Чужак

      Её больше не лихорадило. Температура с завидной скоростью падала, доводя ртутную линию на градуснике до приемлемой отметки. Изабель могла бы возрадоваться тому, что физическая агония сменилась непривычным холодом под кожей. Но ей было не по себе. Будто кто-то против её воли вытравил из организма очаг воспаления, на который гриффиндорка могла отвлечься.              Бодроперцовая настойка избавила Уоррен от начальных симптомов воспаления лёгких и помогла отделаться лишь обыкновенной простудой. Мадам Помфри, к которой Изабель обратилась сразу после встречи с Блэком в коридоре, долго сетовала на то, что девушка чересчур безразлично относится к своему здоровью.              Знала бы целительница, что своеобразное саморазрушение являлось путём к тому, чтобы не сожрать себя заживо по другим причинам. Не дать ментальным ранам заполонить разум всецело.              Изабель добровольно терпела лихорадку, потому что верила, что это и вправду поможет ей отвлечься. Было ли это актом мазохизма и жестокости к себе? Очевидно, да. Уоррен даже не искала поводов к оправданиям.              Мадам Помфри поила девушку лечебными настойками, охлаждавшими больное горло эвкалиптом, и настаивала на том, чтобы Уоррен не покидала больничного крыла как минимум три дня. Но этот срок был преступно долгим.              Изабель не могла тратить всё своё время на бездумное лежание в палате, пока за пределами приземленных проблем царил хаос таких масштабов, что слова целительницы даже не воспринимались всерьёз.              Изабель попыталась объяснить, что готова пробыть в Больничном крыле до завтрашнего утра, пока не спадёт температура, но оставаться здесь дольше она не могла из-за учёбы. В понимании Уоррен этот повод был достаточно весомым. По крайней мере, прошлая версия гриффиндорки обязательно давила бы именно на это обстоятельство.              Видимо, Уоррен не совсем растеряла свою былую личность за эти полгода, потому что в разговоре с мадам Помфри девушка оказалась достаточно убедительной, чтобы женщина с натужным вдохом согласилась продержать гриффиндорку в больничном крыле не дольше одной ночи.              Изабель глотала пилюли каждые полчаса, с перерывами на короткий сон, борясь за своё здоровье во имя псевдосвободы. Конечно, как только она покинет стерильно-белые стены, Уоррен снова угодит в клетку, приготовленную Блэком и его хозяином. Но она хотя бы будет уверена, что делает всё возможное, чтобы Тесс оставалась в безопасности до тех пор, пока…              Размышляя об этом полу бессонной ночью, Изабель терялась в догадках, что произойдёт с ней, когда слизеринец доберётся до кубка и воплотит в жизнь то, о чём настаивал Волдеморт, вкладывая особый подтекст в свои слова.              Долгими часами Уоррен размышляла о том, что конкретно замышляла шайка преступников. Волдеморт вполне откровенно говорил о том, что он хочет захватить Хогвартс, но каким образом? И как ему поможет заколдованный кубок?              Изабель мало знала о запретных чарах и тёмной магии, чтобы свободно строить теории касательно методов Блэка. В этой стезе волшебства она являлась дилетантом, не способным самостоятельно добраться до ответов, которые, к слову, мало бы что изменили в нынешней ситуации.              Но с вопросами росло и любопытство, побуждавшее девушку как можно основательнее, — насколько позволяло отсутствие свободы, — разобраться в том, чем замышлял Блэк в стенах замка. Она не сомневалась в его уме и разросшихся извилинах мозга, работавших в негативном для общества ключе.              Очевидно, слизеринец владел той частью информации, к которой у Изабель не было возможности подобраться. Выведать у него ответы лично казалось немыслимой задачей. Парень был сговорчив лишь в те моменты, когда на гриффиндорке почти не было одежды. Спать с ним она не собиралась. И, тем более, не стала бы этого делать ради корыстных целей. В какой-то степени это было бы… эффективным решением. Но низменным и грязным, для незапятнанной девичьей души соизмеримым с пыткой.              Изабель не знала, как долго продлится подготовительный этап для вторжения Волдеморта в Хогвартс, но надеялась, что у неё в запасе будет ещё несколько дней. Она не собиралась мешать Блэку, вопреки прошению здравого смысла. Пока что. Но ей не помешает узнать, какие конкретно силы слизеринец вкладывал в свою миссию.              Если Уоррен будет знать, на что способен Блэк, ей будет проще разобраться с ним, как только Волдеморт получит мнимую уверенность в своём могуществе.              Рой мыслей и непрекращающаяся стрессовая гонка чудом не усугубили процесс восстановления. Изабель надеялась, что к утру ей станет лучше — это было главным условием мадам Помфри.              Вопреки опасениям, ранним утром, при очередном осмотре целительницы, организм девушки перестал сгорать заживо. Кожа пропеклась высокой температурой, впитав остатки болезни вместе с потом в больничную сорочку. Губы пахли каплями от микстуры, а сознание было туманным, ещё не оправившимся после серьёзного диагноза.              Изабель бегло осматривала своё лицо в мутном оконном стекле и растерянно выдыхала всякий раз, когда больше не замечала алого румянца, олицетворявшего лихорадку. Типично-бледное отражение, парадоксально далёкое от здорового вида, выглядывало по ту сторону призмы.              Одна проблема обязательно сменится другой, а стабилизированное состояние станет прямой путёвкой в лапы куда более свирепого хищника. Это цикличный круг, напоминающий уроборос, кусающий себя за хвост на протяжении вечности. Куда не спрятаться — исход будет одинаков.                     Одинаково плачевным.       Получив от мадам Помфри выписку, лист с перечнем необходимым лекарств и пару пузырьков с муколтическим зельем, Изабель переоделась в свою одежду и покинула больничное крыло. Сверившись с настенными часами в кабинете целительницы, девушка направилась в гриффиндорскую башню.              Большинство студентов направлялось на завтрак, и от этой мысли желудок Изабель скрутило острой болью. Если бы не мадам Помфри, любезно принесшая пациентке порцию ужина, оставшегося у эльфов, вероятно, девушка упала бы в голодный обморок. Но пока гриффиндорка перебивалась единичными приёмами пищи, ей удавалось держаться на ногах.              К тому же, Уоррен придётся посетить Большой зал. Она не могла прятаться вечно, даже в таком большом замке это просто невозможно. Рано или поздно ей придётся столкнуться и с Мэри, и с Владиславом.              Уоррен не видела болгарина уже больше двух дней. И, к собственному сожалению, девушка не испытывала ничего, кроме облегчения. Временное изолирование от своего парня приносило больше удовольствия, нежели стыда. Самобичевание касательно Григорова, почти не одолевало Изабель, и это пугало её правильную сторону.              Медленно шагая сквозь толпу, Уоррен облегчённо выдыхала всякий раз, когда на горизонте не маячила делегация дурмстранговцев.              Она обязательно поговорит с Владиславом в ближайшее время, объяснившись за всё, что произошло с ней. Возможно, признается ему в измене. Но этим утром ей хотелось лишь одного — избавиться от пропахшей лекарствами и болезнью одежды и вернуть себе былой рутинный вид.              Ведь единственное, что от неё требовалось, — это продолжать сливаться с толпой и не высовываться. Изабель была на это способна, она жаждала этого больше всего.              Женская спальня пустовала, словно каждая жительница этой башни знала наизусть каждое желание Уоррен и слепо следовала им. Изабель помнила, что некоторые её соседки никогда не прибывали на завтрак вовремя, но сегодня, кажется, исключение из правил.       Лишённая пристального внимания, гриффиндорка наспех приняла душ, намылив тело вспенившимся гелем с ароматом душистой розы. Цветочный запах впитывался в каждую клеточку кожи, вытесняя из пор застоявшийся за ночь больничный шлейф.       Варившаяся в стене пара, Изабель на секунду удалось поверить, что былая жизнь возвращалась к ней. Привычные запахи окружали стройное девичье тело. Волосы снова становились мягкими и послушными от шампуня и парочки специальных волшебных средств для укладки, которыми её одаривала Мэри на каждое Рождество, чтобы тёмно-бордовые локоны не теряли своего красочного изящества.       Смотря на себя в начищенное и отполированное зеркало, гриффиндорка снова не могла избавиться от чувства, что виденное ею чуждо. Никакая бархатистая кожа лица, никакое отсутствие внушительных полукругов под глазами не смогут унять того, что засело в ядре головного мозга.       Страх, от которого Уоррен так решительно открещивалась прежним утром, отныне ощущался горьким осадком в голосовых связках. Стресс, вложенный в мутно-зелёную радужку, ныне не вписывающейся в идеальный контраст с цветом волос. И сомнение, вшитое на каждое сухожилие, как верёвка, управляющая девушкой, будто бы она и вправду была тряпичной куклой.       Внутри ничего, кроме симбиоза скверных эмоций, и пустоты, чувствовавшейся невесомым синтепоном.       Но внешней оболочке Изабель можно было позавидовать. Жесточайшая выдержка и надсадное стремление не попасться зоркому глазу окружающих, воссоздавали новую — сломленную — версию гриффиндорки по образу и подобию той, кто когда-то не боялась смотреть опасностям в лицо.       Свежевыглаженная бытовым заклинанием юбка чуть выше колена, белая хлопковая рубашка пахла стиральным средством, безликими концентратом, от которого не кружилась голова. Никакого ментола или душащей сладостью ванили. Ассоциативные ряды не возникали в сознании, стоило Изабель натянуть на себя комплект студенческой формы. Почти так же комфортно, как в начале этого учебного года.              Если бы внутри органы не болели от натиска чужой энергетики, успевшей срастись с мясистой тканью так плотно, что впору только вырезать. Быстро и без сожалений.              Если бы кто-то решился рыть глубже, в само основание девичьей сущности, ужаснулся бы тому, насколько отравлена Изабель была внутри. Там, куда не добраться по собственному желанию.              Оценив свой внешний вид, Изабель застегнула рубашку на все пуговицы под горло, натянув сверху серый жилет с эмблемой львиного факультета. Она специально избегала соприкосновения с подарком Блэка, пряча украшение под формой.              