Моя тень больна

***

День с Цю Цзяньло тянулся медленно, а драгоценное время ночи было коротко. Когда Шэнь Цзю позволили уйти к себе, он быстро забрался в кровать, сжимая зонтик, бамбуковая ручка давала чувство опоры. Надышавшись цветочной пыльцой под жгучим солнцем, наевшись елейных слов, Шэнь Цзю был истощен. Ни жив ни мертв, он лежал под одеялом и смотрел на танец теней плясавших по потолку. За день он так измотался, что только сейчас вспомнил про вчерашнее видение. Он вгляделся пристальнее, но тени хоть и двигались как живые, но это были обыкновенные тени. Шэнь Цзю с облегчением затушил свечи и лег на бок лицом к окну, прижимая к себе зонтик. Лунный свет струился сквозь бумажные окна, безмолвно касался его рук, принося в ночи утешение. Не успел он заснуть, как послышались осторожные шаги. Шэнь Цзю встрепенулся. В доме Цю он обрел привычку всегда быть настороже. По легкой походке он успел узнать Цю Хайтан, как дверь со скрипом отворилась. — Не спишь? Если спишь, просыпайся, пришла твоя Хайтан. Только не шуми, никто не знает, что я здесь. Но А-Цзю, я поняла, что не могу заснуть, тебя пока не увижу, пока не услышу. Вы хорошо провели время с братом? Сегодня так устала от занятий, и только мысли о твоих красивых глазах не давали мне упасть с Хуали, и его крепкое тело. С каждым сказанным словом Цю Хайтан приближалась все ближе, пока не зависла прямо над ним. Шэнь Цзю почувствовал зуд, рука непроизвольно покрепче перехватила бамбуковую ручку, и сложенный зонтик уткнулся суженым концом в живот Цю Хайтан. — А-Цзю! — вскрикнула Цю Хайтан, ухватив зонтик. — Ты!.. Не дожидаясь, пока она подберет слова, Шэнь Цзю дернул зонтик на себя и раскрыл, закрывая им лицо. — Ты странный, — подумав, закончила Цю Хайтан. — Зачем ты спишь с зонтиком? Это какая-то игра? А-Цзю, почему ты молчишь? Не показывая лица и не говоря ни слова, Шэнь Цзю прокрутил в руках зонтик, с его стороны лунный свет завораживающе переливался по бумажным ребрам. — Так красиво! Я бы тебя нарисовала, — правой рукой Цю Хайтан начала водить по воздуху, имитируя движения кистью. — Думаю, твой портрет отлично бы вышел из нескольких ломаных линий и пары пятен цвета. Сквозь подсвеченную бумагу Шэнь Цзю видел, как Цю Хайтан заинтересованно за ним наблюдает. — А-Цзю, твоя невеста тебе сделала комплимент, ты должен хотя бы поблагодарить. Брат предупреждал, что уличные отличаются от нормальных людей, но он обещал, что при правильном воспитании можно все исправить. А-Цзю, не волнуйся, твоя невеста образована и много знает. Я помогу тебе справиться с изъяном, в котором ты даже не виноват. Но ты тоже должен стараться. Вот как ты спишь? Ты разве не знаешь, что нельзя спать под лунным светом? От лунного света люди сходят с ума. Будешь и дальше лежать у окна, и обезумеешь, не дождавшись свадьбы. Цю Хайтан встала напротив окна, раскинула руки и рукавами перекрыла большую часть света. Шэнь Цзю нахмурился и закрыл зонтик, встретившись с ней взглядом. — Милая сестрица, отойди, пожалуйста, от окна, — голос Шэнь Цзю звучал тихо и хрипло. — А вот и прекрасное лицо А-Цзю! Мои глаза возрадовались и в то же время огорчились, я уже вижу следы тлетворного лунного влияния. Ты такой мрачный и холодный, как погасшая звезда. Мне придется проследить, чтобы в наших будущих покоях не было луны. — Милая сестрица, — в глазах Шэнь Цзю отражался неземной свет, — хочешь, я открою тебе один секрет? — Хочу, — Цю Хайтан чуть ли не запрыгнула на кровать. — Луна не в силах меня испортить. — Почему это? — Цю Хайтан даже расстроилась. Шэнь Цзю на мгновение представил, как снимает ханьфу и открывает лунному свету изувеченное тело. — А это уже другой секрет, — Шэнь Цзю приложил палец к