Тотальный дропшот

      Красное искрящееся перо намертво приклеено стеклярусами к серебристым волосам. Еще белое, еще молочное. Четыре, пять — огненно бурлят. Раскидистое алое боа словно волна подпрыгивало на плечах хозяина, вверх-вниз, вверх-вниз… Черный капрон подчеркивал все прелести пухлых подтянутых ножек, а шелковые подвязки манили за собой взгляд любопытного зрителя все выше и выше. Но именно там, где проглядывались первые бельевые кружева, начинались верхние края усеченной кринолиновой юбки с кремовыми лентами в несколько рядов — от блеска, припаянного к ткани, болели глаза. Черный корсет с кислотно-розовой вышивкой должен был быть скорейшим образом снят, а черные перчатки — сорваны, чтобы проявить изящные пальчики на свет. Но время для раздеваний еще не пришло, да и вообще вряд ли оно тут официально предполагалось. Пока приходилось только наблюдать за тем, как красные туфли танцора, усыпанные пайетками, отлетали от пола в такт мелодии кабаре. Вверх-вниз, вверх-вниз.       Лицо самого танцора пряталось за громоздкой красной маской, из-под которой выглядывал рот, вымазанный в неприличный красный цвет. На сцене всегда должна была быть видна улыбка, неважно, улетело ли от тебя перо или шелковые цветы смылись каплями в руку зрителя. Неважно, собирался ли директор заведения понизить тебе зарплату или на клуб набежали с очередной облавой.       Зрительный зал пустовал, на первом ряду было занято только одно место по самому центру. Юный господин в честь окончания операции по закупкам лениво попивал шампанское, пытаясь не морщиться. Он где-то слышал, что взрослые предпочитают сладким брют, который оказался редкостной кислятиной. Алкоголь слегка размыл синий свет и придал таинственной дымки по всей сцене, окутав извитые очертания танцора.       Хорошо. В руке показушный бокал шампанского, галстук ослаблен, а ботинки лежали где-то у сцены. По мышцам тягуче растекалась усталость. А было ли богатенькому бизнесмену от чего-то уставать? Конечно. Например, от тупого начальства, вечно влезающее не в свое дело. Всем же нам кажется, что мы бы справились с работой начальника лучше, чем он сам, вот поэтому главный логист и метил на одно из кресел вверх по карьерному эскалатору. А как же коллеги? Безынициативные, серые и угрюмые, они уже давно должны были быть сданы на переработку. Папаша тоже вечно капал на мозги своим постоянным «недостаточно хорош», где-то надоели друзья, где-то невеста, уважаемая пустышка, которая ведется на большие деньги и умение отлизать или большой член, в общем, было тяжело. Юному господину было тяжело находиться в обществе, которое беспокоилось лишь о том, как занять столик на восемь вечера.       Но один из них зритель занимал часто, идя своим идеалам наперекор. Там, за пестрыми кулисами стоял массивный прочный стол, на который можно было даже присесть.       Синие тени размывались плавными движениями черных рук. Корпус на сцене словно лента на ветру вертелся туда-сюда, а ноги не переставали задираться. Такая шебутная карусель зрителю быстро надоела, и он не придумал ничего лучше, как просто встать, запрыгнуть на сцену и подойти к своему танцору. А почему бы и нет? Тут никого не было, никто не мог этого запретить, а господин платил солидные деньги.       Весь танец тут же приостановился. Исполнитель замер, но продолжал улыбаться, хоть и слегка растерянно. Зритель нахмурился, недовольно цокнул и опустил поднятые уголки рта пальцами.       — Я хочу видеть на твоем лице не улыбку.       Юный господин сорвал злосчастную маску. Под ней скрывались невероятной красоты очертания, нежные и пухлые линии щек и огромные пятна макияжа. Бизнесмен каждый раз срывал новую маску, что, конечно, тешило его самолюбие. Танцор было хотел что-то спросить, но не тут-то было, решительный зритель застал его врасплох, схватив за руку и настойчиво потащив к тому самому столу. Ни неуклюжий разворот, ни охи, ничего его не смутило — зритель точно знал, на кого он шёл. Зритель долго выжидал своей очереди.       Он сгорел от ожидания.       Наконец-то они зашли за сцену, скрывшись от зала. Быстрая музыка внезапно стихла, но это было не так важно. Подцепив танцора за мясистые ягодицы и параллельно их облапав, юноша усадил своего партнера на стол, а потом без раздумий вцепился зубами в бедро, разрывая узор чулок. В своих потаенных мечтах зритель видел, как эти бедра зажимают ему шею. Слюни, шершавость губ, укусы, шрамы и даже капля крови — все это медленно тянулось до паха. Рука изнывающего танцора хваталась за золотистые волосы в попытке остановить пыл бизнесмена, но он неумолимо зарывался под юбку, зацеловывая слегка выпирающий живот и эти ножки.       