Пусть Уоррен и пыталась показать слизеринцу, что его угрозы на неё не влияют, рисковать ей не хотелось. Она нутром чувствовала, когда Блэк говорил чистейшую правду, без очевидных признаков лукавства. И тогда, стоя в Запретном лесу, ей на секунду показалось, что он был готов тотчас вцепиться ей в глотку, вшив каждый бриллиант в полосы вен под кожей.              Выйдя из ванной комнаты, Изабель прислушалась к посторонним звукам, и слабо выдохнула, когда слуховые рецепторы не среагировали на шум. Удача все ещё была на её стороне.              Обновив содержимое сумки, Уоррен поспешила к выходу, минуя почти пустовавшую гриффиндорскую гостиную, за исключением нескольких студентов, вероятно, забывших свои вещи.              Удача пала под девичьи ноги, растоптавшись лакированными ботинками, как только Изабель покинула единственную безопасную территорию, изменнически скрывшись за закрытым полотном.              Её сердце рефлекторно сжалось в хрупкий комок, не отвечая на сигналы нервной системы. Уоррен бы не помешало проверить собственный пульс, застывший в глотке немым удивлением.              Блэк стоял посреди прохода к портрету, небрежно прислонившись к массивной колонне. Он подпирал резьбы каменной конструкции спиной, скрестив ноги. Слизеринец выглядел вылощенным, с примесью хаотичного протеста чистокровным устоям, трактовавшим поклонение этикету и лоску в каждой мелочи.       Его причёска была слегка взъерошена, словно длинные пальцы не раз проходились по чёрным, словно смоль, волосам. Изабель ущипнула себя за ладонь, ощущая, как накатывают мысли о том, что следствием беспорядочно уложенных волос были чужие руки. Женские. Любящие.              Пытаясь избавиться от гнетущих размышлений, девичьи глаза соскользнули ниже, натыкаясь на привычный вид — рубашка, расстёгнутая на две верхние пуговицы и почти-отсутствие галстука, свободно зафиксированного под белоснежным воротником. Мужские руки покоились в карманах тёмно-зелёных брюк, идеально сидевших на спортивной мужской фигуре.              Мерлин.              Изабель проклинала себя за невозможность отодрать собственного взгляда, беззастенчиво блуждавшего по телу Блэка. Смятение выбило почву из-под её ног, а шокированный мозг не сразу вернулся в реальность. На мгновение Уоррен лишилась самообладания, пока хитрый взор чернильных глаз не вернул девушку в прежнее состояние, сверкнув в лучах утреннего солнца насмешкой.              Придурок.              — Что ты здесь делаешь? — прошипела Уоррен, подойдя к слизеринцу ближе. Их разделяли метры, но гриффиндорка хорошо выучила, насколько быстро они стираются мужскими шагами.              — Жду тебя, очевидно, — он нарочито отрешенно вытащил ладонь из кармана, взглянув на наручные часы. — И ты опаздываешь на завтрак.              — Тебя здесь быть не должно, — Изабель осмотрелась по сторонам, панически опасаясь того, что её могут заметить в компании слизеринца. Не то чтобы это было проблемой… Да, это, определенно, было проблемой. — Ты не моя сиделка, — гриффиндорка коснулась грудной клетки через ткань одежды, почувствовав под пальцами дорогое украшение. — Достаточно того короткого поводка, на котором ты меня держишь.              Он ухмыльнулся. Достаточно противоречиво для того, кто ещё вчера клялся в том, что ни капли не жалеет о том, что подписал девчонке смертный приговор. Слишком елейно для того, кто резал без ножа одним-единственным словом, вынуждая захлебываться в слезах.              Блэк мастерски играл на контрасте, сдирая с нервных окончаний защитную прослойку, делая из них оголённый провод. Дотронуться до них будет смертельно, особенно для Изабель, чувствовавшей, как рациональная её часть стирается в крошку.              — Этого мало, чтобы полностью тебе доверять, особенно после вчерашнего, — припомнил слизеринец, стерев любой намёк на положительную эмоцию. Отныне его молочно-мертвецкая кожа была лишена любых красок, намекавших на то, что он живой человек. — Если бы ты была чуть умнее, мне бы не пришлось таскаться за тобой по всему замку.              Она не могла распознать в его словах искреннего раздражения. Но и назвать Блэка полностью удовлетворенным нынешним положением дел Изабель тоже не спешила. Слизеринец, как и гриффиндорка, терялся в своём мироощущении, словно не до конца прощупал опасные зоны, на которые им обоим лучше не ступать.              — Мне показалось, что мы обо всём договорились, — хмуро произнесла Изабель, чувствуя, как тремор стремительно пронизывает ладони.              — Я ни о чём с тобой не договаривался, — жестко ответил Блэк, оттолкнувшись от колонны. Он не спешил подходить ближе, насыщался спасительной пропастью между ними, пока выдалась такая возможность. — Я лишь предупредил тебя, но это не означает, что я просто закрою глаза на твои выходки, — парень выплёвывал слова, как горчащую разочарованием слюну, норовя попасть прямо в девичью совесть. — Платить за ошибки придётся честью.              Очередная мера наказания, которую Блэк для неё приготовил. Нетипично-низкая, рушащая гриффиндорский образ, как хлипкую бетонную стену. Одним ударом. Одним-единственным предложением, слышавшимся, как падающая на уровне шеи гильотина.              Знал ли он о том, что её отношения с Григоровым создавали процветающее впечатление для всех, кроме них двоих? Ведь они были единственными, за исключением немногословного Ремуса, кто скрывал порочный секрет неверности Изабель.              Судя по его разраставшимся зрачкам, пожиравшим тёмно-серые радужки, Блэк знал. Упивался этой важной деталью в его жестоких планах так очевидно, что Уоррен удивлялась, почему слизеринец не заявил на неё ложные права ещё вчера, когда они возвращались в Хогвартс.              Почему оттянул этот сладостный момент возмездия? Пытался накормить гриффиндорку ложными надеждами о том, что он не такой? Но Блэк был. И даже хуже, учитывая, каким довольным он выглядел сейчас, стоило ему взглянуть в обескураженное лицо Изабель.              — А что скажут твои друзья, когда увидят тебя в компании грязнокровки?              Она говорила точь-в-точь, как сам Блэк несколькими месяцами ранее. Вырывала из своего сердца рубец из мужской брезгливости. Изабель всегда старалась думать, что слова парня её ничуть не трогали. Неправда. Она помнила их слишком чётко, каждый пронзительный слог, чтобы лгать самой себе.              — Будто они посмеют мне что-то сказать, — самодовольно хмыкнул Блэк в ответ, и Уоррен невольно задумалась, как увесистая корона ещё не проломила его череп. — Ты бы лучше переживала о своей репутации, Уоррен.              Гриффиндорка изогнула бровь, молча принимая удар хлыстом, оставившим борозды на очередной болезненной точке. Ей бы не пришлось переживать о своей репутации, если бы не история с Волдемортом и не прекращавшиеся потоки шантажа.              Если бы Изабель была связана с Блэком исключительно ошибкой на одну ночь, она бы нашла в себе силы, чтобы избавиться от слизеринца. Но теперь ей приходилось молча потреблять все издевательства, которыми парень кормил её с ложки, контролируя каждое её действие.              Это было унизительно.              За девичьей спиной послышался хлопок затворяющегося портрета, и, судя по спеси, разливавшейся по лицевой мышце Блэка, он заметил что-то — кого-то, — кто умасливал его дерзкое настроение, добавляя искр вспыльчивому характеру.              Изабель не пришлось оборачиваться, чтобы понять, кто только что прошёл мимо них. Боковым зрением она заметила знакомый растянутый свитер и русые, топорщащиеся в разные стороны, волосы. Ремус старался не смотреть в их сторону, но его косой взгляд прошёлся по гриффиндорской скуле, оставив отпечаток. Чувство позора было глубоким, как свежий порез.              — Твой дружок расстроен, — прокомментировал Блэк так, чтобы его злорадство услышал каждый в радиусе нескольких метров. — Его слюнявое ебло наконец-то выбралось из-под твоей юбки?              — Прекрати, — сквозь зубы произнесла Изабель, резко схватив Блэка за локоть, чтобы увести его к лестнице. Она больше не могла терпеть его на своей территории.              — Аккуратнее, Уоррен, — он легко отцепил девичьи пальцы от своей рубашки, но продолжил идти вровень с гриффиндоркой, минуя коридор. — Иначе я могу подумать, что ты испытываешь удовольствие от того, что я за тобой присматриваю.              — Я рассказала Ремусу о нас, — внезапно выпалила Изабель, понизив голос на несколько октав ниже, проходя мимо заинтересованно смотревших студенток. — Он пытался узнать, где я пропадала прошлой ночью, и мне пришлось сказать, что я была с тобой. Теперь он думает, что мы… вместе, — после каждого предложения Уоррен кусала губы до металлического привкуса во рту, чтобы перебить смущение.              — Работаешь на опережение? — удивился Блэк, повернувшись в сторону шедшей гриффиндорки. — Похвально.              Она смотрела прямо, игнорируя вездесущий взгляд парня на себе. Она чувствовала, как пунцовость непроизвольно разливается по впалым щекам, выражая то, насколько Блэк влиял на неё. Изабель не могла оставаться невозмутимой, как бы ни пыталась.              — Я не хотела, чтобы он узнал о нашем общем знакомом, — завуалированно продолжила Уоррен, аккуратно ступив на движущуюся лестницу. Блэк успел прыгнуть за ней, ловко удержавшись на своих двоих. — Мне уже пришлось пожертвовать своей репутацией, скрыв от Ремуса куда более страшный секрет, чем неудачный секс с главным мудаком школы.              Изабель со всей оставшейся уверенностью встала лицом к Блэку, облокотившись спиной о поручень. Она надеялась заметить скол на его лице, когда он услышит её последнее замечание. Но черты его оставались непроницаемыми, за исключением нахальной улыбки, вкручивавшей шурупы в каждый девичий позвонок.              Настолько невыносимо было видеть, как слизеринец с легкостью читал ложь в словах Изабель.              Он не купился на её обиду, обернутую в типично-женскую претензию. Конечно, нет. Уоррен сама себе не поверила.              — Я бы отдал половину своего состояния, чтоб увидеть, как рушится мир ебаного гриффиндорца, — мечтательно произнёс Блэк, переходя на следующий лестничный уровень — Не каждый день лучшая подружка ложится под заклятого врага. Такая сенсация.              — Хватит, — перебила парня Изабель, ступив следом. Её все ещё трогал цинизм, с которым слизеринец относился к тому, что между ними произошло. — Я не хочу, чтобы ты цеплялся к Ремусу и издевался над ним из-за моей ошибки.              