. Почти. Все эмоции, что он видел на лице этой женщины напоминают странную симуляцию. — Нас связывает общая цель, а не излишние сантименты, — она пожимает плечами. — Авантюрин Хитрости не должен был так легко попасться на уловку вчерашнего сигонийского ребёнка.       Он нервно сглатывает. У слюны гадкий металлический привкус. — Могу я задать вам ещё один вопрос? — Задавай. — Вы всё равно меня убьёте. Я хочу знать имя той, кто подпишет мне смертный приговор. — Оно тебе известно. — Настоящее имя, Госпожа Яшма. — Сначала определись с ответом на мой вопрос, — она поднимается на ноги. — У тебя есть десять дней до суда.       Дверь захлопывается с металлическим скрежетом. Замок щелкает, и все. Снова один. Один со своими мыслями, с тошнотворным воздухом и безысходностью, что проедает до костей.       Утром он открывает глаза и замечает: на покосившемся столике рядом с кроватью лежит сложенный листок бумаги. Белый, чистый. Он протягивает руку, разворачивает записку. В ней всего три слова:

«Подумай дважды. Ева.»

      Он фыркает, криво усмехается. Ева. Теперь у смерти есть имя.

...

Пентхаус Госпожи Яшмы, Пир-Пойнт 7 дней до суда — Покажись. Я знаю, что ты здесь, — Яшма медленно ставит бокал на стол.       Полутёмный пентхаус молчит в ответ. Только ночной ветер скользит по полу, тяжёлые шторы слегка колышутся. Но она ощущает её — холодный, острый след присутствия, который ни с чем не спутать.       Яшма прикуривает сигарету, устраиваясь на бархатном диване, и не оборачивается, когда за спиной слышатся шаги. — Чем обязана, Госпожа Хранительница? — спокойно бросает она в пустоту.       Прохладная рука ложится на её плечо, и воздух в комнате словно густеет, наполняясь тяжёлым, вязким напряжением. — Речь о судебном деле, которое попало в твою юрисдикцию, — Чёрный Лебедь наклоняется так близко, что прохладное дыхание касается её шеи, словно ледяное перо. — С каких пор Сад Воспоминаний интересуется делами КММ? — бросает она, оставаясь неподвижной. — Считай это личным визитом.       Яшма лишь усмехается, едва запрокинув голову, выдыхает серебряный дым в лицо хранительницы. Она чувствует её близость — почти слышит глухой стук чужого сердца. — Личный визит? — в уголках губ проступает циничная усмешка. — Что ж, звучит интригующе. — Что если я скажу тебе, что у меня есть информация, которой ты не обладаешь? — Чёрный Лебедь устраивается напротив, закинув ногу на ногу и лениво следит за каждым движением Яшмы.       Та молча склоняет голову, наполняя бокал вином. Один бокал. Не два.       Лебедь тянется, забирает его из пальцев Яшмы, делает глоток. А потом возвращает обратно. И Яшма, ничуть не смутившись, касается губами края бокала, будто это что-то само собой разумеющееся. — На Сигонии больше нет авгинов, — наконец произносит Лебедь. — И не на Сигонии тоже. — Так вот о каком деле идёт речь... — Яшма глядит на неё с холодным огоньком в глазах, касаясь бокала. — Во вселенной каждый день исчезают народы и целые планеты. Такова судьба. — Однако, не каждый день эта судьба полностью в твоих руках... Признайся, ты слишком любишь власть, чтобы упустить такой шанс. — Мне кажется, или ты пытаешься склонить меня к определённому решению?       Чёрный Лебедь улыбается, и в её взгляде вспыхивает что-то тёмное. Она снова тянется к бокалу в руках Яшмы, осторожно забирает его, делает неспешный глоток, прежде чем вернуть обратно. — Я лишь даю пищу для размышлений. — В чём твоя выгода? — Можешь считать, что это лишь вероятность потенциального сценария, который может быть выгоден Саду Воспоминаний. — Сценария? Ты с Рабом Судьбы выходные провела?       Чёрный Лебедь мелодично смеётся. — Я знаю о тебе больше, чем тебе хочется.       Яшма приподнимает бокал, разглядывая красное вино, как если бы в нём можно было найти ответ, и медленно отпивает, прежде чем ответить. — В таком случае ты знаешь, что я не принимаю одолжений, — она возвращает бокал хранительнице, наблюдая, как та снова тянется к напитку, почти символически подтверждая их игру в доверие. — Ты знаешь, что я не могу принять подобное решение самостоятельно. У него есть цена. И заплатить её придётся мне.       Чёрный Лебедь усмехается и с интересом наклоняет голову, разглядывая Яшму через призму бокала. — Уверена, он тебе не откажет. В конце концов Каменных Сердец всегда должно быть десять.       Она допивает вино и опускает пустой бокал на стол. — Можешь считать, что я тебя услышала, — тихо произносит Яшма.       Чёрный Лебедь неторопливо поднимается с кресла. Она не прощается, но её присутствие начинает рассеиваться, как дым от погасшей свечи. Ступая мягко, она скользит к балкону, и тень её исчезает за дверью, так же бесшумно, как ночной ветер. Яшма видит, как её силуэт растворяется в темноте, но остаётся тягучее ощущение, что она всё-таки здесь, что её глаза наблюдают, где бы она ни была.       Яшма прикуривает новую сигарету, затягивается дымом, ощущая его горечь на языке.       Казнить нельзя помиловать. Осталось только расставить запятые. Она не должна его спасать. Неважно, кто он, или что с ним будет. — Подумай дважды, Ева, — холодно говорит она самой себе.       Когда в пачке остаётся последняя сигарета, она достаёт телефон и набирает знакомый номер. — Алмаз? Есть дело. Нужно поговорить.

