Кости судьбы

      Авантюрин падает в бездну. Летит, целую вечность, и ничего не может сделать — руки связаны, тело неподвижно. Под ним — черное море, гладкое как стекло, готовое поглотить. Внизу мелькают лица тех, кого он потерял или сам отправил на дно. Они смотрят на него с пустотой в глазах, молчат. Страх нарастает. Грудь сжимает так сильно, что невозможно вздохнуть. Он пытается кричать, но звук застревает в горле.       Внезапно вода под ним разверзается. Вместо неё — кости. Огромные, как древние деревья, выступают из земли, разбросанные по поверхности. Среди них лежат карты. Каждая карта пробита гвоздем, приколочена к земле. С неба льёт ливень. Холодный, как прикосновение смерти.       Из-за горизонта медленно поднимается чёрная фигура. Она приближается, не торопясь, в руках — огромные весы. На одной чаше — сердце Авантюрина, окаменевшее, побитое трещинами. На другой — бесконечные долги. Весы склоняются. Не человек. Маска, в которой нет ничего живого.       Кости под ногами хрустят, последний игральный кубик срывается с её пальцев и ударяется о землю. Беззвучно. ...       Авантюрин просыпается в холодном поту. В номере отеля "Грёзы" темно. Воздух застоялся. Во рту — мерзкий привкус железа. Он проводит пальцами по губам — кровь. Снова прокусил губу во сне. Челюсть сведена от напряжения.       Кошмары. Опять.       Он нащупывает телефон. Ровно для того, чтобы в сотый раз перечитать сообщение: «Делами займёмся мы с Топаз, малыш. Благодаря тебе расстановка фигур Корпорации завершилась в тот миг, когда яшма оказалась в Семье. Семена уже пустили корни, и скоро... наступит время собирать урожай.»       Телефон летит на пол, глухо ударившись о стену. *"Малыш."* Она бы могла просто написать: «Отличная работа» или хотя бы «Ты в порядке?». Но нет. Это же Яшма. У неё свои методы. Даже благодарность звучит как плевок в лицо.       Он дотягивается до стакана на прикроватной тумбе. Вода тёплая, отвратительная. Стакан пустеет в два глотка, но облегчения нет. Губа ноет.       Он совершил невозможное. Проклятая Пенакония. Когда он заставил Ахерон обнажить клинок и разорвать Вуаль Грёз, когда ступил в Небытие и пережил собственную смерть, а потом вернулся. Вернулся, как победитель. И что теперь?       Р46. Чёртов уровень Р46. И холодные сообщения Яшмы, которые он перечитывает раз за разом.       Не то чтобы он ждал красной дорожки. Но всё же... ...       Медсестра, присланная Оти Люцерной, суетится вокруг него, как будто он уже наполовину в земле. Щупает пульс, говорит этим липким, заботливым голосом: — Хотите, чтобы я кого-то известила? Близких?       Авантюрин усмехается. Горько, вымученно. — У меня нет близких. — Совсем никого? — наивно уточняет девушка. — Я слышала, как господин Люцерна говорил с женщиной, которая оплачивает ваше пребывание... — Это мой босс.       Она замолкает, смущённая. Пытается переварить. Потом, чуть тише: — Мне кажется, что она за вас беспокоится.       Авантюрин усмехается снова. Да, конечно. Беспокоится. Ещё как. Стерва. — Иногда и мне так кажется. «Кажется» — ключевое слово.       Медсестра не знает, что ответить. Только молчит и продолжает свою работу. А он отворачивается, утыкается лицом в бархатную спинку дивана. Как будто бархат может заглушить ту пустоту, которая разъедает его изнутри. Как будто что-то вообще может.       Он снова думает о ней. О Яшме. Чёрт бы её побрал.       Он скучает по ней. Ненавидит себя за это. Ему хочется смеяться — так это всё жалко. Он, который прошёл через Небытие, который заставил смерть отступить, лежит здесь, уткнувшись лицом в подушку, с проклятой иглой в вене, и думает о ней. О её чёртовых словах. О том, что она даже не удосужилась написать что-то нормальное.       