Уложив ноги танцора на свои плечи, зритель откинул сначала одну туфлю, затем вторую. Послышались два стука. Никто и не собирался их поднимать и класть на место. Отцепив подтяжки, юноша залез пальцем под край чулка, не сводя взгляд с лица напротив. Оно в такой момент само по себе искусство — словно фарфор смешали с гранатом. Весь запыханный и взбудораженный, танцор едва дышал и смотрел с такой мольбой, с таким почитанием и полным желанием подчиниться.       — Альфред…       Альфред облизал сначала большой палец на ноге, затем перешел к указательному, и можно было заметить его довольную улыбку. Ему было в удовольствие пожирать даже самую маленькую часть своего вдохновителя. Если бы эта часть была поджарена и полита соусом, обогащена салатными листьями, ломтиками помидора и огурцов, то Альфред бы стал еще счастливее. Но и без них хорошо. И без них можно было откусить часть.       Затем господин подцепил зубами край чулка и потянул на себя, обнажая первую ногу. Хлопок!       — Альа-а-А!       От удара по бедру наливалось красное пятно. Альфреду невероятно нравилось. Все эти ухищрения и побеги наконец сошли на нет, теперь его танцор не отвертится от ночного рандеву. Он давно наблюдал за его выступлениями, он ходил на каждое, он устраивал себе приватные танцы и вкусные вечера. Эти кокетливо вьющиеся волосы, совершенно детские фиолетовые глаза и накрашенные пухлые губы, эти огромные зрачки, поджатые плечи и могучая спина в корсете, боже мой, это все целая картина!       — Альфред.       Шнур корсета упал на стол, а конструкция будто отлетела от тела. Мягкая грудь тут же оказалась во власти чужих рук. Зритель чувствовал — гладкая, слегка рыхлая, она словно кремовый пирог, остатки которого остаются на губах у самых заядлых сладкоежек. Один сосок, второй, зритель обволакивает их губами и поочередно проходится по ним языком, оставляя влажные следы. Но реакции особо не было.       — Альфред, шея!       Голос прозвучал так сладко, что будь зритель больше эгоистом, он бы без всякой разработки вставил по самые яйца. Но он не мог ослушаться приказа этого прекрасного и нежного создания — словно одурманенный, господин свалил своего танцора на стол и припал к его широкой шее, прижавшись телом к телу. Его язык мягко щекотал мочку уха, отчего в животе у танцора все подсжалось и поползло вниз. Господин услышал рык и почувствовал, как под ним выгибалось желанное тело. Затем пошли причмокивания по шее — тихий вскрик. Зритель доволен, это было лучше всякого ногозадирального танца. Он никогда не мог устоять перед ушами и шеей.       Было еще одно место, где стало хорошо — оба чувствовали сквозь ткань набухшее и теплое, даже влажное. Между брюками и трусами становилось тесно, трение будоражило еще больше.       — Альфред…       Еще чуть-чуть, и вот ремень в руках. До ушей доносится звяк пряжки. Пуговицы расстегнуты.       — Альфред!       Руки медленно и священно подцепляют кружева белья. Зритель аккуратно стягивает резинку, наблюдая, в какой муке ожидает его танцор. Немного разработать, немного надрочить, чуть-чуть, самую малость, а то яйца уже взрываются.       — Альфред.       — Да-а, да-а…       Кружевное белье осталось валяться на полу. Альфред сам залез на стол. Сегодня наездником будет он, до самого конца, до полного опустошения.       — Америка?       — Да-а… Да?       — А-ме-рика!       — А?       — Америка, у тебя выправился галстук.

Бум!

      Пространство вмиг разбилось и опало, вся красота схлопнулась в угасающей спирали, а танцор исчез, оставив после себя образ врага, страну и настоящего коммуниста, который абсолютно по-товарищески и без всякого намека поправлял своему напарнику галстук.       — С тобой… Все хорошо?       — А где, — Америка с изумлением смотрел на Россию, — где перья?       — Что? — Россия остановился. Его насторожило, что Америка выглядел каким-то потерянным. — Кажется, ты пересмотрел на танцовщиц, — с ухмылкой закончил он и наконец с чувством выполненного долга вернулся на свое место для фото.       — Цветы, — Альфред все еще глупо шевелил пальцами, не понимая, куда пропали чертовы тканевые цветы. Еще недавно он сжимал шелковые розы, которые он сорвал с юбки. Заметив весьма странный и даже наталкивающий перебор пальцами, Ваня предпочел ни о чем не задумываться.       — Америка, тебе явно надо осторожнее с контентом для взрослых.       — Да-да.       — Внимание! Посмотрели на меня, та-ак. Щелк!       Альфред смотрел совершенно не в объектив. Его рот был озадаченно открыт, а пальцы так и продолжали что-то сжимать и перебирать.       — Россия, я в этом не виноват!       Лос-Анджелес, такой шебутной и блистающий, готовился ко сну. Тихо шумело море, пляжные пальмы опустили свои ветки. Остатки людей гуляли по набережным, закупались в местных магазинах или завершали полеты по волнам. Вся мирная и безмятежная атмосфера нарушалась грозной фигурой, шагавшей куда-то в сторону… А куда?       — Может, ты успокоишься? Да тут ничего такого не было!       — … Что? Серьезно?       За этой фигурой бежала другая, более приземистая, и пыталась успокоить своего компаньона по прогулке. Хотя это вряд ли можно было назвать прогулкой, скорее попытка продышаться после очередного американского позорища и задетой советской гордости.       — Ничего такого не было?.. Ничего? — этот сладенький голосок, эти сощуренные глазки и вставшие дыбом прядки — Ваня точно сейчас кого-нибудь убьет!       — У-у-у-… Убери, я знаю, что ты сейчас ее достанешь! Убери сейчас же эту-с-с эту свою трубу!       На лицо России пала тень, и не потому что становилось темно. Тень была та самая, злобная и пугающая, которая обычно не сулила ничего хорошего. Обычно после ее появления Россия кого-то очень жестоко избивал, после войны ли или мира, а о дальнейшей судьбе бедолаги ходили разные легенды. Но беда не приходит одна — Ванечка еще и улыбался. Так вот по-лисячьи натянуто и игривой галочкой, словно он сдерживал весь мировой пылающий гнев, готовый перелиться через рот.       — Кол-кол-кол-ко-…       — Спокойно! — Альфред без раздумий заслонил себя руками и отошел назад. — Спокойно.       — …       — Россия!       — Аме-ерика, — Россия плавно протянул, но его было едва слышно, — ты поступил очень плохо, — снова протянул, медленно и противно, как родитель, который с каким-то садистическим удовольствием морально готовил своего ребенка к стоянию на горохе. Он сверкнул глазами, огромными белыми точками выглядывавшими из темноты, что придавало образу пугающего нуара. Несмотря на то, что Америка был буквально у себя дома, на мгновение стало жутко: вокруг Вани сгущался и сгорал в фиолетовом пламенем воздух. Дыхание Альфреда участилось, он не мог надышаться. — Мы-ы разве с тобой не друзья? — Россия резко наклонился. Самое страшное, он ни разу за это время не моргнул. Его голос словно дробился на несколько, которые вдобавок доносились из сломанных мегафонов, настолько плоско и прижато они звучали. Казалось, сейчас из-за спины появится еще один Россия, а потом еще один, и вот так воткнут в него по трубе до самых кишков. Америка обнаружил, как густая темная пелена стремительно окутывала его. Он не мог пошевелиться, отяжелевшие руки и ноги будто вмуровали в бетон, ему только и оставалось, что вглядываться в гипнотические фиолетовые радужки. Весь объем куда-то улетучился, Альфред словно оказался в 2D-мультике, где злодей размывал пространство черными руками, заключая главного героя в свою ловушку навсегда.       Подождите, но… И не такое ведь было. И не такие страдания преодолевались, и не такие потери переживались. Да, Альфред безумно боялся монстров, терпеть их не мог, прятался под двумя одеялами после очередных страшилок от братца, но стоит представить, что это гость с другой планеты. Это ведь гораздо интереснее! Гость с другой планеты, это просто гость с другой планеты, планеты другой. А-а, почему оно не исчезает?       — …! — и вмиг туман рассеялся. Что? Почему? Небо вновь посинело, пробился свет фонарей и шум моря вернулся на свое место. Ваня отпрянул и с испуга чуть ли не свалился. Альфред, обнаруживший, что смотрел все это время в одну точку, встряхнул головой и наконец вернул свое тело под контроль. Он выпрямился, смял руки в кулаках и злобно скривил рот.       — Это… Это вообще что было? — Альфред чувствовал, как к груди подкатывала ярость.       — Э-э-э, — Ваня задумчиво поджал губы и отвел испуганный взгляд в сторону. И… Все? Больше ничего? Такая вроде бы невинная реакция абсолютно сбивала с толку, ведь Россия как будто еще минуту назад хотел его убить! На такое так не реагируют! Тем более обидчики. — П-прошу прощения, я н-не сдержался.       — Да ты… Ты, кха-а, — Альфред пришел в такое возмущение, что аж поперхнулся и залился кашлем, в ответ на что Россия обеспокоено похлопал по спине. — Не надо! — Ваня резко одернул руку. — Так вот, ты буквально хотел меня уничтожить! Мне было так плохо, та-ак больно, ты просто представить себе не можешь! Даже если мой мэр сказал чушь, это не дает тебе право так поступать! — Альфред с ужасом и непримиримым осуждением зыркнул на Ваню. Будь он более свирепым по характеру, он бы на него точно накинулся. — И тебе не стыдно?!       — Я-я-я! Я-… Я не знаю, я не понимаю! — и тут же зло Альфреда стекло на асфальт. Он увидел, как Ваня, который недавно превращался в многоголосого монстра, едва ли не плакал и прикрывал лицо руками в попытке скрыть себя от посторонних глаз. Удивительно, он как будто… Оправдывался? Точно, вы только посмотрите на него: весь сплюснутый, прижатый к земле и дрожащий, большой комок, нервно отмахивавшийся руками от своего плохого поступка. Альфред решительно не понимал, что сейчас произошло, какие рычаги были нажаты. Почему Россия изначально так зловеще среагировал на попытки объясниться? Он что, все-таки планировал его уничтожить изначально? А если даже и нет, то тогда что должно произойти, чтобы Россия разозлился вот так? И почему он остановился? А дальнейшая реакция? Его поведение ведь напоминало маленького ребенка, которого сейчас выпорют ремнем. Но самое странное — такая быстрая смена реакции. Буквально нескольких слов хватило, чтобы Ваня сменил настрой на диаметрально противоположный.       Повисла пауза — Альфред задумался, а Ваня стоически ждал. Как только последний заметил, что вроде Америка не собирался шевелиться, он разогнулся и тихонечко подошел.       — Америка, все хорошо? — Ваня потряс его за плечи, но не рассчитал и потряс слишком сильно.       — …а-а-А! Стой!       — Ай! — Россия вновь отпрянул.       — Так-так-так, фух, спокойно, — Альфред ударил себя по щеке, чтобы прийти в себя.       Он взглянул на Ваню снова, обеспокоенного, но уже не такого напуганного. Америка внезапно для себя выпал из реальности, но с горем пополам успокоился, благо он умел это делать быстро. Да, ему будет о чем подумать ночью, если он, конечно, собирается именно думать. — Давай с самого начала. Скажи, что тебя не устроило, да? — медленно произнес Америка, вновь ожидая чего-то непредвиденного. — Ну-ну, смелее!       — М-м-мн-мне…       — Что-что? Я не слышу!       — Мне, — Россия стыдливо завёл руки за спину и отвернулся в сторону.       — Та-ак, ага, скажи это словами. Не бойся, у нас водится говорить правду!       — Твой мэр повел себя просто ужасно!       — Ох…       А дело было вот в чем. После приема в «Де Пари» и показа съемок «Кан-кана» делегатов и их сопровождающих возили по городу три часа вместо обещанного Диснейленда. И все было бы еще терпимо, если бы не духота, круговая езда по окрестностям без права выйти на улицу, а для Хрущева было принципиально важно пообщаться с народом Америки, и все еще отсутствие минимального продува в машине. Под конец затяжной дороги и марева вся одежда провоняла потом. Альфред и Ваня поначалу пытались о чем-то разговаривать, но чем задорнее Америка вещал про Диснейленд, тем сильнее у России плавились мозги. Он, конечно, безумно любил тепло, но не в такой обертке.       И Ваня бы не пискнул, терпел и не такое, но проблема была не только в этом. После жарких покатушек по плану состоялась встреча с мэром Лос-Анджелеса в отеле «Амбассадор», где происходил званый ужин. Сначала все было хорошо: журналисты особо не доставали с вопросами, сопровождающие вели себя очень культурно и вежливо. Ваня даже на какой-то момент успокоился, но тут к трибуне подошел, собственно, мэр Лос-Анджелеса, и его речь началась и продолжилась, мягко говоря, агрессивно:       — А вот и не похороните! Мы довольны своим образом жизни, хотя и прекрасно знаем все его недостатки, которые сами же пытаемся неустанно искоренять!       Уже после этой фразы кто-то разочарованно мычал, кто-то злобно вздыхал, а чьи-то глаза лезли на лоб. Ваня словно кисель постепенно слезал по стулу, пытаясь спрятаться от того, что услышал. Господи, ну за что им это наказание? Каждое новое слово мэра накаляло атмосферу полной неловкости и усиливало стыд делегатов. Россия смотрел на выступавшего мужчину с печальной усталостью — серьезно, больше он ничего сказать не мог? Ни извинений, ни хотя бы беспокойства из-за ужасной жары, которую делегаты пережили в машинах. Напротив, он буквально радовался, улыбчиво ерничал и будто хихикал на восседавшим за столиком генсеком.       — Но если нам бросить вызов, — лучше бы он не продолжал, — то бороться за свои идеалы мы будем не на жизнь, а насмерть!       