Место девочки — в политике

Вальбурга Блэк

сны о 1929-1931

      Несмотря на то, что большинство воспоминаний о прошлом сгинуло, Вальбурга очень ярко помнила, когда началась её мучительная тяга ко всеобщей любви. Когда её похоронило под тёмной тенью этого опустошающего желания — всегда быть идеальной и привлекать внимание окружающих только к себе одной.       Это был канун Рождества. Вальбурге — четыре года. Крэббы и Гампы, одни из самых огромных и плодовитых семейств, решили организовать самый большой детский праздник, какого ещё не видала Магическая Британия. Мама и бабуля Хэспер отвезли её в Гамп-мэнор, где собрали больше пятидесяти юных джентльменов и леди — настоящий бал-маскарад. Вальбурга, впервые увидевшая столько детей, была в абсолютном восторге… Этому вечеру предстояло стать лучшим в её жизни! И он был таким — до тех пор, пока солнце не упало за горизонт и не поднялось над ним вновь.       Когда мама пришла будить её, Вальбурге едва удалось открыть глаза. Голова раскалывалась, а под кожей будто ползали огненные жуки. Мамина рука на лбу отчего-то показалась ледяной.       Когда же мать медленно приподняла одеяло, её лицо исказил первобытный ужас и она резко отпрыгнула от кровати. Не было ни криков, ни слёз. Коротко выдохнув: "Моргана нас всех сохрани", — она просто ушла, захлопнув за собой дверь.       Вместе с тридцатью шестью другими детьми, — включая пятерых Гампов и троих Крэббов, — Вал заболела. И не какой-то жалкой простудой, нет.       Это была драконья оспа.       На момент рождения Вальбурги этот вид оспы единственный устойчиво и крайне успешно сопротивлялся колдомедицине. Заболевание было относительно молодым — ему вряд ли исполнилось и шестьдесят лет, — и принесло его откуда-то со стороны Азии. Считалось, что оно нападало в первую очередь на стариков и на некоторых взрослых, прокутивших своё здоровье в запретных удовольствиях, а вот детей обходило десятой дорогой.       В принципе, практически все болезни, способные вызывать хоть сколько-нибудь серьёзные эпидемии, колдомедики успешно искоренили за последние два века. Взять, к примеру, авгурейский тиф.       Зародившись где-то на отшибе Ирландии, в деревне егерей без намёка на канализацию, авгурейский тиф ураганом пронёсся по более благополучным британским поселениям. Но зверствовал он не долго — корабли торгового флота унесли его в далёкие жаркие страны. Там он собирал кровавую жатву на протяжении трёхсот лет, до тех пор, пока одна из новых его разновидностей на бортах уже совсем другого флота не вернулась обратно на родину…       В Британии её встретили прохладно: по счастью её очень быстро заметили и заключили страну в жёсткий карантин. Именно после детального изучения авгурейского тифа волшебники поняли, как работают эпидемии, а создание подходящего лекарства стало просто делом времени.        Так авгурейский тиф встретил свой бесславный конец в первых десятилетиях двадцатого века.       А тут драконья оспа. И не где-нибудь — на детском празднике. Это была трагедия фактически мирового масштаба, и никто — ни в Мунго, ни во Французской Национальной Медицинской Академии, ни где-либо ещё не понимал, как это лечить. Методы для взрослых детей просто убили бы. В Британии собрались тогда лучшие врачи — но тщетно.       Позже, правда, выяснилось, что случаи заболевания детей всё же были. Вот только случалось это столь редко, что их списывали на абсолютно неопасную для волшебников магловскую оспу. И никто от неё не умирал. Видимо, так болезнь и мутировала — тихо и незаметно, пока не пробралась на праздник под одной из маскарадных масок.       Наверное, больше всего на свете Вальбурга не хотела видеть сны про Мунго. Но вот она смотрит на огромное стекло в два её роста, за которым стоят грустно улыбающиеся родители и хмурый дед Сириус, вечно опирающийся на свою трость. А может, это дед Сигнус с бабушкой Виолеттой? Они тогда специально вернулись из Франции взглянуть на внучку, — возможно, последний раз. Удивительно, что она вообще помнит эту короткую встречу…       Бабуля Хэспер. Она приходила сама, в одиночку. Каждый день. Она чуть ли не ночевала в больнице и часто читала им из-за стекла: Вальбурге, Гампам и Крэббам. Чувствовала себя виноватой — и позже долгие годы не могла себя простить. За этот год её всё ещё молодое и красивое лицо сильно осунулось, но даже когда за стеклом их становилось всё меньше и меньше, она продолжала улыбаться и читать.       Хэспер единственная не лгала — и потому она стала для Вальбурги звездой, её главным образцом для подражания. Стойкая, сильная, любящая. Когда дети спрашивали её, что будет дальше, она честно отвечала: "Не знаю. Но очень надеюсь, что всё будет хорошо". А в её голубых глазах читались всеобъемлющая любовь — и страх, который она никак не скрывала от них.       Остальные взрослые очень много лгали: и постепенно Вал поняла, что они делают это гораздо чаще, чем ей казалось раньше. Особенно много они лгут тогда, когда сами не знают, что делать.       