Шприц со снотворным входит в предплечье. Мутная жидкость течёт по венам. Это похоже на смерть, только без финала.       Больно. Тошно. ...       Наружу его выталкивает жажда. Он с трудом поворачивает голову, косится на часы. Время тянется, как в кошмаре. Он кое-как поднимается на ноги, медленно плетётся до ванной. Плещет ледяной водой в лицо. Жадно пьёт прямо из-под крана.       Телефон на тумбочке вибрирует. Три пропущенных от Топаз. Он закуривает, вместо того чтобы перезвонить. Горечь табака во рту приятнее реальности. Ждёт. Не потому, что хочет её видеть, а потому что знает, что она всё равно придёт.       Топаз появляется через пятнадцать минут. Без стука. Открывает дверь, как будто это её номер, и кидает в его сторону короткий взгляд. — Дай угадаю... Она попросила тебя зайти? — Авантюрин невесело усмехается. — Вообще-то я сама предложила, — Топаз пожимает плечами. — Но если бы я не вызвалась, она бы попросила. Яшма сейчас на «Лучезарном шпате». Ведёт переговоры со стариком Оти. Дерёт с него проценты, как обычно.       Она без приглашения проходит в комнату и плюхается в кресло возле кровати, закинув ноги на подлокотник. Наблюдает за ним, как за подопытным, которому нельзя помочь, но интересно посмотреть, как долго он продержится. — Как ты себя чувствуешь? — Как дерьмо, — Авантюрин кидает сигарету в пепельницу, криво ухмыляясь. — Точнее нет... как дерьмо, которое только что организовало сделку века.              Топаз тихо хмыкает, не скрывая ни сочувствия, ни лёгкого восхищения. Она знает, что ему хреново, но они оба понимают, что это часть игры. — Знаешь, — протягивает она, скрещивая руки на груди, — Яшма ведь заботится о тебе... по-своему.       Авантюрин закатывает глаза, резко поднимается на ноги, но тут же пошатывается, хватаясь за край кровати. — Заботится? Конечно. Как только у неё на это время найдётся. — Сядь, ты зелёного цвета, — вздыхает Топаз, глядя на его бледное лицо.       Авантюрин скрипит зубами, но послушно плюхается обратно на кровать. Сжимает руку в кулак, словно пытается отогнать слабость, которая настигает его каждый раз, когда он делает резкое движение. Одышка. Сердце бьётся в висках. — Старик Оти упирается, — продолжает Топаз, не меняя тона. В её голосе смесь скуки и лёгкой насмешки, как будто она наблюдает за чем-то заранее предсказуемым. — Какие условия? — он смотрит на неё, сквозь туман в голове. — Тридцать процентов акций во владение Корпорации. Пять из них Яшма передаст Звездному Экспрессу. Безымянные станут амбассадорами Пенаконии.       Авантюрин ухмыляется, с горечью, но и с долей восхищения. — Тридцать процентов? Она не мелочится. Как всегда.       Он трет глаза, которые пекут так, будто кто-то насыпал в них целую пустыню песка. Вены на руке болят от недавних уколов, и он с раздражением срывает пластыри, кидая их на пол. — Она говорила о тебе, пока мы летели сюда, — вдруг добавляет Топаз, бросив на него испытующий взгляд.       Авантюрин поднимает бровь, не веря, что Яшма вообще тратит на него больше двух слов. — Неужели? — сарказм и усталость в голосе. — Сказала, что ты жив. И что это уже неплохой результат. — Неплохой результат? — Он коротко смеётся, но смех умирает на губах. — Для неё я просто графа в отчёте. Живой? Всё отлично.       Топаз смотрит на него с лёгким сочувствием: — Её трудно удивить. Особенно человеческими эмоциями. — Эмоции? — он морщится. — Я для неё не человек, Топаз. Я — строка в статистике.       Самое скверное — он и сам не знает чего ожидает. Того, что Яшма прибежит к нему и станет рыдать подле его постели? Идиотизм. Она никогда так не поступит. Во вселенной десятки женщин, которые бы сделали что-то подобное и он достаточно красив и обаятелен, чтобы получить любую из них. Но вот дерьмо — ему нужна Госпожа Яшма и кусок камня, заменяющий ей сердце.       