Ребис.

      Всё должно было быть просто. Рождение, вздох, мать. Деревня, тесный дом, рисовое поле. Замуж за сильного, но глуповатого сына семьи Хаттори, что жила по соседству. Трудолюбивый, не колотит. Как было бы славно. Пятеро детишек — в идеале, конечно, но хватит и трёх, и чтобы первенец обязательно мальчик. Храм, молитвы, всю жизнь по локоть в грязи. Это действительно было бы хорошо.       Потому что обычно.       Потом, конечно, сложнее. Маму скосит болезнь, отца убьют за долги. Работы станет больше, но это тоже ничего. Детей полон дом, да и муж хороший — соседкам на зависть.       А потом смерть. И это хорошо, это обычно, и так всё должно было случиться.       Но, кажется, всё пошло по пизде примерно на этапе «деревня».       Золотой ребёнок в золотой клетке. Чудо из чудес, благословение на необразованные деревенские головы, на поверку оказавшееся сущим проклятием. Почему, конечно, не объяснили — инквизиция болтать не любит. Молчи, терпи, носу на улицу не суй, опять слухи поползут. Вместо сочной травы — выложенный татами пол.       На самом деле, всё это случилось раньше. Но когда — никто не помнит, да и помнить, честно говоря, давно уже некому. От той деревни остался выжженный погост и плотная занавесь проклятой энергии, которая, наверное, не рассеется никогда.       Пока-пока, деревня Якитоханабира!

***

— По-моему, это плохая идея, — Нобара сварливо ворчала, волочась за остальными, — короткий сон её больше вымотал, чем помог восстановиться, и тело отчаянно требовало вырубиться.       Восходящее солнце гадко слепило, и под веками плясали круги, стоило прикрыть глаза. Токио был оживлённым даже в такую несусветную рань — люди шли неплотным потоком, огибая группу странноватых на вид ребят за несколько шагов. Пыхтя, Кугисаки толкнула плечом полноватого мужичка в явно тесном ему костюме и злобно гаркнула что-то про «смотри, куда прёшь». — Ты не права, — легко не согласился Сатору, игнорируя её раздражение. — Нам пригодится любая помощь.       Годжо закинул руки за голову и от души зевнул. Вытащили их ранним утром — солнце едва-едва подсвечивало ещё тёмные облака, проглядывало сквозь дома и ложилось мягким белым пологом. Итадори спал на ходу, практически не встревая, что для него было необычно, и только Мегуми был спокоен — и не поймёшь, всегда у него такое лицо, или он тоже не выспался.       Героическому походу за бывшей студенткой у Годжо предшествовал час директорского бубнежа. Сдавал квартальные отчёты — Нанами на месте не было, и пришлось в спешке дописывать их как придётся. «Как придётся», а в особенности с бумажной волокитой, у Годжо, понятное дело, выходило абы как.       Это ему не так, то ему не этак. Нормальные отчёты. А с Нанами теперь причиталось, хотя он и сам ещё об этом не ведал ни сном ни духом. — Кто она? — спокойно спросил Мегуми, вытаскивая Сатору из мыслей. — Бывшая ученица колледжа. Ушла на третьем курсе и как в воду канула, — задумчиво сказал Годжо, по памяти повторяя рассказ директора. — А ещё она сумасшедшая, психованная стерва! — снова встряла Нобара. — Мы, между прочим, всё слышали! Она реально задушила однокурсника?!       Услышав это, Годжо расхохотался, а Итадори встрепенулся. — Да-да! Это жутко… — закивал он. — Вы преувеличиваете. Не насмерть же! К тому же, она способный маг. — Сомнительные у нас союзники, — буркнул Мегуми, потирая плечо. — Да ла-а-адно вам! Мы с ней в хороших отношениях, всё будет путём, — безоблачный, как небо над их головами, увещевал Годжо.       