Небо, полное звёзд

We are all in the gutter, but some of us are looking at the stars.

Молодые побеги гнутся под порывами ветра. Яркими зелеными полосами от одного края поля к другому убегают волны. Он останавливается на развилке. Прикрывает глаза от солнца рукой. Жарко. Его слишком теплую для здешнего климата одежду опаляет солнце. По шее стекает липкая струйка пота. Северус считает волны: одна, вторая, третья… Поле колышется перед глазами и оживает. Мерно и неспешно. Сердце гулко стучит в такт. Всего на мгновение цвета меркнут, сереют. Тускнеет нещадное солнце. Северус закрывает глаза. Волны, несчетные, одна за другой, злое, неистовое море. Воспоминания обволакивают и сбивают дыхание. Ледяной холод перил под руками. Потрескавшаяся кожа. Завывания северного ветра. Он наклоняется над пропастью. Ветер швыряет брызги в лицо. Они оседают на обветренной коже и высыхают соленой коркой. Волны с утробным ревом разбиваются о камни где-то далеко внизу. Тюремная роба липнет к продрогшему телу. Чайки? Это ведь были они? Крикливые безмозглые птицы мечутся в небе и с дикими воплями бросаются с высоты в беснующееся море. Отчаянно зовут его за собой. Кажется, еще немного — и он отпустит руки, шагнет вперед. Пальцы медленно разжимаются на холодном металле. Что-то невесомо щекочет предплечье. Он открывает глаза. Яркая бабочка, потревоженная его движением, тут же вспархивает с руки, оставляя лишь короткий след в небе. Северус опускает взгляд. Посеревшая от времени метка темнеет на не тронутой солнцем коже. Бабочка коснулась ее ровно там, где петлей вьется едва различимый змеиный язык. Щекотка заставляет дотронуться до предплечья, провести пальцами по смазанным контурам и опустить закатанный рукав рубашки. Он старательно застегивает сначала одну пуговицу, потом вторую. Поправляет манжету. Из-за набежавших на короткий миг облаков снова выглядывает непривычно яркое солнце. Рисовое поле все так же мерно покачивается перед глазами. Шелестит под ветром, булькает водой в низких бороздах. Что ему пытались объяснить местные? Через поле по проселочной дороге, а потом первый поворот направо? Далеко впереди темнеют холмы, укрытые зеленью леса. Он шагает по протоптанной тропе. Красноватая пыль оседает на темной ткани брюк. Время близится к полудню. Изнывая от жары, он шагает быстрее. Холмы плавятся в полуденном мареве, очертания смазаны, но вот, наконец, на возвышении в яркой листве мелькают заветные красные столбы торий. Его конечная точка. Его начало пути. У подножия холма в стороне от священных ворот мостится у обочины какой-то ветхий дом. Совсем нелепый, с покатой крышей, открытый всем ветрам. Деревянные створки распахнуты, на широкой террасе, огибающей дом, гуляет сквозняк. Из глубины дома заветно тянет прохладой. На задворках внезапно раздается глухой собачий лай. Сторожка смотрителя? Ветер треплет две белые занавески над низкими воротами у входа. Тушью струится короткая надпись. Северус с трудом вчитывается — его знание японского далеко от идеала. На мгновение ветер надувает ткань почти парусом — чернильная надпись на английском «У Гарри» выжигает яркий след на сетчатке. Он вздрагивает и неверяще всматривается. Грифельная доска на стене дома скромно обещает самые вкусные fish and chips в округе, и Северусу на мгновение кажется, что местное солнце все же не пощадило его. Где-то вдалеке за спиной громко тарахтит трактор. Мимо проносится какой-то местный мальчишка на дребезжащем велосипеде, вызванивает громкую трель колокольчиком, что-то выкрикивая, и, тыча в него пальцем, скрывается за поворотом. Он медленно ступает во владения дома. Не удержавшись, мельком скользит взглядом по комнатам, что виднеются сквозь открытые створки. Дом кажется пустым — лишь тени гуляют на деревянных половицах. Во внутреннем дворе под сенью низких кленов, развалившись на пыльной земле, спит старый пес. Черный, с редкими седыми проплешинами. Северусу почему-то вдруг вспоминается Блэк. Дрянная жизнь, дрянная смерть. Кто бы ему сказал тогда, когда он висел вверх тормашками на обозрении всей школы, что он переживёт их всех… С губ срывается короткий злой смешок. Пес в ответ его мыслям лениво поднимает с земли голову и отзывается глухим рычанием. Скалит зубы и неотрывно смотрит на него. Ну конечно. Северус по привычке тянется к палочке в рукаве и замирает в последний момент. Фантомная боль, не иначе. Он безвольно опускает руку. Откуда-то справа раздается: — Акира, уймись. Пес тут же замолкает и опускает голову. Он невольно переводит дыхание. Все тот же голос обращается теперь к нему: — 申し訳ございませんが、本日は休業しております。明日またお越しくださいませ。 