губам. — А-Цзю, это нечестно. Ты обещал своей сестрице секрет, но только больше раздразнил. Если не расскажешь, я закрою окно плотной тканью и запрещу ее снимать. — Хорошо, — вздохнул Шэнь Цзю, — я расскажу, но… это кое-что необычное, прошу госпожу не смеяться. Цю Хайтан с энтузиазмом закивала. — Мы с луной друзья, — на губах Шэнь Цзю заиграла странная улыбка, — она не станет мне вредить. — Да как же можно подружиться с луной? Я тебе не верю, — Цю Хайтан игриво накрутила на палец длинную прядь. Шэнь Цзю отстраненно пожал плечами. — Если часто смотреть на луну, то становишься на нее похожим. И тогда она предлагает дружбу. — Няня мне много о чем рассказывала, но о таком никогда. А-Цзю, ты меня совсем сбил с толку. Я уже и забыла, что пришла дать тебе целебный отвар, — Цю Хайтан потрясла деревянным коробом. — Там твой любимый настой валерианы, костный бульон с травами и паровые булочки. Пока все не выпьешь, я отсюда не уйду. — Благодарю за беспокойство, молодая госпожа, — Шэнь Цзю опустил глаза, принимая короб. — Можешь не благодарить молодую госпожу, — слово «госпожа» прозвучало громче других. Шэнь Цзю открыл двухуровневый короб и взял в руки отвар валерьяны, ему часто доводилось его пить, и от одного аромата веяло спокойствием. Хотя Шэнь Цзю до сих пор кусок в горло не лез, но жидкость не твердая пища, и он сделал небольшой глоток. Было терпимо, но если бы не пристальный взгляд Цю Хайтан, он бы вылил все в окно. Понемногу Шэнь Цзю допил пиалу и с содроганием посмотрел в короб. — Я готовила для тебя. Ешь, — Шэнь Цзю съежился от повелительного тона Цю Хайтан и достал бульон. Он сделал несколько больших глотков, надеясь закончить скорее, но тут же зажал рот рукой. — Ладно, можешь не есть. Я думала тебе уже лучше. Цю Хайтан хотя и разрешила отказаться, но по голосу она была расстроена и немного обижена. Однако Шэнь Цзю, если бы и хотел, не мог принять ее заботу, он еле сдержался при ней, но когда Цю Хайтан ушла, его все-таки вырвало в цветочную вазу. Отпив чистой воды, он с вечера поставил себе целый чайник, Шэнь Цзю сел к окну, спать больше не хотелось. Он не врал ей про луну. Особенно такими ночами после дня тесного общения с Цю Цзяньло Шэнь Цзю со светлой тоской ловил в ладони лунные блики. В далекой отстраненной сияющей в ночи подруге, он видел свою родственную душу. Под ее чарующим светом можно было танцевать, улыбаться… Можно было жить вечно. На днях взошла полная луна, и свет искрился особенно волнующей энергией. Тело поддалось лунному наваждению, и, раскрыв зонтик, Шэнь Цзю закружил по комнате. По венам разлилось болезненное оглушающее веселье. Ему хотелось кружиться, пока он не упадет. Две его тени плясали вместе с ним. Шэнь Цзю заметил игру теней на полу, остановился, опустил голову и с интересом зафиксировал, что одна тень замерла, а вторая продолжала танцевать. Сейчас тень ему не казалась ни галлюцинацией, ни чем-то ужасным. Он сел на пол и раскинул руки. Теневое отражение послушно повторило за ним, однако около его теневых рук на полу сгустился чужой клок сумрака. Сгусток начал увеличиваться и удлиняться, и вот уже теневая змея обвила теневые руки Шэнь Цзю. На рассвете вторая тень растворилась в его собственной тени. За завтраком в большом зале собрались и Цю Цзяньло и Цю Хайтан, оба облаченные в цветочные броские ханьфу с крупным растительным орнаментом, они излучали сильную энергетику, как хищные цветы, что охотятся на бабочек, оба ему приветственно улыбнулись. Под предлогом слабости в теле Шэнь Цзю позволил себе не расставаться с зонтиком даже в главном доме. На открытом воздухе в переходе между своим крылом и центральным домом он с наслаждением прятался под красным куполом, а в помещении