Это она должна злиться. Она должна проклинать его, сыпать оскорблениями, чтобы защититься. У неё были все основания для этого. Но не у Блэка. Он не имел никакого чёртового права забавляться людскими чувствами, заполучив их через обман.              — Раз ты просишь, — он склонил голову вбок, мазнув хищным взором по суровому лицу гриффиндорки.              Его интонация могла бы снова показаться глыбой насмешки, брошенной прямо в солнечное сплетение, но взгляд, которым он поглощал нутро Изабель, говорил о том, что Блэк был серьёзен.              Раз она просила, он сделает над собой усилие и не даст длинному языку разрушить очередную хрупкую деталь в и без того испорченной жизни Уоррен.              Слизеринец подался вперёд и на секунду Изабель показалось, что им обуревает вчерашний порыв, из-за которого девушка пол ночи пыталась перебить вкус его кожи травяными микстурами.              Но Блэк ловко соскользнул со ступени, вставшей в пазы нижнего этажа, оставив Уоррен наедине с почти-разочарованием, царапнувшим потрясенное ментальное состояние, больше не отвечавшее рациональностью в ответ на чужие жесты.              Ненадолго.              Всего на секунду, пока её тёплую, продолжавшую сохранять слегка повышенную температуру, ладонь не обхватила мужская, обдав пальцы спасительным холодом. Очередная игра на контрастах. Блэк служил её своеобразным плацебо, умертвляя в ней что-то намного важнее, чем верхний слой эпидермиса.              Изабель испуганно взглянула на Блэка, пока он с нечитаемым выражением лица шёл по людному — боже — коридору. За руку с ней. С ней. Грязнокровкой. Маглорождённой. Той, от кого он пытался избавиться всеми силами. И продолжал избавляться до сих пор, строго следуя приказам Волдеморта.              В какую игру ты играешь, Блэк?              — Если мы решили обмениваться условиями, то у меня тоже есть одно, — спокойным тоном произнёс слизеринец, на мгновение отвлекая Уоррен от стыда, жалившего всякий раз, когда она встречалась с ошарашенными глазами остальных студентов.              Гриффиндорка молчала. Лишь вновь обращалась к Богу, чувствуя, как собственные агностические взгляды трещат по швам. У неё не было ничего, кроме эфемерной веры, в которой она так отчаянно пыталась найти спасение.              Взгляды окружавших их людей были цепкими, острыми, как острие ножа. Она не понаслышке знала, на что способны люди, одержимые свежими слухами. Изабель должна была привыкнуть к повышенному вниманию ещё со времен, когда кубок выбрал её. Недостойную. Лишнюю. Чужую.              Но сейчас все казалось в разы сложнее. Когда ты уверен в собственной непричастности, бороться с людским осуждением проще. Уоррен не была уверена, что непричастна к тому, кем теперь её зрительно нарекали наблюдавшие с разных сторон.              — Ты должна держаться от Григорова подальше, — Изабель слышала мужской голос сквозь гул шепотков, пропитывавших каждый миллиметр прохода, ведшего в Большой зал.              — Я должна? — она пыталась держать лицо ровнее, маскируя в глазах нарастающее раздражение.              Блэк укрепил свою хватку, буквально пытался проломить кости в пальцах, чтобы девушка наконец-то обвила его ладонь своей. Но Изабель не поддавалась.              — Это важно для задания, — тихо произнёс слизеринец, коротко кивнув.              Его голос мог показаться остальным сладостной рекой, заливавшейся в ушные раковины мягчайшим шёлком. Но только Уоррен знала, какой смысл вкладывался в красивые переливы букв.              — Важно для задания, — повторила гриффиндорка, хмыкнув. Она искоса взглянула на Блэка, слегка приподняв голову, позволяя огонькам в глазах разжечься из-за мимолётной неуверенности парня. — Или ты решил втянуть свои желания в его планы?              Это был тот самый удачный момент, когда из Блэка можно было свить пару веревок правды. Пошатнувшийся купол его самоконтроля слегка треснул, позволяя девушке проникнуть сквозь небольшой скол.              Ей были интересны мотивы парня, так рьяно заставлявшего её отказаться от отношений с Владиславом. Изабель и сама задумывалась о том, чтобы расставить все точки над «и» с болгарином.              Но прихоти слизеринца не играли никакой роли в решении, принятым ещё утром. Здесь не было ничего личного. Исключительно холодный расчёт, ведший Изабель прямиком к мести, о которой она почти не переставала думать.              — Расстанешься с этим боровом сегодня же, — проигнорировав манипуляцию гриффиндорки, ответил Блэк.              — К чему такая спешка? — придав голосу наивности, Изабель задала встречный вопрос. Она надеялась, что парень прольёт свет хотя бы на срок её временного заточения. — Я думала, у нас в запасе есть ещё несколько дней.              — Планы поменялись.              Он снова вжал подушечки пальцев в кожу гриффиндорки, продавливая не задетые участки до въедливых покраснений. Но Уоррен не чувствовала дискомфорта. Любопытство перекрывало собою все ощущения от физического контакта.              — И что будет после?.. — она даже не могла продолжить, потому что банально не понимала, что её ждёт в ближайшем будущем и что встретит за каймой судного дня.              Они остановились недалеко от входа в Большой зал. Блэк внезапно замедлился, будто не мог одновременно думать и двигаться. Все его нервные окончания атрофировались в борьбе с самим собой. Он будто не мог вытравить из себя предрешенный свыше вердикт.              Или просто не хотел.              Изабель остановилась рядом с парнем, их руки все ещё были скрещены вынужденной связью. Участки плоти, к которой прикасались мужские пальцы, холодило его сомнением. Гриффиндорка ощутила нужду снова взглянуть парню в тёмно-серые глаза, кромсая лёд в зрачках, чтобы добраться до его чувств.              Она была уверена, что найдёт в отражении слизеринской души один-единственный ответ.              А после — смерть.              Страшная, отчаянная и скрытная. Всё пройдёт по замыслу Волдеморта.              Но, к удивлению, никакого ответа не было скрыто в чернильном сгустке радужек. Лишь обрывки сновавших мыслей, не говоривших ровным счётом ни о чём.              Блэк сам не знал, что будет ждать их после. Хотя, конечно, о его судьбе было известно: чин правой руки Лорда, слава среди таких же ублюдков и кусочек отломленной власти, чтобы польстить верному слуге.              Для Изабель — неизвестность.              — Я вырву твои руки, сука! — Уоррен нехотя оторвалась от мужских глаз, быстро среагировав на крик, раздавшийся у самых дверей Большого зала. — Только попробуй снова прикоснуться ко мне!       Блэк взглянул девушке за спину, и его глаза расширились в неверии. Он оббежал гриффиндорку, направившись к очагу конфликта. Изабель стремительно рванула за слизеринцем, прислушиваясь к очевидно знакомому голосу, приковывавшему к себе всеобщее внимание.              — Слишком много чести для гриффиндорской подстилки, вроде тебя, Макдональд.              Подбежав ближе, Изабель едва не застыла, увидев перед собой разъярённую Мэри. Форма на ней выглядела потрёпанной: юбка сдвинута набок, рукава засучены, низы рубашки выглядывали из пояса. Макияж на лице мулатки смазался, тёмно-алая помада сливалась с тонкой струйкой кровью, лившейся из ранки на губе. Её будто сковырнули ногтем, пройдясь по тонкой кожице.              — Заткнись! — Макдональд продолжала вырываться из рук Рабастана, удерживавшего девушку за плечи. — Ещё слово, Льюиз, и я сожгу твою белобрысую башку!              Лестрейндж стоял прямо перед ней, делая всё от себя зависящее, чтобы гриффиндорка не добралась до Вивьен. Но выглядело это так, будто Лестрейндж защищал именно Мэри, а не слизеринку из своей свиты.              Если бы Изабель не наблюдала за происходящим собственными глазами, она бы ни за что не поверила, что подобное вообще возможно.              — Успокойся, — почти ровным, сглатывающим дрожь, голосом просил Рабастан.       — Не прикасайся ко мне, — оскалившись, процедила Макдональд. Она вздёрнула плечи, пытаясь спихнуть мужские руки, но он не поддавался девичьим уговорам. — Я не стану просить дважды, Лестрейндж.       — Да, Баст, не прикасайся к этой грязи, — ехидный тон Вивьен слегка поугас, стоило Блэку встать на её сторону. — Предательство крови заразно.              — Закрой рот, Вивьен, — гаркнул Рабастан, сея тишину в коридоре.              Столпившиеся вокруг межфакультетской перепалки студенты сделали несколько шагов назад, явно осознав, что со старостой школы — особенно таким влиятельным — лучше не спорить.              Льюиз вздрогнула, когда Блэк схватил её за локоть и прошептал что-то на ухо, опустившись к её волосам преступно близко. Изабель не могла расслышать, что именно он говорил слизеринке, вкладывая в шёпот мрачную эмоцию. Нахмурив брови, Вивьен взглянула на Блэка исподлобья, но не нашла в себе уверенности, чтобы ответить.              Перемалывая внутри себя странную смесь чувств, Уоррен подошла к подруге ближе, желая уберечь её от заинтересованных взглядов зевак.              Рабастан все ещё держал Макдональд за плечи, ведя с ней немой диалог. Он был до боли похож на тот, что вели Изабель и Блэк на протяжении последних месяцев. Слизеринец молвил одним лишь взором, судорожно пытаясь добраться до сердца Мэри, что было заколочено множеством замков.              — Мэри? — позвала её Изабель, встав рядом с молодыми людьми.              Услышав голос извне, мулатка будто бы отошла от транса, вернувшись в реальность. Она тягуче отнимала взгляд от голубых глаз Рабастана, чтобы перевести взор на Изабель. Это длилось, кажется, целую вечность. Словно глаза мулатки были припаяны к лицу Лестрейнджа, и отрывались они с болью. Как запекшаяся рана.              — Давай уйдём отсюда, — тихо проговорила Изабель, положив ладонь на предплечье подруги, едва не соприкоснувшись с крупной ладонью слизеринца. — Нужно привести тебя в порядок.              Произнеся эти слова, Уоррен инстинктивно взглянула в сторону, ища в толпе Блэка. Она делала это осознанно, чтя каждый из его приказов, проносившихся бегущей строкой в мозгу.              Он нашёл её сразу же, словно прочёл каждую мысль, заточенную в черепной коробке. Прознал о молчаливой просьбе, явно довольствуясь тем, с каким мастерством выдрессировал гриффиндорку.              Короткий кивок его отточенной челюсти означал разрешение. Блэк давал ей свободу.              Короткую, как поводок, на котором он её держал.

