Чужак

      Изабель никогда не любила февраль. Месяц, не имевший в себе ни одного отличительного штриха, бесполезно тянулся день за днём, оставляя в душе росчерки пасмурных воспоминаний. И холод. Постоянный, беспробудный холод. Он был повсюду, искалывая тело сильным ветром и дождём, перемешивавшимся с мокрым снегом. Лицемерная нежность, чувствовавшаяся принуждением.       Неудивительно, что потенциальная смерть постучала в двери скромной гостиницы именно в феврале. Это ощущалось насмешкой от судьбы, звонкой пощёчиной поверх оставленных пленительных мазков, шептавших о том, что всё происходящее — лишь притворство.              Девичья челюсть непроизвольно тряслась, а зубы болезненно стучали друг о друга, стирая эмаль в крошку. Рот наполнялся кальциевым крошевом, вызывая рвотные рефлексы. Но Изабель смиренно держала уста сомкнутыми, боясь проронить лишнее слово.              Шагая по безлюдным улицам, Уоррен смотрела исключительно на протоптанную снежную дорогу, боясь лишний раз пошевелиться. Сильная рука толкала девчонку в полуобнажённую спину всякий раз, когда она пыталась остановиться, чтобы подать сигнал о помощи.              Сивый рычал ей что-то неразборчивое в затылок, завязывая внутренности в ужасе у солнечного сплетения, вызывая очевидную тревогу. Он пах животной угрозой, Изабель даже не требовалось поворачиваться, чтобы распознать его настроения. Он не отличался терпимостью, а свирепость оборотня заставляла уличную температуру осязаться адским пеклом.              Несмотря на то, что Фенрир буквально вытащил её из гостиничного номера без верхней одежды и обуви, Изабель не чувствовала сейчас ничего, кроме расползавшегося по венам жара.              Уоррен почти не помнила, как они выбрались на улицу. Менялись лишь локации, но сама она была в подобие вакуумного пузыря, до которого не доходило самое главное осознание. Её похитили. Она в чёртовой ловушке.              Видели ли её сотрудники гостиницы в лапах этого ублюдка? Пытались ли они помочь ей? Может, кто-то в Хогвартсе догадался о том, что с ней случилось, и подмога уже была в пути?              Все эти варианты казались наивными и до истеричного смешными. Если Сивый и вправду прислуживает названному Тому, чья личность копошилась в девичьей памяти, то её тело вряд ли найдут живым, а не бездыханным с трупными пятнами. Изабель мало знала о хозяине Фенрира, но слухов, что кружились вокруг него, достаточно, чтобы составить сценарий отнюдь не перспективного будущего.              Происходящее казалось девушке спланированной операцией. Она отказывалась верить, что является случайной жертвой среди, очевидно, немаленького списка этих уродов. Но самый главный вопрос заключался в другом.              Зачем она понадобилась кучке преступников?              Почему охотничий цикл замкнулся на её непримечательной личности?              Она чувствовала себя, словно во сне. Восприятие реальности треснуло, разломившись на десятки осколков. И Уоррен шагала по ним, чувствуя, как под босыми ногами жалобно извивается прежняя жизнь.              Ещё вчера гриффиндорка почти поверила в то, что наконец-то обрела внутренний покой. Подобие счастья, созвучное с хриплым голосом, шептавшим ей на ухо, насколько она хороша. Пахнувшего, как выкуренная сигарета, соединяя в воздухе запах ментола и жженной папиросной бумаги.              Об этом попросил ваш жених.              Изабель дёрнула головой, физически выскабливая из своей черепной коробки слова, прозвучавшие накануне её похищения. Стадия отрицания медленно стиралась, чтобы поверх неё выписать уродливое — торг. Уоррен молила собственный разум отодвинуть эти мысленные дискуссии как можно дальше, чтобы не напороться на начищенное лезвие пугающего принятия.              Неужели он обо всём знал?       Мозг свирепо разрушал спасительные бетонные стены, вопя о том, что он знал. Нужно быть последней идиоткой, чтобы прикрывать слизеринца не выветренными феромонами прошлой ночи. Но сердце отчаянно стучало в грудной клетке, протестуя голосу разума. Наполненный светлыми и искренними чувствами орган пытался убедить гриффиндорку, что Блэк не мог так поступить с ней.              Не мог ведь?       Или события последних месяцев — идеально сооружённый капкан, что мог с ловкостью сомкнуться на девичьей шее, прокусывая зубьями не только бледную плоть. Но и саму душу, и без того испещрённую всевозможными ранами последнего полугодия.              Блэк просто нашёл правильный путь, чтобы овладеть травмированной глупой гриффиндоркой.       У этой твари всегда есть цель, которой он придерживается.              Изабель почувствовала, как на глаза внезапно начали наворачиваться слёзы. Она даже не чувствовала боли, пока протаптывала снег голой ступнёй. Не ощущала, как мороз покрывая синим налётом нагие участки тела. Ей было плевать на первую стадию обморожения, которую она обязательно получит спустя время.       Истинную боль ей причиняли слова Ремуса, ударившими ловко в цель. Её лучший друг, которого она почти променяла в порыве отстоять честь слизеринца, оказался прав. Её близкий человек, которого она нежно любила, пытался раскрыть глаза, вдавливая в глазницы уродливую, но всё-таки правду, пытался уберечь её.              Но Изабель не послушала.       Она шагала в такт сердечному зову, нежась в сладостных речах Блэка, принимая все его слова за чистую монету. Но Изабель было необходимо перевернуть её, чтобы понять — обратная сторона была куда жутче, чем она могла себе представить.              Блэк вряд ли думал в тот момент исключительно о твоей сохранности.       Фраза всплыла в памяти одновременно с режущим ощущением, пронзившим лодыжку. Остановившись, Изабель испуганно взглянула себе под ноги, видя, как кипенно-белое снежное покрывало пачкается алыми каплями. Кровь. Видимо, она не заметила, как напоролась на битое стекло, раскиданное вдоль моста.       Ужас взял девчонку за горло, вцепившись когтями в онемевшую от холода кожу. Облачко пара выплыло из приоткрытых губ, когда Уоррен пыталась избавиться от раздирающей трахею паники.       Прямо за её спиной стоял оборотень, жадный до человечьего тела. Металлический запах мог подействовать на него, как чёртов афродизиак. Чудовище обязательно заметит расписной красный орнамент, пахнувший отнятой жизнью и жестоким весельем.              Изабель резко остановилась посреди гравийного моста, неподалёку от лавки с зельями Пиппина. Они отошли от гостиницы на приличное расстояние — единственное, что смогла понять в таком состоянии гриффиндорка. Она почти не следила за маршрутом, погребенная собственными размышлениями.       — Чего застыла? — прорычал утробный голос прямо меж лопаток, из-за чего девичья кожа покрылась ледяными мурашками.              Фенрир стоял слишком близко к ней, Изабель могла уловить его горячее дыхание у своего тела настолько отчётливо, что становилось не по себе. Пока она бездумно плелась в неизвестном направлении, их отделяли спасительные сантиметры.              Он грубо толкнул Уоррен в спину, из-за чего та пошатнулась. Изнурённая, она на миг потеряла равновесие, но постаралась устоять на ногах, припечатав ступню к ледяной земле. Её взгляд был устремлён на участок плоти, продолжавший кровить. Ком образовался в трахее, увеличиваясь с каждой секундой, прожитой в осознании, что Сивый обязательно учует её запах.              — Убери от меня свои мерзкие лапы, — огрызнулась Изабель, незаметно — она надеялась — припорошив красные разводы свежим снегом. Усыпанная снежная почва стала бледно-розовой. Но, может быть, это хотя бы перебьёт запах.       — Шевелись, дрянь, — он снова ткнул мохнатые костяшки в девичью спину, портя воздух мерзким дыханием.       Девичья нога соскользнула по снегу, но сама Уоррен с места не сдвинулась.       — Тяжело шевелиться, когда на тебе только чёртово платье, — она пыталась отвлечь Сивого, только чтобы он не обратил внимания на рану. — От холода ноги сводит.       Конечно, его сущность подразумевала под собой выточенные инстинкты, но сил рационально мыслить у Изабель почти не осталось. Она догадывалась, что её хотят встретить живой, но где гарантия, что Фенриру нельзя повеселиться по дороге. Вряд ли Том обеспокоится, если у неё будет отсутствовать какая-либо из конечностей.              — Мне по херу, — отмахнулся Сивый, поравнявшись с Изабель. Она попыталась сглотнуть вязкую слюну, чтобы протолкнуть комок, но во рту пересохло настолько, что могли образоваться мозоли. — Хозяин ни слова не сказал о том, в каком виде ты должна явиться.              Шершавая ладонь легла на девичье плечо, крепко сжав. Уоррен могла почти воспроизвела в своей голове звук хрустнувших костей. Зажмурившись, она ощутила, как пальцы оборотня проложили дорожку к затылку, зарывшись в раскинутые по спине бордовые волосы. То, с каким грязным вожделением он проделывал каждый жест, вгоняло Изабель в дичайшее отчаяние.       — Но мы можем устроить привал, — скабрезность лилась из его перекошенного рта потоком, оседая на слуху мерзкими пятнами, от которых гриффиндорка вряд ли когда-нибудь отмоется. — И я помогу тебе согреться, дорогуша.              — С-сколько нам ещё идти? — тонким голосом спросила Изабель, дёрнувшись в сторону от прикосновений Сивого. Отметины, оставленные Блэком, почти не чувствовались, тогда как беглые пальцы оборотня по ощущениям оставляли гематомы.              — Шевелись, — снова приказал Фенрир, царапнув ногтем петлевую лямку от платья, из-за чего та ослабла, делая декольте внушительнее.              Изабель проследила за взором оборотня, ужаснувшись тому, куда он смотрел. Зрачки расширялись с каждой секундой его наблюдений за девичьей лодыжкой. Он словно любовался располосованным участком кожи, созерцая увечье, подобно произведению искусства.       — Даже жаль такие хорошенькие ножки, — догадавшись, о чём думала гриффиндорка, Сивый обнажил в улыбке жёлтые острые зубы, плотоядно рассмеявшись. — Думала, я не учую твой запах?       Слова Сивого стали допингом для Уоррен. Была бы её воля, она бы сбежала из Хогсмида куда глаза глядят, лишь бы не чувствовать на себе его омертвляющую близость. Но она не могла. У Фенрира было преимущество в физической силе, хотя у него не было волшебной палочки.              Изабель не могла похвастаться ни первым, ни вторым. Она оставила своё древко в гостиничном номере. По крайней мере, ей не хотелось думать о том, что его мог кто-то преднамеренно украсть.              Будучи полностью безоружной, ей пришлось имитировать покладистость. Ей потребовалось всего каких-то полчаса, чтобы возненавидеть Сивого. Она бы с радостью прокляла его всем арсеналом Непростительных заклятий.              Но Уоррен потуже затянула петлевую лямку на шее, а затем смиренно зашагала в неизвестном направлении, давно перестав чувствовать собственное тело.              Пройдя мост, они стремительно двигались навстречу центральной части Хогсмида. Уоррен потерялась во времени и не совсем понимала, который сейчас час. Судя по мелким бликам, скрывшимся за запятнанным облаками небом, ночь давно сошла с пьедестала. Возможно, сейчас было раннее утро. Иначе она не смогла бы объяснить, почему улицы, по которым они шли, пустовали.              Она побоялась спрашивать об этом у Сивого. Изабель в принципе не считала оборотня потенциально-интересным собеседником. Ей хватило короткого диалога, закончившегося похабными намёками и голодными звериными взглядами. Заговаривать с ним гриффиндорка больше не станет, уж лучше пусть любопытство сожрёт её изнутри.              — Направо, — скомандовал Фенрир, направив девушку в сторону от привычных торговых лавок.              Повиновавшись, Изабель свернула на перекрёстке, почувствовав, как снежный покров сменился гравийной выкладкой. Идти по ней было тяжелее, но девушка не сдавалась, постоянно припоминая, что будет с ней, если она решит замедлиться.              Я помогу тебе согреться.              Снова ощутив, как мысли покрываются слоем въедливой сажи, девушка приложила ладонь к солнечному сплетению. Её психика, вероятно, давала сбой. Иначе она не могла объяснить, почему вместо объяснимого и вполне ожидаемого ужаса и смятения, девушка чувствовала исключительно мерзость, копошившуюся роем червей под плотью.              