использовал зонтик как опору. Цю Цзяньло снисходительно кивнул. Шэнь Цзю поклонился, сел на подушку и сложил руки на коленях, опустив голову. На нем было белоснежное ханьфу, под стать его бледному виду, и только в волосах, собранных в пучок, алела шпилька с ягодами, и красный зонтик рядом. — Как приятно видеть всю семью за одним столом, — начал Цю Цзяньло, дав разрешение приступить к трапезе. Аппетит к Шэнь Цзю не вернулся, он пил только воду, не поднимая головы, пока Цю Хайтан говорила за троих. В такие моменты он чувствовал себя летним снегом, ошибкой природы, которой суждено растаять, не долетев до земли. Если б только естественный порядок вещей обратился вспять, а снег взмыл снизу вверх, запорошив небо, то и он смог бы… — …главное блюдо… ребрами наружу… разве что стол украшать, — до Шэнь Цзю долетели обрывки слов Цю Цзяньло. Шэнь Цзю вздрогнул и бросил быстрый взгляд на Цю Цзяньло. В голове непроизвольно всплыл один памятный банкет. Шэнь Цзю лежит на столе в этом же зале, на нем только нижнее ханьфу, волны волос спадают с края стола. Его ханьфу распахнуто на груди, на глазах плотная повязка, а лицо накрыто легкой вуалью. Он чувствует, как по телу раскладывают колючие стебли цветов, по коже гуляет кисть, а в волосах птицы взмахивают крыльями. Нос забивают острые мужские запахи. Кисть скользит по выпирающим ребрам, и Шэнь Цзю знает, что она в руках Цю Цзяньло. Позже он прочел на себе, выведенное киноварью «яогуай» (1). — Люди скажут, жениха совсем не кормим, прозрачный как бумага. У моей Хайтан и то больше янской силы, чем в тебе, А-Цзю. — Дагэ (2)! — смущенно возмутилась Цю Хайтан. — Тан-эр, я же о тебе волнуюсь. Стоит за А-Цзю не доглядеть, отвернуться, так его нечисть какая украдет, за своего примет. Потом ищи-свищи по лесам. Цю Цзяньло кивнул слугам, и перед Шэнь Цзю поставили большую миску супа. По одному взгляду было понятно, что это дорогое блюдо, которое долго готовили. — Суп из утиной крови со стеклянной лапшой (2) улучшает кровообращение. А-Цзю, тебе полезно, — прокомментировал Цю Цзяньло. Шэнь Цзю с тоской уставился на суп, раз это была личная забота Цю Цзяньло, и тот был в настроении, то проигнорировать заботу ему не дадут. — Брат, А-Цзю не стал есть даже приготовленный мной бульон, — протянула Цю Хайтан то ли жалуясь, то ли укоряя, — куда уж твоему супу с кухни. — Тан-эр, считаешь, деликатесная утка от повара для А-Цзю недостаточна хороша? Да ты совсем разбаловала своего жениха. — Дагэ, Тан-эр не это хотела сказать. Как невеста я обязана внимательно относиться к будущему мужу, а еда, приготовленная своими руками, не просто наполняет желудок, но и передает чувства от сердца к сердцу… — Цю Хайтан засмущалась собственных слов. — Лучше бы для брата сготовила, — мягко пожурил Цю Цзяньло. — Для брата я рожу и воспитаю наследника, — гордо заявила Цю Хайтан, взглянув на Шэнь Цзю. Он не повернул голову в ее сторону, слова его маленькой невесты не долетали до Шэнь Цзю. Для семьи Цю он мог быть рабом, питомцем, украшением для дома, кем угодно, только не свободным человеком. Цю Цзяньло приучал его испытывать благодарность за каждый вдох, сделанный под крышей дома Цю, но чем больше Цю Цзяньло старался, тем меньше в Шэнь Цзю оставалось чувств и желаний к носящим фамилию Цю. Даже таинственные танцы теней, дуновения ветра среди развешенных на просушку шелков во дворе, лепестки, раздавленных на земле бутонов роз — все было интереснее и ярче, наполняли его жизнь большим смыслом, чем семья Цю. Фамилия Цю вызывала в Шэнь Цзю одно желание: посадить красные цветы на черном поле. Не дожидаясь внимания со стороны Цю Цзяньло, Шэнь Цзю поднес миску ко рту, на удивление, от одного запаха сытной пищи его не