Он ожесточно трёт виски. Скребёт ногтями ноющее предплечье. — Что говорит Алмаз?       Смена темы. Топаз прекрасно это понимает, но идёт на поводу. — Алмаз? Доволен. Асдан — один из лучших активов. Можно считать, что повышение у тебя в кармане. А пока у тебя отпуск, корпорация оплачивает все расходы… — Не утруждайся. Я знаю, кто их оплачивает. — Он кривится, почти ощущая горечь на языке.       Топаз вздыхает и начинает гладить Счетовода, устроившегося у неё на коленях. Авантюрин хмурится. Даже эта чёртова свинья-копилка живёт лучше, чем он. Ну разве не блеск? — На твоём месте, я бы расслабилась и наслаждалась, — говорит она, как ни в чём не бывало. — Ага, конечно… — ворчит он, чувствуя, как всё в нём сжимается от раздражения. — Жаль, что ты не на моём месте.       Авантюрин морщится, когда боль пробивает резким спазмом. Топаз кивает, как будто увидела всё, что нужно. — Я позову медсестру. Отдыхай. — Не утруждайся, — бросает он через плечо. — И передай Яшме, что может не тратить на меня своё драгоценное время. ...       Медсестра всё же приходит. Как всегда суетливая. Колет обезболивающее. Без снотворного хотя бы и на том спасибо. Авантюрин скрипит зубами, бьёт себя по предплечью. Бесполезно. — Потерпите, скоро пройдёт, — говорит она своим учтивым голоском. — Всю жизнь этим занимаюсь, — огрызается он.       Комната воняет лекарствами, кошмарами и отчаянием. Воздух тяжёлый. Оставаться здесь нет ни малейшего желания. Он поднимается, еле-еле, и тащится в бар. Дёргает за ручку двери и шипит от резкой боли в плече. Но идёт. Не остановится. Не сейчас. — "Усладу". С двойным виски, — коротко бросает бармену.       Глаза бармена скользят по его лицу, но вопросов тот не задаёт.       Авантюрин жадно пьёт. Один стакан, второй, как будто это может хоть что-то изменить. Нажраться до беспамятства — вот цель. Чтобы всё размылось. Чтобы мир провалился в чёрную дыру. Как будто поможет... Чёрт возьми, даже Небытие не помогло. Ни забыть, ни сдохнуть, ни исчезнуть. Он всё ещё здесь. Жив. В этой грёбаной игре, от которой выворачивает. — Говорят, от этой дряни бывают галлюцинации, — равнодушно замечает мужской голос.       Авантюрин поворачивает голову. Улыбается криво, увидев "соседа" по барной стойке. — Уже забыл меня? — ухмыляется тот его собственной ухмылкой. — Нет, надеялся, что ты сдох. Какого ты тут делаешь? Мы не в грёзах. — Тебе не нужна мемория, чтобы видеть меня. Хватит и твоей дырявой башки. — Завались... — Авантюрин тяжело вздыхает, кивает бармену на очередной коктейль.       Его двойник ухмыляется шире и делает то же. Руки чешутся хорошенько втащить этому второму Авантюрину. Врезать так, чтобы исчез раз и навсегда. — Проваливай. — Давай-давай. Скажи, что я прав. Ты же знаешь, кто ты на самом деле, господин картёжник. Закомплексованный, сраный неудачник. Выигрывал кучу раз, но всё равно боишься до усрачки проиграть. Все видят, как ты швыряешь деньги на кон, но не замечают, как твоя рука под столом отчаянно сжимает фишки. — И чего же я, по-твоему, боюсь? — Прямо сейчас? — второй Авантюрин щурится, как ядовитая змея. — Что Яшма даже не появится. — Мне плевать. — Конечно, поэтому ты надираешься здесь? Меня не обманешь. Добро пожаловать в этот прекрасный мир боли и отчаяния, благословлённое дитя Гаятры, — он поднимает бокал с ухмылкой.       Слащавая, холодная улыбка. Слишком похоже на Яшму. Бесит до чёртиков. — Я знаю, что ей плевать, — Авантюрин уже не чувствует вкуса выпивки. — И именно это тебе в ней и нравится, да? Холодная, расчётливая сука. Куш, который ты никогда не сорвёшь, даже с твоей удачей.       