Рыба гниет с головы

Декабрь 1978

– Ответь ты, сука блять... Что с этим чертовым телефоном не так? Я прибью Джо, – парень почти что рычал на дисковый телефон, весящий на стене. – Джон, ты его скорее сам сломаешь. Сколько можно названивать? Он же сказал что сегодня где-то в пять по Лондону позвонит. Дон редко видел своего друга таким. Джон Роттен был воплощением злости и прямолинейности, иронии и сарказма, творчества и самовыражения, но эти скежетащие зубы и больной усталый прищур глаз были новинкой. Хреновой честно говоря новинкой. Имя «Джонни Роттен» стало самым страшным ругательством в устах домохозяек, его обходили на улице, либо же бежали за ним, но чаще всего отнюдь не с желанием пожать руку. Вся Англия то вторила ему, то пыталась запретить – изнимала пластинки Пистолетов и не пускала на их концерты во имя Господа нашего Иисуса. Он бы точно не оценил музыку о свободе, творчестве и честности, куда уж ему. Но это был прошлогодний и позапрошлогодний Джон. Сегодняшний Джон в упадке, и иногда снова коротает ночи в сквотах не то из-за недостатка денег, не то из-за желания спрятаться от всего мира. Ему не спалось так давно. Ничего не помогало, ни новая группа, ни книги, ни его маленькие забавные карикатуры на полях тетрадок. Но он, разумеется, и не думал кому-либо жаловаться. Ещё не хватало каждому встречному ныть о бессонных ночах и дёргающемся глазе. Сейчас, в Акме Аттракшнс, небольшом панк-магазинчике на Кингс Роуд, уже дёргался не его глаз, но носок его правого ботинка, нервно шлепающий по полу, и даже непонятно что из этого было хуже. Дон лишь только открыл рот чтобы указать солисту на время, как тот огрызнулся через плечо: – Уже пять. Уже давно пять, Дон. Парень с дредами покосился на настенные часы и незаметно прикусил нижнюю губу в неприятном молчании, не сообщая приятелю, что от пяти прошло всего двенадцать минут. В его руках чашка чая, рядом на небольшом столике завтрак, который Джон не доел с этого утра, уже пару раз бесцветно пообещав, что доест. Жить у своего темнокожего друга в Акме Аттракшнс ему бы понравилось в любое другое время, кроме как сейчас, после этого отвратительного и в каком-то роде унизительного тура по США. Леттс совсем не узнал его после этой чёртовой поездки, долго молчаливо смотрел на него, стоил догадки, но Джон прямолинеен даже в таком гниющем состоянии. «Ты знаешь что произошло в Челси. Я попытаюсь вытащить его из тюрьмы, » – это всё, что сказал Лайдон, вскоре после тех страшных новостей. И этого было достаточно. Джон фыркал, снова набирая цифры и слушая как дисковой механизм раз за разом прокручивает спираль обратно, но когда ответа всё не было, парень раздражённо раздувал ноздри и ждал ещё несколько минут, чтобы повторить пытку. Леттсу стоило бы беспокоится за свой телефон, покуда с каждой минутой рос шанс того, что невинный аппарат полетит в окно, но парня больше беспокоило состояние приятеля. Сколько ночей вместе они провели: курили, слушая регги, запивая чем попало и смеясь до потери голоса. Нельзя потерять того Лайдона. Остроумного, уверенного и открытого новому Лайдона. – Джонни, присядь. У нас с Нью-Йорком разница в пять часов. Мало ли где там Джо забегался, может он сейчас вообще задницу Сида спасает. Он позвонит. Дон старался звучать мягко, что ему не совсем привычно, даже привстал, чтобы на одном уровне глаз быть. Рыжий на этой жест неопределённо-раздражённо дёрнул плечом, упрямо пялясь на тумбочку под настенным телефоном, кусал щеку с внутренней стороны и не отвечал. Не было ничего сейчас для него важнее имени «Сид» – каждый его знакомый это знал. Сколько бы Джон не отрицал, что нахуй ему не сдался этот наркоман с его пропитой шлюхой, пусть помирает хоть под его окнами, но теперь, когда шлюхи нет, пацан вечерами не мог сосредоточиться на написании новых песен, на репетициях и за обеденным столом подолгу мрачно пыхтел сигаретами, как старик. Кто из друзей пытался помочь связями в юридическом деле, кто просто, как Дон, хлопал по плечу и сочувствовал. Новая группа и первый альбом вдыхали в него жизнь, и это было видно. Но Леттс замечал, как после маленького музыкального междусобойчика с друзьями, который даже выступлением назвать нельзя, в тесном пабе глаза Джона нехотя продолжают искать кого-то то в толпе, то на сцене. Он раз за разом не находил желаемого, сводил брови к переносице, заливал это дело водкой и апельсиновым соком, а потом полупьяный отвечал прессе, что Сидни не виноват, Сидни только ребёнок. Очень податливый, безмозглый и наивный ребёнок. Он кто угодно, только не убийца. Если Роттен вцепился акульими зубами в любую идею или действие, то его уже не оторвать, как ни пытайся, и Леттс это знал как никто другой. Вздохнув, темнокожий паренёк прошелся до