Верилось слабо. Слишком уж легкомысленно он скалился, да и четверо магов? Хватило бы простой смс-ки: «возвращайся, скучаем, ждём». Кокетливое двоеточие со звёздочкой в конце, обязательно. Это же Годжо.       «Студенты должны понимать, что не все маги одинаковые», — звенело в голове наставление директора. Годжо вздохнул, пряча за улыбкой откровенную растерянность: он понятия не имел, как уломать её вернуться и самую малость переживал за ребят — знакомство предстояло, мягко говоря, тяжким.       Студентку Акане Канай он запомнил накрепко. Как и необъяснимое чувство, возникающее всякий раз, когда она оказывалась рядом — мрачная и холодная, точно льдина с бритвенно-острым краем. Нанами тогда не раз говорил: за девчонкой постоянно тянется плотный след присутствия проклятого духа. Объяснения этому так никто и не нашёл, и волнения сами собой улеглись, склеившись между собой в ёмкую оценку «стрёмная».       Её дом в спальном районе нашли быстро. Итадори к тому времени окончательно проснулся и весь едва ли не вибрировал от предвкушения. Так и поднялись странноватой группой на второй этаж, прошли мимо безликих белых дверей, похожих на зубы в огромной челюсти.       Сатору оглушительно забарабанил в нужную квартиру и разорался: — Акане-чан! Э-эй, к тебе гости! Проснулись — улыбнулись!       Дверь была заперта, за ней не слышно было ни черта: ни шорохов, ни скрипа половиц.       Годжо застучал ещё пуще, грозясь вовсе сорвать дверь с петель. — Эге-ге-е-й! Акане-чан! Встречай гостей!       Молчание. — И что теперь…       Договорить Мегуми не успел. Вытянулся, напрягся, точно настроенная гитарная струна, пальцы замерли в сантиметрах друг от друга, готовые сложиться в пасс.       Тяжёлая, душная аура проклятия свалилась на них бетонной плитой. Ранг, кажется… — И как это понимать? — раздалось за спиной. — …особый? — прошептал Мегуми.       Он её видел, или видел вокруг тела плотный, смердящий налёт проклятой энергии — понять не удавалось. Она вихрилась вокруг хозяйки квартиры, в которую они минуту назад с энтузиазмом ломились, как ожиревший бордовый червь. — Применишь технику — грохну, — угрожающе сказала она, сверкнув безумными янтарными глазами за поволокой красного дыма. — Вы вообще охерели?..       Нобара выхватила молоток, в пальцах другой руки зажав гвозди. Она тоже ощутила, как прелый запах проклятия забивается в ноздри.       Фонящее напряжение рассеял Годжо. Издал негромкий смешок и захлопал в ладони, как ребёнок. Девушка повернулась к нему, и лицо её мгновенно испортилось гримасой раздражения. — Годжо? — Между прочим, Годжо-сенсей! — поправил уязвлённый Сатору. — Ага, щ-щас, — её лицо скривилось ещё больше, кожа на носу пошла складками и сломалась линия рта. — Ты больше не мой преподаватель. Какого хрена ты ломишься в мою квартиру, увалень? Ещё и малышню притащил.       Злость её, кажется, поутихла, потому что густые вихри энергии понемногу рассеялись. Не проклятие — всего лишь остаточный след, подкреплённый гневом. Глаза мягко сверкнули в утреннем солнце двумя каплями янтаря, а в них, в самом центре, как в брелоках с рынка, две точки зрачков-насекомых. Глянцево переливались красные волосы, танцующие у её пояса в такт каждому движению. И вся она, словно вышедшая из болезненно-натуралистичного сна, так и источала недовольство. — Ты чего такая помятая? — с подозрением произнёс Годжо. — Пила накануне небось? — Тебе-то какая разница, — фыркнула Акане, уязвлённая его догадливостью. — Скажи лучше, это кто вообще такие? — Мои подопечные! — просиял Сатору. Ткнул в каждого по очереди: — Кугисаки Нобара, Фушигуро Мегуми, Юдзи Итадори. А это, собственно, и есть Канай Акане, экс-ученица Магического колледжа.