Видимо, готовясь к испытаниям, она уже настолько привыкла к тому, что столкнётся со смертельной опасностью, что всё это выработало в ней иммунитет. Но надолго ли? Уоррен была уверена, что рано или поздно испуг приложит её бетонной плитой, выпустив весь запас воздуха из лёгких.              — Стоять, — он резко дёрнул девушку за узел платья, и та едва не треснула, норовя оставить Изабель без последнего куска ткани.              Подняв глаза, Изабель заметила вывеску.       Кабанья голова?       Сивый привёл её в трактир?              Боже.              Вернувшаяся тошнота породила неприятное онемение во рту. Подбородок дрожал, а глаза хлопали в неверии, будто желали стереть с уличной панорамы ветхую деревянную вывеску.              Свист оборотня разрезал тишину, подгоняя девчонку свернуть в закоулок, ведший к чёрному входу. Значит, внутри были посетители или работники. Хозяин пожелал сохранить анонимность прибытия Изабель в этих стенах.              Помедлив всего секунду у центральных дверей, Уоррен проглотила попытки побороться за свою свободу и зашагала, куда указывала широкая рука Сивого.              На заднем дворе здания было всё также безлюдно, и только затхлость и алкогольный шлейф намекали, что здесь кипела упадническая жизнь. Изабель чувствовала отвращение к каждому сантиметру этого места. Покрывшийся многовековой пылью фасад, отходы и разлитые жидкости пачкали нутро, стоило лишь взглянуть на всё это.              Уоррен впервые ощутила искреннюю надобность укрыться в многослойную одежду. Даже холод не смущал её настолько, насколько это делала разруха вокруг. Это так подходило существу, ставшему личным конвоем гриффиндорки. И, вероятно, подойдёт Тому, поджидавшему девушку в одной из гостиничных номеров этажом выше.              Что он сделает с ней?       Роковой вопрос затих с открытием скрипучей двери, которую для неё отворил Сивый. Он пропустил девчонку вперёд, указав ей подниматься сразу по лестнице. Шагая, Изабель раскидывала за собой отпечатки из таявшего мокрого снега и свернувшейся крови. Деревянные дощечки под ногами неприятно трещали, срывая атмосферу мрачного таинства.              Припрятанная по дороге тревога раскрывала свой букет по мере приближения к тому самому номеру, о котором размышляла Изабель. Фенрир загнал её в тупик коридора, оставив стоять возле мигающего торшера. Злосчастная табличка с номером “15” царапала слизистую, из-за чего глаза снова предательски защипало.              Видимо, вот тот самый момент, когда страх поднимался по кровотоку, поджаривая эмоцией последние капли девичьего самообладания. Неизвестность устрашала — бесспорно. Как бы Уоррен ни пыталась остаться в подобии транса, в некой альтернативной ветви реальности, настоящее маячило над головой начищенной рапирой.              Фенрир дернул латунную ручку, приманив длинным когтём гостью. Изабель подошла к нему на не гнувшихся ногах. Попутно она пыталась вспомнить молитвы, которые ей часто напевала в детстве мама.              Но мозг сыграл с ней злую шутку, обесточив любые воспоминания в момент, когда она так сильно в этом нуждалась.              Сивый толкнул девчонку внутрь номера, не произнеся при этом ни слова. Никаких комментариев, указаний и прочего. Изабель шагнула вперёд, руководствуясь исключительно инстинктом самосохранения. Если она будет послушной, хозяин окажется к ней благосклонным? Уоррен хотелось верить, что она подчинялась не напрасно.       Внутри, вопреки негативным ожиданиям гриффиндорки, не было ничего, кроме парочки атрибутов мебели. Два стула, стоявших друг напротив друга, а также расстеленный ковер, в котором просчитывалось множество дыр. Пыльные окна выходили на задний двор — тот самый, через который Сивый привёл Уоррен в трактир. Из-за того, что свет практически не доходил до этого номера, помещение казалось зловещим.              Изабель обернулась в поиске Фенрира. Сивый стоял возле закрытой двери, словно выжидал чего-то. Наверное, было крайне абсурдно искать подсказки в светящихся глазах оборотня, но здесь больше не было никого, кто мог сказать Уоррен, что делать дальше. Остаться стоять? Или, возможно, она могла занять один из стульев?              Впрочем, Сивый тоже не отличался многословностью. Будто весь запас едких замечаний он оставил за границами владений загадочного хозяина. Он лишь коротко кивнул на стул, невербально приказывая Изабель немедленно сесть.       И она снова послушалась.              Сбоку от неё донеслись медленные, почти ползучие, шаги. Будто змея сокращала дистанцию, извиваясь в попытках добраться до жертвы. Изабель напряглась, вцепившись пальцами в сидение. В комнате никого, кроме неё и Сивого, не было. Повернув голову влево, девушка заметила шкаф, что скрывался в самом тёмном уголке номера.       — Я чувствую твой страх, — замогильное шипение вонзило ещё десятки игл в бледную девичью кожу. Комфортная температура почти позволила девушке согреться, но этот голос снова укрывал её холодным одеялом.              — Я не боюсь, — ответила Изабель, продолжив буравить глазами импровизированную перегородку, надеясь, что тот, кто говорил с ней, так и останется прятаться в тени.              — Похвально, что ты пытаешься скрыть очевидное, — мужской тон слышался чистейшим удовлетворением, однако в этой оценке не было ничего комплиментарного. — Но я слышу, как бьётся твоё сердце. Поверь, за столько лет я научился распознавать обман.              Изабель хотелось фыркнуть в ответ на браваду незнакомца. Он говорил так, словно держал в своих ладонях весь мир. Так, словно ощущал свою власть настолько остро, что мог в любой момент сомкнуть пальцы — и от привычного останутся лишь ошмётки. Слишком самонадеянно для того, кто продолжал прятаться в тени.              Говоривший с ней мужчина распознал скрытую просьбу в её мыслях. Хорошо покопался в её голове, чтобы сделать свой очередной ход. Треск половиц заставил девушку отвлечься, чтобы столкнуться лицом к лицу с тем, для кого её тайно привели в это мерзкое место.              — И твой страх звучит как симфония для моих ушей.              Уоррен рефлекторно вжалась в спинку стула, наблюдая за тем, как характерное рептильное скольжение раздается в такт его шагам. Из шкафа вышел мужчина средних лет, почти ничем не отличавшихся от волшебников, которых Изабель могла встретить в обычный день. Строгий костюм-тройка идеально сидел на его худощавой фигуре, добавляя ему статусности в этих бедных стенах.              Ничего примечательного. За исключением хищного прищура глаз и оранжевых овальных радужек, которыми он поглощал пространство, надеясь утолить голод, застывший в глазах. Больное тщеславие читалось во взоре слишком отчётливо, чтобы не произвести на скептичную Изабель должного впечатления.              За спиной послышалось движение. Периферийным зрением девушка уловила, как Фенрир приклонил колено, опустив голову в пол. Словно перед ним был не просто маг, а некая обожествляемая сущность, заточенная в тело человека.              Изабель не шевельнулась, а только изогнула бровь, вернув непонимающий взгляд незнакомцу. Она не уподобится этому идиотскому ритуалу.              Мужчина остановился в нескольких сантиметрах от Уоррен, смерив её оценивающим взглядом. Гриффиндорка пыталась смотреть куда угодно, но только не в его отталкивающие глаза. Они и вправду действовали гипнотически, но ничего поистине завораживающего в них не было. Исключительная чернь, из-за которой Уоррен и вправду могла ощутить страх.              — Ты знаешь, кто я? — утробный голос вернул девушку в реальность.              — Тебя зовут Том, — ответила Изабель, вспомнив о том, что ей говорил Фенрир.       Он метнул взгляд ей за спину, удостоив Сивого яростным взглядом. Желваки на его бледном лице заходили, демонстрируя неодобрение излишней болтливости оборотня.              — Это имя могут произносить только приближённые, — его фраза слышалась ругательством. Будто имя носило в себе особую силу, действующую губительно для… него. — Такие, как ты, зовут меня Волдемортом, — Изабель все ещё непонимающе косилась на мужчину, тогда как разум подбрасывал девчонке новостные заголовки с этим загадочным прозвищем. Она уже слышала о нём.              — Если я ослушаюсь твоего приказа, ты убьёшь меня? — это прозвучало как вызов. Изабель не боялась играться с человеческим воплощением змеи, будто позабыв о том, насколько безжалостными могут быть хладнокровные.              — Я не убийца, — он широко растянул уста в подобии улыбки, но от этого зрелища веяло предупреждением. Первым и последним.              Том — или, как он попросил себя называть, Волдеморт — медленно прошёл к своему стулу, сев напротив девчонки. Он сложил ногу на ногу, и его брюки прямого кроя слегка задрались, обнажив мертвецки бледную кожу.              — Но я могу сделать так, что ты сама будешь умолять меня об этом, — он рассуждал о пытках так, словно они обсуждали погоду. С лёгкостью и некой… вдохновлённостью. — Ты знаешь, что Круцио само по себе не несёт смертельного исхода? — Уоррен открыла рот, чтобы оспорить этот факт, но Волдеморт махнул ладонью, намекнув её заткнуться. — Опасны лишь последствия этого проклятия. Сломанные кости, повреждённый разум. — Он перебирал варианты того, что с ней может случиться, если она захочет вновь сыграть с ним по своим правилам. — В приступах агонии жертвы совсем не контролируют себя. Иногда они могут случайно откусить свой язык, захлебнувшись собственной кровью.              Девичьи пальцы стали влажными, соскользнув с сидения. Внешний вид Волдеморта не внушал страха. Но его спокойствие, под которым трещала жестокость и хладнокровие, пробуждали в Изабель тревогу. Теперь она наконец-то могла разглядеть в нём человека, способного на искусное убийство. Она также могла поверить в то, что он прекрасно распознавал внутри неё клубившийся ужас.              Было тяжело оставаться равнодушной, когда вкрадчивый голос с такой уверенностью рассуждал о твоей возможной ка́ре. Прислушавшись к себе, Уоррен с потрясением поняла, что её сердце бьётся настолько истошно, что может раздробить грудную клетку.              — Ты пригласил меня, чтобы преподать внеклассный урок по Непростительным? — она заставляла себя звучать серьёзно, без примеси вырывающейся насмешки.              — Я наслышан о том, что ты одна из лучших студенток на своём курсе, — склонив голову, Волдеморт продолжал безэмоциональную дуэль взглядов. — Думаю, ты не нуждаешься в обучении, Изабель.              Её глаза расширились при упоминании её имени. Он был наслышан о ней и знал, как её зовут. Значит, эта встреча не была случайностью. Очевидно, нет. Прежние догадки о спланированном похищении гриффиндорки вновь всплыли в сознании.              Но она больше не могла барахтаться в глубоких водах теорий, которые ни к чему её не приводили. Уоррен должна услышать истинную причину её нахождения здесь. Из первых уст человека, сидевшего напротив неё.              — Тогда зачем я здесь?       Вопрос девушки раскололся о звук открывающейся двери. Она вздрогнула в ответ на услышанный аромат, что всего несколько часов заставлял её плавиться от истомы и просить. Больше. Глубже. Выпивать всю её до остатка, не оставляя ничего, кроме мокрых пятен на простынях, — как следствие искренних чувств.              Изабель даже не обернулась, чтобы найти причину, по которой она оказалась здесь.              В носовые пазухи отчётливо вбивался шлейф ванили, смешанного с ментолом. Симбиоз из всего того, что она так полюбила. Что грело её все последние месяцы, ласково шепча о том, что самый сложный выбор в её жизни оказался правильным. Но только это тепло теперь выжигало в теле волшебницы дыры, оставляя вместо себя не отметины от поцелуев, а серьёзные ожоги.       А сокровенная любовь, которую Уоррен пыталась пронести сквозь множество сомнений, рухнула ей под ноги, умоляя растоптать прежде, чем она принесет адскую боль.              Изабель не могла пошевелиться. Ответить на мольбу, все ещё не веря органам чувств. Она ощущала себя чужаком в собственном теле. Потому что то, что с этим телом вытворяли прошлой ночью, больше не могло ей принадлежать. Это было гадко. Изабель чувствовала себя использованной в чужих руках, что ловко дёргали за ниточки, чтобы она привела их к нужной цели. Загнанным в капкан зверьком.              