Послышались позорные хлопки. Ваня не мог поверить своим ушам — Альфред рядом с ним тоже хлопал! На его лице не мелькнуло ни капли сожаления или смятения, наоборот, он действительно, кажется, восторгался речью мэра Лос-Анджелеса. Такой речью. Позорной и абсолютно неуместной. Лишь только когда все затихли, Америка наконец обернулся на Ваню и понял, что что-то он сделал в этой жизни явно не так. Россия смотрел на него даже не с осуждением, нет — его брови были подняты в недоумении, а рот чуть приоткрыт. Ваня буквально замер, наблюдая, как ладони Альфреда били друг по другу. Россия отказывался воспринимать это за аплодисменты, он не мог поверить, что Америка был либо таким глупым, либо таким наглым.       — Н-но мы же кучу раз, — Ваня даже не посчитал нужным договаривать фразу. Действительно, а зачем, если кучу раз объяснялось это несчастное «Мы вас похороним», и что смысл там совершенно не тот, и что эту фразу нельзя было вырывать из контекста, как сделали американские журналисты, превратив данный лозунг в страшилку, и что переведена эта фраза была совершенно неверно.       — Что? — Альфред чуть приблизился. — Прости, я не расслышал.       Ваня и не собирался продолжать. Он лишь пусто смотрел на узорчатую белую скатерть, отделившись стенкой от своего компаньона.       — Э-эй, все нормально? — Америка потеребил Ваню за плечо, но тот не среагировал. — Мне позвать кого-нибудь?       — Сиди, — процедил Ваня, сводя зубы от гнева. Он сжал кулак и надавил ногтем на кожу, чтобы отвлечься на физическую боль, но из яростного транса его смог вывести только голос Хрущева, который никак не собирался заглаживать данное преступление.       — Скажу правду. У вас тут так водится? И в зале послышался хохот, для России он казался закадровым. Действительно, все происходящее смахивало на какой-то фильм, нежели деловую поездку. При взгляде на Хрущева чувствовалось, что все, баста, его веселое настроение потопили, шляпки поднимать он не собирался и очочки надевать тоже.       — Зачем вы это говорите, когда я, даже когда приехал в Америку, давал разъяснение по этому вопросу? Ведь я думаю, что, видимо, мэры тоже прессу читают.       Альфред натянуто улыбнулся, услышав лицемерный смех и очередные ошеломительные аплодисменты. А вот справа от него смеялись по-настоящему. Вернее, Россия тихо прыснул, пытаясь сдержаться, даже прикрыл рот рукой.       — Во всяком случае, у нас председатели городских советов обязательно читают. Если они не читают, их тогда могут не выбрать на следующих выборах.       На Ванином лице проступила довольная улыбка. Как ему был приятен укорительный тон своего генсека. Как ему приятно было слышать агрессию по существу в сторону уже несмеющегося мэра. А еще это невероятное сгущение красок и разговор о том, что с таким подходом мира не построим, м-м-м, восторг! Ваня чувствовал полное отмщение. Но кульминация произошла на последней фразе.       — А вообще знаете что? Я что-то перестал чувствовать себя желанным гостем в вашей стране. Долетел я сюда за двенадцать часов, а обратно и за все десять доберусь. Но запомните — я первый в истории глава России, посетивший Соединенные Штаты. Но может так статься, что и последний.       После короткого кивка посыпались последние хлопки. Теперь громко восхищался уже Ваня, а Альфред тянулся к земле.       — Я понимаю, да, это было очень глупо, но он мой мэр! Я не мог не хлопать!       — Это было унизительно, я понимаю, что мы довольно специфичные гости, но чтобы так…       — Все, хватит! Признаю, был не прав.       Скоростной поезд мчался до следующей точки назначения — Сан-Франциско. Ваня уныло смотрел в окно, где зеленые деревья так же уныло сменяли друг друга. Пейзаж был настолько однотипным, что казалось, будто всю живность нацепили на колесо и заставили вращаться вокруг поезда. Такая скука возвращала Брагинского во вчерашний день, где Хрущев в своем номере был готов от ярости разодрать обои.       — Еще одна такая выходка, и я завтра же возвращаюсь в Москву! Да почему еще одна, все, пора домой!       — Никита Сергеевич! — все уже привыкли к взрывному нраву своего генсека, но такой гнев всех не на шутку испугал. Хрущев уже где-то час злобно топал по комнате, заводился, расходился и орал что есть мочи, проклиная всех американских капиталистов, которые запирали его в машинах и отелях, а потом снова стихал. Вряд ли по несчастным стенам и столам этого номера кто-либо так часто долбил. — Н-нам собирать вещи?       — Вещи?!       — В-вещи.       — Пока не собирайте! — властно гаркнул Хрущев и впервые за последний вечер улыбнулся, но как-то хитренько и без всяких лишних слов. Затем он недвусмысленно кивнул на люстру и тут же зашипел. — Во-от погодите. Увидят они еще нас, увидят! — и погрозил пальцем.       Все делегаты в комнате озадаченно разглядывали люстру. Какого черта люстра? Люстра и люстра. Вроде даже хрустальная. Заметив это, генсек тихо приставил сжатую ладонь к уху, и все так же тихо кивнули ему в ответ.       Ваня поразился тому, как он целый час мутузил их своими эмоциональными штормами, и все это лишь потому что по его подозрению в номере была прослушка на люстре! Но как ни странно на следующий день для всех американцев была дана команда более почтительно относиться к Никите Сергеевичу.       — Действительно, будет очень обидно, если отношения двух ядерных супердержав, которые смогли найти общий язык во время Берлинской блокады и Карибской войны, расстроятся из-за того, что советского лидера не пустят в какой-нибудь еще парк аттракционов, — саркастично зачитал корреспондент на утреннем выпуске новостей.       Между тем, проезжая от Лос-Анджелеса до Сан-Франциско, Хрущев пребывал в отличном настроении, как будто и не было вчерашнего вечера. Он привычно смеялся, разыгрывал сценки и порой похабно шутил, что несколько смущало сопровождающих, но приказа сверху никак нельзя было ослушаться.       — Ваня-я! — прозвеневший голос заставил Брагинского вздрогнуть. Он на мгновение забыл, что среди всей компании есть один человек, который мог к нему так обращаться. — Ты как? Выспался?       — А? — Брагинского удивила такая заинтересованность. Какое Альфреду дело до того, как он себя чувствует сейчас? — Спа-асибо, вроде неплохо, — Брагинский зевнул и протер глаза.       — Вижу, ты ночью не спал, — хихикнул Альфред и кинул взгляд на проезжающий пейзаж. — Эх, скоро будет он. Сан-Франциско, — мечтательно произнес Америка, опершись локтями о стол.       — Угу, — все так же сонно и равнодушно отвечал Россия. Он действительно плохо спал из-за вчерашних взбучек, и поездка в этот город не представлялась ему чем-то интересным. Пока.       Альфреда немножко расстроила такая унылая реакция со стороны компаньона. Да, Сан-Франциско хоть и не был особо популярным городом, но все равно было в нем свое очарование. Как это обычно и бывает, города-порты во время войны становятся стратегическими точками, поэтому еще лет пятнадцать назад он кишел людьми в форме, грузчиками, прибывающими кораблями, суматошными моряками, неразберихой в поставках, уличными драками и гордым патриотизмом, развевающимся флагами на баржах. Тут отчетливо ощущались запахи пота рабочих и тренирующихся солдат и соль моря. Многим воякам так понравился прибрежный Сан-Франциско, что они решили тут провести остаток жизни.       И немудрено. Калифорния была и остаётся очень привлекательным местом, где дух свободы ощущался истинным, в отличие от столичных напыщенных заголовков. А еще и имелось теплое море для купания и серфинга, ну чем не золотое место.       — Знаешь, ты обязательно должен посетить со мной Золотые Ворота и Чайна-таун! — Альфред полный энтузиазма тыкнул в Ваню пальцем.       — М-м… Чайна-таун? — Брагинский же вообще без энтузиазма задумчиво взглянул на потолок. — Подожди, — но тут же помотал головой, прогоняя сон, и недоверчиво взглянул на Альфреда, — ты сказал, Чайна-таун?       — Да-а, — Америка довольно сложил руки у груди. Наконец-то он смог вырвать Ваню из полудремы. — Америка принимает всех: китайцев, вьетнамцев, россиян. А этот Чайна-таун является у меня самым крупным! — Ты действительно мне друг!.. Был когда-то.       Ваню не смутило слово «россиян», ему было уже все равно на явные попытки Альфреда его поддеть. Упоминание Чайна-тауна уволокло его мысли к тому самому разговору с Ваном Яо, когда они стояли на границе, когда Китай бросался грубыми словами, когда обвинял в ревизионизме.       Они виделись снова в пятьдесят восьмом. Делегация приехала в Китай с надеждой на улаживание конфликта, но ни Ван Яо, ни его босс не желали идти по пути, какой предлагал Хрущев. Они твердо стояли на своей позиции — Третья Мировая не так страшна, да и вообще, именно война будет способна привести империализм к победе трудящихся. Тогда они ничего не решили, и все вернулись по своим углам.       