Take a chance on me

— Секс — двадцать пять, минет — пятнадцать, дрочка — десять. Мужик приподнимает свои очки-авиаторы, осматривает товар сверху вниз, ищет брак. — Давай ротиком за десять. Видимо, находит, раз цену сбивает. — Она сказала — пятнадцать. — А ты ещё кто? — Хуй в пальто. В жопу пошёл, если не нравится! Очкастый кривится, но тему дальше не развивает. Очки свои стрёмные натягивает обратно и валит прочь, спотыкаясь уже на следующей девке, у которой юбка ещё короче. — Си-и-ид, — стонет Нэнси и ударяет ладонью по чужому плечу, — ты мне всех клиентов распугиваешь! — А чё они цену сбивают? — И пусть сбивают! Сначала они проходят по скидке, а когда понимают, какая я классная, то возвращаются и соглашаются на цену повыше. Сечёшь фишку? Сид просекает, затихнув, и очередной раз признаёт, что Нэнси лучше знать, как делаются дела в этом бизнесе. Подружка тем временем добавляет себе больше презентабельности: приподнимает каждую грудь повыше, поочерёдно засовывая ладонь внутрь корсета, оттуда же ловко выуживает помаду и проводит по губам, которые и так накрашены красным, а в конце взбивает пальцами облако выжженных до бела кудрей. Проведя блиц марафет, она привычно смотрится в витрину магазина, где среди грязных пятен Роршаха и смазанных отпечатков видит саму себя. Мутное отражение убеждает её в том, что она выглядит отлично, поэтому Нэнси уверенно выходит из тени переулка на тротуар. Там, залитая полуденным солнцем, она оглядывается по сторонам, выискивая для себя очередную добычу, блестит холодным металлом на руках и обтягивающей кожаной юбкой, мертвенно-белая и утянутая в чёрное будто сошедшая со страниц комиксов про вампиров. Сиду повезло, что такая, как она, досталась ему бесплатно, а если бы не повезло, то ради неё точно двадцать пять фунтов не зажал бы. Проплывающий по дороге коричневый форд как червяк в мелком водоёме, на которого клюют все местные рыбки, желающие его слопать: кто-то улыбается кокетливо, внушая своё фальшивое расположение, кто-то щедро расстёгивает броскую блузку, выставляя естественные дары природы, кто-то вильнет округлым бедром, демонстрируя пластичность сдаваемого в аренду тела. Нэнси рыбкой себя не считает, но на край тротуара выходит вместе со стаей, (к которой ей так и не удалось примкнуть). Никаких кокетливых улыбок и подмигиваний, она не трясёт грудями как цыганка украшениями, не изгибается как мартовская кошка. Она видит жертву и смотрит ей точно в глаза, стоит в позе, будто ждёт, когда эта колымага рядом с ней наконец остановится. Останавливается и прямо перед ней. За это Нэнси позволяет увидеть свою хищно-одобрительную улыбку. Она нарочито лениво наклоняется к опущенному окну и, лопнув пузырём жвачки, произносит заученный прайс-лист: — Секс — двадцать пять, минет — пятнадцать, дрочка — десять. Мужчина молчаливо улыбается ей в ответ, наваливается на пассажирское кресло сбоку, чтобы открыть для дамы дверь, и вдруг замирает в нерешительности. И, главное, смотрит не на неё, а куда-то мимо. Нэнси резко оборачивается, а там, возле стены, Сид, который даже при ней не думает делать лицо проще, всё продолжает буравить взглядом подъехавшего, сунув руки в карманы косухи. «Выглядит опасно и наверняка в кармане у него нож», — вот что читается во взгляде напуганного червяка. — Он не со мной. — Откуда мне знать? — и педаль в пол. Воры и проститутки — отличная команда и об этом хорошо известно завсегдатаям Сохо. Но об этом не подумала Нэнси, когда разрешила Сиду за собой увязаться. Она, рассерженная очередной сорванной сделкой, кричит ему, чтобы отошёл от неё подальше, и взмахивает рукой в сторону переулка, нашпигованного развлекательными заведениями и увешанного разношёрстными вывесками. Сид делает несмелые шажки то вбок, то назад и продолжает слышать требовательные «Дальше!» и «Ещё!». Это напрягает, потому что в итоге оказывается в нескольких метрах от подруги, с которой теперь даже не поговорить. Нэнси такой расклад полностью устраивает, и она со спокойной душой возвращается к охоте. Сиду же остаётся лишь превратится в опору для очередной стены, на этот раз не имя шанса сотрясти воздух бессмысленной болтовнёй. Смертельная скука, от которой он бежал сюда, вновь на него набрасывается и начинает безжалостно мутузить. Вообще испытывать подобное, когда ногами стоит на этой улице, кажется Сиду диким и возмутительным, как если бы в англиканской церкви устроили зажигательную вечеринку. С церковью параллель он проводит не с проста, потому что Сохо для него — своеобразное святилище, как минимум потому что Бога он здесь упоминал бесчисленное количество раз. Боже, как же ему тут было хорошо ночами! Кислотный, мерцающий неон и ряды жёлтых лампочек вместо солнца; музыка громче мыслей и пульсирующая в такт с сердцем; гул из человеческих голосов, пьяных, под кайфом и счастливых; драг-королевы, геи и проститутки, устраивающие показ мод в возмутительных нарядах, гордо дефилирующие по мощёной дороге среди опознавательных меток «Стриптиз-бар» и «Ночной клуб». И Джонни, всегда рядом Джонни, который глотает спиды как конфеты или же жадно снюхивает их в виде порошка с собственной руки и не боится, что в следующие три дня сон будет избегать его как прокажённого. И Сид в это же время, плечом к его плечу, бесстыдно пускает то же дерьмо себе по вене и упрёков в свою сторону не слышит — в то время ни разу не слышал. А после, оба подхваченные волной эйфории, они ныряют с разбега и с головой в движущееся, человеческое море, которое красят старблайты разным цветом, и устраивают там тайфун своими безумными танцами, бешенной энергией и желанием жить. Жить теми ночами Сиду хотелось очень. И с Джоном тогда было легче. Он был смелым, не затравленный журналюгами со злыми языками и одебиленными патриотами с ножами. Он был готовым к новому, не ныл так много и любые дурацкие идеи, спонтанно брошенные в воздух, охотно поддерживал, потому что сам понимал, что даже те, что кончались погоней от копов или дракой с отморозками, были совершенны только ради веселья. Это же всё ради веселья, блять, Джон, какого хрена ты перестал веселиться? Сейчас же Роттен назначил себя папой римским или ещё каким важным хуем, и при любом удобном случае зачитывает какую-нибудь дребедень про ценность жизни и здоровье, проповедует, что героином вмазываться нельзя, «ты же сдохнешь от этого, Сидни, завязывай колоться!». Да все когда-нибудь сдохнут, так какая разница, когда? Сид по крайней мере сделает это по-своему, склеив ласты в блаженной нирване. Выжженное кудрявое облако пролетает где-то снизу, смахивая собой мысли из тёмной головы. — Ты куда? — Поссать. Нэнси маленькая, угрюмая тучка, быстро постукивает молниями-шпильками по камням, и Сид тянется за ней словно подгоняемый ветром. Правда, очень слабым, потому что идёт он неспешно: на каждый его шаг приходится несколько шагов его низкорослой подруги. Между розовой вывеской «Стриптиз» (несколько букв там не горят, а одна почти одной ногой в могиле) и покрывшейся слабой коррозией «Книжный магазин: все книги по пять фунтов!» находится небольшая табличка с рукописным и аккуратно выведенным чёрным по белому «Модели». Нэнси знающе заворачивает именно в эту сторону, залетая в настежь открытую дверь, и торопливо устремляется вверх по узкой лестнице. Квартира на втором этаже оказывается её пунктом назначения, и палец с красным ногтем настойчиво вжимает красную кнопку в стену. Звон мелодично переливается в воздухе до тех пор, пока перед парочкой не открывается дверь, а за ней — босая девушка в одном коротком шелковом халате. Можно подумать, что она только