Авантюрин молчит. А вдруг этот ублюдок прав? — Тянет к разрушениям, признайся, — продолжает его альтер-эго, с наслаждением растягивая слова. — Но цепляешься за свои идеалы, как утопающий за соломинку. Не хочешь быть плохим парнем до конца, вот и рушишь себя. Сам выбираешь яд, сам его пьёшь. И Яшма... треклятая ведьма — твой любимый сорт. — Иди в задницу, — его голос становится ниже, мрачнее. — Боюсь, мы уже давно там, дружок, — двойник ржёт, откровенно и громко. — Посмотри на себя. Серьёзно. Ты реально веришь, что чем выше риск, тем слаще награда? — Я ни во что не верю, — огрызается Авантюрин, заказывая ещё одну порцию. — Конечно. Потому и напиваешься в одиночестве.       Авантюрин допивает. Горечь алкоголя растекается по горлу. Его мысли путаются, но одна начинает всплывать наверх, цепляясь за остатки трезвости: «А вдруг он прав?»       Он сжимает бокал до боли в пальцах и резко отодвигает его, словно тот виноват в происходящем. — Хочешь сказать, что я упал на самое дно? — бросает он с нарастающей злостью. — Намного ниже, чем тебе кажется. Всё ещё думаешь, что ты играешь в свои игры? — ухмыляется двойник.       Авантюрин вскакивает с табурета, расправляя плечи. Ненависть, обида, алкоголь — всё перемешивается, заполняя его до краёв. — Давай выйдем. Устроим разборки прямо здесь, в фойе, — кидает он, не глядя на посетителей бара.       Двойник лишь ухмыляется, следуя за ним в полутёмное фойе. Никто кроме Авантюрина его не замечает. Конечно. Ведь его попросту нет. — Ты этого хочешь? Ха-ха, ты действительно думаешь, что я буду драться? — издёвка в голосе второго Авантюрина. — Ты всегда хотел показать мне, как я ничтожен. Так вот, покажи. Давай. — Он срывается, выплёскивая свою ярость.       Авантюрин бросается вперёд, кулаки сжаты, тело в напряжении, готово к схватке. Удар. И ещё. Но его кулаки проходят сквозь пустоту. Двойник стоит рядом, спокойно, как будто вся ситуация — шутка. — Да ты и в этом не можешь меня победить, — насмешливо шепчет второй Авантюрин. — Смешно. Ты пытаешься бить своё отражение. — Заткнись! — рёв глухой, как эхо в пустоте.       Авантюрин бьёт с размаха, но кулак проходит сквозь воздух. — Да ты даже не умеешь бить по-настоящему, — гнусно тянет в ответ его альтер-эго.       Снова удар. На этот раз Авантюрин целится прямо в лицо двойника, но его кулак снова проваливается. Вместо того, чтобы встретить плоть, он находит только стену. Звонкий удар, болезненный хруст костей. — Ты жалок, — шипит двойник, ухмыляясь ещё шире. — Жалкий даже в своём бессилии.       Авантюрин скрипит зубами, не чувствуя боли, только пульсирующее бешенство. Он бьёт снова — в лицо, в грудь, в бок. Но каждый раз натыкается на холодную, неподатливую стену. Кожа лопается, оставляя следы крови на стене. Боль накатывает волной, но она лишь усиливает ярость. — Заткнись! — орёт он в отчаянии.       Костяшки кровоточат, пальцы опухают, но он бьёт и бьёт, будто пытается выбить из себя ненависть, разочарование и всё, что скопилось внутри.       В какой-то момент ноги начинают подкашиваться. Руки дрожат, бессильно свисая вдоль тела. Он медленно сползает по стене, обмякнув, как пустая оболочка.       Двойник исчезает, как туман, оставляя после себя лишь холодную, безразличную пустоту.       Авантюрин смотрит на свои разбитые, окровавленные руки. Ещё несколько мгновений он сидит на полу, тяжело дыша, а потом, медленно поднявшись, плетётся обратно в свой номер. Каждый шаг даётся с трудом. Болят не только руки, но и всё внутри.       Он добирается до двери, прижимается лбом к косяку, словно ожидая, что кто-то остановит его. Но никто не ждёт за дверью, никто не смотрит ему вслед. — Вот и всё, — выдыхает он, толкая дверь. В номере пахнет кровью и лекарствами, а внутри — всё та же глухая пустота. ...       