столика и прихватил в руки тарелку с уже ледяной яичницей. – Хорошо, что ты у меня, а то мало ли какие ебланы на улице приебутся после вашего-то распада, согласись, Дж- Тарелка с холодным завтраком испарилась из рук в тот же момент, как Дон думал заканчивать предложение – Джонни ел быстро и почти не жуя, будто бы его месяц не кормили. Его изнеможденный и злой голос заглушался чавканьем и странной обидой. – Рога этому оленю-Стивенсону пообломаю и в жопу запихаю. Если договорились в пять, значит в пять, я же сказал что у тебя уже неделю, сука. Небось звонит ко мне на старую хату, додуматься не может, идиот ебливый. Парень с дредами слушает это молча. Знает, что Джон даже внимания не обратил на то, что вырвал еду буквально изо рта у кореша, но лишь потому что обеспокоен до чёртиков. Не отводя внимательного взгляда, Леттс тянется к оставленной чашке, вдумчиво пьет и склоняет голову. – А если ты действительно до него доберешься, что будешь делать? Джон подвисает и перестает есть на секунду. Они оба знали, что этот загадочный "он" – это вовсе не Джо Стивенсон. Рыжий хочет выпалить что-нибудь быстрое и острое, потому что говорить о таком больно, но снова молчит. Дон это знает, и уже столько времени избегал эту тему, но вопрос всё ещё висел в воздухе и ответить на него надо если не Дону в лицо, то хотя бы самому себе. Не надает же он пиздов Сиду прямо как встретит, иначе это совсем какая-то быдлядская драмедия. Джонни не отвечает, но есть продолжает, снова косясь на дисковый телефон. Его беспокойные маленькие глаза на фоне бледного лица устало сщурились, и впервые на молодом лице появились какие-то тяжёлые взрослые морщинки. – Я всегда знал что мне делать, Дон, понимаешь? А сейчас нет. – Ты же на него пиздец злишься. И все равно так жопу рвешь, как будто вы двое любовники хреновы, – он отвечает беззлобно, скорее просто констатируя факты, чем пытаясь подъебать Джон, ещё секунду назад будучи тихим и растерянным, вдруг просверлил Дона таким ледяным взглядом, будто бы тот оскорбил весь его ирландский род. Кто же знал, что можно выглядеть так угрожающе с тарелкой холодной яичницы в руках. Леттс чуть поднял свободную руку в жесте капитуляции и слабо улыбнулся: – Эй, эй, я ж так, шуткую. Просто я правда не ебу что между вами происходит. Ты его последние полгода в Pistols терпеть не мог, а сейчас он наверное совсем на себя не похож. Жуть. Ты реально будешь его вытаскивать из такой жопы? На этот раз Джон не медлит. Злость его распирает, яичница чудом не летит вместе с тарелкой вдребезги на пол, лишь скрипит от цепких пальцев Лайдона, который сквозь зубы чеканит: – Да, буду. Буду, чтобы потом, когда он очнётся, вмазать ему с ноги, неблагодарной твари, которую я на свет из помойки вытащил, и чтобы мозги его хомячьи на место встали, чтобы- Чтобы что Джон так и не договаривает – за спиной раздается заветный звук. Вот тогда-то тарелка с завтраком и летит под ноги, хорошо что не в Дона, трескаясь почти так же громко как телефонная трель. – Да, алло, алло? Джо? Джонни прирастает к стене, на которой висит аппарат, вжимается в неё свободной рукой и лбом, чтобы воспалённый взгляд в пустоту уткнуть. На том проводе слышится механический из-за связи и помех голос Джо, запыхавшийся и нервный. Извиняется за то, что позже позвонил, ссылается на странную очередь буквально к каждой телефонной будке поблизости, и чего это всем приспичило вдруг позвонить иностранную линию, да ещё и так долго. Он мусолит это около пятнадцати секунд, но для Джона каждая секунда мучительно бесполезная, поэтому он, не сдержавшись, гаркает в стену: – Что с Сидом, блять? Мне насрать на твои будки! Что с ним?! Несмотря на грубость, Джо и слова против не говорит, лишь шумно фыркает в трубку от холода и как беспристрастный радиоведущий сообщает: – Джон, адвокат нашелся, Virgin хочет опустить его под залог, но Мальком по-прежнему говорит, что если увидит тебя, прикончит. Перед глазами возникают самодовольный хитрый прищур этого сранного еврея, его бесячая рожа и отвратительные действия. Раньше казалось, что он просто типичный шоумен, которого ничего кроме денег и связей не интересует, но теперь... он буквально убивает человека. Никто кроме Джона басисту сейчас не поможет, никто не вытянет, ни у кого нет такой привилегии. Мальком это чертовски хорошо знал. Он никогда не раскрывал свои планы, никогда не советовался и не составлял расписание, не-ет. Ебашьте, уважаемые рок-звезды, будьте любезны. И ещё про саморазрушение не забывайте, это же часть панка, господа! Рыжий уже хотел было начать свои мстительные злобные речи, направленные на Макларена-хуярона, но на том конце провода Джо снова дышит в трубку и говорит невесело и более тихо: – Всё серьёзно, Джон. Ему очень хуево. Он