***

      — Держи.              Изабель протянула сигарету Мэри, и та обхватила светло-коричневый фильтр влажными губами. На папиросной бумаге остался кроваво-красный след от разодранной язвы.              — Не знала, что ты куришь, — произнесла Уоррен, облокотившись на раковину с сидевшей рядом подругой.              — Я и не курю, — ответила Макдональд, поджигая кончик сигареты волшебной палочкой. Искра захватила табачную смесь, наполняя помещение тонкой струей дыма. — Балуюсь иногда.              Изабель пришлось ненадолго оставить Мэри, чтобы по её просьбе найти пуффендуйца по имени Джон. По словам Макдональд, у него был неиссякаемый запас всякой дряни на любой вкус. Семикурсник мог снабдить каждого желавшего утонуть в дурных привычках за скромную плату — десять галеонов.              Уоррен хотелось оспорить эту щедрость, автоматически переводя сумму по курсу магловских денег, но делать этого не стала. Макдональд и без того была загружена собственными проблемами, занудство гриффиндорки оказалось бы лишней каплей дёгтя в переполненной вязкой жидкостью бочке.              Мэри продолжала молчать, цедя сигарету мелкими затяжками. Изабель невольно вспомнила, как это делал Блэк. Он курил жадно, высасывая каждую порцию смога и заполняя лёгкие до краёв. И пахло от него по-другому. Как-то до безумия иначе, впрыскивая в воздух ванильный ароматизатор, напитывавший сигаретный фильтр самым болезненным запахом, который когда-либо слышала Уоррен.              Пытаясь выбросить из головы образ слизеринца хотя бы ненадолго, Уоррен приоткрыла сумку и принялась копаться в содержимом, ища платок. Мэри, судя по засохшим пятнам от косметики на лице, не пыталась смыть с себя следы утренней потасовки. Лишь прошлась мокрыми ладонями по щекам, приводя себя в чувства.              Намочив кусок клетчатой ткани, Изабель опустилась на холодный пол, повернув пальцами голову подруги на себя. Легкими касаниями гриффиндорка проходилась по лицу Макдональд, стирая подтёки туши, смазанные с век тени, плавно переходя к мазкам помады и свежей ранке.              — Из-за чего вы сцепились с Вивьен? — спросила Уоррен, решив взять инициативу на себя.       Мэри не выпускала сигарету изо рта, ловко выдыхая дым в сторону. Для той, кто просто баловался, Макдональд курила слишком… опытно.              — Льюиз — тупая сука, — фыркнула мулатка, поморщившись. Изабель слишком резко надавила на глубокую царапину, будучи увлечённой словами подруги. — Этой причины достаточно.              Уоррен вперила недоверчивый взгляд на Макдональд, на секунду перестав стирать красные следы с её подбородка. Было гнусно требовать от Мэри полного рассказа, когда сама Изабель не была достаточно честной, скрываясь последние сутки по замку.              — Пророк разослал новый выпуск утренней почтой, — сдавшись под напором зелёных глаз, продолжила Мэри. — На прошлых выходных пропала семья одного из когтевранцев, он чистокровный, — девушка снова вздрогнула, как только почувствовала невесомое касание на своих губах. — Но его родители не поддерживают преступную группировку, о которой ходят слухи. Власти уверены, что это их рук дело, — рука Изабель застыла, а глаза выдали неподдельный ужас. Пазл складывался неведомым образом. Частички находились там, где им не было места. — Они называют себя Пожирателями смерти, кучка больных до чистоты крови ублюдков. У них главный, кажется…       — Волдеморт, — вырвалось у гриффиндорки чисто машинально. Когда думаешь о ком-то так долго и беспрерывно, мозг начинает обгонять голосовые связки. — Я читала о нём, — солгала Изабель. Отчасти.       Гриффиндорка была уверена, что Пророк не раз упоминал его личность. Если бы Уоррен не была так сильно увлечена своей жизненной драмой, она бы обязательно нашла время, чтобы заранее познакомиться с личностью своего палача. Но судьбу невозможно предугадать.              — Льюиз прочитала статью вместе со всеми и стала как ненормальная верещать о том, что семья мелкого ублюдка получила по заслугам, — тёмные, будто подтопленный шоколад, глаза ожесточились при упоминании слизеринки. — Её дружки-отморозки, Розье и Крауч, нагнали бедного парня в дверях, когда он пытался сбежать, и не отпускали до тех пор, пока он не стал умолять их на коленях.              — Неужели никто из профессоров не вмешался? — голос Изабель дрожал так сильно, что ей было тяжело говорить. Она не хотела даже представлять эту мерзкую картину, в которой кто-то подвергался прилюдному унижению.       — Они все отсутствовали из-за важного собрания, — пожала плечами Мэри, впечатав окурок в плиточный пол, по которому стекал конденсат из-за застоявшейся многолетней влажности. — Вероятно, по поводу убийства.       Уоррен сложила руки на груди, уронив платок. Она ощущала, как холод медленно прокрадывается через периметр заброшенной уборной для девушек, скребя когтями по покрывшимся пылью стенам.       Было тяжело противиться мерзкому ощущению, давившему на грудь бетонной плитой. Изабель даже вдохнуть нормально не могла, боялась, что ледяной кошмар проникнет по слизистой и осядет под кожей.       Даже запирающее заклинание, насланное на входную дверь, не служило защитой. Казалось, та чернь, что выходила за рамки личной истории Изабель, разбредалась повсюду. Липкий страх обволакивал всецело, делая гриффиндорку ничтожеством в событиях, принимавших такие масштабы, о которых ещё месяц назад Уоррен не могла подумать.              — Я не могла смотреть, как эти уроды над ним издеваются, — продолжила Мэри, вернув Изабель в мрачное, лишённое света, помещение. Слой грязи на окнах был настолько толстым, что солнечные лучи застревали в нём. — Я решила вмешаться и увести бедного парня подальше, а Сириус и Джеймс поспешили разобраться с Краучем и Розье.              Очевидно, что эти двое не могли остаться в стороне. И, кажется, впервые их ненависть к слизеринцам носила гуманный характер. Насилие ради защиты слабого оценивалось Изабель, как что-то, за что можно уважать. Как что-то радикально-необходимое в мире, полном тварей, вроде слизеринской тройки.              Четвёрки, сразу же поправила себя Изабель.              — Когда мы почти покинули Большой зал, Льюиз выкрикнула мне, что моя семейка предателей — следующая.       — Это ужасно, — на выдохе произнесла Изабель.       — Это правда жизни, детка, — мрачно усмехнулась Мэри, приложившись затылком к ножке раковины. — Льюиз — чистокровная, к тому же ещё и слизеринка. Идеальный набор, чтобы в нынешних реалиях чувствовать превосходство, — Макдональд говорила выдержанно, размышляя о том, у кого и вправду были особенные привилегии. Изабель молча соглашалась с доводами подруги, чувствуя, как внутри всё кипит от несправедливости. — Я не хочу кидаться обвинениями, но, по-моему, очевидно, что такие, как Льюиз, Регулус Блэк или Розье, будут первыми, кто займёт сторону Пожирателей.              Одно из прозвучавших имён резануло по слуху так отчетливо, что Изабель прикрыла глаза от физического дискомфорта. Мэри была слишком прозорливой и дальновидной, рассуждая о тех, кто чисто теоретически мог оказаться предателем нынешней политики.              Но проблема в прозвучавшем крылась в том, что кое-кто уже занимал особую нишу подле Волдеморта.              Убийство чистокровной семьи-предателей была каплей в море преступлений, заполняемых волшебную Англию с ловкой подачи Лорда. Изабель была слишком наивной, полагая, что её связь с Пожирателями — единственное, о чём стоило бы переживать. Конечно, нет. Волдеморт был вездесущ. И пока она пыталась разобраться с собственной жизнью, он быстро и эффективно карал каждого, кто был не согласен с его — вероятно — скорым господством.              — К счастью, или, к сожалению, однажды я уже столкнулась с сутью змей, — снова заговорила Мэри после недолгой паузы. — Не все из них плохие. Но как только предоставится выбор, слизеринец займёт выгодную позицию. И всегда будет выбирать себя и своё благополучие.              