Блэк даже не смотрел на неё. Он вальяжно направлялся к своему хозяину, полностью игнорируя гриффиндорку. Слизеринец не выглядел подавленно или отрешённо. Никаких следов прошлой ночи, никакого помятого вида. Рубашка на нём — без единого мятого залома. А волосы были уложены так, будто девичьи руки никогда к ним не прикасались. Он полностью избавился от её почерка на своём теле.              Абсолютное повиновение Волдеморту прослеживалось в каждой чёртовой мышце, пока он останавливался возле стула мужчины и приклонял ему колено. Так же, как это сделал Сивый.              Он был одним из них.              Внутри Изабель не осталось ничего. Ни разочарования, ни ненависти, никаких бурных чувств. Ей следовало бы его возненавидеть — это было бы равноценной платой за то, что ублюдок с ней совершил. Но она лишь смотрела на Блэка пустым взглядом, не веря тому, что транслировали собственные глаза.              — Ты…       — Что за разочарованный тон, грязнокровка? — бесцветные нотки в голосе слизеринца резали наживую. Искусно, оставляя глубокие порезы на сердечных жилах. — Неужели ты думала, что я стану бегать за тобой из личных побуждений? — Волдеморт властно кивнул, негласно разрешив Блэку встать с колен.              Поднявшись, Регулус впервые взглянул на Изабель. И это было больнее, чем предшествующие фразы. Его чернильные радужки не излучали ничего, кроме насмехательства над её участью. Они не пытались скрыть, что Блэк был соучастником того ужаса, в который попала Уоррен. Трактовали уродливую правду, ничуть не заботясь о чувствах гриффиндорки. Ожесточённый взор не был наполнен сожалением о предательстве. Блэк оставался самим собой — красивая оболочка, скрывавшая за своим фасадом тайны и мрак.              — Будь терпелив к ним, Регулус, — удовлетворенно произнёс Волдеморт, явно наслаждаясь тем, как один из его приближённых втаптывает в грязь маглорождённую. Там, где ей самое место. — Нужно отдать девчонке должное — она неплохо обвила тебя вокруг пальца, раз ей удалось выжить.              Последние слова были сказаны мужчиной с примесью негодования.              Но всё это меркло с тем, что переживала Изабель. Клубок секретов постепенно распутывался, открывая перед Уоррен новые грани настоящего. Та жизнь, которую проживала гриффиндорка, была имитацией. Она всего лишь играла свою роль, вовлечённая в план Волдеморта.              — В-вы спланировали моё участие в Турнире? — быстро догадалась Изабель, метнув взгляд на Волдеморта, а затем на Блэка. Он все ещё смотрел на неё бесчувственным взглядом. — Ты подбросил моё имя в кубок?              — Ты такая сообразительная, — саркастично отозвался слизеринец, отсалютовав ей двумя пальцами от виска.       Собственные домыслы не имели эффекта новизны. Будто Изабель и вправду знала эту гадкую истину — хранила её глубоко внутри себя, — боясь признаться, что Блэк настоящий подонок, жонглировавший жизнями и репутацией ни в чём не повинных людей.              Теперь у неё было больше оснований, чтобы возненавидеть его. Предать её любовь — было лишь верхушкой айсберга. Он так упорно пытался проникнуть ей под кожу, становясь её извращённой бронёй, чтобы глупая гриффиндорка не смогла догадаться, что девичья спина давно была изувечена ножами.              С самого начала шестого курса.              Немыслимо.              — Но почему я? — она пыталась отодвинуть драму с Регулусом подальше, концентрируясь на странной стратегии Волдеморта. — У меня нет ничего, что тебе нужно, — теперь она обращалась к темноволосому мужчине, вернув ему свой взгляд. — У меня нет ни связей, ни денег.              — У тебя есть самое главное, — перебил её Волдеморт. — Ты непримечательна для общества. — Он опустился ближе к Изабель, окатив её ледяным дыханием, словно сама смерть дышала ей в лицо, покрывая кожу блестящим инеем. — Не правила позволили тебе продолжать участвовать в Турнире, а старик, посчитавший, что ты — невинная душа, у которой нет причин обманывать систему.              Под стариком он подразумевал Дамблдора. Именно Альбус стал тем, кто внушил остальным судьям очевидное. Изабель не могла быть виновной в произошедшем вначале Турнира.              Слова Волдеморта казались разумным объяснением, почему именно она казалась ему выгодной мишенью. Но какова их конечная цель? В чём заключалась девичья роль в сценарии, придуманным ими?              — Всё это время ты помогала Регулусу выполнять мой приказ, сама того не осознавая, — он будто снова прочитал мысли Изабель, продолжая скармливать ей ответы. — Честно признаться, ты смогла по-настоящему удивить меня. Будучи грязнокровкой, пройти испытания наравне с чистокровными волшебниками, это нонсенс. — Волдеморт будто выказывал ей уважение через силу, нехотя соглашаясь с фактами. — Но не смей думать, что заставила восхититься такой грязью, как ты. Твой волшебный потенциал стал настоящей проблемой.              От былого — пусть и мнимого — нейтралитета не осталось и следа. Теперь Волдеморт по-настоящему раскрыл свою сущность перед Изабель, обнажая первородную ненависть к ней. Он стыдил её за то, о чём она даже не знала до сегодняшнего дня. Его овальные радужки сузились, образовав тонкие щёлочки на пылающих огнём радужках, а челюсть дёрнулась в раздражении.              — Я был уверен, что ты погибнешь ещё в первом испытании, — уголок его рта дёрнулся, но он быстро замаскировал удовольствие от несбывшейся мечты привычной серьёзностью. — Но, как я уже сказал, тебе всё-таки удалось обыграть моего верного приспешника.              Изабель приказала себе не отвлекаться на Блэка, пропустив несколько сердечных ударов. Верный приспешник.       — И что теперь? — рискнула спросить Уоррен, морально подготавливая себя к очевидному исходу сегодняшних событий. Она ведь уже глядела в глаза смерти, почти смирилась с её явным присутствием в этом номере. — Вы убьёте меня?              Волдеморт громко рассмеялся, прикрыв рот кулаком. Его так сильно забавляла уязвимость гриффиндорки? Грёбаный психопат.              — Я не убийца, — повторил собственные слова мужчина, напомнив Изабель о его пристрастии к более изощренным методам устранения противников. — Но я сделаю всё, чтобы извлечь выгоду из твоей живучести.              Она могла покляться, что заметила уголками глаз движение. Блэк непроизвольно дёрнулся, но быстро взял себя в руки, продолжая излучать безразличие к судьбе Уоррен. Нет. Ей просто показалось. Психика уже постепенно крошилась под натиском обстоятельств, а хвалебная стойкость разлагалась, подыгрывая больным фантазиям девушки.              Потому что это всё, что у неё осталось.              — Всё, что у тебя нужно, грязнокровка, — это твоя покладистость и полное подчинение моей будущей правой руке, — Изабель едва не разгрызла собственный язык, стоило ей услышать мерзкий смешок Блэка в ответ на помпезное представление его нового статуса. Она почти поверила в рассказы о пытках. И эта была самой жестокой. — Сделаешь всё, что тебе велит Блэк.              Волдеморт пристально наблюдал за реакцией девчонки, словно делал одолжение. Давал ей несколько спасительных секунд, чтобы переварить выдвинутые условия. Уоррен не до конца понимала, к чему её пытались склонить. Мысли смешивались чернильной кляксой в черепной коробке.              — Ни за что, — безапелляционно заявила Изабель, зная лишь о том, что не станет в очередной раз приманкой для этой группы преступников.              — Возможно, ты меня не так поняла, — гриффиндорка подавила дрожь в теле, заметив, как зрачки снова расширились, вытесняя искристые радужки. — Выбора у тебя нет.              — Я не стану прислуживать ни этому ублюдку, — выплюнула Уоррен, все ещё умоляя саму себя не смотреть в сторону Блэка, чье присутствие действовало на неё намного губительнее, чем Волдеморт, преспокойно рассуждавший о её судьбе, — ни тем более тебе, Том.              Ярость вспыхнула на лице мужчины мгновенно. Его настоящее имя действовало на него губительнее, вырывая из-под непроницаемой маски что-то, похожее на слабость. Ту слабость, о которой он бы никогда не хотел вспоминать. Неудивительно для того, кто с такой маниакальностью пытался удержать власть в руках.              Гонимая выбросом адреналина, Изабель резко поднялась со своего места, чтобы… что? Бежать, будучи безоружно — глупая идея. Но оставаться здесь больше не было никакого смысла. Она не станет плясать под их дудку.              За её спиной послышались грузные шаги, но те быстро затихли, стоило Волдеморту чинно поднять худощавую длинную ладонь, молча приказывая Сивому остановиться.              Он не хотел жертв, что было почти удивительным, учитывая то, какие кровожадные подтексты Волдеморт оставлял в каждом предложении.              Услышав шёпот, Уоррен резко почувствовала себя так, будто её опоили дурманом. Она перевела растерянный взгляд на Волдеморта, и его овальные зрачки были последним, что увидела Изабель, прежде чем провалиться в подобие сомнамбулы.              Волшебник применил к ней Легилименс. Неразборчивый шёпот, больше походивший на змеиное шипение, являлся заклятием, которому подверглась гриффиндорка.       Изабель пыталась бороться, чтобы вытолкнуть магическую силу из своей головы, но Волдеморт был беспрекословен, с ощутимой жестокостью вселял в разум гриффиндорки то, что он хотел, чтобы она увидела.              Размытые очертания смутно раскрывали увиденную картину. Она смогла полностью раскрыть всё, что пытался ей показать Волдеморт, когда она подчинилась ему. Позволила открыть ему завесу того, что вселило ужас. Гриффиндорка наблюдала за своим домом со стороны, прячась на заполненной людьми улице. Чужие глаза, которые на это мгновение стали девичьими, хищно всматривались в окна её спальни.              Картинка сменилась со щелчком, словно кто-то решил перемотать магловскую киноплёнку на самое интересный момент. Незнакомец рассматривал женщину, беспечно выходившую из дома, по традиции проверяя почту в ящике. Годрик.              Этой женщиной была Тесс, её бабушка.              Волдеморт покинул разум гриффиндорки, оставив после себя дробившую кости боль, что пронизывала виски. Изабель судорожно прикоснулась к голове, пытавшись привыкнуть к возвращению в реальный мир. Гостиничный номер ещё кружился вокруг Уоррен, пока фокусировалось её зрение.              — Если решишь сбежать и ослушаться, вышлю совиной почтой сердце этой маглы, — щёлкнув языком, констатировал Волдеморт.              Уоррен больше не пыталась проявлять смелость. Ничего от гриффиндорского в ней больше не осталось. Никакого запала, чтобы бороться. Упоминание бабушки принудило её стать соучастницей будущего преступления.              Но тьма всегда привлекала тебя, Изабель.       Тебе стоило бояться собственных желаний.              Она тихо присела на стул, успевший остыть за такое короткое время. Но Изабель не чувствовала ничего. Ни холода, ни боли от покрытой кровяной коркой раны. Н-и-ч-е-г-о. Кроме всепоглощающего страха, сомкнувшего клешни вокруг девичьей души.              И снова она боялась не за себя, а за жизнь самого дорого человека. Тесс не заслуживала того, на что её обрёк этот безумец, продолжавший ухмыляться мерзким сценариям, которые он придумывал.       — Это слишком рискованно, — она попыталась вступить с ним в переговоры. Переубедить змею вовлекать обыкновенную студентку в свои планы. — По школе до сих пор ходят слухи, что я зачаровала кубок, как бы Дамблдор ни пытался отвести от меня подозрения, — Изабель говорила тихо и ровно, будто не переживала сотню губительных эмоций одновременно.              — Продолжай и дальше играть роль невинной овечки, — девичьи попытки настоять на своём — очевидно — не увенчались успехом. Волдеморт был уверен в том, что Блэк поможет ему скормить пасти чудовища весь мир. — Когда мы захватим Хогвартс, глупые слухи о грязнокровке — последнее, о чём будет переживать общество.              Изабель так долго вела борьбу с собой, общественным мнением и глупыми предрассудками, что не заметила, как подкралась настоящая война, укрыв собою окружавший её мир.              И снова у неё не оказалось выбора.              И вновь ею играли как фигурой на шахматной доске.