С пятьдесят шестого любое упоминание о Китае наводило на Брагинского уныние и тоску. Некогда товарищ в построении коммунизма, теперь Китай по-настоящему сходил с ума по маорксисткой идее, которая позволяла холодно и даже надменно обращаться со своим советским коллегой. Было больно видеть в образе низкорослого, темноволосого и живучего азиата не ту страну, с которой он в сорок девятом заключал дружбу, понимать, что она пока не вернётся, не захочет иметь никаких дел, а поездка в США наверняка еще больше усугубит разгорающийся конфликт. Эх, товарищ Сталин, как бы ты на это-…       — Ого! — сквозь красно-драконьи воспоминания прорезался крик Альфреда, отчего Россия чуть не подпрыгнул на месте. — Смотри, Россия! Как много людей, это они пришли вас встречать.       Альфред казался совершенно другим. Да, они с Яо были чем-то похожи, например, любовью к еде или своей активностью. Но Америка, вот он, стоит и смотрит на тебя, зазывает окунуться в толпу даже без всякой задней мысли. Неизвестно, специально ли он делал акцент на том, что его американцы пришли встречать Советов, все равно это казалось каким-то… Человечным, что ли. Все эти забиячности, те необдуманные хлопки, его взгляд, полный сожаления, еще в Вашингтоне, пугающая поза в Нью-Йорке около здания ООН — все это придавало Альфреду той человечной корявости и необычности, которой Ваня в нем уже не надеялся увидеть. Снобская коррозия так и не смогла покрыть кожу Альфреда, он все еще оставался таким же веселым, бойким, задорным и смелым. Действительно, Ваня у пляжа вчера чуть не прибил его, и он бы наверняка мог это сделать, но внутри что-то дернуло. Что-то начинало подкрадываться и потихонечку царапать спину, отдаваясь болезненным холодком. Лязг этого когтя прошелся по шее, когда Ваня расходился в фиолетовых пугающих образах. Нет, он не хочет его убивать.       Он хочет, чтобы Америка жил, оставаясь самим собой.       — Ваня, с тобой все в порядке?       Ваня был сам не свой. Он во все глаза смотрел на Америку, не понимая, что с ним происходит. Слова Альфреда звенели колоколами, его очертания становились все отчетливее на фоне вагона. Делегаты, сопровождающие, официанты блекли на фоне крупной мужской фигуры.       — Нам пора. Эй, пойдем!       Его мысли ощущались неправильными, неподобающими для истинного социалиста. Ведь если Америка останется таким, какой он есть, то кто-то обязательно проиграет, и предчувствие бросало Ваню в холодный пот. Но наперекор всем учениям Ленина, против всех слов про монополии, войны экономик и злобу империй, хотелось замереть в моменте. Никуда не идти, остаться на этой точке, хрупком балансе, чтобы время замерло. Снова. Уже второй раз Россия хотел, чтобы время остановилось рядом с Америкой.       — Ох, какой же ты тяжелый! Давай, вот так! Ну же, идем на свет.       Яркий свет слепил глаза ничего не видящему вокруг России. Гул людей, приветственные крики, громкие журналисты, ревы поездов — все по барабану, когда рядом стоял тот, кто был самым живым. Да, лицемерным, да, задирой, но живым. Америка не боялся его, кажется, единственный, кто его не боялся, кто с легкостью бросал вызов.       — Здравствуйте!       Ване ведь самому нравится, верно? Ване безумно нравится отмахиваться от предложений Америки. Создать напряжение, может, вражеское, может, даже сексуальное, вот он, истинный интерес. Сначала мило поболтать как старые друзья, потом подраться, потом слиться воедино и вдолбить друг друга так, чтобы было больно сидеть, а потом снова разойтись по углам и продолжить милую беседу, снова доводя до горячей точки. И так по новой. А Альфред… Интересно, Альфред тоже этого хотел бы?       — Да очнись ты наконец!       Ваня стоял над огромной американской толпой, потерянный и осознающий свое положение. Да, конечно, партийные элиты сражаются с врагами чтобы подчинить их своей идее, но Ваня каждый раз входил во вкус от самого процесса противодействия. Не такого пока опасного, словесного, может, где-то кулачного, но противодействия.       Ваня привык жить в вечной борьбе за существование, это вросло в его плоть и кровь, он не знал как жить иначе. Америка вызывал у него жгучее чувство надрать ему шею и потом эту шею зацеловать то ли в благодарность, то ли из-за нахлынувшего возбуждения.       — Я так рад, что вы все встретили меня!       Ваня, ты в чертовски отвратительном положении. Борьба с Америкой тебя возбуждает.       