Авантюрин не помнит в какой момент его вырубает на злосчастном бархатном диване. Не знает сколько часов провалялся в пьяной отключке. Когда он открывает глаза в номере всё тот же полумрак, всё так же воняет кровью, алкоголем и лекарствами. Но к ним примешивается ещё один запах. Терпкий. Сладкий. Удушдивый. Который он всегда различит из сотни других. Духи Госпожи Яшмы.       Он медленно приподнимается, голова трещит. Она сидит в углу, как тень — ровная спина, руки на коленях. Королева на этом чёртовом светском приёме смерти. Воплощение скорби и сострадания? Ага, конечно. — Номером ошиблась? — хрипит он, каждое слово, как ржавый гвоздь по горлу. — Или пришла полюбоваться, как твоя собачонка подыхает? — Подыхает? — Яшма усмехается. — Даже близко нет. Ты живее всех живых, Авантюрин. Ты ведь всегда знал, как падать... и как подниматься снова.       Он сжимает кулаки. Ссадины на разбитых костяшках трескаются, кровь снова сочится. Чёрт с ней. Хватает бутылку, что валяется рядом. Оставшийся алкоголь. Глоток. Руки дрожат. — Тебе этого не понять. Тебе никогда не было по-настоящему плохо! — выплёвывает он, не оборачиваясь. — О, милый, если ты думаешь, что мне чужда боль, значит, ты знаешь меня намного хуже, чем я тебя. — Не знаю. И не хочу знать.       Яшма плавно встаёт, подходит ближе. Тонкие пальцы едва касаются его плеча. Ожог через одежду. И Авантюрин чувствует, как что-то в нём окончательно ломается. Ещё секунда, и он рассыплется в пыль. — Почему ты здесь? — шепчет он, почти просит. — Убедиться, что я не сдох? — Возможно, — голос ласковый, как хлыст. — Или просто посмотреть, как ты мучаешься. Так ты себе это объясняешь? — Тебе плевать. — И всё же я здесь, а не на роскошном ужине, который устроил старик Оти в честь нашей успешной сделки.       Яшма наклоняется ближе. Приторная сладость духов перекрывает кислород. Он едва сдерживает рвотный рефлекс. Пальцы прохладные, почти нежные касаются его лица, медленно скользят вниз, по плечам, к окровавленным кулакам. — Так всегда, — усмехается она, — ты ломаешься, а я снова собираю тебя по кусочкам. Разве не забавно? — Веселее некуда.       Авантюрин сжимает зубы, силясь отодвинуться, но не может. Её прикосновения тянут его назад, в глубокое детство, где было тепло. Где был кто-то, кто о нём заботился. — Ты всегда любил разрушать себя. Так проще, правда? — её голос льётся мягко, как яд. Она начинает вытирать кровь, аккуратно и методично, будто лечит ребёнка, а не мужчину, который только что хотел убить в себе всё. — Я же говорила тебе. Ты живучий. Даже когда сам хочешь умереть.       Он ненавидит это. Ненавидит её тон, ненавидит, как она возится с ним, как будто он беспомощный. Но в то же время… ему это нравится. Ему нравится, что она здесь. Что она заботится. Даже если это иллюзия.       Она промывает раны, слегка дуя на кожу, чтобы не щипало. Что-то бормочет, как будто успокаивает его, словно он маленький мальчик. Он сжимает зубы, пытаясь удержать маску равнодушия. Но пальцы расслабляются, когда она берёт его руку в свою. Её прикосновения тёплые, нежные, почти ласковые. Он хочет вырваться, сказать что-то язвительное, но не может. Это тепло — проклятие. Оно разливается внутри, заставляя забыть на секунду обо всём. — Не делай этого со мной, — шепчет Авантюрин. — Мой мальчик, — выдыхает она, как будто его боль — её. — Я всё равно буду рядом, хочешь ты этого или нет.       