***

      Под подошвой кроссовок мягко хрустели куски штукатурки и бетонное крошево. Голые стены недостроя отражали каждый звук, гулко его умножая и запуская дробиться от стены к стене, словно игрались в настольный теннис. На фоне унылой, смазанной в единое пятно серости, красные волосы Акане выделялись особенно ярко. Вскрик посреди молчания. Огненное марево посреди спящего города. Капля крови на белоснежной шее — как предостережение. Не суйся, убьёт.       За спиной шуршало и утробно хрипело, но она не обращала внимания, перепрыгивая через ступеньки, выводящие на крышу. Там — самое любимое место, и весь Токио оттуда кажется конструктором, в которого запустили муравьёв.       Вот бы уже отцепилась эта гадость.       Но не отцепится, разумеется. Докучливое проклятие ползло за ней от самого входа и страшно действовало на нервы.       Раздражает — до смертельной и слепой злости.       Наверное, именно поэтому в несдержанных техниках Акане было столько мощи. От детства к юношеству и до сегодняшнего дня ярость была единственным топливом на всё: ярость, чтобы жить, ярость, чтобы убивать, ярость, чтобы идти вперёд, ярость, чтобы помнить обо всём.       Акане села на самый край, свесив ноги в бездну. Постепенно становилось хорошо, отпускала злость и накатило умиротворение. Закат почти сменился ночью, и стоило разобраться с проклятием дотемна.       И оно, словно чуя приближающуюся схватку, зашуршало уже совсем близко, на лестнице.       Акане поболтала ногами, стуча по обшарпанной стене пятками сбитых кроссовок, вздохнула — сумасшедшая красота, и вся прямо под ней. Будто наступи, и целый квартал рухнет под подошвой. Ей, такой невыносимо далёкой, эти разрушения будут безразличны, а там — сотни жизней, и все оборвутся.       В этом стойко ощущался глубокий смысл, неуловимая метафора, но Канай, как ни крути, не могла её осмыслить. В голове звенели лёгкость и пустота, и самую малость шумел на периферии слуха хрип проклятия.       Она встала, разворачиваясь к выходу на крышу; не заперла, позволив проклятому духу беспрепятственно войти. Ей-то, конечно, он по зубам, а сунется ребятня побегать по пустым коридорам, и несколько семей лишатся своих драгоценных детишек.       Этого она позволить не могла. — Ползи уже сюда, уродец.       Издавая влажный, абсолютно омерзительный гортанный звук, на крышу выползла бурая громадина. Непропорционально огромное тело волочилось, собирая с поверхности строительную пыль, на тонких человеческих руках. Их Акане насчитала штук пятнадцать и скривилась — мерзость. Там, где по всем законам биологии должна быть голова, шамкала вертикальная пасть со жвалами, обрамлённая редким жёстким волосом.       Она сжала кулаки, от чего ладони на мгновение скрутило судорогой, а на коже остались полумесяцы от ногтей.       Сколько ни прячься, а предначертанное раз за разом находит.       Глубокий вдох сжатой спазмом грудью. Прохладный вечерний воздух приятно отрезвлял раскалённый яростью разум.       Ненавидела, она ненавидела проклятых духов. Ненавидела проклятую энергию и магов, и как следствие, себя — потому как волею судьбы этой энергией была одарена сполна.       Просто уйди. Меня нет.       Меня, блять, не существует.       «Твоим силам нужно развитие. Иначе сгниёшь среди обычных людей».       А может, именно этого ей и хотелось?       Закрыв глаза, она взмахнула рукой, как хлыстом, уже ощущая, как энергия кипит внутри лавой. Из-под кожи, струясь и сияя в закатном солнце, потянулось золото. Облепило руки ниже локтя, заостряясь на пальцах когтями, будто перчатки. — Проклятая техника: Золотая клетка.       