Внемля гневу Хрущева, правительство США дало ему возможность наконец-то выйти в люди. С окраин всего Сан-Франциско к центру собиралось все больше народа, наблюдавшего в рядок за проезжавшим поездом. И вот он впервые за всю поездку выходит из вагона, чтобы пообжиматься с простым американским человеком, — красный лидер, но боле не кровожадный тиран, а скорее добрый дядечка, с которым хотели теперь пообщаться не только журналисты, но и простые работяги.       Прошла уже почти неделя, а отношение американцев к советской делегации изменилось кардинально. Нелицеприятные плакаты с «Хрущев, тебе здесь не рады» сменились на более теплые и уютные «Добро пожаловать». Дети без опаски подбегали к коренастому генсеку и делали фотографии, еще не понимая, с личностью какого масштаба им выпал шанс встретиться. Хрущев больше не пугал, его появление не бросало в дрожь, наоборот, встретили его очень радушно, даже сам Альфред был удивлен. Но именно за эту любовь и нежность Америка горячо любил Сан-Франциско. Мамочки с детьми, отцы с заводов, менеджеры, логисты, бухгалтеры, школьные учителя, врачи, медсестры, продавцы и многие другие профессии окружали делегатов, пытаясь протянуть руки или докричаться со своим «Hello».       Встреча была недолгой, минут десять, но даже их было достаточно, чтобы наполнить этот кусочек города праздником. Шоу с Хрущевым в главной роли длилось двадцать четыре часа в сутки, поэтому на его сход на улицу городские ответили самозабвенной радостью. Вот он, главный герой ситкома, в живом своем воплощении машет руками, и каждому в толпе казалось, что здоровались именно с ним.       Ваня не решался сойти вниз, он предпочитал издалека наблюдать за своими боссами и всеобщим весельем. Но недолго его осторожности было суждено длиться — Россию толкнули за плечо и поманили за собой.       — Давай с нами! Видишь, как твоему боссу весело? Тебе тоже нужно!       Ваня знал, что Альфред любил веселиться, он вообще любил юмор. Устраивать шоу, выделять на это огромные деньги и время, иронично отшучиваться, порой не всегда смешно, вести себя как комичный персонаж, запускать ситкомы — все это было вообще его коньком. Американский юмористический размах даже немного смущал Совета, ибо порой мероприятие вообще не подходило по атмосфере времени. Но сейчас Америка был прав, почему бы и нет? Почему бы не пройтись, ведь вроде угрозы не было.       Сойдя по лестнице, Россия огляделся — все безопасно. Он неторопливо подошел к Америке, все еще осматриваясь по сторонам.       — Да Боже, не бойся! Никто не собирается тебе причинить вред. Ты и сам кому захочешь причинишь.       Сам пошутил — сам посмеялся. Заливисто и даже скручиваясь от смеха. Абсолютно дурацкая, несмешная, даже отсылающая на вчерашний день фраза, но то ли положительная аура места и людская эйфория так сильно опьяняли, то ли Ваня наконец проснулся, он не смог сдержаться и тоже рассмеялся. Сначала он еще пытался сдерживаться, прикрывая рукой рот, но вид красного, едва дышавшего Америки пробил на хохот окончательно. Тихий и немного забитый, но только так Россия и умел.       Между тем высадка близилась к концу. Делегация постепенно плыла к поезду, и Ваня решил, что им тоже пора. Стоя на полусогнутых, он наконец пришел в себя и выпрямился.       — Хе-хе… Хе-хе. Идем, Америка? Нам уже по-… -ра.       Нет.       Нет-нет-нет-нет-нет и еще раз нет. Он этого не видел. Вообще никак. Он ошибся. Огляделся. Подумал что-то не то. Черт возьми, да, да как тут вообще что-то может быть не то? Неужели тут именно это?       Ему в упор смотрела пара ярко-синих восхищенных глаз, и никакие очки не могли их замылить. Но упор этот был нежным, спокойным и даже не упор, а просто наблюдение. Созерцание. Ваня еле подбирал слова в голове, чтобы описать, как на него смотрел Альфред. И если бы Америка так на него никогда не смотрел, то Россия бы и не придал этому взгляду значения. Но он знал этот взгляд. Он слишком много времени провел с Америкой, чтобы не знать, что значил этот взгляд. Даже его тупая улыбка была не так важна, это было абсолютно чистое и светлое любование без единого зла. Таким же взглядом Америка встретил его в их первую встречу. Он еще способен.       — Э-э-а… Америка?       Люди снова начали блекнуть. Они приходили и уходили, а Альфред так и продолжал неподвижно стоять и смотреть на то, как смеялся, как отряхивался и с каким удивлением смотрел на него обратно Ванечка. Его любимый Ванечка. Его такой порой смешной и теплый Ванечка.       — Ой! — и тут же вся любовная спесь стекла с его лица. — Да, ты прав, — Америка торопливо зашевелил руками и указал в сторону вагона. — Идем!       Вот бы так можно было подольше постоять.