проснулась, если бы не её идеальная укладка и яркий макияж. — Мне быстро, — вместо приветствия тараторит Нэнси и тараном пробивает себе путь дальше. Второму, более скромному тарану двинуться не позволяют: шлагбаум в виде тонкой девчачьей руки опускается на уровень живота Сида. — Клиент пусть ждёт на улице. — Он мой парень! Громко, гордо и предупреждающе, что Сид улыбается краешком губ и проходит бочком внутрь квартиры. Нэнси запрыгивает в сортир, Сид остаётся охранять дверь, а девушка, видимо, остаётся охранять его, вставая напротив и внимательно его рассматривая. Снизу вверх, сверху вниз, а палец как моторчик наматывает на себя прядь каштановых волос. — Вот как? — задумчиво протягивает халатик, склоняя голову к плечу, и с удовольствием посмотрела бы в глаза, если бы только Сид не разглядывал носки своих кед. — А если парень разрешает своей девушке спать с другими, значит, и девушка разрешает своему парню то же самое? Сид, даже если бы и захотел что-то ответить, не успел бы, потому что дверь туалета открывается и оттуда выскальзывает рука, которая — цап! — и внутрь. — Только не трахайтесь там! — звучит приглушённое с коридора. — Охреневшая шмара, — звучит ворчливое со стороны унитаза. Нэнси с задранной кожаной юбкой делает свои дела, пока Сид делает свои — смотрится в зеркало и поправляет стояк из волос на голове, который уже успел немного обмякнуть. — Знаешь, ты бы тоже мог подзаработать. — Я под мужиков не лягу. Нэнси цокает языком и закатывает глаза, пока широкая спина в кожаной куртке возвышается над ней стеной. — Я не про это, дурак. Ты бы мог что-нибудь продать. Мы с ребятами в Нью-Йорке так часто этим занимались, что нас теперь во всех местных ломбардах знают. — И чё мне продавать прикажешь, а? — задаёт логичный вопрос Сид. — У меня ничего нет, я же теперь вонючий бомж из-за этого вонючего Роттена. Вонючий Роттен, который вышиб его из их общей вонючей халупы, которую они вместе, между прочим, арендовали! И вместе её обустраивали: таскали из магазинов дурацкие табуретки на кухню, с мусорки из соседнего квартала тащили диван, выбивали цену пониже за кровати на блошинке — и выбили ведь! А чайник, кстати, сидовский, и тарелки там почти все он принёс из хаты своей матери — сколько раз он по шее получал за них, но всё равно не сознался, что это он всё для того, чтобы Джона порадовать. Вредный говнюк так и не оценил вклад и риски Сида, всё воротил нос, мол, из тарелок наркоманки он жрать не будет. Сука, ведь потом всё равно же жрал, а вони-то сколько было! Бумага рвётся, юбка шуршит, вода в бочке спускается. Нэнси подходит к раковине, вынуждая Сида отойти, ведь там место есть только для одного, и дёргает за рукав его куртки, которая уже сыпется чёрными хлопьями: — Ты бы мог продать вот это. Сид таким предложением оскорбляется до глубины панковской души. — С ума сошла? Да я от голода подыхать буду, но косуху свою в жизни не продам! Нэнси на такое категоричное заявление улыбается и мысли свои умалчивает, а когда она улыбается, то на вампиршу совсем не похожа. Похожа она на милую девчонку, за которую Сид бы не дал двадцать пять фунтов — было бы слишком оскорбительно для неё. Вдруг снизу слышится негодующее «Блять», и милое лицо искажает раздражённая гримаса, а глаза карие, обведённые агрессивным чёрным, устремляются в собственное отражение, которое теперь отчётливо видно по сравнению с тем, что приходилось в видеть в замызганных уличных витринах. Сид со стороны там же выплывает над светлой головой, хочет посмотреть, что же такого его подруга увидела. — Макияж испортился, — поясняет Нэнси и пальцем стирает помаду с передних зубов, а потом вдобавок ещё елозит языком. — Конечно, они цену сбивают, если я выгляжу как уёбище из ада. — Ты всё равно красивая, — и крепким поцелуем в пушистую макушку.