***

      Они молчали почти всю дорогу до Запретного леса, укрываясь понадежнее в тишине, что защищала молодых людей друг от друга. Точнее, грязнокровку от Регулуса. Он внимательно следил за девичьей фигурой, шедшей, словно по эшафоту, прожигал чернильными глазами дыру в спине гриффиндорки. Пытался абстрагироваться от тупой боли, засевшей внутри него, но не получалось.              Не помогали ни выкуренные сигареты, ни упорные дипломатические диалоги с ебучей совестью, всё никак не желавшей отстать от него. Блэку всегда казалось, что надоедливая тварь иссякла из его тела с первой бесчеловечной мыслью, но она постоянно возвращалась к нему. И сейчас — никакого исключения. Личное орудие инквизиции терзало его, измываясь хлеще, чем Круцио, дарованное Беллой или Тёмным Лордом.              Регулус всерьёз задумывался о том, что их пытки казались ничтожностью по сравнению с тем, что с ним делала Уоррен, молча шедшая в сторону Хогвартса. Такая блядски собранная, будто не переживавшая предательство и раскол привычной жизни. Но в этом была вся она — её эмоции и чувства всегда были плотно замурованы, герметично сокрыты от глаз посторонних.              Она не издала ни звука с тех пор, как Волдеморт почти детально разложил Уоррен её безысходное будущее. Единожды гриффиндорка позволила себе слабость, но ей пришлось проститься с собственной принципиальностью, чтобы сохранить жизнь Тесс.              Человечности в гриффиндорке было достаточно, чтобы преподать урок даже такому, как Регулус. Но он заведомо знал, несмотря на сжирающий внутренности намёк на сожаление, что ему никогда не стать подобным ей.              И он, блядь, не имел никакого права жалеть о совершенном поступке. О сотни подобных поступках. Его выбор был сделан задолго до того, как грязнокровка решила раздвинуть перед ним ноги. Он сознательно привёл её в Хогсмид, чтобы надышаться отравляющим ароматом роз, исходившим от её тела. Перед тем, как он загубить всё то прекрасное, что было в ней.              Он знал, что Волдеморт не оставит ей выбора.              Но Блэк никак не мог поверить в то, что Тёмный Лорд сжалится над девчонкой. Изначальный план хозяина заключался в том, чтобы убить надоедливую грязнокровку и поставить жирную точку в проёбе слизеринца.              И это почти устраивало Регулуса. Он искренне верил, если Волдеморт выстрелит в Уоррен Авадой, личный ад слизеринца закончится.              Больше никаких гонений за псевдо-правильными ориентирами. Никаких сомнений. Никакой жалости. Один вырванный из палочки зелёный луч загубил бы не только жизнь гриффиндорки, но и тягу Блэка к той, кто являлась паразитом в его чистокровном мире.              Он бы отрёкся от клейма предателя и смог бы жить дальше.              Но Уоррен осталась жива. Чёртова гриффиндорка снова выбралась сухой из воды, выжила даже в ловушке Тёмного Лорда. Его благосклонность поразила даже Регулуса. Слизеринец не мог до конца поверить, что теперь ему придётся таскаться с ней до тех пор, пока не закончит свою работу над кубком.              Ему придётся быть с ней рядом. Дышать с ней одним гребаным воздухом, давясь воспоминаниями о том, насколько хорошо ему было с ней прошлой ночью. По-настоящему спокойно и безмятежно. Наверное, подобное он ощутил впервые в жизни.              Грязнокровка почти исцелила его, даже не подозревая, что его тяга к разрушению не поддается сторонним вмешательствам. Ни её мягкие до содрогания сердца губы, ни шёлковые волосы, ни бархатная бледная кожа не могли сотворить чуда.              Это был просто достойный секс.              Уоррен неплохо трахалась. На этом всё.              Блэк не должен воспринимать её неожиданное спасение, как знак того, что у них могло быть будущее. Нет. По крайней мере, пока он не выяснит, что конкретно задумал Тёмный Лорд, касательно судьбы гриффиндорки. И что-то подсказывало Регулусу, что там не было ни хера хорошего.              Волдеморт лишь извлечёт выгоду из её живучести.       Чернь, бурлившая в его душе, убаюкивала протестующую совесть. Осколочное нечто, пытавшее перечеркнуть всю ту грязь, о которой так легко рассуждал Регулус, пытаясь убедить самого себя в том, что нихуя он не сожалел ни о предательстве, ни о том, что снова задумывался о смерти Уоррен.              Выкуривая третью сигарету, он ненароком подумал и о том, — не будь он конченым мудаком, — что мог бы устроить Уоррен помилование перед очередным судом Волдеморта. Почти безумная, хаотичная мысль коснулась его разума, когда спор с самим собой достиг апогея.              Если она будет послушной, сделает так, как велит хозяин, возможно, слизеринец найдёт для неё — живой и невредимой — место в новом мире, в котором будет господствовать Реддл со своей правой рукой.              Блэк мог бы взять гриффиндорки в личные служанки, чтобы она всегда была в поле его зрения. Не можешь победить — возглавь. Если он не мог избавиться от неё ни своими, ни чужими силами, может быть, она бы сгодилась для чего-то намного увлекательнее, чем гнить в могиле, умерев молодой.              Однако пока будущее было туманным, а жестокость Блэка лишь росла, он не мог позволить себе даже думать о том, чтобы связать себя с ней чем-то бо́льшим, чем задание Волдеморта.              Но никто не мог дать гарантий, что Блэк снова не провалит самую главную миссию.              Он искренне устал бороться с собой. Выбирать истинный путь во множестве развилок, надеясь, что очередной выбор не дастся ему с мучением. С каждым днём Блэк всё больше склонялся к своему подсознанию, шептавшем ему о том, что слизеринцу никогда не достигнуть абсолютно правильного. Всё, к чему бы он ни прикоснулся, ломалось с треском.              Так почему бы не принять свою истинную сущность?              Стать тем, кем его всегда хотели видеть.       Палачом.              Стереть с себя следы грязнокровки, что она оставляла исправно все эти месяцы, пробираясь к нему под кожу. Становясь с ним почти единым целом, ведь это было ненормально — думать о ней так часто и судорожно. Его одержимость гриффиндоркой была болезнью. Он сотни раз превышал свои полномочия, когда этого даже не требовалось. Регулус всегда оправдывался, что для достижения такой цели, как Уоррен, требовалось много усилий. Но нет.              Грязнокровка оказалась той, кем по праву должна быть. Паразитом, кормившимся его чувствами и неправильными мыслями.              Вот в чём заключалась ебаная истина.              Уоррен никогда не стать его спасением. Она обязательно станет его гибелью.        — Свернём здесь, — хрипло произнёс Блэк, не узнавая своего голоса. Он клял в этом прохладную погоду, пагубно влиявшую на голосовые связки. Лжец. — Не хочу попасться акромантулам.       И снова ложь. Блэк знал, что в это время года паукообразные существа прятались в пещерах, откладывая яйца будущих детёнышей. Но ему хотелось найти короткий путь до Хогвартса, чтобы хотя бы на некоторое время избавиться от грязнокровки.              Она никак не отреагировала. Остановившись посреди поляны, девчонка продолжала топтаться на месте, словно сомневалась в предложении Регулуса. Это было ожидаемо, учитывая, кем теперь он представал в её глазах.              Предатель. Потенциальный убийца. Изменник.              Всё, что мог видеть сейчас слизеринец, — это её спина, укрытая всё той же тонкой тканью, что для неё смастерил Регулус из своего пиджака. Он пытался наслать на неё Согревающие чары, но своенравная гриффиндорка ловко уворачивалась от тёплых лучей, как бы намекая, что она не нуждается в лицемерной жалости.              Регулус хотел верить, что пытался не загубить здоровье Уоррен исключительно потому, что она была важна для Волдеморта. Но он постоянно вспоминал о том, как сдерживался, чтобы не дать ей свою одежду, пока она сидела почти, блядь, голая в номере Тёмного Лорда. Пока его язык вычерчивал гнусные оскорбления, чтобы не подорвать веру хозяина.              Блэку пришлось вернуться в гостиницу, в которой они провели прошлую ночь, и забрать её одежду. Девичья палочка всё это время хранилась у него до тех пор, пока он молча не всунул древко ей в руки по дороге в замок.              Волдеморт не одобрял полной свободы для Изабель, но несколько дней они должны провести в Хогвартсе.              У профессоров могли возникнуть вопросы, если Уоррен внезапно потеряет своё волшебное древко. Регулус знал, она не пойдёт на отчаянные меры, пока её бабушка косвенна была в заложниках у Пожирателей. Он знал, что на её языке вертелось множество проклятий, которые она с радостью бы вонзила в тело слизеринца. Но девчонка не идиотка. Она не позволит себе так глупо рисковать чужой жизнью.              Она — не ты.       Очередная сигарета, зажавшаяся в губах слизеринца, была выброшена на снежную поляну, а после уничтожена лучом бытового заклятия.              На кронах деревьев встрепенулись воро́ны, резко взметнувшие в небо, распалив по безлюдному лесу громогласное карканье. Серое мрачное место идеально ложилось по атмосфере к тому, что испытывали молодые люди. Ни единого просвета, ни одного — даже тонкого — солнечного луча, который был способен проникнуть сквозь толстый слой облаков и ветви пушистых елей. Могло показаться, что день внезапно сменился ночью, настолько тихо и мрачно было здесь. Но нет. Запретный лес впервые не пугал, а манил таким подходящим, почти исцеляющим умиротворением.              Блэк сделал шаг в сторону, почти открыл рот, чтобы вновь предупредить грязнокровку не задерживаться. Подняв на неё взгляд, Регулус столкнулся со стеклянными мутно-зелёными глазами. Эмоции в них характерно нечитаемые. Уоррен всегда оставалась самой сложной из всех загадок Блэка. Даже сейчас, когда он точно знал, какие мысли разрывают её голову, сомневался, прав ли он.              Она впервые за этот долгий день смотрела на него в упор. И её осуждающий, холодный и разочарованный взор ощущался раскаленным лезвием, шинковавшим то, что Регулус так тщательно пытался вырвать из себя. Чтобы не было, как сейчас. Гадко. На грани со смертельным.                     — Правая рука Волдеморта? — тихий вопрос, пронёсшийся вместе с завыванием ветра, остался бы незамеченным Блэком, если бы он не умел так отчётливо распознавать её голос среди тысячи других звуков.              — Восхищена? — склонив голову вбок, спросил Блэк.       Он издевался, окружая себя броней из мудацкого поведения, потому что был уверен — это единственное оружие против зоркой грязнокровки.              — Меня не восхищают убийцы, — выплюнула Уоррен, вычерчивая длинным языком почти приговор юному слизеринцу. — Я никого не убивал, — он развёл руки в стороны, раздвинув запахнутый пиджак — идентичный тому, который сейчас носила Изабель.       Подкравшись к гриффиндорке, поймав себя на мысли, что она обязательно сделает вдвое больше шагов назад. Но она оставалась стоять на месте, словно Блэк не был тем, кто ещё утром разрушил её жизнь навсегда.              Храбрая гриффиндорка.              — Пока что, — дополнил Регулус, встав поверх следов, оставленных Изабель на прежде нетронутом покрывале снега.              Её уста дрогнули, подчеркнув купидоновую ямку над верхней губой. Регулус увлечённо въедался в девичье лицо глазами, собирая по кусочкам то, что он так хорошо изучил за эти долгие месяцы. Каждую её реакцию, так идеально отвечавшую на даже малейшее действие Блэка.              Как бы Уоррен ни противилась, её тело всегда выдавало в ней измену принципам. На уровне рефлексов, ещё не тронутых осознанием, кем на самом деле оказался Регулус.              Это помогало разобраться слизеринцу, на какие точки жать, чтобы добить её хрупкое самообладание.        — За что?       Блэк моргнул несколько раз, руша эластичность маски, идеально повторявшую его лицо.              В вопросе Уоррен не было ничего необычного. Банальное любопытство человека, столкнувшегося с ложью. Её прежде непроницаемый взгляд поблек ещё больше, становясь почти безликим. Из привычной зелены исчезли все краски, оставив лишь два слова.              За что?       — Не принимай на личный счёт, — пожал плечами Блэк, мысленно анализируя, насколько апатичным слышался его голос. Идеально-беспечным. Таким безразличным слизеринец не помнил себя давно. И это было хорошо. — Воля случая, не более. Русская рулетка — так, кажется, это называется у вас, грязнокровок.       — Для тебя жизни невинных — это просто случайность? — безнадёжность, вырванная с уст девушки, окропило мужское лицо. Блэк буквально чувствовал, как она обожгло его кожу. Передала собою частичку девичьей боли.              — Говоришь так, будто тебя это удивляет, — Регулус испытывал почти зверское наслаждение, топя девчонку с головой в мутных водах его новой ипостаси. Ему хотелось преподать ей хороший урок, полный кровоточащих ран и разодранного в клочья сердца.              Потому что отчасти он сам нуждался в этом.              — Ты использовал меня, — Уоррен продолжала говорить неестественно тихо, подавленно. Смирившись со своей участью. И это было так непохоже на её обычное рвение выигрывать.              — Я выполнял приказ Тёмного Лорда, — слизеринец сделал ещё один необдуманный шаг вперед, чиркнув подошвой по личным границам девушки.              Уоррен взирала на него исподлобья, очевидно благодаря их разницу в росте. Лишь она могла держать Блэка на приемлемом расстоянии от неё. Выдерживать градус противостояния между молодыми людьми. Казалось, даже февральская погода была намного благосклоннее, чем холод, отражавшийся от их тел.              — И, насколько я помню, ты не слишком противилась быть использованной.              Регулус перенял девичью манеру и произнёс двусмысленную фразу шёпотом. Словно боялся, что кто-то сможет услышать таинство, скрывавшееся в том, что эти двое делали друг с другом на протяжении долгого времени.              Если бы Блэк был честнее, он бы обязательно добавил, что он сам склонял её к себе. Делал всё, чтобы Уоррен пленилась им. Стала подобной ему — одержимой, голодной до его сущности и тела.              Случайные встречи никогда не были случайными. Подарок на Святочный бал, до сих пор сверкавший на её шее прямым доказательством, что она принадлежала чистокровному. Ревность к Григорову. Ночь, проведенная в её доме просто потому что. Без каких-либо весомых причин, а лишь для того, чтобы увидеть её.              Всё это горело внутри воспоминаниями. Ебаной болезнью, которой он добровольно заразился.              Уоррен не сопротивлялась лишь потому, что Блэк этого не хотел. Ему по-настоящему нравилось гореть вместе с ней, зная, что в аду за все содеянные им грехи его накажут.              Он опустился ниже к девичьему лицу, снова ощущая на себе налёт агонии. Рецидив вспыхнул в грудной клетке достаточно внезапно, чтобы Блэк смог вовремя одуматься. Его глаза почернели, отражая в себе черты гриффиндорки.              И этот запах.       Шипастые розы внедрились в носовые пазухи, пустив корни по дыхательной системе. Регулус поймал себя на мысли, что аромат не отличался новизной.              Он пах ею до сих пор.              — Признайся, что тебе было хорошо, Уоррен, — тьма, жившая в венах, открылась с новой стороны. Играючи. Словно продавливала обоих, наблюдая за тем, кто сдастся первее. — Особенно прошлой ночью, — Блэк опустился ещё ниже, хаотично бегая глазами в поисках реакции. Но Уоррен лишь задрала голову ещё сильнее, провоцируя его вцепиться в затылок, чтобы она, блядь, не смела отворачиваться. — Тебе нравилось, что я с тобой делал. Ты просила не останавливаться.              — Я доверилась тебе, — она отвела веки всего на миг, позволив слабости вылиться наружу скупой слезой, и тьма внутри ликовала. Блэк добился желаемого, внутренне облизываясь при виде долгожданной реакции. — Вопреки тому, что о тебе говорили, я выбрала тебя.              — Впредь будешь умнее.       Слизеринец ласкал её слух бархатистым голосом, но смысл его слов ранил так, что по щеке гриффиндорки скатилась ещё одна капля. Она служила украшением. Такая прекрасно-сломленная. Это завораживало.              Опустившись ещё ниже, к ушной выемке. Теперь их между ними не осталось никакого расстояния. Он осязал её дрожавшее под мужскими пальцами тело. Регулус бездумно водил ими по девичьей шее, вдавливая подушечками до озвученных хрипов, ломавших гордость гриффиндорки. Он ощущал отметины на коже Уоррен. Свежие, незажившие. Его.              — Я предупреждал, что будет больно, — горячее дыхание опустилось на кожу возле виска, а солёно-цветочный шлейф дразнил мужские губы прикоснуться к ней. — Никто не принуждал тебя признаваться спать…              — Нет.       Уоррен попыталась оттолкнуть Блэка, но он не сдвинулся с места, перехватив девичью ладонь. Её дрожавшие пальцы впечатывались ему в грудь в жажде разодрать её, исцарапать прогнившее нутро.              — Если в тебе осталось хоть немного человечности, не продолжай, — она почти молилась, донося хрупкие слова в мужское плечо.       — Во мне нет ничего человеческого, — Блэк выдыхал ей в висок, смазывая слова на бледной коже. — Я не жалею о том, что случилось. Ты была неплохим развлечением во время моей миссии, но в остальном… — он замедлился, чувствуя, как плавятся голосовые связки в нежелании выражать мерзкую мысль. — Ты — насекомое, которое я просто не успел раздавить вовремя.              Ты хотел растоптать её, и у тебя почти получилось.              Теперь ты доволен?              Блэк отмахивался от мыслей, словно от надоедливых мух. Куда-то пропало то наслаждение, с которым он наблюдал, как падает к его ногам грязнокровка. В нём стало привычно пусто.              И даже мгла, наполнявшая его последние недели, испарилась. Он неосознанно дернул трапециевидными мышцами, надеясь прочувствовать силу рун. Но и они были бессильны против жестокости слизеринца.              Крыть было нечем.       — Я не верю тебе.              Он сам себе не верил. Произнося всё это, Блэк ощущал, что высказанное подлинно не принадлежало ему. Возможно, какие-то детали. Но в целом — это была ещё одна большая ложь, в которой ему было выгодно вариться, чтобы не разрушить свою жизнь.              Потому что он всегда должен выбирать себя. И он хотел этого. По крайней мере, пытался себя в этом убедить.              — Твоё право.              — Ты чудовище, — Уоррен вновь попыталась вырваться из его цепкой хватки, и Блэк смог бы её отпустить, если бы не эгоистичное желание, засевшее где-то на подкорке сознания.              — Но я чудовище, которого ты захотела, — свободной ладонью он пробрался к затылку гриффиндорки, сдавив его настолько, что ей пришлось закатить голову, чтобы он смог увидеть подтверждение его слов. — Полюбила.              Поражённая, Уоррен замахнулась и резко ударила Блэка по щеке. Удар был хлёстким, прошёлся звонкостью по его мертвецки-бледной коже. Зарычав, Регулус дёрнул девчонку на себя, с хрустом вжав пальцы в девичье запястье. Она вскрикнула от его силы, но ему было плевать. Чернь пробудилась, наполнив кровоток опасной магией, заставившей руны вспыхнуть мучительной болью.              — Если попробуешь выкинуть что-то подобное ещё раз, клянусь, грязнокровка, ты пожалеешь об этом, — взревел Блэк, оттолкнув гриффиндорку от себя, отчего та слегка пошатнулась.              — Я не боюсь тебя, — мрачно отозвалась Уоррен, прижав покрасневшее запястье к груди.              Блэк неотрывно наблюдал, как девичьи пальцы нащупывают драгоценный камень подаренного им колье. Синий топаз сверкал цветом ночного индиго при свете хмурого дня, глумливо выглядывая из-под отогнутого ворота мужского пиджака.              Он предчувствовал, что гриффиндорка сорвет подарок со своей шеи и избавится от него. Этого Блэк допустить не мог. Украшение служило связующим атрибутом, помогавшим слизеринцу следить за Уоррен. Пока они были связаны с заданием Тёмного Лорда, слизеринец не мог позволить ей абсолютной свободы.              Ему придётся следить за каждым её шагом.              Но было ли это сугубо желанием слизеринца или очередным нюансом прислуживания Волдеморту — оставалось загадкой даже для Регулуса.       — Не смей снимать колье, — предупредил Блэк, доставая пачку сигарет из кармана пиджака. Очередная сигарета была необходима ему, чтобы перевести дух и утихомирить магию, вспыхнувшую в его жилах.              — Не смей указывать мне, — парировала гриффиндорка, но пальцы безвольно опустились вниз по коже, подальше от украшения. Словно она вмиг испугалась обжечься при прикосновении к мелким дорогостоящим каплям.              Ум и дальновидность всегда были её сильными сторонами.              — В твоих интересах уяснить, что ты обязана подчиняться, Уоррен, — Блэк говорил медленно, цедя слова капля за каплей, пробуя на вкус каждый слог. — Потому что отныне ты принадлежишь мне.              Одновременно со сказанным слизеринец развернулся, направившись в сторону Хогвартса. Он больше не смотрел в сторону грязнокровки, но знал наверняка, что его фразы не остались бесследными для неё.              Он понял это по скрипучим на снегу шагам, раздававшимся отнюдь не в такт его собственным.