В философии слизеринцев, по мнению, Изабель не было ничего постыдного. Это нормально — быть эгоистом. В конечном итоге, ты всегда останешься наедине с собой.              Но тонкая грань между здоровым эгоизмом стиралась мгновенно, когда ради собственного тщеславия и достижения важных целей, представители змеиного факультета прибегали к хождению по головам.       Изабель снова проводила аналогию с Блэком. Будучи под покровительством Волдеморта, он без какого-либо труда и угрызений совести, делал всё, чтобы Уоррен стала удобной игрушкой в его руках. Он управлял ею долгие месяцы, чтобы привести к своему хозяину для финального вердикта. Блэк расширял границы девичьего доверия до тех пор, пока оно в конце концов не раскололось о бездушную правду.              И всё это — только ради себя.       Но Мэри явно знала правду не о Блэке. В её жизни также встречался человек, укрепивший общепринятое мнение о слизеринцах.              — Ты имеешь в виду Рабастана? — выразила свою догадку Изабель.              Макдональд загадочно кивнула, отведя взгляд в сторону. Уоррен попала точно в цель.       — Между вами что-то было? — снова спросила гриффиндорка.       — Что-то, — кокетливо протянула Мэри, явно пытаясь скрыть налёт воспоминаний, мерцавших в девичьих глазах.       Таким тоном говорят об особенных парнях. Не о бывших, с которыми вас связывали очевидные отношения.              Так поминают короткие очерки из прошлого, но почему-то до сих пор отзывавшихся в сердце взрывом фейерверка.       Возможно, чувств никаких уже не было и быть не должно. Их купировало время. Но чёртов орган помнил. Хранил в себе каждое касание. Пусть мимолётное. Пусть ничего не значившее для обеих сторон теперь. Пусть. Однако каждый толчок пульса по вене ощущался сладостной негой в миг, когда мозг чертил в голове памятные обрывки.       Изабель пытливо всматривалась в профиль подруги, постепенно свыкаясь с новостью о том, что Мэри действительно когда-то подобралась к Рабастану настолько близко, что это оставило на ней неизгладимый след. В каждой интонации, в каждом мимолётном взгляде. В той химии, что в пору было резать, просквозившей между гриффиндоркой и слизеринцем в коридоре.              Нужно быть слепым, чтобы не заметить как они смотрят друг на друга. Готовые броситься и растерзать друг друга. Но чего ради? Мести или желания, настаивавшегося долгое время, как хорошее вино?              — Всё началось год назад, перед рождественскими каникулами, — начала свой рассказ Мэри, пошарив пальцами по влажной плитке в поиске сигареты. Она разочарованно поморщила нос, вспомнив, что пуффендуйец снабдил лишь одной. — Ты тогда уехала раньше, за неделю до конца семестра.       Уоррен машинально кивнула, вспомнив о том, что Тесс написала письмо Дамблдору с просьбой отпустить Изабель на юбилей к тете Агнесс, проживавшей в Ирландии.       — Слизеринцы устраивали вечеринку в честь окончания экзаменов, и меня позвала Доркас, чтобы как-то отвлечься от вечной зубрёжки, — гриффиндорка насупила брови, слыша обо всём впервые. — Ремус отказался идти с нами, потому что: «Лучше я сдохну в адских муках, чем приму приглашение от херовых змей».       Девушки синхронно покачали головой, молчаливо соглашаясь с тем, насколько это было похоже на Люпина. Он, вероятно, отказался бы идти на вечеринку на прошлых выходных, если бы Изабель не настояла, что это важно ради её чемпионского имиджа. Не выделяться из толпы. Будто её когда-то волновало клеймо белой вороны. Сплошная ложь.       — Сперва всё было хорошо, насколько это возможно в компании слизеринцев. Мы с Доркас развлекались, не задумываясь, что что-то может пойти не так. — Спокойный голос Мэри постепенно окрашивался нагнетающими нотами, а лицо её становилось бледнее, будто последующая часть рассказа должна была даться с обязательным сожалением. — Выпустившиеся семикурсники решили составить нам компанию, начали угощать алкоголем и чем-то… поинтереснее.              Изабель приоткрыла рот, но не смогла выразить своих мыслей. Их просто не было. Уоррен бегала глазами по трещинам на ножке кафельной раковины, чувствуя, как атмосфера в уборной становится густой. Влажной и душной, как воздух, щипавший носовые пазухи.              — Доркас всегда была умнее меня, и сразу поняла, что лучше отказаться, — грустно улыбнулась Макдональд, щипая себя за кожу на предплечье. — А мне хотелось попробовать, получить бесценный опыт юности — так они это называли.              Мэри говорила проникновенно. Её надломленный голос звучал меланхоличной мелодией, заставлявшей тело покрываться узорами мурашек. Уоррен на мгновение перенеслась в тот вечер, словно переживая то, с чем когда-то столкнулась близкая подруга.       — Меня накачали наркотиками, — не исповедь, а выговор самой себе. Макдональд произнесла это на выдохе, вырывая из голосовых связок подробности плачевного опыта. — Недостаточно, чтобы я отключилась до беспамятства, но полтаблетки магловского экстази хватило, чтобы я перестала себя контролировать.       Гриффиндорка обхватила холодную руку Мэри, крепко сжав. Она физически ощущала, через дрожь в нервных окончаниях, насколько больно Макдональд было вспоминать о той злополучной ночи. Она будто винила себя, принимала позорное клеймо, позволяя грязи въедаться в нутро.       Но это было ошибкой. Мэри не должна была винить себя в том, что двое ублюдков решили воспользоваться девичьей неопытностью и наивностью. Никто не смеет манипулировать сознанием жертвы таким мерзким способом. Никаким способом.       — Я никогда не чувствовала такого прилива эйфории, как тогда. Мне было плевать, видел ли меня кто-то, пока я находилась под кайфом, — у Изабель никогда не было опыта с наркотиками, она мало что смыслила в этом, но откровенность Макдональд полностью погружала гриффиндорку в то состояние. — Я просто плыла по течению, исполняла все их прихоти, считая, что так правильно.              Глаза защипало, будто на веки просыпали соль. Настолько тяжело было сдерживать эмоции от услышанного. Уоррен пыталась не показывать, насколько её тронули слова Мэри, чтобы не подвергать её триггеру. Но получалось с трудом, не могло не пройти сквозь дрожавшие губы и крупные капли, мазавшие по кругам под глазами.              — Рабастан случайно нашёл нас в слизеринской душевой, когда меня зажимали ублюдки, пытаясь заткнуть. Я не помню, чтобы кричала, — теперь она не плакала в одиночестве. Мэри хрипела сквозь слёзы, но стоически продолжала. — Судя по разорванной одежде и разбитым коленкам, им почти удалось получить то, ради чего эти твари расщедрились.              Уоррен ни разу за много лет учёбы не рассматривала Рабастана… ни с каких сторон. Он был просто сокурсником, самодовольным, — как и большинство слизеринцев, — лидирующим в учебе. Ничего личного. Ничего из того, что помогло бы капнуть глубже в его психологическом портрете. Таких, как он — половина змеиного факультета.              Но не все были способны на нечто рыцарское. Почти метафоричное. Красивое и благородное, как в сказках. Как в романах, которые так любила читать Мэри.              В любовных романах намного больше смысла, чем ты думаешь, зануда.              И теперь Изабель понимала, что для Мэри и вправду в этих дурацких книжках имелось своё особенное, сакральное значение.       — Он провёл со мной всю оставшуюся ночь, пытался привести меня в чувства, — слёзы застыли в девичьих глазах, а голос — очевидно ненадолго — просветлел. — Тогда я в первый и последний раз переночевала в слизеринской спальне, потому что он не мог позволить себе бросить меня одну в таком состоянии.       — А что случилось с теми парнями? — наконец, подала голос Изабель. Называть этих отродий парнями было тяжело, язык почти противился во рту, неприятно соскользнув по зубам.              — Они пролежали неделю в Лазарете, прежде чем их кости заново срослись, — довольно ответила Мэри, величаво расправив плечи. — Рабастан запретил им приближаться ко мне и рассказывать кому-либо о том, что он увидел в душевой.              Стало ясно, почему о том инциденте никто не распространялся. Не то чтобы Изабель хотела этого для ментального равновесия подруги. Просто обычно в стенах замка сплетни разлетаются со скоростью света. Об этом Уоррен знала слишком хорошо.       — Всю оставшуюся неделю мы с ним тайно встречались поздними вечерами. И всегда инициатором этих встреч был Рабастан, — Мэри добавила важную ремарку, будто всё ещё пыталась бороться с собой прошлой. С той, кто позволил себе подобраться к хладнокровному поближе, вопреки вбитым принципам. — Обычно мы просто разговаривали до самого утра. Чаще, конечно, спорили, но мне нравилось обсуждать с ним острые темы. С ним мне ни разу не было скучно.              — Но что-то пошло не так, — глухо отозвалась гриффиндорка, предчувствуя очередной переломный момент в долгом рассказе. Всегда было чёртово «но». Всегда существовал камень преткновения, рубивший захватывающие истории на корню.              Как её собственную.       — Накануне возвращения домой мы снова встретились в заброшенном кабинете. И в ту ночь я позволила ему зайти чуть дальше обычных разговоров, — Изабель подалась вперед, пристально впираясь взглядом в лицо подруги. — Ничего не было, кроме поцелуя, — Мэри толкнула Уоррен в плечо, отмахиваясь от ехидного взора. — Удивительно, учитывая, что Рабастан никогда не ассоциировался у меня со целомудренностью.              Мэри снова разбила очередной стереотип, который обязательно склеится в будущем. Ведь они только подбирались к сути конфликта, который молодые люди до сих пор переживали.              — Мы стояли на перроне в ожидании поезда и дали обещание писать друг другу на протяжении всех каникул, — мимолётное веселье исчезло, оставшись тихим эхом женского голоса. — Я писала каждый день, но не получила ни одного письма в ответ.              Уоррен почувствовала, как совестливый укол пронзает душу. И теперь она понимала не Мэри, а Рабастана. Этой зимой гриффиндорка оказалась на его месте, игнорируя письма Владислава. Болгарин настойчиво писал ей каждый день, пока все её мысли были заняты другим человеком. Пока она проводила одну из лучших ночей в компании того, кого после будет проклинать.       Дарила ему всего себя, лишая лучшего парня возможность занять хотя бы частичку в необъятном девичьем сердце.       — Вернувшись с каникул, я каждый вечер приходила в чёртов заброшенный кабинет и ждала его. Всю неделю. Но Рабастан так и не приходил, — Мэри, не осознавая, проводила параллель между их историями. И, к собственному ужасу, Изабель понимала, что они с Мэри играли разные роли в этих до жути похожих сюжетах. — Днём он вёл себя как ни в чём не бывало, за исключением того, что он перестал даже смотреть в мою сторону, будто меня не существует.              Рабастан избегал Макдональд так же, как Изабель уворачивалась от пристально-искреннего внимания Владислава. Она не чувствовала должной женской солидарности, пока Мэри продолжала раскрывать перед ней душу.              Уоррен знала, насколько гнусно она игралась с чужими чувствами, пока пыталась разобраться со своими собственными.              И могла ли она осуждать Лестрейнджа? Возможно. Слепо следуя за главным гриффиндорским убеждением. Дефолтно линчевать змей, потому что так было нужно. Так гласил кодекс львов.              Но Изабель шла против установленных истин, ломая каркас своей святости. Смиренно принимая свою эгоистичную сущность. Не будь у её совести столько рычагов давления, девушка могла бы с легкостью примерить на себя серо-зелёную форму. Она оказалась бы ей в пору, учитывая, насколько сильно её пленил серый. С того времени, когда мир перестал делиться на чёрное и белое, становясь смесью противоречивых красок.              — С тех пор мы больше никогда не общались, — с толикой сожаления произнесла Мэри, от волнения поправляя афро-косы.       Водя носом ботинок по расплескавшимся из крана каплям на плитке, Изабель судорожно пыталась подобрать правильные слова, чтобы ободрить Макдональд. Но глотка была пересушена, все условные фразы выцежены.              — Ты никогда не рассказывала мне об этом, — гриффиндорка сказала единственное, на что хватило духа.              Как Изабель могла дать искреннюю поддержку Мэри, если сама была ничуть не лучше Рабастана? Борясь с подлой сущностью слизеринцев в лице Блэка, Уоррен сама не заметила, как оказалась одной из них. Почти идентичной, за исключением единственного различия — эмблемы на форме.              — Не у тебя одной есть секреты, — парировала Макдональд.       Изабель смущённо отвела взгляд в сторону, ощутив во рту привкус горечи. Уоррен предчувствовала, что их разговор по душам может затронуть и личную жизнь гриффиндорки тоже. Было глупо полагать, что это обойдёт Уоррен стороной, особенно если душевные терзания Мэри так идеально перекликались с тем, что испытывала бы Изабель, не будь у её судьбы более жестокого сценария.              Её подростковая любовь окончилась там, где начинались политические распри.              — Я знаю, где ты пропадала все эти дни, — проницательно продолжила мулатка, наполнив голос нежностью. Никакого осуждения. — Видела, как ты уходила с вечеринки вместе с Блэком. Сложно не догадаться, чем вы оба занимались наедине, — хихикнула Мэри, снова напоминая себя прошлую. Беззаботную и жадную до девичьей болтовни. — Приятно видеть тебя довольную. Ты вся светишься, детка, — холодная ладонь подруги мягко коснулась щеки Изабель, пригладив пальцем засохшие капли слёз.              Уоррен едва не рассмеялась в ответ. Она могла бы продемонстрировать незажившую красноту на запястье, — как следствие поддельного довольства. Видимый шрам его злости и ненависти, которыми он был пропитан.              Изабель неплохо играла на публику, что было на руку Волдеморту.              Но внутри она горела, её рвало ложью и чернью. Она не могла дотрагиваться до себя в тех местах, где сновали ладони Блэка. Смотреть на себя в отражении было непосильной задачей, которую Изабель проваливала уже второй день подряд, душа себя накатывающим рыданием.       Будь Бог милосерден, как говорила мама, он бы услышал её молитвы и позволил гриффиндорке умереть раньше установленного срока. Но Бог не слышал. Он заставлял её идти по эшафоту, искуплять грехи. Платить собственной шкурой за ошибки.       — Я рассказала тебе обо всём не для того, чтобы переубедить, — в этом не было никакого смыла. События последних дней прекрасно сделали своё дело. — Если твоё сердце тянется к Блэку, значит, он единственный, кто нужен тебе. Я надеюсь, что он окажется смелее Рабастана и не даст своим идиотским предубеждениям сломать себя.       О, никто не мог сломать Блэка. Даже он сам. Слизеринец, скорее, уничтожит весь мир, чтобы приблизить себя к заветной цели. Растопчет своей вальяжной походкой подаренные сердца, сдирая с мясом всю выгоду.              Но Блэк не сломается. Такая банальная слабость не про него.       — Я тоже на это надеюсь, — Изабель старалась говорить уверенно, но мысли роились в голове, словно ураган.       Ей хотелось кричать от бессилия. Разодрать горло до кровоподтёков, чтобы хоть как-то усмирить моральную агонию. Вытравить из себя всю тайность, чтобы не было так плохо.       Уоррен могла лишь имитировать безучастность, тогда как на самом деле она уже знала, что ей никогда не стать той, кого безоговорочно выберут. Ею продолжат пользоваться, размахивая, как приманкой.       Потому что в его новом мире, который он создаст из девичьих костей, ей места не найдётся.       Доверчивость Изабель станет фундаментом. А любовь её так и останется мимолётным воспоминанием, что безжалостный февральский ветер пронесёт через вечность.