***

Сид уже несколько дней возвращается в сквот и каждый раз ему одинаково стыдно: в этом обшарпанном сральнике, набитом цветными нелегальными эмигрантками, Нэнси приходится жить чуть ли не с самого приезда в Англию, а всё потому что Джон отказался жить с ней на одной территории. В этом огромном доме почти ничего нет из мебели, кроме продавленных матрасов и спальных мешков, разбросанных по полу. Местами возле них среди мусора валяются раскрытые чемоданы, с вытащенными наружу кишками-тряпками, а в воздухе замертво застыла смесь запахов пота, дешёвых женских духов, пива, сигарет и чего-то тухлого. И кругом грязные, грёбаные грязные тела, ведь девкам после трудового дня или ночи мыться негде — здесь ничего нет из стандартного набора «свет-вода-газ». Последнее в пункте, правда, появляется с появлением Сида. Однажды он случайно увидел, как мастер Джонни Роттен, а в то время ещё просто «Лайдон», умело крутил какие-то гайки и менял какие-то трубки в их старом сквоте. Может быть, если Сид тогда высидел всю лекцию под названием «Навык, который тебе пригодится в жизни, Сидни», то мог бы и тут всё устроить, но, к сожалению, скучные вещи его не интересуют. Но иметь хотя бы газ тоже неплохо и проживающие здесь девчонки с этим согласны. Среди девчонок затесался тут ещё один пацан, выходец из Ямайки, и такой женственный, не брезгующий носить время от времени платья, что Сид подозревает его в пидорских наклонностях, на что ему, в принципе, похуй. Главное, что сам по себе он приятный, человечный что ли, и единственный, пожалуй, кто нравится здесь. Курить на балконе с этим темнокожим чертягой одно удовольствие, особенно если оба дунут гашиш, и тот, периодически срываясь на комический фальцет, очень живо рассказывает различные истории, приправляя свой стендап характерным ямайским акцентом. Он даже свою неудачную попытку самоубийства умудряется превратить в отпадный анекдот, что Сида особенно цепляет. Поломанные и громко смеющиеся ему кажутся ближе. — Ай, осторожней! — Извини. В окутанной глубокой ночью комнате два матраса, которые находятся друг к другу почти вплотную. На одном лежат три девчонки валетом (та, что с левого края, раньше спала здесь с Нэнси), а на другом сидит сама Нэнси вместе с Сидом. Маленький огонёк спускается вниз по спичке и жаром дышит в пальцы, грозится, что вот-вот укусит. Кусает и свет под болезненное шипение тут же гаснет. — Нашёл? — шепчет нетерпеливо. — Нет, — шепчет виновато. — Дай я сама. Нэнси выдёргивает сумку, а спичечный коробок вручает. Чирканье и слабый свет вновь освещает угол. — Только волосы не подожги мне, — а через пару мгновений тяжёлый, очень тяжёлый вздох, такой, что Сид уже чувствует это оседающее на плечи железо недовольства: — Сид. — Ну не заметил я и чё? — без боя признаёт свою близорукость пацан. Рядом одна из девчонок ворочается, причмокивает и двое неспящих в тёмном углу замирают, сидят так в тишине немного, а потом продолжают копошиться как мыши в мусоре. Шурх-шурх-шурх. Потерянная иголка в резиновом колпачке вставляется в тонкий шприц. Вода, скромно булькнув в бутылке, наполняет наружное дно сплющенной банки из-под пива. Тихонько хрустит фольга. Одна спичка гаснет, две другие, прижатые друг к другу, загораются. Нэнси делает всё сама, потому что ей нравится готовить. В такие моменты она чувствует себя так, словно приготавливает завтрак в постель или романтический ужин при свечах, только в меню всегда одно и то же блюдо — героиновый раствор. Героин лучше еды, потому что Сид не вытолкнет его из себя в виде зловонной массы и не спустит по канализационным трубам. Вместо этого он распространится по всему телу, смешиваясь с кровью в венозной паутине. Любовь Нэнси смешается с его кровью и окутает тёплой волной. Именно от её любви Сид расслабится, укроется эйфорией, глаза его закатятся назад и весь рой мрачных мыслей, что так мучительно жалит, оставит его в покое, пускай всего лишь на несколько часов. Это она будет обнимать его крепко, мягко укачивать в руках, согревать и ласково шептать, что он самый лучший и однажды весь мир падёт к его ногам. — Может, бросим? Еле слышный неуместный вопрос как громкий чих во время чтения проповеди. Нэнси не нравится такое возмутительное поведение, поэтому она наказывает невоспитанного мальчишку строгим взглядом и резким тоном: — Шутишь? — Нет… Слишком неуверенно. Шприц продолжает высасывать любовный раствор из куска ваты. — Я уже бросала и мне не понравилось, — после короткой паузы произносит Нэнси и стучит пальцами по прозрачному пластику, выбивая попавший воздух. — Почему? — Потому что поганая жизнь без героина стала выглядеть ещё хуже, чем до него, — и протягивает шприц с тёмной жидкостью. Она протягивает ему свою любовь, и Сид послушно принимает её внутривенно.