Пластичный и тягучий, будто мёд, металл стремительно пополз к духу. Разделился на струйки, сплетаясь в клетку вокруг него, и с очередным резким взмахом руки клетка сжалась — проклятие, сжатое нитями, взорвалось, окроплив всё вокруг смердящей кровью и ошмётками бурой плоти. Третий ранг, неповоротливый и откровенно тупой, хоть и мог доставить проблем обычным людям.       Золото втянулось под кожу, возвращая рукам привычный вид. Акане чуть покачнулась — пейзаж далеко под ногами потерял чёткость — и рухнула на крышу; над ней на чёрном небесном брюхе мигали звёзды и плыли, то пряча, то показывая луну, редкие серые облака.       Снова всё то, от чего она так старательно пряталась вот уже два года, настигло её. Кажется, будто собственное затворничество она воздвигла лишь в голове, руками продолжая раз за разом кромсать всякое проклятие, попадающееся на пути и игнорируя мысли о том, что всё это, в сущности, то же самое, если бы она работала на Магический колледж.       Пусть так, и пусть в этом нет особенного смысла, но иметь что-то общее с магией ещё больше, чем она имела сейчас, Акане не хотела. И не просто не хотела — боялась, сторонилась, как проказу, до скрипа зубов и судорожно трясущихся в спазме мышц. Нет-нет-нет. Никогда.       Уже глубокой ночью, прячась в густоте теней, Акане добралась до своего района. В кармане хрустела купюра — остатки возвращённого приятелем долга — и взывала скорее потратить её на банку хорошего пива и пачку сигарет. В круглосуточном семейном магазинчике на углу, к счастью, имелось и то, и другое, и Акане устремилась в ту сторону, как насекомое, на яркий свет сквозь стеклянные двери. — Двадцать-то будет, коза? — Госпожа Сидзугава-а-а… — разнылась Акане. — Ну вы же знаете… Через полтора года… — Ну точно — коза, — резюмировала госпожа.       Семье Сидзугава и принадлежал этот скромный магазинчик в спальном районе. С Акане были крепко знакомы от родителей — и пусть тех в живых уже не было, всегда сочувствовали ранней сиротке, то конфетой угощая, то вот, как сейчас. — Вы лучше всех! — Акане тепло-тепло улыбнулась хозяйке и юркнула за дверь, прижимая к груди, как сокровище, бумажный пакет.       Домой не хотелось. Акане шла по улице, прижимая одной рукой пакет к груди, во второй руке держа открытую баночку с пивом. Телефон в руках оказался сам собой: пальцы проскользили по буквам на гладком экране, выводя короткое: «пошли напьёмся;)».       Родители всегда говорили, что проклятая энергия, текущая внутри дочери, послана злыми духами за их грехи. Маленькой Акане совсем не понимала — глядела из окна на резвящихся сверстников, отскакивающие от ракетки к ракетке воланы, бархатный отсвет на густой траве, и не могла взять в толк. В зеркале — те же ручки и ножки, пухлощёкое детское лицо, забавная кофточка с вышитым на ней зайцем. Тогда почему?..       Но дети сторонились, тыкали пальцами, попадая точно в сердце, и дразнили, дразнили, дразнили.       Вскоре маленькая Акане сама перестала рваться наружу. Если собаку бить всякий раз, когда она собирается есть, то вскоре она умрёт от голода.       А она, кажется, умерла сотни раз, прежде чем родиться снова той знаковой ночью.       Руки на чужой шее жмут всё крепче и крепче, вдавливая трахею в горло. Закатываются глаза. Пламя ликования внутри взметается от живота к горлу — и жжёт язык вкусом крови. Она чувствует, что это правильно. Кэтсуо: «ты время видела» «все нормальные люди спят, а она напивается» 22:21 Акане: «ой да брось» «раз ответил, значит сам не спишь» «жди, я в десяти минутах от тебя» «дурень» 22:23       Сегодняшней ночью можно наконец не думать.