***

      Изабель перебирала ногами быстро и нещадно, превозмогая боль в сухожилиях и мышцах. Приятная истома, подаренная ночью, теперь преследовала девушку при свете дня, покалывая на внутренней стороне бедра.              Стресс усиливал чувствительные последствия. Пережитое этим утром, гадкие новости и мрачное будущее, усугубляли физическое состояние гриффиндорки. Головокружение пагубно сказывалось на координации, Уоррен теряла концентрацию и почти не видела, куда ступала. Помогало лишь то, что за долгие годы обучения она хорошо выучила путь к гриффиндорской башне.              Изабель пробиралась через немноголюдные коридоры, молясь о том, чтобы не встретить никого знакомого на своём пути. Её не должны видеть в таком состоянии. Не когда она выглядела подобно мертвецу: бледная, с багрово-бурыми отметинами на шее и искусанными губами. Девичьи волосы были потрёпаны зимним ветром и ледяными пальцами, удерживавшими локоны в порыве страсти.              Её тошнило.       Уоррен хотелось сослать недомогание на потрясённое состояние. Голодание, учитывая, что последний раз девушка ела… кажется, вчера днём? Или обморожение, которое обязательно настигнет её воспалением лёгких, если гриффиндорка не поспешит выпить бодроперцовую настойку.              Но все эти проблемы меркли по сравнению с тем, что на самом деле служило истинной причиной такого ужасного состояния.              Она всячески пыталась залатать червоточину в душе, вычеркивая из головы сокровенные образы, ставшие в мгновение ока самыми гадкими в её жизни. То что она надеялась сохранить в своём сердце, оберегая и храня, теперь скрежетало разбитым стеклом, разрезая мясистый орган на лоскуты.              Уоррен следовало быть умнее, когда она соглашалась идти с Блэком в Хогсмид в разгар вчерашней вечеринки. Она должна была отдалиться от слизеринца до максимума, не поддаваясь на его шарм и вкрадчивый голос, за которым она могла пойти хоть на край света.              В каком-то смысле Блэк был прав, сказав ей в лесу о том, что это она попросила его о большем. Она чувствовала отголосок собственных слов горечью, смешанной со слюной. Кисловатым привкусом, от которого хотелось избавиться как можно скорее. Выплевать собственные органы, а особенно лёгкие, что неизменно хранили в себе его запах.              Она облегчённо выдохнула, когда они вернулись в Хогвартс, и слизеринец позволил ей вкусить спасительный глоток свободы, отпустив.              Теперь ты принадлежишь мне.              Изабель хотелось разрыдаться от несправедливости. Заветные слова, о которых она мечтала последние месяцы, — пусть и не хотела в этом признаваться, — стали личным проклятием. Очередной пощёчиной от кармы, указывавшей на долгий пусть исповеди за все свои совершенные грехи.              Уоррен хотела принадлежать Блэку. Отдавать ему всю себя, сливаясь с ним воедино, ловя жадным ртом его поцелуи, чувствуя его внутри себя. Изабель хотела этого.              Но не сейчас. Не после того, что она узнала в номере Волдеморта. Не после того, как она осознала, что тот, кого она желала вопреки, являлся преступником. Потенциальным убийцей. Что ещё он мог сделать ради того, чтобы заслужить уважение и признание психопата-волшебника?              Как минимум, загнать доверчивую гриффиндорку в тупик. Обманывать её полгода. Подкупать её бдительность, впрыскивая в глазницы кислотно-розовый пигмент, подкрашивающий реальность иллюзиями. Он искусно вил свои сети, чтобы она рано или поздно, но всё-таки попалась в них.              В этом не было ничего от рыцарского. Ничего из того, о чём пишут в дурацких романах, которые так любит Мэри.       Исключительная ложь. Манипулятивное поведение жадного до власти и тотального контроля человека. Блэк никогда не хотел её. Он лишь хотел, чтобы птичка оказалась загнанной в клетку своим хозяином, который с лёгкостью разменял свою добычу ради того, чтобы стать правой рукой Волдеморта.       Жуткое осознание вонзилось под рёбра раскаленным железом. Изабель прикусила щёку изнутри, пробираясь по многочисленным лестничным пролётам, почти не заботясь о том, насколько сильно болело уставшее тело.              Русская рулетка — так, кажется, это называется у вас, грязнокровок.              Горячие капли потекли по щекам бесконтрольно. Уоррен так долго пыталась держаться, не показывать слабости, что в какой-то момент собственная сдержанность разрушила внутренний стержень. Она плакала тихо, прикрывая лицо ладонью, чтобы никто из мимо проходящий студентов ничего не заметил.              Если бы на её месте оказалась другая; будь судьба к ней терпима, и кубок выбрал другую участницу, Блэк отнёсся бы к ней точно также? Пытался бы соблазнить и умертвить рациональность бедной девушки?              Уоррен терялась в собственных суждениях. Мозг твёрдо стоял на своём, отвечая строго положительно. В этом и заключался план слизеринца — держаться поблизости к той, кто занимала особое место в его плане. Но искусанное болью сердце переубеждало гриффиндорку, успокаивая тем, что в изначальные планы Регулуса не входила никакая игра на чувствах.              Ты — насекомое, которое я просто не успел раздавить вовремя.              Ей не хотелось его оправдывать. Он и вправду был чудовищем — той самой оболочкой, что лицезрела Уоррен все эти годы, пока не подобралась к нему слишком близко. И никакие разговоры по душам в её доме, подарки, сцены ревности и пустые обещания этого не изменят.              Блэк должен был сделать всё, чтобы она умерла. Но вместо этого он совершил нечто намного страшнее, чем банальная смерть.              Подобно своему наставнику, повёрнутому на пытках, слизеринец выбрал метод изощреннее, чтобы заставить Изабель страдать по-настоящему.              И будь от него правда что-то от человечности, Блэк позволил бы ей сгореть в драконьем огне или потонуть в водах Чёрного озера.              Но она продолжала существовать, проклиная себя за живучесть и удачливость. Благополучно пройденные испытания стали лишь репетицией перед главным финалом — далеко за пределами Турнира, — в самом аду, о котором доверчивая гриффиндорка даже не подозревала.              Приблизившись к полотну, скрывавшему вход в башню, Изабель помедлила. Она догадывалась, что время близилось к вечеру, но не знала точно, было ли в гостиной слишком людно для того, чтобы вернуться.              Впрочем, у неё не было выхода. Ей не терпелось сорвать с себя платье и пиджак, пропитанные сигаретным дымом, алкоголем и ванильно-ментоловым ароматом. Изабель обязательно сожжет эти тряпки в языках пламени, только бы никогда не вспоминать об одежде, впитавшей в себя воспоминания о её первом сексе.              Жаль, что она не сможет выжечь из себя признание, сорвавшееся с губ в порыве наслаждения. Уоррен никогда прежде не говорила чего-то подобного. Никому с такой уверенностью. Никому с надеждой, что три чёртовых слова не превратятся на следующее утро в порезы на языке.              — Audi rugitum meum [услышь мой рёв (лат.)], — устало прошептала Изабель портрету, с недовольством взиравшим на потрёпанный внешний вид студентки.       В ответ Уоррен лишь закатила глаза, игнорируя покалывание в местах на шее, где уродливо расползались засосы от слизеринца. Его нехарактерно обжигающий взгляд, сновавший телу гриффиндорки, пока Блэк находился внутри девичьего тела. Терпкий запах его кожи, смешивавшегося в пот, естественную смазку и кровь.              Катись. Из. Моей. Головы.              Изабель решительно направилась вглубь гостиной, предусмотрительно подвернув воротник так, чтобы никто не заметил стыдливых отметин. Она не хотела лишних вопросов в глазах сокурсников. Гриффиндорка предполагала, о чём все подумают, когда увидят её внешний вид. Кто сотворил с ней такое.              Разумеется, первый, кто придёт на ум, будет Владислав. И будь Изабель верной и правильной девушкой, они были бы правы. Но Уоррен никогда не была той, кем её хотели видеть остальные.              Конечно, ведь лечь под преступника казалось намного привлекательнее.              — Изабель! — сквозь толщу мыслей она расслышала мужской голос, но не позволила себе откликнуться. Только вперёд. Идти к грёбанной лестнице, несмотря ни на что.              Гриффиндорка старалась игнорировать общий гул, делая то, что старалась делать всегда — оставаться незамеченной. Раньше у неё неплохо получалось. До тех пор, пока кубок не выплюнул её имя, ставя под вопрос былую отрешенность.              — Изабель, Годрика ради, подожди! — и снова голос, сумевший отличиться среди десятков остальных.       Девушка чувствовала нутром, что ей не следовало останавливаться, несмотря на то, кому принадлежал порыв остановить её. Ремус.              Она совсем забыла об их вчерашней ссоре. О том, что наговорил ей Люпин. И, боже, только сейчас до Изабель снизошло осознание, что лучший друг был прав, когда пытался убедить её в том, какой Блэк мудак. Настолько чертовски прав, что собственный стыд преобразовывался в злость на то, что дальновидным оказался он, а не Уоррен.       Гриффиндорка не сможет смотреть ему в глаза после… случившегося с Блэком. И, самое главное, не сможет рассказать ему о том, что она стала, — пусть и вынужденно — сообщницей Волдеморта. Никто не должен был узнать об этом, если Изабель хотела сохранить жизнь бабушке.              Она не могла отрицать, что Блэк не был окклюментом — верный пёс Тёмного Лорда мог вскрыть её черепную коробку, чтобы проверить, насколько послушной оставалась девчонка. Тогда пострадает не только Тесс, но и остальные, кому могла пожаловаться Изабель.              Капкан сжимался всё сильнее. Дышать становилось труднее. Покладистая марионетка стремительно поднималась по лестнице, пока лучший друг всё-таки не нагнал её прямо возле двери женской спальни.              — Изабель, пожалуйста, остановись, — взмолился Люпин, заставив Уоррен подчиниться, но её ладонь продолжала сжимать дверную ручку.              — Давай поговорим позже, — как можно безэмоциональнее произнесла Изабель, оставшись стоять спиной к другу.              — Я не займу у тебя много времени, — он сделал несколько шагов вперёд, и сердце девушки на секунду перестало биться. — Я по поводу вчерашнего, — подошва обуви чиркнула по деревянному полу возле неё. Изабель пришлось зажмуриться, только бы не видеть, как тень от мужского тела пала на неё, становясь фантомным приговором. Боже. — Я хотел извиниться перед тобой за то, что наговорил столько гадостей вчера. Сам не знаю, что на меня нашло, — замерзшая рука ощутила поверх себя тёплое касание мужских пальцев, буквально отдёргивавших девичью конечность от ручки. — Понимаю, у тебя есть причины злиться, но это не повод избегать меня, а тем более Мэри.              Изабель распахнула глаза, пытаясь понять, правильно ли расслышала последнее предложение. Он даже не догадывался, что её почти сутки не было в Хогвартсе. К собственному облегчению, Ремус был уверен, что Уоррен просто мастерски избегала встреч с друзьями. Но продлится ли его уверенность дольше нескольких секунд?              Прежде чем он наткнётся серыми глазами на девичью шею и…              — Что с твоим запястьем? — судорожно спросил Ремус, отвлекшись от исповеди за свою вчерашнюю выходку.       — Ничего, — Уоррен попыталась вырвать свою руку, но хватка Люпина была сильнее. Прямо как у Блэка. — Не бери в голову.              — Ничего? — раздражённо переспросил Ремус, рывком развернув Изабель к себе лицом. Она нехотя подчинилась, готовясь к необратимым последствиям. — Мерлин, — он протянул к девичьему телу пальцы, распахивая воротник пиджака. Его глаза расширялись по мере того, как он насчитывал зрачками каждую из отметин. — Что это за херь?              — А на что это похоже, Ремус? — с вызовом вторила Уоррен.       Истерика подкрадывалась к голосовым связкам незаметно, топчась на руинах, что ранее звались девичьим самообладанием.              Лучшей защитой ей казалось лживое нападение. Только так она сможет уберечь Люпина от другой, более опасной темы. Пусть лучше он клянёт её за связь с Блэком, нежели узнает о том, с кем она вступила в сговор.              — Где ты была? — в этом вопросе читался подтекст. Она явно уловила, о чём хотел узнать Ремус. С кем ты была?              Люпин пытался сместить глаза выше яремной вены на теле девушки, куда Блэку нравилось целовать больше всего.              Этот участок кожи выглядел неестественно-багровым. Изабель внутренне сжималась от пристального взора, чувствуя физический дискомфорт. Будто друг не просто смотрел, а вонзал иглы в повреждённую плоть, наказывая за ошибку.              Будто гриффиндорке было недостаточно причин, чтобы пожалеть о содеянном ещё больше.              — Только не нужно читать мне нотаций, Ремус, — отмахнулась Уоррен, приклеив к лицу равнодушную маску.              — Всё это время тебя не было в Хогвартсе, — говорил Ремус больше самому себе, давясь собственной догадкой. Изабель чувствовала, как следы от пролитых прежде слёз морозили кожу. Сейчас она не могла плакать, даже становясь изменницей в глазах друга. — Ты была с ним.              С ним.       Солнечное сплетение будто сжали крепким узлом. Восьмёрки из жгутов давили на плоть и кости, а кровь прильнула к щекам, обнажая стыд. Как бы Уоррен ни пыталась держаться обособленной и играть свою лицемерную роль во благо, совесть кромсала тело изнутри, впрыскивая в вены коктейль из вины и сожаления.              — Рада, что мы всё выяснили, — Изабель пришлось с трудом вытаскивать из глотки циничные слова, надеясь, чтобы они слышались достаточно убедительно для той, кто хотела провалиться сквозь землю.              — Как ты можешь хотеть быть с этим подонком, — Ремус, не веря, качал головой, словно пытался прийти в себя после, пусть и молчаливого, но признания подруги. — Это так непохоже на тебя, Изабель.              — Перестань учить меня жизни, — жёстко ответила Уоррен, запахнув пиджак, чтобы у Люпина больше не было соблазна изучать видимые последствия её ошибки. — Мы не выбираем, кого любить, — отчасти она говорила правду. Уоррен пыталась отречься от чувств, но это было тяжело. И пока она существовала в убийственной парадигме, в которой любовь к Блэку жила, уцелев после гадкой правды. — Тебе ли не знать, каково хотеть быть не с тем человеком.              Намёки сверкали на поверхности изрекаемых слов. Ремус стоически принял надменные слова подруги. Она чувствовала себя паршиво, припоминая ему о том самом разговоре. В чём-то Блэк оказался полезен, научив обращать человеческие слабости против них самих.              — В отличие от тебя, я не притворяюсь, играя в счастливые отношения с правильным парнем, — подбородок Изабель задрожал от неожиданно поднятой темы. Она не хотела, чтобы Ремус припоминал её измену Григорову. — Пока ты развлекалась со слизеринским мудаком, Владислав волновался и искал тебя весь день! — вспыхнул гневом Люпин, опасно приблизившись к Уоррен. — Ты хотя бы призналась ему? Подумала о его чувствах?              — Не лезь не в своё дело, — сквозь зубы процедила Уоррен.              — Не могу поверить, — он снова покачал головой, и в его серо-мутных глазах она разглядела жирный намёк на разочарование. В этом ты был не одинок, Ремус. Я тоже ненавижу себя. — Ты ведёшь себя, как…              — Как кто? — выпалила Изабель, подавшись вперёд. Собственная западня, в которую она загнала себя, сыграла против гриффиндорки. Теперь ей даже не приходилось играть, выставляя злость наружу. — Шлюха, которая трахается со слизеринским мудаком? — она издевательски протянула каждое слово, вырывая с мясом всю грязь из себя. — Да, я провела с Блэком всю ночь. Да, я спала с ним, — язык щипало от омерзения к самой себе, но эмоции захлестывали девушку вихрем, унося куда-то за пределы. — И знаешь, — Уоррен приблизилась к другу, смиряя его гневным взглядом. — Мне понравилось.              Она подавила вскрик, увидев перед собой кулак. Гриффиндорка была уверена, что побелевшие костяшки пройдутся по её впалой щеке, настолько близко пронеслась мужская рука сбоку от девичьего лица.              Но сокрушительный удар пришёлся о стену, слегка заглушив собою какофонию из звуков снизу. До слуха донеслось, как хрустнула деревяная отделка, а в нос ударил запах изломанных щепок вперемешку с кровью.              Зажмурившись, Изабель застыла на месте от испуга и неожиданности. Конечно, Ремус бы ни за что не ударил её. Конечно. Но таким злым и подавленным она не видела его никогда. Будто со вскрывшейся правдой он потерял веру в гриффиндорку. В то, что от неё осталось что-то от прежней Изабель — верной своим принципам, непоколебимой.              Всё, что от неё осталось, — это честность, которая сыграла против неё. Уоррен придержала правду как козырь, но не заметила, как та окропилась слоем грязи, превратившись в самую никчёмную масть.              — Когда ему надоест, и он бросит тебя, — Ремус говорил пророческим тоном, даже не подозревая, что его предсказание уже сбылось, — не говори, что я тебя не предупреждал.              Распахнув глаза, Изабель хотела взглянуть лучшему другу в лицо, считавшим её никем. Не больше, чем обыкновенная тень. Не больше, чем та, кто решилась возлечь рядом с врагом.              Ей хотелось признаться во всём. В том, что её уже использовали. В том, что Ремус был прав с самого начала, сказав о том, что Блэк никогда не сможет сделать её счастливой, потому что слизеринец не умел выбирать кого-то, кроме себя. Эгоизм и пропитанное чернью нутро невозможно поменять силой чувств, а Блэк был бессилен.              Гриффиндорке хотелось сказать слишком многое, пока она наблюдала за тем, как Люпин покидает её, скрываясь на нижних ступенях лестницы.       Но между красноречием и молчанием, Уоррен выбрала то, что сохранит жизнь друзьям.       И пусть за свою гуманность Изабель расплачивалась горькими слезами, остановить которых она теперь не могла.              