***

      Злость кипела в крови слишком ощутимо. Будто кто-то провернул тумблер на максимум, раскурочивая вены до ожогов. Блэку было некомфортно в собственном теле, оно прилипало к скелету надоедливой ширмой, скрывавшей его подлинное настроение.              Внешне он казался собранным. Державшимся на плаву, пока непредвиденные обстоятельства раскачивали жизнь так, будто приближался сильнейший шторм. Очередное бедствие, перед которыми слизеринец не был уверен, что выдержит.              Это, блядь, было уже слишком.       Сминая в руках бумагу с отличительной семейной печатью и подписью матери, Блэк чувствовал, как кровь отливает от пальцев, запрыскивая белыми пятнами костяшки. Желваки на его скулах характерно ходили в непроизвольных жестах, чисто на автомате реагируя на всё, что должна была написать Вальбурга в своём письме.              Но почерк снова выдавал подставного отправителя.       Мозг безустанно прокручивал каждую строчку, останавливаясь на особо важных — с полной горстью подтекста — словах. За столько месяцев Регулус привык к тому, насколько аккуратно обходились для всеобщего внимания темы. К ним подходили с разных сторон, сыпали идиомами, но ни разу не освещали их так, чтобы кто-то понял.              Иногда Блэк и сам не понимал, что до него пытались донести. Если бы он долгое время не жил в лживой парадигме, ловко сплетая из сетей бутафорную реальность, он бы ни за что в жизни не догадался, что приготовила для него лже-Вальбурга на этот раз.              Он впервые проклинал свой навык самопроизвольной адаптации текста. Сейчас ему было бы проще остаться дураком, не вникавшим в суть.              Блэк впечатывался лбом в панорамное окно мужской спальни, следя зрачками за чёрной водой озерного дна. Теперь водоёмы совсем не пугали его, как в детстве. Регулус мысленно добавил себе несколько победных очков за то, что смог побороть глупую фобию.       Хоть от чего-то в его поступках веяло правильностью.       Если бы не она, он бы до сих пор целенаправленно избегал взгляда на то, что скрывало под собой течение. Беспокойное, проносившее собою водяных мерзких тварей.       Блэк развернул письмо, вновь проходя глазами по предложениям, которые уже успели прочно засесть на подкорке сознания. Впитались высохшими чернилами.              

Мой дорогой Регулус!

      

Спешу поздравить тебя с успешным прохождением второго испытания.

      

Мы с отцом продолжаем безгранично гордиться тобой. Орион вовсю хвастается, что ты обязательно заполучишь кубок. Ведь кто, если не ты, мой мальчик? Ему хочется верить, что ты сделаешь это как можно скорее, чтобы моё материнское сердце больше не болело за тебя.

      

Как бы мне хотелось, чтобы Турнир подошёл к концу. Будь моя воля, я бы потребовала окончить его к сегодняшней ночи. Только бы больше не страдать от бессонницы, постоянно волнуясь за твою безопасность, сынок.

      

Надеюсь, мои молитвы будут услышаны.

      

Вновь поспешу опередить твои вопросы о том, как мы поживаем. На прошлой неделе мы посещали приём у мадам Джеминос. Она с таким рвением расхваливала свою коллекцию антикварных скульптур, что мне не терпелось на них взглянуть.

      

Больше всего меня поразило, что у каждой скульптуры была своя копия. Мадам Джеминос обусловила это тем, что она слишком дорожит своей коллекцией, поэтому наколдовала каждому по близнецу. На случай, если злоумышленники решат их украсить.

      

Удивительно, не правда ли?

      