***

      Акане рассеянно кружила вокруг кухонного гарнитура, считая чашки. Раз, два, три — это студентам, все одинаково-белые; большая, с забавной кошачьей мордой — себе; и самая дурацкая, с несколькими сколами и полустёртым рисунком — для Годжо. Со своим ребячеством Акане ничего поделать не могла — и не хотела.       Утреннее солнце легло белым прямоугольником на столешницу, растянуло своё плоское тело от края до самого чайника у стены. Подсвеченные, парили над квадратом пылинки и кошачья шерсть. Над чашками вился тонкий аромат зелёного чая.       Хантен довольно жмурился на холодильнике — гостей он, в отличие от нормальных котов, страшно любил. Мягко спрыгнул, изогнувшись пухлым трёхцветным тельцем, боднул в ногу просиявшего от кошачьего внимания Итадори и запрыгнул к нему на колени. Маленький предатель. — Зелёный, — хмуро сказала она, заставляя чашками маленький круглый стол. Он был явно рассчитан на одного, и потому пять стульев, собранные со всей квартиры вокруг него, выглядели весьма комично. Как пятеро ребятишек, столпившиеся вокруг цветастого жука. — Другого нет. — Как мило с твоей стороны, — пропел Сатору. — Уважила своего сенсея, Акане-чан!       Канай предпочла промолчать. Вступить в перепалку с Годжо можно — но непонятно, ради чего. Этот когда хотел, мог быть страшно упёртым и непробиваемым.       Она лишь надеялась, что чай уймёт густеющую в виске боль.       Лечь бы на плаху, да срубить бесполезную голову. Но кто-то, видимо, всерьёз вознамерился её спасти. Вот же глупость.       Вихрастый серьёзный паренёк к кружке не притронулся. Сидел, полуопустив в недовольстве веки, и глядел исподлобья — тяжело глядел, будто к стулу хотел прибить. — Невкусно? — приторно поинтересовалась Акане, делая большой показательный глоток. Дескать, допивай и проваливай. Происходящее безумие с каждой секундой нравилось ей всё больше, — но в каком-то извращённом, сардоническом смысле. — Нормально, — отозвался Мегуми тоном суше, чем пустыня. — Но мы сюда не чай пить пришли.       Акане молча указала на Годжо — тот разворачивал купленные ею накануне моти с намерением вполне очевидным и выглядел, несоразмерно огромный для маленького круглого столика, очень довольным.       Она чувствовала себя так же, как этот столик: беззащитно крохотная в лапах кровопийц из колледжа. — Ах да, Акане-чан. Возвращайся в колледж!

***

— Проклятые духи всегда в таких местах живут, или это ты ненормальный?       Акане потрясла ногой, смахивая с носа кроссовки грязные капли. Было сыро, с углов подступал густой мазутный мрак, и где-то в глубине одной из ветвей гулко булькало неизвестное существо.       Пробрало до костей; Акане поёжилась. Темнота ей никогда не нравилась. А вот так, в зябкой пустоте канализационных тоннелей, и вовсе нагоняла дрожь, и руки тряслись, как у старухи.       Впрочем, всё дело, конечно, в нём. Сама по себе темнота ведь совсем не страшная. Человек боится того, что в ней прячется.       Она не могла перестать думать о визите Годжо и его просьбе. Он, мог прийти один, позвонить или даже смс-ку ей отправить, но пришёл с детьми. Не зря, разумеется, — он хоть и ведёт себя порой (всегда) как легкомысленный засранец, но голова у него работает хорошо.       «Посмотри, кто умирает, пока ты отсиживаешься в норе», — говорили трое студентов устами Сатору. — Ака-а-ане… — раздалось из темноты елейное. — Давно не виделись.       Она порывисто обернулась. Позади, в утробе мрака, кто-то стоял — не различить даже силуэта, но душная аура проклятого духа угадывалась моментально. Акане нахмурилась, вытягивая руку, и коснулась его. — Бу! — хихикнуло проклятие. — Я сегодня снова изгнала духа.       Вопросы возраста для существ вроде Махито Акане казались не то, чтобы бессмысленными — но явно были условными и особо смысла в себе не несли. Махито — молодой и нестабильный дух, и едва ли что-то изменилось бы в нём на исходе даже первой тысячи лет. Он ни в ком не нуждался и совершенно не страдал в одиночестве, сеял хаос и ребёнком в этом смысле был вполне самостоятельным. И так же, как и любой ребёнок, заимел свою собственную странную привязанность.       