Его знаний хватает, чтобы понять: «Извините, мы закрыты сегодня. Приходите, пожалуйста, завтра». Голос кажется смутно знакомым. Что-то в интонациях, наверное. Туго сжимается внутри комок нервов. Двор выглядит совсем пустым, только ветер гоняет по земле пыль да какие-то мелкие птицы скачут с ветки на ветку, звонко перекликаясь. Собака, похоже, совсем теряет интерес к нему, и Северус отворачивается, пытаясь разыскать глазами невидимого собеседника. Из глубины террасы доносится скрип — так скрипят нагретые солнцем доски, и Северус идет на звук, осторожно ступая по старым деревянным ступенькам. Те протяжно ноют под его весом. Оказавшись в тени, он, наконец, различает силуэт у дальней стены. Босые ступни, перекрещенные ноги, землистого цвета рабочие штаны. Он скользит взглядом выше: простая белая футболка, подчеркивающая крепкие мышцы, загорелые руки, беззащитная шея в вырезе футболки, задранный кверху подбородок. Копна черных непослушных волос, завязанных в какой-то дурацкий пучок. Северус не видит лица, но, впрочем, ему и не нужно видеть. Мир резко переворачивается вверх дном, в груди противно давит, словно его вот-вот вывернет наизнанку. Еще секунда, и всё снова возвращается на свои места. Восемь лет с падения Темного Лорда. Пять лет Азкабана и три года бесплодных поисков… И вот, он находит его. Здесь, сейчас и нигде больше. В японской глуши на краю света. Пес где-то за спиной один раз громко лает, испуганная стайка птиц взмывает ввысь. Ветер скрипит шаткой калиткой и разносит пыль по двору. На деревянном полу террасы, в тени крыши старого дома, лениво развалившись в полуденном зное, дремлет Поттер. Мальчик-который-спас-его-восемь-лет-назад-только-чтобы-снова-отправить-в-ад. Поттер сидит с закрытыми глазами, привалившись к стене дома. Упирается затылком в деревянную створку двери и, казалось бы, безмятежно спит. Северус бесшумно приседает, уперевшись локтями в колени, и подпирает кулаками подбородок. Лицо мальчишки теперь на уровне его глаз. Ресницы прикрытых век едва подрагивают. Северус еще раз проходится взглядом по фигуре напротив, задерживаясь почему-то на пыльных босых ступнях. У них странный красноватый оттенок, словно это не пыль, а давно запекшаяся кровь. В голове сотни, если не тысячи мучительных «почему». Почему ты спас меня, Поттер? Почему вернулся в ту затхлую хижину? Почему пожертвовал тем, чем пожертвовал, а потом просто отдал на растерзание Визенгамоту? Словно и не было ничего. В едва заметном трепетании ресниц Северус пытается прочесть хоть один ответ. Прикусывает костяшки пальцев и не произносит ни звука. Натянутая до предела нить, не выдержав, лопается, и слух резко опаляет нестерпимым визгом на одной высокой ноте. Может быть, это просто опять скрипит ветхая калитка. Он бы не узнал его в толпе… пожалуй, совсем нет. Нет той былой нескладности и этих вечных острых углов из локтей и коленок. Нет безобразных очков, которые делали из мальчишки копию его отца. Северус не видит зеленых глаз, взгляд которых тогда, восемь лет назад, вынул из него душу, а потом насильно запихнул ее обратно и вернул его к жизни. Всего на миг Северусу кажется, что еще один вдох — и он снова захлебнется собственной кровью. На языке горчит. Он сглатывает и отводит взгляд. Нет в этом молодом человеке ничего, что делало Поттера Поттером. Нет, словно и не было никогда. Он задерживается взглядом на шраме. Если не знать, что он там, над правой бровью, почти скрытый неряшливой челкой — единственное напоминание о том, прошлом Поттере, — то и не различить. Остро желая почувствовать неровность кожи и повторить контур молнии пальцами, Северус невольно подается вперед, но спохватывается в последний момент и отводит руку. Новый Поттер нехотя открывает глаза, смотрит на него всего одно мгновение, которое почему-то ощущается вечностью, а потом лениво подносит ко рту зажженную самокрутку и глубоко затягивается. Огонек вспыхивает, и сигарета тлеет, укутывая их обоих в кокон кисло-сладкого приторного дыма. В глазах щиплет от этой дурной травы. А может, и не от неё… Поттер делает ещё одну затяжку, медленно выдыхает и, наконец, удостаивает его осмысленным взглядом. Вторя его движению, мальчишка невольно тянется к нему и так же спешно одергивает руку на полупути. — Здравствуйте, профессор. Огонек дрожит перед глазами, и Северус вдруг теряется. «Здравствуйте, профессор»? Негромкое, с хрипотцой от выкуренной травы, приветствие. Почти спокойное, почти безразличное. Словно мимолетная встреча со случайным знакомым из почти забытой прошлой жизни. Если бы только не… Если бы только не короткая заминка на последнем слове. Северус отводит взгляд и сдавленно выдыхает. Между этим спокойным «Здравствуйте, профессор» и тем отчаянным на пределе легких «Живи! Живи, твою мать!!!», от которого содрогнулась в момент вся земля, восемь лет и… — Северус припоминает сегодняшнюю дату — второе июня — восемь лет и один месяц. И бесконечная пропасть развилок судьбы. Он возвращает взгляд этому новому Поттеру: — Я не… Сладковатый дым застилает глаза. — А, ну конечно, вы же давным-давно не профессор, — медленно произносит Поттер с непонятным выражением и затягивается снова. «Ты помнишь?!» — задается Северус невольным вопросом, встречаясь с чужим взглядом в упор. Помнишь ли ты своё «ЖИВИ!», разорвавшее на лоскутки воздух, поднявшее своим отчаянием в небо несметные стаи птиц в Запретном лесу, разрезавшее своей силой гладь Черного Озера?! Поттер сглатывает и медленно отворачивается. Помнит. Кажется, никто больше так ничего и не решится сказать. Поттер опять лениво откидывается назад и треплет волосы свободной рукой, устало прикрывая глаза. До слуха доносится едва различимое: — Мне сказать «Добрый день, мистер Снейп. Рад видеть тебя живым, Северус»? На его имени Поттер издает какой-то сдавленный смешок и проглатывает окончание. Он опускается рядом с Поттером, вытягивает ноги и приваливается спиной к стене. Ветки клена покачиваются, отбрасывая подвижные тени, снова скрипит калитка, по двору пробегает юркая ящерица, оставляя непонятный след на пыльной земле. Точка-точка-точка. Три тире. Точка-точка-точка. Тайное послание мирозданию. Мы терпим бедствие. Спасительная тишина, прохлада тени. Кажется, его немного уносит от этого терпкого сладкого дыма. Красноватые от пыли брюки привлекают к себе внимание, он переводит взгляд на босые ступни Поттера и обратно. Удивительное единение. От абсурда происходящего хочется рассмеяться, и он насилу проглатывает невольный смешок. На ум вдруг приходит неожиданная мысль: — Ты под кайфом, Поттер. Поттер коротко и звонко смеется — так, как смеялся когда-то давным-давно, в прошлой жизни, когда ловил своими цепкими пальцами золотой снитч в ясном небе, — и поворачивается корпусом к нему, ненароком задевая плечом. — Поразительное наблюдение, Северус… Мистер Снейп. Поттер вдруг забавно смущается и протягивает ему дотлевающую сигарету. — Будете?!.. — и тут же спешит себя поправить: — Будешь? Он тянется на ощупь, накрывает нервно подрагивающие пальцы Поттера своими — у мальчишки неожиданно ледяные руки — и забирает сигарету. Северус делает вдох, словно ныряет с головой в то самое бушующее северное море, до отказа наполняет легкие кисло-сладким дымом и укладывается на нагретые доски плашмя, разглядывая мельтешение теней на потолке. Тени складываются в причудливые узоры. Волны укачивают его. Волны обещают, что теперь всё будет хорошо. Ведь он же нашел его. Нашел на самом краю света. — Ты правда рад меня видеть? Поттер в ответ забирает самокрутку, гасит ее о дощатый пол и странно выдыхает: — Я… Долгая пауза, и Северусу приходится напрячь слух, чтобы услышать: — Я думал, ты задушишь меня голыми руками, стоит нам встретиться снова. Не Авада, нет, ты бы не стал. Не после всего… Только твои жилистые сильные пальцы с въевшимися следами от зелий, только давление на моей шее, жалкие остатки кислорода в легких, хруст позвонков — и самый последний мой вдох. А вместо этого ты… Поттер замолкает. Северус рассматривает чужую беззащитную хрупкую шею и вдруг замечает, как судорожно дергается кадык, стоит Поттеру заметить, куда направлен его взгляд. Видел ли он это в своих снах? Северус не может врать себе — не сейчас, когда легкие наполнены приторной травой, от которой чуть мутит и подташнивает. Зной укачивает его на волнах. Он поднимает руку, тянется к Поттеру и невесомо проводит вдоль сонной артерии. Большой палец замирает на кадыке. Поттер судорожно сглатывает, но не смеет шелохнуться. Кровь пульсирует у него под пальцами. Северус скользит рукой по чужой коже, чуть сжимая, медленно очерчивая контур футболки у шеи. Если не знать, можно принять за ласку. Есть во всем этом что-то такое, чему он не готов дать название. — А вместо этого я, Поттер?.. — А вместо этого ты приходишь восемь лет и один месяц спустя, куришь вместе со мной мою траву на террасе моего дома и… злишь моего пса, Северус. — Твой старый пес просто ревнует тебя ко мне. — Мой старый пес просто не любит, когда его хозяину норовят свернуть шею. Северус коротко смеется — старый пес где-то там во дворе заходится злобным рыком. Ему отчего-то по душе этот новый Поттер, совсем не похожий на того Поттера, из прошлого. Он не спешит опускать руку, ощущая чужое неровное дыхание, чужую жизнь. Он задумчиво вычерчивает на тонкой коже три точки, три тире и снова три точки… Когда долгое время спустя он все же нехотя убирает руку, Поттер, почувствовав свободу, судорожно выдыхает: — Никто не спасет наши души, Снейп. Никто. Тебе ли не знать. Волны уносят его за собой в открытое море, он согласно кивает, и мир распадается на осколки, переставая существовать.