Она касается его щеки, лёгкое прикосновение — словно проверяет температуру. Обрабатывает каждую ссадину, нежно, словно боится сделать ему больно. Авантюрин хочет взбеситься. Сказать что-нибудь едкое, но вместо этого закрывает глаза. Отвращение и облегчение смешиваются в одно чувство, которое он даже не может объяснить. — Ты ненавидишь это, не так ли? — почти шепчет Яшма — Но не отпускаешь. И я не отпускаю.       Она бинтует его руку, движения лёгкие, едва ощутимые. Пальцы скользят по коже. Настолько нежно, что ему кажется: она могла бы собрать его заново, если бы захотела. Из осколков. — Тебе это нравится, — добавляет Госпожа Яшма с тонкой улыбкой, и он чувствует, как внутри него всё рвётся на куски. — Мой опорный камень... — хрипит он. Просто чтобы заглушить эту ядовитую ласку, которой жаждал все эти чёртовы дни. — Не волнуйся, я позабочусь об этом, — её голос бархатный, с той самой фирменной, убийственной мягкостью. — Правда, придётся немного подождать. — Когда ты уезжаешь? — он произносит это сквозь стиснутые зубы, надеясь, что она просто исчезнет. Оставит его. Но, как всегда, зря. — Вообще-то... — Яшма прищуривается, и в её глазах сверкает что-то хищное. — Я думала задержаться на пару недель. «Лучезарный шпат»... Прекрасный корабль. Я собираюсь открыть там ломбард "Добрая Яшма". Такой шанс нельзя упускать.       Воздуха вдруг не хватает. Как будто её слова — это удушающая петля, которая стягивается всё сильнее. — Этот номер никуда не годится, — она лениво оглядывает комнату. Авантюрин скалится, пытается выдавить сарказм: — Забочусь о своём комфорте, как видишь.       Он жестом указывает на беспорядок в номере. Кровь, разбитые бутылки, запах спирта и лекарств. — Будешь спать в моих апартаментах на "Лучезарном шпате".       Забота. С привкусом приказа. Как и всегда. — Твои апартаменты, значит... — хрипло продолжает он, сдерживая накатывающее раздражение. — Всё ради тебя, да?       Она не моргает. Её взгляд остаётся мягким, словно ему это только снится. — Конечно ради меня, — отвечает Яшма, с тем самым тоном, от которого хочется либо рассмеяться, либо сбежать. — И ради тебя тоже.       Авантюрин глубоко вздыхает, едва удержавшись от смеха. — А может, просто выкинешь меня за борт? Быстрее и... гуманнее.       Яшма наклоняется ближе, её губы почти касаются его уха: — Увы, я не так милосердна... ... — Ну и влип же ты, павлинчик...       Искорка сидит на краю постели, болтая ногами, как ребёнок на качелях. Пока гости носятся по кораблю, выискивая кукл с бомбами, Авантюрин растянулся на роскошных простынях, лениво листая пенаконийские комиксы. — Хочешь оказать услугу старому другу и взорвать это корыто к чертям собачьим? Мне нравится эта идея, — он потягивается, как будто дело не касается гибели нескольких сотен человек. — Ищешь лёгкий путь, — хихикает Искорка. — Ты же можешь просто уйти. Предложение Недотёп в Масках всё ещё на столе. — Я не могу уйти, — вздыхает он, закуривая. Густой дым мгновенно заполняет комнату, как его собственные мысли. Невесомый, но липкий. — Ммм... Понимаю, понимаю, — Искорка поднимает одну бровь. — Хозяйка не выпускает поиграть за забор, да? Завела себе игрушку и теперь не отдаёт? Или ты сам боишься, что на свободе снова наломаешь дров?       Он затягивается. Вкус горечи пропитывает лёгкие, смешиваясь с раздражением. — Она тебя сожрёт, павлинчик. И выплюнет, как косточку. — Может, мне это нравится, — Авантюрин усмехается, но сам слышит, насколько дерьмово это звучит.       