Некоторым детям говорили, что они идут на поправку и скоро отправятся домой. А потом якобы переводили их в более комфортные палаты. Однако Вал почти сразу поняла: те, кого переселяют — смертники.       Слишком уж сильно сжимались губы бабули Хэспер, когда она смотрела на этих детей. Слишком неистово начинала она расчёсывать шрам от проклятья на левом локте.       Немалую роль в такой мрачной догадке сыграло то, что Вал к своим четырём годам хоть и неуверенно, но могла читать по слогам. С больными детьми особо не поиграешь, да и её самочувствие оставляло желать лучшего, так что она выпросила у одной из медсестёр энциклопедию с мелкими буквами и тошнотворными колдографиями. Оттуда-то она и узнала, как протекают различные болезни — и драконья оспа в их числе.       Беспощадный огонь горя и отчаяния, переполнявших больницу, выжег в Вальбурге любой намёк на жалость. Дети мало чего боятся, кроме одиночества; Вальбурга же теперь не боялась ничего.       Те, кто умер — им не повезло. Что уж тут поделаешь?       Вальбурге — повезло. Ведь к следующему Рождеству из тридцати шести заболевших в живых осталось всего семь.       И среди них не было никого с фамилией Гамп или Крэбб.       С тех пор Вальбурга знала, что каждая секунда, даже в волшебном мире, может стать последней. И строила свою жизнь в соответствие с этим знанием, бунтуя против любого лживого и лицемерного взрослого, встретившегося ей на пути.       Взрослые оказались не всесильными. Они боялись, ошибались и не знали, что делать — точно так же, как дети. Как она.       Почему тогда Вальбурга вообще должна была их слушать?       Сильнее всего маленькая Вальбурга бунтовала против мамы. Две колючки, они постоянно сцеплялись и очень редко находили точки соприкосновения. Ирма вечно пыталась уложить Вальбургу на прокрустово ложе своего представления об идеальной девочке. Вальбурга же отчаянно сопротивлялась — характер у неё был тяжёлым с рождения.       Однако всё-таки для маленькой Вал это была своеобразная форма любви. И так бы всё и осталось, если бы Вальбурга однажды нечаянно не услышала часть разговора Ирмы с Меланией.       — Как же хорошо, что я не взяла на праздник Альфарда… Его потери я бы просто не вынесла!       Вальбургу как будто под дых ударили. Ей захотелось закричать, что она вообще-то не потеряна, она всё ещё жива! Захотелось что-то уронить, что-то сломать… Но она не закричала. Может быть, зря.       Слова матери вдруг застряли между шестерёнками её сердца и разладили весь механизм. Вальбурга услышала: мама пережила бы её смерть. Она бы смирилась, как смирилась со смертями своих племянников и Гампов. А вот гибель Альфарда, своего любимого сыночка, она бы не пережила.       Дедушке Сигнусу и бабушке Виолетте, кажется, тоже было всё равно. Они любили маленького, хорошенького и смешливого Альфарда, а её практически не замечали. Идеальную девочку сложно заметить — ведь ей полагается быть тихой и скромной…       Эти мысли сожрали её. Ядовитая солёная вода выела в душе Вальбурги затейливые подводные пещеры, которые оказалось нечем заполнить. С тех пор её жизнь стала бесконечным метанием между двумя крайностями: жгучим желанием заполучить всеобщую любовь, заполнить леденящую пустоту в груди — и всепоглощающей жаждой жить так, как хочется только тебе.       Вальбурга хотела, чтобы её видели. Чтобы знали. Чтобы люди испытали боль, когда её не станет на свете.       А ещё она хотела блистать. Блистать настолько ярко, чтобы ослепшие люди не заметили её изъеденной слезами души.       На память о драконьей оспе на спине Вальбурги остались крылья-шрамы. Но она совершенно не хотела лететь на них над взрослым миром, который так искренне презирала.       Она надеялась, что никогда не вырастет такой, как мама. Лучше убить себя, чтобы никому не испортить жизнь. Особенно — собственным детям.       Впервые увидев спину дочери, Ирма заплакала и крепко обняла Вал. Внезапная нежность, так редко выпадающая на её долю, растопила сердце маленькой Вальбурги, и она доверчиво прильнула к матери.       Ведь мама переживала о ней?..       Спустя полгода, когда Ирма поймала Вал забравшейся на яблоню и упорно отказывающейся оттуда спускаться, она впервые иссекла ей руки розгами. Ведь правильные девочки не лазают по деревьям.       — Вот зачем, зачем ты меня выводишь?! — причитала Ирма, нанося целебную мазь на опухающие следы от розг. — Тебя и так из-за спины никто замуж не возьмёт, так теперь ещё и руки! Почему ты ведёшь себя как дикарка?! И только попробуй обзавестись шрамами на руках!       Эти роковые слова очень долго отдавались эхом в её внутренних пустотах.       "Так может, она и в прошлый раз плакала именно поэтому? — отрешённо подумалось Вал. — Потому что такая спина — это стыдно? Подумала, что меня никто замуж не возьмёт?"       Внутри неё что-то сломалось окончательно — и это было ослепительно больно. А потом из этой боли родилось нечто. Кипящим пламенем оно хлынуло в пустоты души, заполнила их до краёв — и яростным рёвом дракона вырвалось наружу!       Лететь на крыльях презрения к людям оказалось не так уж и плохо.