затошнило. Он неспешно продолжил пить, стараясь не смотреть на лапшу, от лапши мутило. Кое-как он выпил половину и отставил тарелку. — Доедать не будешь? — со спокойной улыбкой Цю Цзяньло отпил вина. — Нет, так нет. Можешь идти к себе отдохнуть. Шэнь Цзю облегченно выдохнул, взял зонтик и покинул душную залу. Но он направился не к себе, а в сад. Там среди теней деревьев можно было затеряться, а можно зайти в бамбуковую рощу и представлять, что она находится на горе бессмертных, а сам он ученик бессмертного мастера, перед которым открыты все дороги… Наслаждаться редким радостным моментом одиночества долго не довелось. Шэнь Цзю не позвали к обеду, но вечером, когда он уже успел разуться и собирался лечь пораньше, Цю Цзяньло сам пришел в его комнату. Двое слуг накрыли низкий небольшой стол нарядной красной скатертью, в центре стола появился бамбуковый плетеный короб, две синих фарфоровых тарелки, расписанных стаей ночных мотыльков, и красный чайник с двумя пиалами в цвет. Цю Цзяньло отпустил слуг, и они остались вдвоем. — Птичка моя, я был не прав, — Цю Цзяньло взял Шэнь Цзю под руку, положил подушку на пол и усадил за стол. — Твой старший братец пришел загладить свою вину, — рука Цю Цзяньло надавила Шэнь Цзю на затылок, заставляя смотреть перед собой. Шэнь Цзю догадался, что в коробе был его ужин, но вот что для него приготовил Цю Цзяньло, он даже думать не хотел. По крайней мере, в высоту короб был низким, и много вместить в себя не мог. — Мой хороший, иногда я забываю, насколько ты у нас особенный, — Цю Цзяньло поглаживал Шэнь Цзю по затылку. — Видишь, каких милашек я собрал для своей маленькой болезненной птички? Ах, нет, пока не видишь. Он не видел, но до него уже донеслось тихое шуршание из короба. Внутри что-то шевелилось. Цю Цзяньло занял место напротив Шэнь Цзю и, убедившись, что Шэнь Цзю смотрит, поднял крышку. Шэнь Цзю с отвращением отодвинулся от стола, короб полнился жирными живыми гусеницами вперемешку с мертвыми куколками шелкопряда. Цю Цзяньло спокойно пододвинул к себе одну из тарелок, взял двумя пальцами извивающуюся гусеницу и начал ее давить сегмент за сегментом. Сок внутренностей брызгал в разные стороны, пятная скатерть. — Птенчик мой, смотри внимательно, готовлю кашу для тебя собственными руками. Он давил одну гусеницу за другой, все больше вязкого месива расплывалось по тарелке. — Хайтан передала, что к кашам ты относишься хорошо. Я выбрал самую питательную, полезную и подходящую для такой нежной птички. Не в силах отвести взгляд от тошнотворного зрелища, Шэнь Цзю следил за пальцами Цю Цзяньло. Раздавив всех гусениц, Цю Цзяньло переложил куколок во вторую тарелку, вытер руки о полотенце и налил содержимое чайника в пиалу. — Все для тебя, птичка, — обе тарелки Цю Цзяньло поставил перед Шэнь Цзю, а потом пододвинул пиалу, — это чистая вода, чтобы не всухомятку, — кивнул Цю Цзяньло. Обе тарелки источали мерзкий запах. — На одной — свежая каша, приготовленная с любовью на твоих глазах. На другой — бездушная еда с кухни, использованные куколки, обжаренные со специями. Сегодня, мой хороший, ты не ляжешь голодным. Но у тебя есть выбор, и мне интересно, что ты предпочтешь. Гусеницы, как ты знаешь, это только начало пути к обретению крыльев, у них есть будущее. Куколки, у которых забрали шелк — на последней стадии цикла, их путь обречен. За окном смеркалось, в комнате сгущались тени. — Мне нравится видеть в тебе звериные порывы, мне нравится, как ты тихо злишься, может, проклинаешь меня ночами? Мне нравится, как дрожь бежит по твоему телу, когда я подхожу к тебе. И особенно мне нравится, как ты смиряешься, ешь из моих рук и ищешь глазами моего дозволения. Птенчик мой, ты мне правда