В случае с Махито, привязанность стояла прямо напротив: пылала недовольством и смешно хмурилась. Она не любила темноту, а для него это местечко было по-своему уютным. В моменты, когда не нужно было собираться на берегу их маленькой проклятой компанией, Махито коротал дни здесь, чувствуя себя местным привидением и напевая что-то про «дом, милый дом».       Он шагнул из темноты в небольшой островок света, оглядывая Акане непроницаемым взглядом разных глаз. Ухмыльнулся — открыто и злорадствуя. — Знаешь, Акане, я ещё не встречал ни одного человека, который так сильно походил бы на проклятого духа. Абсолютная непоследовательность, — он обошёл её полукругом, остановившись за спиной, зашептал на ухо: — Никакой логики и потакание своим желаниям прежде всего остального.       Акане громко сглотнула. — Что ты имеешь в виду? — Ну как же, — его пальцы пробежались по плечу, собирая с него разметавшиеся красные волосы. Она умильно вздрогнула, и Махито хихикнул. — «Ненавижу проклятия, ненавижу магию», но где же ты сейчас? Здесь, со мной, после того, как этим же днём изгнала моего сородича. — Хватит, — она покачала головой, стараясь игнорировать назойливого духа. — Ты же знаешь, что ты — это другое. — Как я люблю исключения из правил! — воскликнул Махито. — Нет ничего более субъективного и человеческого в том, чтобы придерживаться нерушимой позиции, но сознательно выпиливать в ней брешь. Как считаешь?       Злость брала верх над радостью встречи. После случившегося на крыше и Годжо, хотелось простого человеческого сочувствия. И пусть даже человек здесь был всего один, обратилась Акане явно не по адресу. Она пнула камушек, и тот по высокой душе улетел и крякнул об стену.       Ну почему, почему она согласилась?       Перед глазами, как в горячке, всё маячило лицо Сатору, наполовину прикрытое повязкой. На даже она не мешала понять — гад ухмылялся, натягивая на своё метафорическое лицо выражение совершенно скотское. — Злишься? — елейно спросил Махито, продолжая шептать на ухо и, как следствие, плевать на личное пространство. — Ужасно злюсь, — убито призналась Акане. — На блядского Годжо Сатору и тех студентиков, которых он притащил, чтобы звучать убедительнее. — Ты ведь согласилась, — Махито не спрашивал. — Почему передумала? — Тебе понравится ответ, — хмыкнула она. — Только сначала ответь мне на вопрос: трое из кинотеатра — твоих рук дело?       Проклятие гаденько захихикало, опаляя горячим воздухом ухо, будто погладил тёплой ладонью. Только вот кожа у Махито не имела температуры, и под пальцами ощущалась как плотный воздух. Он мягко обхватил её за предплечья и весело отрапортовал: — Ну конечно!       Его прикосновения всегда пугали. И сейчас Акане вздрогнула, выдыхая: технику не применил… — Так и думала. Почему я изменила своё решение? Всё просто: уловка Годжо со студентами сработала. Я не хочу, чтобы дети… — она сглотнула, чувствуя, как голос дрожит, — Чтобы дети умирали, ясно? В этом нет никакого смысла — просто моё желание.       Махито склонил набок голову; серые волосы заструились по плечу, щекоча кожу рук. Завораживал; пугал, но притягивал — и знал это, чувствовал, скалился сумасшедшей улыбкой.       Он накрутил на палец кричащую красным прядь. — Мы теперь враги? — Он хитро сощурился и, кажется, совсем не был этим обеспокоен.       Мгновения текли патокой. Акане завороженно смотрела в темноту перед собой, чувствуя метафорические пальцы вокруг собственной души. Колечко красных волос на чужом пальце драгоценно блеснуло. — Чушь… — прошептала она наконец. — Никогда.       Они замолчали: Акане давилась комом в горле, Махито, наконец, обойдя её, с интересом разглядывал белое лицо, читая эмоции, как с яркого плаката.       Из канализационной ветви, скрытой во мраке, нечто продолжало утробно хрипеть. — Что случилось в кинотеатре? Снова твои дурацкие шуточки?       Махито снова осклабился, будто единственная его эмоция — безудержное разрушительное веселье. — Приходи завтра днём. Я тебе кое-кого покажу.