***

      Кожа все ещё горела после часов, проведенных под хлесткими струями горячего душа. Пламенные капли въедались в каждую пору, старательно вымывая из девичьего тела мерзкие следы последних суток. Пар обдавал плоть с такой жестокостью, будто карал за каждый огрех. Изабель смиренно принимала всё в себя, шагая по карательной тропе с ссутуленными плечами.              Потому что так было правильно.       Потому что это ещё самое меньшее, что она могла на самом деле заслужить за то, что совершила. Чувствовать поток воды было подобно ударам хлыста, рвавшим верхний слой эпидермиса до стиснутых зубов. И Уоррен отчасти испытывала мазохистское наслаждение, что перебивало истинную, рвавшую нутро, агонию.              Она даже не смотрела на себя, пока руки хаотично бродили по собственному телу, намыливая каждую часть, где покоились его руки. Гриффиндорка морщилась всякий раз, когда глаз цеплялся за воронку, убегающую в слив подальше от проблеска позора, возникавшего в мозгу, как круговорот.              Зелёные глаза завороженно наблюдали за тем, как капли крови пачкают проточную воду. И Изабель прекрасно понимала, что эти уродливо-алые капли не имели ничего общего с раной на лодыжке. Ей приходилось с силой закусывать нижнюю губу, чтобы не расплакаться ещё сильнее.              Погружённая в себя, гриффиндорка выводила из себя каждый штришок, каждую отметину. Взмах палочки наощупь избавлял кожу от синевы, возвращая ей былой вид.              Изабель была полностью отвлечена саморефлексией, игнорируя гневные комментарии по ту сторону двери от своих соседок по комнате.              Возможно, среди них была Мэри, но Уоррен не могла разобрать из-за гула внутри черепной коробки. Поставить запирающее заклинание на ванную комнату оказалось самым лучшим решением проблемы.              Всё, чего хотела сейчас Уоррен, — это остаться в одиночестве.       Ремус теперь вряд ли даже посмотрит в её сторону, но как быть с Макдональд, Изабель пока не до конца понимала. Разумеется, Мэри поддержала бы её, узнай она про историю с Блэком. Однако весь смысл заключался в том, что Уоррен было сложно даже мысленно проговорить всю историю целиком. Произносить вслух о том, какой тварью оказался слизеринец, не включая подробностей о Волдеморте, было тяжело и рискованно.              Уоррен следует подготовиться к встрече с Мэри, чтобы попробовать избежать неудобного диалога. Макдональд никогда не терпела утаиваний и лжи, ей всегда удавалось раскалывать Изабель и взламывать замок от ящика, в котором хранились самые сокровенные девичьи секреты.              Возможно, Ремус уже проболтался Мэри о том, где именно — с кем именно — Изабель провела последние шестнадцать часов. Так было бы намного проще для обеих сторон. Если гриффиндорке не придётся вскрывать запекшуюся рану, то никто не узнает о том, как именно Уоррен пожинала плоды своей глупости. Она просто будет молчать, впитывая двусмысленные взгляды подруги. Плевать.              Изабель пропустила очередной приём пищи, выбравшись из ванны в удобный момент, когда соседки спустились на ужин в Большой зал. Женская спальня и гостиная гриффиндорской башни пустовали, это дало Уоррен отличную возможность сбежать из родной обители незамеченной. Удивительно, как ей, действующей чемпионке, удавалось провести в школе последние часы, срастаясь с давящей на диафрагму пустотой.              Схватив ученическую сумку, гриффиндорка направилась в библиотеку, зная прекрасно, что воскресным вечером ни одному человеку, кроме неё самой, не придёт в голову делить свой досуг с мадам Пинс.              Оказаться среди тысячи книг и пыльных полок, пропахших временем и воспоминаниями других студентов, было намного приятнее, чем сливаться в толпе неуместных сокурсников. У Изабель не было чёткой цели своего нахождения в самой дальней библиотечной секции, она просто заняла свободный — среди десятков таких же — стол, прислонив голову к прохладной влажной стене.              Камень остужал висок, а бездумный взгляд зелёных глаз высматривал в горизонте подсвечиваемое квиддичное поле, пустовавшее во время проведения Турнира. Зимний ветер кружил в воздухе хрупкие снежинки, не донося их до земли. Изабель не любила снег и тихо радовалась тому, что весна подкрадывалась незаметно, даруя людям уже не такие холодные вечера.              Кожу снова закололо в приступе озноба, напомнив гриффиндорке о том, что она так и не добралась до мадам Помфри, чтобы выпросить у неё бодроперцовую настойку. Может быть, это было очередной способ наказать саму себя. Возможно, обжигающий душ и разочарование друга не казались ей достаточным, чтобы прочувствовать на максимум горечь совершенных ею поступков.              Изабель обнародовала милость к самой себе, когда налепила пластырь поверх неглубокой раны на ноге, обуславливая свой поступок дискомфортом при ходьбе. В остальном она даже не спешила спасти саму себя. Она все больше убеждала себя, что ей плевать на то, каким будет её беспросветное, как спелёнатое смогом небо, будущее. Какой смысл бороться и карабкаться ввысь, если цепкие лапы смерти обвивали конечности, норовя утянуть в пропасть.              Всё уже было предрешено. Если Уоррен попытается сыграть против Волдеморта, он сделает всё, чтобы пострадала Тесс. И его верный пёс, служивший верой и правдой, обязательно доложит своему хозяину о строптивости гриффиндорки.              Но Ремус снова оказался прав. Всё это было так непохоже Изабель из прошлого, вечно боровшуюся за справедливость. С самых малых лет она выгрызала для себя то истинное, что судьба пыталась от неё скрыть за вечной чередой препятствий.              Неужели последние месяцы совершили невозможное и лишили Уоррен тягу к борьбе? Она не могла дать точный ответ. Но за солнечным сплетением жёгся протест, тихая и слабая искра разогревала былую сущность, пытаясь вразумить девушку. Вернуть ей вкус к жизни, несмотря на то, что рецепторы онемели от перенасыщения последними сутками.       Закусив щёку изнутри до просочившейся в ротовую полость капли крови, Уоррен нахмурилась, отвернувшись от окна. Она взглянула на пустую развернутую тетрадь перед собой. Лист пергамента манил рискованностью. Пробуждал в ней залатанное шантажом и чужой властностью прежнюю непокорность сомнительным устоям.              Никто не может тебя сломить. Ты — боец. Была им. Им и должна оставаться, невзирая ни на что.              Волдеморт приказал ей продолжать играть свою роль и не высовываться, но он не сказал ни слова о том, что она должна молчать за пределами школы. Никто не запрещал отправлять Изабель письма домой. Безобидное послание, в котором будет родственный совет погостить у тети Иоланты.       

Говорят, зима в Валенсии намного мягче, чем в Лондоне. Помнишь, как мы с тобой отдыхали там, когда мне было шесть? Тетя Иоланта была готова научить меня играть в преферанс, лишь бы я не умоляла тебя уходить пораньше спать, потому что мне всегда казалось, что за окном хозяйской спальни прячется чужак. Ты не могла мне отказать, потому что верила, что ребёнок не мог обманывать ради очередной прочитанной сказки.

      

      

Пожалуйста, не отказывай себя в удовольствиях, выжидая, пока я вернусь со школы. Директор предупредил, что в этом году срок сдачи экзаменов сдвинется. Мне придётся приехать позже.

      

      

И, прошу тебя, не пиши мне из Валенсии. Тетя Иоланта уверена, что я учусь в частном лицее для девочек. Её хватит удар, если она увидит возле своего дома почтовую сову.