симпатичен. Шэнь Цзю усмехнулся, мрачно глядя на Цю Цзяньло. Он представил, что находится в темноте, но тьму освещает единственный источник света — охваченный пламенем Цю Цзяньло. — Давай, не будем с этим затягивать. Представь, что сейчас решается твое будущее, выбери крылья или гниль. Если съешь кашу, я вознагражу, выполню твою просьбу, о свободе речь не идет, разумеется. Если выберешь куколок, я тебя, куколка, пойму, пожелаю спокойной ночи и дам лечь спать. А если откажешься есть, завтра, птенчик, целый день будешь моей куколкой. Все понятно? Шэнь Цзю кивнул. — Молодец, палочки не забудь, — Цю Цзяньло протянул Шэнь Цзю палочки, но тот не стал брать. — Вот как? Это твой ответ? Шэнь Цзю бросил взгляд на аморфную тень позади Цю Цзяньло, и хищная искра сверкнула в его зрачках. — Вот мой ответ, братик, — Шэнь Цзю с силой вжал ногти в ладонь, пока не пошла кровь, собрал в руку жидкую массу с первой тарелки и начал ей давиться. Внутренности гусениц стекали по его пальцам. Он пихал в себя месиво, пил воду, и запихивал еще. Цю Цзяньло с удивлением следил за его грязной трапезой. Закончив с первой тарелкой, Шэнь Цзю, подавляя рвотные порывы, начал засовывать себе в рот куколок со второй. Они хрустели на зубах, Шэнь Цзю вгрызался в мертвые тельца, как дикая озлобленная собака в кость. Закончив с обеими тарелками, Шэнь Цзю встал, смотря на Цю Цзяньло сверху вниз. — Братик, получил удовольствие? — голос Шэнь Цзю был едва ли ни нежным. — А теперь пошел вон отсюда! — он схватил со стола пиалу и швырнул в стену за Цю Цзяньло. Под звон стекла Цю Цзяньло поднялся и невозмутимо поправил нефритовую подвеску на поясе. — Все-таки, А-Цзю, есть в тебе особенное очарование. Думалось мне, я уже вырвал Котенку когти, а он выкидывает этакий каприз. Вот диво, прям залюбоваться. Однако какой бы любопытной диковина ни была, сокровище приятно доставать из сундука лишь изредка, чтобы оно глазам не надоело. Ты меня понял, Котенок? — Уходи, — прошипел Шэнь Цзю. — Ты у меня молодец, я уйду, как обещал. Я держу слово. Отдыхай, мой хороший, — Цю Цзяньло вышел и закрыл дверь. В стену полетела вторая пиала… чайник… тарелки… стол… Злой отчаянный крик прорезал сумеречное поместье Цю. Шэнь Цзю упал на пол посреди осколков и прижался лицом к стене, впиваясь ногтями в стену. На мягком дереве остались борозды. Внутри все клокотало черным туманом, а в ушах звенело как разбитое стекло. Мой хороший, мой хороший, мой хороший… слова трещали с каким сухое дерево занимается огнем. Он уже не видел, как к его ногам прижалась тень, окутывая израненные ступни черным дымом.

***

ψ Еда: раздавленные гусеницы шелкопрядов, обжаренные куколки шелкопрядов (1) Яогуай 妖怪 yāoguài — пер. с кит. нечистая сила; диковина; наваждение; чудовище. (2) Дагэ 大哥 dàgē — старший брат. (3) Суп из утиной крови со стеклянной лапшой 鸭血粉丝汤 yāxiěfěnsītāng — традиционный китайский суп. Основной ингредиент — утиная кровь, китайцы считают, что она полезна для больных анемией. Кстати первый иероглиф в названии супа 鸭 yā — переводится как «утка», но на сленге может означать «мужчина, оказывающий сексуальные услуги за деньги, жиголо». Про «кашу» Может показаться, что обе тарелки одинаково ужасны, однако обжаренные куколки шелкопрядов — это традиционное азиатское блюдо, которое имеет широкое употребление: тут и куколки на шампуре а-ля шашлык, и снек вроде семечек (однако отмечают, что довольно вонючий снек), и просто под соусом со специями, и супы, и консервы. А вот «каша» из живых гусениц — экспериментальная кухня господина Цю. Хотя из чего-то подобного, попадалось упоминание, как ели (добровольно и с энтузиазмом) сырых куколок прямо с коконом. Саундтрек Angelo Badalamenti — Birds In Hell