...

Зал суда КММ, Пир-Пойнт День судебного заседания       Десять дней спустя он стоит на коленях в огромном пустом зале. Раны всё ещё не затянулись до конца, впрочем теперь это не имеет особого значения. Сегодня всё закончится.       Госпожа Яшма сидит в судейском кресле и он смотрит на неё не отрываясь. Сегодня поверх платья накинут пиджак с глухими длинными рукавами, закрывающими пальцы по самые костяшки. Она тянется к бокалу вина и едва заметно морщит нос. — Какие красивые глаза... Скажи мне, они светятся в темноте?       Он усмехается. Криво, с горечью. — Если бы это было так, я продал бы их не задумываясь, — горькая усмешка.       Это не ложь. Если бы кто-то предложил за них приличную цену, он бы отдал и глаза, и сердце, и что угодно ещё. Чего у него не отнять, так это способности превращать себя в товар. — Ты даже не представляешь сколько людей мечтают о том, чтобы эти глаза закрылись навсегда... Ни у одного адвоката не хватило дерзости защищать тебя. Быть может, ты желаешь представлять свою защиту самостоятельно? — Как будто в этом есть смысл. — Ты признаешь вину в преступлениях, в которых тебя обвиняют?       Он кивает. Невесомо, без малейшего колебания. — Да, мадам. Я признаю, что убил двух человек, включая одного из членов Каменных Сердец. — А так же заставил Гильдию Эрудитов инвестировать крупную сумму в разработки горных пород на Сигонии. — Так точно. — Странно, что этот дерзкий план провалился, — отмечает она с циничной усмешкой. — Ни тебе, ни другим выгоды не принесло.       Он снова пожимает плечами, даже не пытаясь скрыть иронию. — Я получил то, что хотел. Шанс сыграть с вами в последнюю игру. — И что же ты ставишь на этот раз? — Мою жизнь. Я ставлю на то, что вы не отправите меня на расстрел.       Это даже не блеф, это попытка сплясать на гробовой доске. Он знает, что умрёт, но ведь он всегда так хотел посмеяться смерти в лицо.       Тишина длится пару мгновений, но по ощущениям проходит целая вечность, прежде, чем Госпожа Яшма спрашивает: — И чего же ты хочешь? — Я хочу встретиться с Алмазом. У меня есть кое-что для него.       У него ничего нет. Кроме собственной наглости. И бережно сложенного, пропитавшегося кровью письма, в котором всего три слова. — И что потом? — Госпожа Яшма усмехается уголком губ.       Он не знает. Понятия не имеет. Слепая ставка. На этот раз ва-банк, без козырей, без страховки. Он сдохнет за это, и это осознание, как лезвие пож кожу. — Я хочу денег. Тридцать танб. Половина моей... — он запинается, слова жгут язык. — Рыночной стоимости. Ни больше, ни меньше. С этими деньгами я стану ещё богаче и влиятельнее, чем вы. Но я сомневаюсь, что вы на это решитесь, поэтому хочу увидеть Алмаза.       Дешёвая провокация чистой воды. Такая идиотская, что хочется рассмеяться. Более жалкими были бы только оправдания. — Жаль, что ты не сможешь увидеть Алмаза. Он никого не принимает...       