сейчас в больнице, подрался с кем-то. Когда хоть немного в адеквате, только и делает что бормочет про тебя. Ты ему нужен. Телефонный голос как будто бы взывал к совести, мучал, заставлял Джона простить все обиды и просто приехать. А обид у него было много. Он и так с собой каждый день спорил, бесился, петь и писать новые тексты нормально не мог. Чего ему сдался этот Сидни? Чего пытается его вытащить? Этого уязвимого, наркоманского, тупого, отзывчивого и забавного уродца-Сидни? Его темные глаза, колючие волосы, пахнущие ликером и газом из печки, худая задница в пыльных узких штанах, то как он стрёмно одевается и как стрёмно подражает... Не нужен ему такой. Безвольный и родной. «Сдох бы уже» – так Роттен желчно думал в порывах ненависти-вины к нему и себе ранним душным утром. А тем временем голос из телефона всё не затыкался и не затыкался, давя на самые больные, истекающие гноем места: – Я нашел где по дешёвке купить билеты в Нью-Йорк. Почти в два раза. Лети, там есть рейсы даже на сегодня. А вот это самое ноющее место в прокуренном сердце Джона. И Стивенсон стреляет без промаха. У него не было ничего. Выступления PiL особенно не приносили денег сверх того, чтобы позволить себе пообедать в пабе, и они снова как в 76-ом шкерились по барам с низкими потолками и глупым колледжам. От их первого альбома был толк, они попали в британские чарты, но не настолько, чтобы за свой счёт рандомно отправиться в другую страну. Парень медленно вдыхает через нос и блекло повторяет то, что повторял уже много раз себе и окружающим: – Я не могу. У меня нет ни копейки, я у Дона блять живу и ем. Ты думаешь мне прям дохуя платят?! Ему неприятно это даже в голове признавать, не то что вслух произносить, но это правда. В кармане ни гроша. Кантуется у корешей. Как в детстве ест на обеды и ужины одни консервы, потому что ничего дешевле пока не придумано. И из-за этого так обидно, что глаза начинает жечь, но рыжий старается проморгаться, да желательно так, чтобы перед глазами пропал прищур чужих доверчивых чёрных глаз. Его искренний, наглый прищур. Пока Джон прирастал лбом к стене, которая как жуткая мухоловка намертво приклеивала к себе, рядом на тот же уровень завалился Дон, деловито подняв бровь. – Сколько будут билеты туда и обратно если с Сидом? Джон не понимающие захлопал глазами, сперва даже не осознав о чем его спрашивают, но когда друг указал пальцем на аппарат, солист осторожно передал слова хриплым от курева и эмоций голосом. Услышав наконец сумму, пацан с дредами чуть медлит, жуя нижнюю губу, но после всё же утвердительно кивает. Улыбается смело. – Лети. Вытягивай любовника, чё уж. Потом отдашь. На ошарашенный взгляд друга, Дон небрежно пожимает плечами и отходит к треснутой тарелке. Из щелей в окнах (чёрт бы побрал это старое здание из 50-ых) веет предрождественским холодком. Осталось всего несколько дней до праздников. Темнокожий кореш смотрит сначала на беспорядок из стекла и жрачки под ногами, а потом на застывшие стеклянные глаза напротив себя. – Чего? Да не смотри на меня так, я тоже хочу этого придурка увидеть живым. Леттс не был каким-то богатеем. По правде, он не сильно много получал с магазина, уж точно меньше этой крашенной суки Вивьен, потому что не завышал цены на панковские тряпки из секонда. Да и к тому же весь заработок он часто спускал на одну лишь траву, новые пластинки и шмотки, как и любой молодой парень их возраста. У него была машина. «Зодиак»... Крутая надо сказать, на ней ещё совсем недавно было весело кататься всей панковской оравой по Кингс Роуд, важно поднимая разбитые и склеенные пластырями носы при види пижонов тедди-боев. Джонни помнил это так ярко, будто это совсем недавно было, хотя прошел уже почти год, как половина знакомых от него отвернулась, стоило только ему бросить группу, а Вествуд написать на окне своего бутика неоригинальное «Джон-гандон». Много кто ушел, но только не Дон. Дон приютил на втором этаже своего уютного магазинчика, выслушивал ночные разговоры и оставался по-растамански спокойным. Джо на том проводе говорил ещё что-то, кажется, пытался докричаться до Лайдона, который бросил трубку качаться в воздухе. Не до того сейчас. Вместо улыбки и радости на лице что-то сложное: брови ломаются, взгляд серьезный, взрослый и губы плотно сжаты. Джон никогда не был силен в положительных эмоциях, он не знал как улыбнуться так, чтобы не было криво, небрежно или страшно, чтобы дети и старушки от него не отшатывались. Не в силах выразить благодарность, он просто молча кладет ладонь на предплечье Леттса, ощущая как покалывают кончики пальцев. Но тот, в отличие от своего приятеля, рукой не дёргает и не отбрасывает чужие эмоции. Только мягко тянет уголки губ вверх. – Без хомяка не возвращайся.