      Наспех написанное письмо Изабель сложила вдвое, скрепляя его найденной в сумке скрепкой. Если она успеет вовремя, сова доставит почту среди ночи, и к утру Тесс прочтёт её двусмысленное послание. Не было никакой гарантии, что бабушка поймёт, о чём её пыталась предупредить гриффиндорка. Но ей хотелось надеяться, что она сделает всё возможное, чтобы точно уберечь родного человека от участи быть убитой Волдемортом.              Возможно, таким образом Изабель окончательно пробудит в себе волю к свободе. Как бы она ни пыталась смириться с участью, ей ни за что не стать фигурой на чужой шахматной доске. Уоррен привыкла быть игроком, расставлявшим пешек и королей таким образом, чтобы в конце концов они боролись за её победу. Но никогда не наоборот.              Попрощавшись с мадам Пинс, которая почти засыпала, выронив увесистый том на пол, гриффиндорка поспешила на самую высокую башню. Время на настенных часах в библиотеке показывало, что до конца ужина оставалось двадцать минут, значит, она ещё успеет пробраться до совятни, и не привлечёт к себе внимание расползавшихся по своим делам студентов.              Коридоры на верхних этажах ожидаемо пустовали. Некоторые проходы даже не были освещены настенными факелами, а из постороннего шума исключительно болтливые портреты, заточенные в прохладных стенах замка. Изабель не обращала внимания и на приведений, пролетавших мимо заблудшей студентки.              Уоррен петляла по замку, проклиная смену лестничных направлений. Несколько раз она оказывалась в тупике, из-за чего ей приходилось делать большой обход, чтобы прийти к новому сооруженному лестничному пролёту. Несмотря на то, что ей пришлось заново спуститься вниз и подняться, сейчас она находилась за пределами жилых башен, что давало возможность избегать бо́льшую часть учеников.              Пятый этаж встретил её холодом и абсолютной темнотой. Девушка вытащила из заднего кармана чёрных брюк палочку, направив луч Люмоса до конца коридора, чтобы не наткнуться на возможную пропасть. Жар, исходивший от девичьей кожи, вытравливал из её тела морозную свежесть, с которой не боролись отапливаемые чары. Насколько Уоррен помнила, этот этаж был заброшен и почти не использовался обитателями замка, за исключением, разве что, Филча.              Пройдя большую часть пути, девушка замерла, услышав позади себя шаги. Дрожь от озноба сменилась паникой, заставлявшей кровь стыть. Температура тела медленно падала, останавливаясь в пределах нормы. Но это нисколько не радовало девушку. Смущало. Равно, как и предательский звук, раздававшийся за её спиной.              Медленно. Тягуче. Как патока, лившаяся по языку. Вездесуще. Как веяние ветра, что завывал за окнами, внедряясь в каждую щель в деревяных ставнях. Громко. Как бьющееся сердце, норовившее сорваться с клапанов, бившись о глотку. Опасно. Как разлитый на солнце бензин, переливавшаяся радугой до мгновения, когда зажженная спичка упадёт на асфальт.       Изабель чувствовала приближение за своей спиной каждым рецептором. Ассоциативной памятью, вбрасывавшей в разум идеально заученные сравнения, подходившие только одному человеку.              — Уоррен, — среди ледяной тишины заброшенного коридора его голос звучал ещё жутче.              Она проклинала себя за то, что не могла ослушаться. Ноги несли её дальше, прямиком к совятне, но мозг умолял девушку остановиться. Не усугублять. Раньше она могла бы послать Блэка ко всем чертям и двигаться дальше. Но что будет с ней — что будет с бабушкой, — если гриффиндорка решит повторить былую тактику? Ничего хорошего, очевидно.              — Уоррен, — с нажимом повторил слизеринец, почти догнав Изабель. Расстояние между ними сокращалось по мере того, как Уоррен сдавалась во власть собственному здравому смыслу. — Не заставляй меня выстреливать в тебя Петрификусом. Остановись.              Интересно, догадывался ли Блэк о том, куда она направлялась? Этот ход редко использовали для того, чтобы добраться до башен. Но он не глупец. Если он следил за ней с первых этажей, значит, слизеринец прекрасно понимал, куда она шла и для каких целей.              — Ты куда умнее, чем хочешь казаться, — удовлетворенно проговорил Блэк, стоило Изабель замедлить шаг, а после и вовсе остановиться. — Хорошая девочка.              Его издёвки звучали, как брошенная голодной собаке кость. Ею можно было поперхнуться.              Она чувствовала, как ноги становятся ватными, а на короткое мгновение спавшая температура вновь набирает обороты, достигая опасного максимума, разрушая эритроциты в крови. Уоррен буквально горела, чувствуя, как водолазка с вырезом неприятно липла к коже.                     — Не видел тебя в Большом зале, — очередная уловка. Очевидно, Блэк и сам отсутствовал на ужине, учитывая, насколько быстро он добрался до пятого этажа противоположной башни. — Появились дела поважнее?              — Я просто прогуливалась, — Изабель старалась говорить как можно ровнее, игнорируя удушливое ощущение на шее, словно крепкие руки сцепились в замок поверх её плоти. В коридоре будто выкачали весь кислород.              Он хмыкнул. Холодное дыхание мазнуло по затылку, где собранные в хвост волосы не могли защитить оголенный участок кожи. Она даже не заметила, как слизеринец оказался к ней настолько близко. Так, что его чернильное зрение могло просканировать насквозь, уличая девчонку в неверности Волдеморту.              Сжав письмо в руках сильнее, Уоррен молилась, чтобы шелест бумаги не оглушил мужской слух. Гриффиндорка судорожно пыталась придумать, куда спрятать жалкий клочок бумаги, чтобы Блэк ничего не заметил, если ему вздумается встать напротив неё, преградив путь к совятне. А он обязательно это сделает.              — Что в твоих руках? — Блэка и вправду можно было нарекать Богом, учитывая, с какой лёгкостью он слышал каждую молитву, проносившуюся в голове девушки.              Изабель медленно комкала бумагу в руках, пряча её в кулаке. У неё в запасе было всего несколько секунд, прежде чем слизеринец лениво обошёл гриффиндорку, заслоняя свет от Люмоса своим высоким ростом.              — Покажи, — приказал он, кивнув на сжатую девичью ладонь.       Лунный свет расцеловывал мужской профиль, подчеркивая его мрачную красоту. День высосал из него все соки, портя утреннюю свежеть. Но даже заметные тёмно-лиловые полумесяцы под глазами и покрасневшие глазные белки не могли вычеркнуть из этого потрясающего — почти греховного — полотна всю привлекательность. Блэк никогда не казался девушке приверженцем светлого очарования. Он манил тьмой. Ночь была ему к лицу.              — Не заставляй повторять меня дважды, — он цокнул языком, продолжая вгрызаться чернильными радужками в худую ладонь, из-под пальцев которой проглядывала бумага. — Ты не захочешь узнать, на что я способен, когда кто-то пренебрегает моими просьбами.              Проблема была в том, что Блэк не просил. Он раздавал приказы, позволяя мании к контролю полностью овладевать им. Будто чувствовал, что теперь его руки развязаны, и он может помыкать кем хочет и как хочет. А грязнокровка была тем самым лакомым куском, нуждавшимся в очередном напоминании о собственной ничтожности.              Изабель не прерывала зрительного контакта с Блэком, пока натужно раскрывала перед ним кулак, чтобы показать истинную причину своих прогулок. Хлипкие нити, по которым она тянулась, чтобы вернуть себя прошлую, треснули с ощутимым звоном.              Это было подло — отдавать слизеринцу второе по важности за последние сутки. Первым значилось девичье сердце, подаренное в порыве нежности и захлестывавших чувств. Блэк собирал её сокровенное, как трофеи, пополняя коллекцию того, чем он бы с удовольствием шантажировал Изабель.              — Письмо Тесс, — Блэк брезгливо вертел в руках скомканный лист пергамента, прочитав имя адресата. Желваки на его скулах заходили ещё сильнее, но глаза оставались безжизненными. — Интересно.              — В нём нет ни слова о тебе или… — Изабель пожевала губу, словно сомневаясь, можно ли произносить имя Волдеморта в стенах Хогвартса. Судя по тому, как мгновенно вспыхнули глаза Регулуса, ей стоило помалкивать. — Я просто хочу, чтобы бабушка была в безопасности. Я не хочу, чтобы она жила под контролем твоих… сообщников.              — И, тем не менее, ты делаешь всё, чтобы твоя родственница-магла не дожила до завтрашнего дня, — сделал вывод Блэк, смяв лист. — Ты и вправду думаешь, что он позволит тебе делать что-то за его спиной? — слизеринец чуть наклонился, позволив ночному свету пролиться на его суровое выражение лица. — Писать ебаные письма, прикрываясь банальным желанием узнать, как у неё дела? Какое совпадение.              — Вы испортили мою жизнь, — Изабель неосознанно шагнула вперёд, вбирая в себе аромат ванили, ментола и злости. Он пах, как чёртово бедствие. — Я не позволю, чтобы он угрожал жизням моих близких.              — Это цепная реакция, Уоррен, — парировал слизеринец. — Как бы ты ни пыталась замаскировать свои благие дела, он будет расценивать их, как измену. Ты — чужак в его стае, очередной способ добраться до цели. — Он говорил так, будто сам не до конца осознавал, кем являлась для Волдеморта Изабель. Жертвой или чем-то поважнее. — Не жди от благосклонности там, где её нет.              — Ты отдашь ему письмо? — спросила Уоррен, готовясь к тому, что Блэк рассмеется ей в лицо, отвечая исключительным «да».       — Мне не нужны лишние проблемы, — не медля ни секунды, ответил слизеринец. — Я не собираюсь подставляться перед ним из-за твоих милосердных выходок, — он разорвал письмо напополам перед девичьими глазами. — Но не жди, что я буду вечно прощать тебе твою глупость, грязнокровка, — он разрезал воздух пламенным лучом, слегка обжегшим роговицу глаза Уоррен, спалив письмо дотла. Она поморщилась, но взгляда не отвела. — Не усугубляй своё и без того шаткое положение.              Он устало выдохнул ей в лицо, и Уоррен поймала себя на желании вдохнуть глубже. Это было их болезненной традицией: дышать одним воздухом, когда внутри все болело от близости. Но противиться этому порыву было тяжело. Так же, как и созерцать трещины на губах Блэка, вспоминая, как её поцелуи заполняли каждую, лишь бы увлечь его за собой. Уберечь от сил зла, что тянули костлявые конечности к его неокрепшей и такой молодой душе.              Изабель все ещё боролась сама с собой. Не могла отречься от воспоминаний и мыслей о том, что слизеринец не являлся отрицательным героем в их истории. Видя, как он пытается убедить её не делать глупостей, изломанное любовью сознание пыталось зацепиться за сомневающиеся нотки в мужском голосе.              Изабель зачарованно наблюдала за тем, как развиваются по воздуху сгустки пепла, унося общую тайну молодых людей подальше. Почувствовав нарастающую от безмолвия неловкость, девушка слабо кивнула и развернулась в противоположном направлении.              — Стоять, — окликнул её Блэк, но на этот раз без резкости в голосе. Всё так же устало, как и дышал минутой ранее. С надрывом и припрятанной ломотой.              Она не успела ступить и шагу, как сила мужского тона вернула её в исконное положение. Чувствуя противоестественное подчинение его желаниям, Изабель повернулась, недоуменно уставившись на слизеринца.              В его руках блестело стекло, о стенки которого плескалась мутно-лазурная жидкость. Блэк держал пузырек пальцами, протягивая его Уоррен. Она метнула взгляд выше, к его лицу, чтобы распознать слабое объяснение его действиям. Но привычная холодность и безучастность сменилась… смущением?              — Выпей это, — деревяная пробка оцарапала ладонь, когда Блэк попытался отдать ей пузырек. — При мне.              Осознание снизошло до девушки моментально, стоило ей сложить разные частицы уравнения воедино. Его странно изменившееся поведение, тремор ладоней, из-за которого дрожал сосуд со знакомым оттенком варева.              Единственное, из-за чего мог и вправду переживать слизеринец, кроилось в самой банальной для его возраста причине.              Преступник испугался стать молодым отцом. Это почти развеселило гриффиндорку, расслабив мышцы на её хмуром лице. Она могла бы даже улыбнуться, если бы стресс и ментальные увечья не атрофировали в ней тягу к позитивным эмоциям.              — В этом нет необходимости, — покачав головой, произнесла Изабель, кусая нижнюю губу с такой силой, чтобы та ни в коем случае предательски не приподнялась. — Я регулярно принимаю контрацептивное зелье последние месяцы, на всякий случай.       Блэк скептично изогнул бровь, скривив рот. Будто не мог поверить в то, что девушки знали азы полового воспитания и могли позаботиться о ненужных последствиях заблаговременно.              — Я говорю правду, — она отпихнула от себя протянутую ладонь Блэка, из-за чего пузырёк упал на пол, разбившись. Носы их обуви испачкались лазурной жидкостью, впитавшись очередным напоминанием о прошлой ночи. — Последнее, чего бы мне хотелось, это незапланированной подростковой беременности.              — Предусмотрительно, — прокомментировал Блэк, наступив ботинком на осколок, впечатав его в бетонный пол.              Она могла поклясться, что слизеринец отвечал почти разочарованно. Будто и здесь он хотел быть первым, кто научит юную гриффиндорку взрослой жизни. Но она не нуждалась в этом. Только не с ним.              — Не могу поверить, что ты подумал, будто я хотела бы иметь от тебя ребёнка, — фыркнула Уоррен, пытаясь унять зудящее чувство внутри себя. Кромсавшее её самообладание и слабые попытки отречься от собственных чувств.              Будь они героями другой истории, Изабель не отрицала бы своего желания лишний раз помечтать о том, каким бы мог быть их общий ребёнок.              Но их финал не терпел подобного.              Пусть сейчас их вражда на миг ослабла, а девичья ненависть умолкла под давлением взглядом ртутных глаз, Изабель продолжала помнить о том, кто стоял перед ней. Чудовище, поставившее на кон её жизнь.              — Каждая хотела бы, — самовлюбленно рассуждал Блэк, став на мгновение похожим на себя прошлого — жадным до внимания. Обаятельным настолько, что становилось не по себе. — Это выгодно — забеременеть от богатого аристократа, чтобы у него не было возможности избежать брака.              Изабель зачарованно слушала Блэка, не отвлекаясь ни на что. Она бы даже не заметила того, как он снова нарушил девичье личное пространство, если бы не хрустнувшее под ногами стекло. И снова ей не хотелось бежать, а лишь продолжать утопать в мглистых опасных радужках, кляня себя за безвольность.              Но в этом, ведь, весь смысл, верно?              Она должна привыкнуть к тому, чтобы беспрекословно подчиняться ему.              Но Изабель даже не требовалось вырабатывать в себе этот рефлекс. В глубине души она понимала, что давно научила себя реагировать как подобает на каждое его движение или слово.       В такт мужским шагам. В созвучие с пульсом, рвавшим яремную вену. В идеальное попадание его прихотям, лязгавшим карабином на её коротком поводке.              — Купаться в деньгах до конца жизни, кто не мечтает о таком? — хрипло дополнил он, невесомо дотронувшись до тёмно-бордовой пряди волос. Он заправил выбившийся локон за ухо девушки, прикоснувшись холодными пальцами к жгучей коже.              — Я не мечтаю, — сдержанно возразила Изабель, почувствовав, как натянулась кожа в области грудной клетки от слишком глубокого вдоха.              Мужские пальцы чертили линии от ушной выемки к подбородку, а затем поднялись чуть выше, к нижней искусанной губе, мягко проходя по каждой язве. Слизеринец больше не пытался цепляться за собственное отражение в девичьих глазах, всё его внимание было нацелено на уста гриффиндорки. Его радужки потемнели настолько, что слились в единый оттенок с расширившимся зрачком.       Эти жесты — молчаливые, полные заглушенных чувств — намного интимнее того, что ощущала Уоррен прошлой ночью. Пусть они и были связаны общей миссией, молодые люди находились по разные стороны баррикад. И робкие прикосновения отныне были верхушкой того, что они оба могли себе позволить.              Противоестественное желание обоих чувствовалось взрывоопасной смесью. Подписанным смертным приговором в будущем. Как что-то, что следовало бы искоренить на корню, пока ещё не поздно. Пока они могли сделать шаг вперёд.              Но никто из них этого не хотел. Они были зависимы друг от друга, как наркоман, получивший свой первый кайф от воткнутой в плоть иглы. Чистейший эйфоретик разливался по венам с каждым робким мазком пальца о девичьи губы. Словно Блэк чертил свои немые послание на её тонкой кожице. Всё то, на что не хватало сил — и возможности — сказать вслух. И она благоговейно принимала этот нежный подтекст, зачарованно наблюдая за тем, насколько расслабленным сейчас выглядел Блэк.              Она обязательно разберётся с этим. Позже. Она не отступит от своего пути и воздаст ему по заслугам. Но пока у них было сегодня — Изабель позволила себе слабость. Далеко не в первый, и, возможно, не в последний раз.              Словно придя в себя, Блэк остановился. Его лицо тут же приняло безэмоциональное выражение, а глаза ожесточились, наполнившись ледяно-серым оттенком. Никакой чернильной страсти, никаких чувств. Безликое существо, живущее лишь одной целью — служить Волдеморту.              Отпрянув от губ гриффиндорки, слизеринец что-то сказал ей напоследок. Перед тем, как скрыться за её спиной, где нагнал её, кажется, вечность назад.              Изабель не помнила, сколько пробыла на пятом этаже, прежде чем скрылась в заполненных людьми коридорами.              Она лишь помнила, как безустанно облизывала собственные уста, глотая со слюной немые обещания Блэка о чём-то, что её лихорадочный мозг не мог разобрать.              И на вкус они были как риск.