Сердце молотит в груди так, что болят рёбра. Губы дрожат, едва не выдавая. Вот и всё. Он покойник. Интересно, больно ли будет? Сколько пуль успеет почувствовать, прежде чем всё закончится? — Я его представитель и имею полное право принимать решения от его лица... — продолжает между тем Госпожа Яшма. «Что?» — он не сразу понимает, что происходит. К чему она ведёт. Адреналин чистейшей воды выворачивает всё внутри наизнанку. — Тридцать танб... — она презрительно усмехается, выдерживая паузу. И это почти физически больно. — Я дам тебе намного больше. Деньги, статус, власть... Корпорация даст тебе всё чего ты хочешь и даже то, чего ты не хочешь.       Он чувствует как по щеке стекает что-то влажное и горячее. А в груди начинает зарождаться болезненный смех. Слеза срывается вниз с подбородка. — Какавача... Красивое имя. Жаль, что ему придётся исчезнуть навсегда. Что же касается тебя... Авантюрин. Ты будешь жить и принесёшь немало пользы Корпорации.       Авантюрин. Он повторяет это имя про себя несколько раз. Кажется, он только что умер, но остался в живых. Кажется, он только что заключил пари со смертью и... выиграл? — Иди, — говорит Госпожа Яшма, глядя на него с прежней усмешкой. — Используй этот шанс с умом, дитя. И пусть твоим планам всегда сопутствует удача.       Резкий удар молотка. Прямо по нервам. Заседание окончено. Его только что оправдали — по всем статьям. Нелепо, как всё в его жизни. Логика? Закон? Эти слова больше ничего не значат.       Он моргает. Раз за разом. Руки дрожат, как от лихорадки, когда охранник — ошалевший не меньше его — подходит, чтобы снять кандалы. Замок щёлкает, стальные браслеты падают на пол. Он свободен.       Пару секунд он стоит, не веря в это. Он в самом деле выиграл жизнь. Чужую жизнь, ту самую, что он сам забрал. Нет тела — нет дела. Он усмехается. — Госпожа Яшма, — окликает он её, когда она проходит мимо. — Что-то ещё, дитя моё? — насмешка в голосе, до тошноты сладкая. — Может, хочешь обжаловать приговор?       Веселится. Издевается. И всё же, как бы там ни было, кроме неё у него тут нет никого. — Я... — он прочищает горло. — Я бы желал получить свои тридцать танб.       Она смеётся, качает головой. Достаёт пачку кредитов, швыряет ему, не глядя. Сегодня на запястье змея из чёрных бриллиантов. Синяки на коже оттеняют камни. Откуда синяки? Он не отрывает взгляд от её руки, как заворожённый. Зачем? Сам не знает. — Приведи себя в порядок. У тебя две недели, — бросает она. — Две недели до чего? — До начала работы в Корпорации, малыш.       Он застывает. В головном офисе? Здесь, где обман не прокатит так просто, как на краю галактики? — Но... все же знают, что я не... — Выкрутишься. Ты же Авантюрин Хитрости.       Госпожа Яшма усмехается и похлопав его по плечу направляется к двери.       Какавача... Хотя нет, теперь Авантюрин втягивает воздух, жадно, как будто не дышал целую вечность...       Кажется, «смерть» это только начало...