      Да. Просто блеск. Ахуеть как удивительно.       Блэк снова смял лист. В этот раз так, чтобы буквы смазались настолько, чтобы из было их невозможно разобрать. Перечитывать письмо он больше не станет.              Он не понимал, что задумывал Волдеморт. В их последнюю встречу, пока грязнокровка смиренно ожидала Блэка в коридоре вместе с Сивым, Тёмный Лорд позволил Блэку задержаться в Хогвартсе на несколько дней. Никакой спешки в таком важном деле. Он давал ему время, чтобы подготовиться к налёту на школу должным образом.       Но теперь всё должно складываться иначе. У слизеринца осталось всего несколько часов до отбоя, чтобы зачаровать кубок с помощью Портуса, тем самым сделав из объекта порт-ключ. И наколдовать для него близнеца, чтобы школьная администрация не догадалась о пропаже подлинного кубка.              Всё это звучало в его голове как ебаный абсурд. Почему Волдеморт оттягивал время, нагружая и без того рискованный порядок действий, Блэк даже не догадывался.              Всё было бы проще, не получив он грёбаное письмо. Зачаровать кубок, пустить в замок Пожирателей, убить грязнокровку. Зажить по-настоящему, более не скрываясь в тени.              Но теперь Блэк не знал, что ждёт и его. Их.              Решил ли Волдеморт подвергнуть изменению их стратегии целиком или выборочно? Мог ли Регулус сомневаться в благосклонности хозяина? Может, его прощение было обманчивым. Заманивающим. От Тёмного Лорда можно ожидать чего угодно.              И это подкашивало. Регулус пытался заглушить уязвимость огневиски, удачно найденным в запасах Розье. Глотал янтарное пойло, совсем не чувствуя вкуса. Только резкость промилле, подтверждавшим, что в данный момент Блэк не ощущал былого величия. Лишь пустота маячившей пропастью под подошвой.              Куда делась твоя целеустремлённость, гребаный слабак?       Неужели испугался перед финальным шагом?       Вот что бывает с теми, кто взбирается слишком высоко. Они падают стремительно, кромсая кости в крошево, рвя кожу о кармические валуны.              Помутневший от алкоголя рассудок вычленял из закромов окклюменции образ грязнокровки. И чувства, от которых пытался откреститься слизеринец.              Блэк пытался убедить самого себя, что некоторые факторы с ебаными тёмно-бордовыми, словно свежая кровь, волосами не смогли разгорячить его заледенелое сердце. Его ориентиры не могли пойти помехами.              Это просто невозможно.              Чуду в их истории места не было. А смягчить твёрдые взгляды слизеринца могло лишь волшебство. Будь они в вымышленной истории, лёгкая рука писателя обязательно решила бы облегчить их тяжёлые ноши, чтобы в конце не было так больно.              Но свою реальность они писали сами. Преимущественно чёрно-алыми красками, расставляя честные акценты. Единственные, которые так идеально подходили для их истории.       Услышав позади себя лёгкую поступь, Блэк на мгновение замер, не чувствуя под кожей бешеного пульса. Отравленный спиртом разум на мгновение вырисовал за спиной худощавую фигуру в красно-золотой форме и сломленный изумрудный взор, каким она касалась слизеринца в последние дни.              Но кожу не обжигало. А, значит, это была не Уоррен.              Посмотрев на входную дверь через плечо, солнечное сплетение садануло от лёгкого разочарования. Это было почти болезненным и безумным — хотеть видеть ту, кого так стремительно пытался угробить. Возможно, в последнем Блэк как раз искал спасение от пробирающей до костей одержимости.              — Могу войти? — тихий голос Вивьен так разнился с её привычной резкостью. Она смущённо переминалась с ноги на ногу, смотря куда угодно, но только не на слизеринца.              — Зачем? — устало выдохнул Блэк в горлышко бутылки.       Высокий каблук шаркнул по деревянным дощечкам. Смиренно. Почти опасливо, подбираясь к мужской фигуре не слишком близко. Потому что не было позволено. Вивьен наконец-то научилась думать, прежде чем что-то делать.              — Хотела поблагодарить тебя за то, что вступился за меня перед Рабастаном, — Блэк продолжал смотреть на слизеринку, видя, как она исступлённо кусает нижнюю губу. Съедала остатки помады вместе со своей гордостью. — Никогда бы не подумала, что он такой принципиальный староста.              Регулус глухо хмыкнул, ловя на мысли, что сам не ожидал от Лестрейнджа того, что он выкинул утром. Розье и Крауча ждала вечерняя отработка у Филча. По мнению старосты школы, там эти два придурка всё переосмыслят, пока будут начищать груду хлама в подсобке.              Странно для того, кто варился в этом чистокровном котле с малых лет, чтобы удивиться дикости и жестокости, которую было почему-то принято транслировать. Особенно перед слабыми, чтобы лишний раз подтвердить свою мощь.              Но, видимо, мир и вправду медленно переворачивался на сто восемьдесят градусов, подменяя закоренелые идеалы каждого. И Регулус отчаянно пытался удержаться за себя прошлого, чтобы не подставить себя в будущем.       — Не бери в голову, — пожал плечами Блэк, не видя ничего особенного в том, что он замолвил за Льюиз слово перед Рабастаном. Что-то же должно оставаться привычным. — Слизеринцы своих не бросают, да?       — А мне казалось, что про нас говорят иначе, — слабо улыбнулась Вивьен, но даже этот жест больше не мог придать ей былого очарования. Кукольные черты лица иссохли за последние месяцы, превратив её в безликую копию. — Что мы всегда выбираем себя, а альтруизм оставляем для слабоумных гриффиндорцев.              — Когда выбираешь себя, должен быть уверен, что сможешь справиться с толпой сам, — возразил Регулус. Он, как никто другой, знал, каково это — идти против всех. — Иначе эти пафосные слова — пустой трёп.              — Тебе виднее, — согласилась Льюиз, но это было неискренне. Как чистое сожаление, вырванное из груди. Как что-то, что копилось слишком долго и теперь вымещалось лишь в коротких предложениях. — На втором испытании ты всем доказал, что не лишён альтруистических качеств.              Её ревность была слишком очевидной. Льюиз не могла найти повода, чтобы выместить своего разочарования, вызванного спасением Уоррен. Она никак не могла к нему подступить, чтобы это выглядело органично.              И теперь пыталась отыграться, пряча ускользающие минуты в своих рукавах, как козыри. Жаль, что у Блэка всегда были масти покрупнее.              — Решила покопаться в моей голове? — нетерпеливо спросил Блэк, взглянув на содержимое зелёной бутылки через призму тёмных вод. Блядский цвет преследовал его везде.              — Боюсь, мне не понравится то, что я найду в твоих мыслях, — слизеринка покачала головой, смахнув со лба несколько белокурых прядей.       Он помнил, как пахли её волосы. Цитрусом, от которого быстро становилось вязко во рту. От спелого аромата хотелось избавиться как можно скорее. Как и сейчас, когда Льюиз снова маячила в поле его зрения. Её присутствие ощущалось тяжестью, слизеринки всегда было слишком много.       — Я не хотела этого делать, — вновь раздался её полушёпот, который хотелось запить огневиски.       Блэк свёл брови на переносице, смотря куда-то вбок, чуть левее, чем стояла Вивьен. Она обняла себя руками, не решившись присесть на одну из кроватей возле неё. Впечатывала каблук меж щелей досок, выглядя, словно статуя. Потерявшая личность и оставившая только симпатичную оболочку.              Её форма идеально повторяла каждый изгиб — чёрная блузка очерчивала аккуратную грудь, а юбка с глубокими складками открывала вид на стройные ноги. Их длина была далека от той, что так нравилась слизеринцу.              Льюиз так старательно пыталась сохранить свою внешнюю красоту, потому что это было единственным, что могло скрыть внутреннюю неполноценность. Почти уродство, а на это слово у слизеринки была острая аллергия.              — Я знаю, кто причастен к убийству его семьи. Видела у отца план захвата дома… предателей, — повторила Вивьен чуть громче, едва расцепляя зубы. Последнее слово далось через силу, будто кто-то насильно заставлял выговаривать эти предложения против её желания. — И мне нужно гордиться, что Сам-знаешь-кто выделил мою семью, как равную себе. Но вся эта жестокость не для меня, как бы я ни пыталась себя в этом убедить.              Блэк не выглядел удивлённым. Томас Льюиз выглядел как потенциальный убийца, не брезговавший искупать руки по локоть в крови. Лишь бы подобраться к Волдеморту поближе. Лишь бы продемонстрировать лишний раз власть, собранную в татуировку на предплечье.              — Я не хотела издеваться над этим жалким когтевранцем, — продолжила Вивьен, вонзив ногти в ткань блузки. — Но не могла иначе. Если я буду сочувствовать им, значит, меня тоже можно причислить к предателям.              — Ты должна понимать, что в новом мире по-другому не будет, — цинично отрезал Регулус, но он чувствовал себя так, будто переубеждал больше самого себя, чем Вивьен. — В нём не будет места жалости. Если не хочешь лишиться всех чистокровных привилегий, тебе придётся смириться.              — А ты смирился?       — Мне не с чем мириться, — огрызнулся Регулус. Он медленно терял терпение, чувствуя, что девичий пристальный взор вонзается в него, как спицы. — Я полностью разделяю политику Волдеморта. Предатели и маглорождённое отродье должны гнить в земле — в этом он прав.              Очередная порция огневиски опалила глотку, зализывая раны на голосовых связках. Они были будто содраны обманчиво-жестоким тоном. Блэк больше не был ни в чём уверен. Ни в том, что он имел право отнимать чью-то жизнь. Ни в том, что ему были понятны помыслы Тёмного Лорда. Всё смешалось в одно неразборчивое пятно, прямо как в письме, до сих пор мявшимся в мужских руках.              — Ты желаешь маглорожденным смерти, но хочешь одну из них, — теперь Регулус не совсем понимал, что именно тяготило Вивьен: его интрижка с Уоррен или то, что её папаша официально вступил в ряды убийц. — Да от тебя несёт двойными стандартами.              — Никто не запрещал развлекаться, — отшутился Блэк, латая вымученным лёгким тоном дыру в груди.              — Мы оба знаем, что ты лжёшь, — Вивьен выступала каким-то ебаным голосом совести, не иначе. Пыталась что-то поддеть в пустом органе, лишённым каких-либо чувств. Или Регулусу было просто удобно так считать. — Поверь, мне известно, как ты развлекаешься. Но с ней всё по-другому.              Она нарочно избегала упоминания имени Уоррен. Вивьен знала, кто был её главной соперницей. Ни Лолита, ни кто-либо ещё. Все они и вправду были всего лишь развлечением. Но Изабель — никогда кем-то для утоления легкомысленных желаний.       Именно поэтому проиграть грязнокровке — немыслимо для слизеринской королевы. Девушке с идеальной родословной, чистейшей, словно вода, кровью. Льюиз оставалась на вторых местах, уступая в завоевании мужского сердца маглорождённой гриффиндорке.       — Самое унизительное, что я не должна переживать об этом. Отец обязательно подберёт для меня удачную партию. Если не ты, то кто-нибудь другой, — Блэк повернулся к девушке лицом. Он всегда так чётко реагировал на чужие страдания, словно волк шагал на запах жертвы. — Но даже сейчас я не могу думать ни о чём, кроме того, что ты предпочел её мне.              Регулус молча выслушивал, как расплескивалось девичье отчаяние, чувствуя себя опустошённым в равной степени. Ему не было жаль Вивьен, но он сожалел о том, что не смог иначе. Не мог перекроить свою сущность, чтобы выбрать путь, лишённый вечных вопросов и терзаний.              Её стеклянного взгляда, разбитые льдины, полосовавшего что-то важное внутри. Будучи пьяным от алкоголя, Блэк впервые мог честно признаться самому себе, что его трогали порывы Уоррен переубедить его. Заставить проникнуться вымышленными реалиями, в которых они оба прожили, пока длился турнир.              Но он не мог. Это не для него. Всё это неправильно, шедшее вразрез с тем, что ему скармливали с раннего возраста.       Какая-то ебаная романтизация той, кто никогда не была простым увлечением.       — Ты должен был принадлежать мне!.. — воскликнула Вивьен, смаргивая крупные — и такие уродливые — слёзы. В них не было ничего цепляющего. Их хотелось стереть с фарфорового лица. Такого же пустого, как её эмоции. — Ты должен был стать моим!..       — Я никому ничего не должен, Вивьен, — качнул головой Регулус, допивая остатки огневиски. Он бросил бутылку в сторону, слыша на периферии, как разбилось стекло. Зелёные осколки рассыпались по полу, выглядя почти идентично тому, как бежали дорожки слёз на лице Уоррен. Вот что было по-настоящему красивым. — И я никогда бы не стал твоим, просто прими это.              На трясущихся ногах слизеринка сократила расстояние между молодыми людьми, шагая, словно по минному полю. Избегая зрительного контакта с Блэком, потому что понимала — она сразу найдёт в ртутных радужках отторжение.              Она судорожно обхватила ладонями холодное мужское лицо. Регулус позволил ей сделать это лишь потому, что его сноровка хромала из-за выпитой в одного бутылки огневиски. Если это облегчит девичьи страдания, и она уберётся на хер из мужской спальни, пусть.              — Ты любишь её?       — Нет, — он ответил без промедлений. Ему не о чем было думать.       — Но ты был готов пожертвовать собой ради неё, — Вивьен пыталась притянуть мужское лицо к себе, но Блэк уворачивался, чувствуя тошноту от проникающего в носовые пазухи цитруса.       Он перехватил руку слизеринки, вжав пальцы в её запястье. Без очевидной силы, не доводя до покрасневшей кожи. Ничего личного. Ничего, что хотелось бы выместить, потому что иначе сдохнет от переизбытка противоречивых чувств.       — И я пожертвую снова, если она потребует.       Развязанный спиртом язык трактовал именно то, о чём болело его подсознание. То, в чём Блэк так боялся себе признаться.       Наверное, именно поэтому он так рьяно пытался покончить с грязнокровкой.       Чем дольше Уоррен оставалась в живых, тем сильнее Регулус убеждался, что на смертном одре он останется один.