Самое страшное в том, что это — правда. Как бы он ни ненавидел Госпожу Яшму, без неё он давно был бы в дерьме по уши. И дело не только в её деньгах, не в положении. Она — его чёртов катализатор. Каждый раз, когда он хочет сбежать, она толкает его ещё глубже. Перешагнуть через страхи. Через себя. Сделать шаг, который пообещал себе ещё тогда, когда был никем. — О, павлинчик, даже Небытие не вправило тебе мозги, — Искорка заливается своим звенящим смехом. — Кстати, каково это — умирать? Расскажи. Всегда думала, это весело. — Огромная чёрная дыра. И море, — Авантюрин выпускает струю дыма, наблюдая, как она исчезает в воздухе. — Море, которое затягивает тебя в себя. Живьём. И заставляет встречаться лицом к лицу с самыми жуткими кошмарами. — Неудивительно, что ты легко справился, — Искорка мотает головой, хихикая. — У тебя же огромный опыт встречи с дерьмом.       Авантюрин молчит, но внутри что-то корчится. Не от её слов. От правды, которую он не может выбросить из головы. — Ты всегда был хорош в этом, — она делает паузу, сверкает глазами. — Превращать каждую победу в очередное падение. — Кое-кто тоже любит так говорить. — Та, чьё имя нельзя поминать всуе? — Искорка продолжает веселиться. — Ладно, хватит сидеть тут и ныть. Пойдём, господин картёжник. Не хочу, чтобы ты пропустил мой сюрприз.       Он еле успевает затушить сигарету, прежде чем Искорка тащит его за собой, с её вечным нетерпением и озорством. — Сюрприз? — мрачно бормочет он, плетясь за ней. — Если там очередной фейерверк, клянусь, я тебя столкну за борт. — Ты всё равно не сможешь, — усмехается Искорка. — Слишком любопытен, чтобы не увидеть, что я приготовила.       Коридоры корабля мерцают, будто сами готовы разлететься на куски. Каждый шаг Авантюрина отзывается болью, но привычной, почти родной — как от старых шрамов, которые ноют на погоду. А Искорка тянет его вперёд, не давая остановиться.       Когда они выходят на палубу, прохладный ночной воздух бьёт в лицо. "Лучезарный шпат" медленно плывёт сквозь тишину звёздной ночи, словно временно забыв о своей роскоши и пафосе. — Ну? — Авантюрин оглядывается по сторонам. — Где твой чёртов сюрприз?       Искорка, сверкнув глазами, поднимает палец к губам, призывая к тишине.       Авантюрин чувствует, как Искорка толкает его вперёд, в сторону толпы на палубе. Она растворяется среди людей с её привычной скоростью — всегда на шаг впереди, всегда готова исчезнуть в самый неподходящий момент. Он оглядывается, едва удерживая равновесие, когда внезапно раздаётся грохот. Звук взрыва настолько громкий, что сердце на секунду замирает. Авантюрин инстинктивно напрягается, словно ожидает худшего.       Но это всего лишь фейерверк. Огромный, нелепо роскошный. Небо над "Лучезарным шпатом" раскалывается цветами, озаряется светом, выжигающим остатки мрака. Он смеётся, криво, словно этот фейерверк — насмешка над всем, что он пережил за последние дни. Слишком яркий для мира, который оказался таким холодным.       И тут он чувствует её — прохладную руку на своём плече. Эта рука, как всегда, останавливает его на мгновение. Заставляет задуматься, как далеко он зашёл. — Смотрите, кто поднялся с постели... — голос Госпожи Яшмы мягкий, с тем самым хищным мурлыканьем, которое проникает в самые укромные уголки его разума. — Ты как раз вовремя. — Взрыв был настоящим. — Я знаю, — шепчет Яшма. — Но нам снова повезло.       Он поворачивается, его взгляд встречает её. Эта женщина — его наркотик. Яд, который течёт по его венам. Слишком сильный, чтобы просто оставить её. Он наклоняется и целует её. Больно. Почти до крови. Она не отстраняется, только слегка улыбается, позволяя ему слиться с этой болью, с этим мгновением под светом фейерверков.       И в этом поцелуе он ощущает всё — разорванные связи, горечь, бесконечную усталость и... странное чувство освобождения. Как будто через эту боль он наконец-то чувствует себя живым. ...

      Зачем мы приходим в этот мир, если нам всё равно суждено умереть? Если кости судьбы всегда тяжелы, значит, это и есть наша судьба. Но тогда почему… мы пытаемся с ней бороться?