Тотальный дропшот

      Больно. Как же больно. На что он надеялся? На то, что Америка действительно желал примирения? Что хотел вести дружбу? Все те крохотные надежды и мечты на мирное сосуществование, которые успел подарить Альфред на такой короткий период, затухли.       Как и двигатель этого американского разведывательного самолета U-2, сбитого под Свердловском.       За те две недели Ваня успел ненадолго позабыть о том, что в нынешней эре сильный пожирает слабого. В силе Америки не приходилось сомневаться, да и Россия никогда был не так прост, а значит, кажется, они будут вести бесконечный танец, где проиграет тот, кто первый преклонит колено.       Пребывание советской делегации в Америке превратилось в короткое, но яркое шоу. И все же каких-то важных результатов и точек переговоров достигнуто не было. — Россия…       Хрущев и его свита успели посетить основные города, ничему, конечно же, не удивиться и ничего не взять на заметку. После Лос-Анжелеса у Ивана и делегатов было много работы: посещение супермаркета в Калифорнии, походы по фермам и Институтам для осуществления сельхоз деятельности в Айове и похождения по кукурузным полям в Пенсильвании. Хрущев строил имидж народного вождя, а это значило, что у его команды добавилось работы с прибытием в более бедные штаты. Делегаты следовали по пятам за неугомонным диктатором, а свободные пять минут вечером Ваня тратил на втыкание в одну точку с балконов гостиниц после сданных отчетов.       Одни виды пейзажей сменяли другие, и Ваня даже не заметил, как уже втыкал с балкона дома Дуайта Эйзенхауэра, тридцать четвертого президента США. — Ваня, Ваня, Ваня, Ваня-.. — Ваня.       Россия вздрогнул.       Перед ним все еще уныло лежал умирающий американский самолет. Советские специалисты возились с оцеплением, а КГБшники пытались вытащить несчастного пилота, которого ждало наверняка самое худшее. — Брат, гэта ж канец, так? — голос Беларуси звучал безразлично. Он окончательно вывел Россию из оцепенения.       Ваня ощутил, как по его одежде застучали первые капли дождя. Серые облака стремительно загораживали солнце. До боли лиричная картина, особенно в этот момент. — А начала никогда и не было, сестрица, — Ваня наконец смог отвести взгляд и повернулся к сестре. — Ты наверняка этого понимала, ты ведь такая у меня умница, — мягко произнёс он и потрепал Беларусь по голове, отчего та вмиг покраснела. — Пойдем. Уже дождь пошел. — Т-так, вядома, — смущенно буркнула девушка и поплелась за братом.       ГДР и ФРГ, Китай и Тайвань, разоружение и война, ядерное оружие и план Баруха — у Хрущева было две недели, чтобы добиться дипломатического продвижения по этим вопросам, но ничего из этого так и не было достигнуто. Ваню это, конечно же, невероятно злило. Хрущев даже на два дня селился в у Эйзенхауэра дома для более приватной атмосферы, если на то можно было надеяться. Но даже это не помогло.       Мысли о том, что Хрущев просто скатал на две недели в Америку, вводили Россию в ярость, а этот самолет лишь усилил гнев. К России даже подходить было страшно, некоторые из сотрудников правительства заявляли, что точно слышали тихое «Кол-кол-кол…», когда Иван проходил мимо. Даже его семья не смела заходить в его комнату без стука в этот период, и то по крайней необходимости.       Все было зря. Какой тогда дипломат из этого генсека? Россия ненароком желал, чтобы Сталин каким-то чудом воскрес, США бы тогда точно было сговорчивее. — Слушай, ну мы еще немного поживем хотя бы. Да ладно тебе дуться, все не так плохо…       Ваню пытались подбадривать на разных совещаниях, собраниях и слушаниях, мол, действительно, мы вообще могли бы уже завтра погибнуть от ядерной ракеты, а пока что к нам упал только разведчик. Но это не помогало. Россия желал большего, и желал этого он слишком сильно.       В глубине души таилась мысль, что желал он этого не только потому что генсек немножко спасовал, была еще какая-то причина. Такая едкая, шальная и довольно рукастая, которая наконец улучила момент для личного диалога, как только Хрущев с Ваней прибыли в дом Эйзенхауэра. — Ну как тебе тут? Нравится? Мне кажется, тут немного тускловато, но в принципе пойдет. — А? — Россия обернулся и увидел Альфреда, по-хозяйски опирающегося о косяк двери его комнаты. Ваня был в ступоре, он слегка позабыл о его существовании за эти суматошные дни. Слегка, потому что все же помнил, в чьей стране он находился. — Ты чего? Совсем обо мне позабыл, видимо! Понимаю, государственная служба не терпит отдыха, — в его голосе звучала наигранная обида, Альфред развел руками, изобразив понимание. — Как никто другой понимаю.       Дверь закрылась. — Как же я мог о тебе забыть? — Ваня плюхнулся в кресло и устало оглядел Альфреда. Все такой же бойкий и свежий, он завидовал его бодрости в данный момент. — За окном все же сейчас не березы, я помню, у кого дома нахожусь, — Ваня улыбнулся настолько ласково, насколько мог. — Березы? М-м, знаю-знаю! Это твои деревья, да? Я их вроде даже видел, когда еще катался по империи.       Альфред приближался к подоконнику, рядом с которым сидел Ваня. Хлоп, и вот уже он наслаждался уличными видами садов. — Надо же. Удивительно, что ты такое помнишь, — Россия удивленно приподнял брови. — Хм-м, знаешь, я многое о тебе помню, — взгляд Альфреда смягчился, и он обернулся на Ваню. — Довольно многое еще со времен империи.       Россия предпочел бы игнорировать слово «империя», но Альфред произнёс его уже два раза, достаточно, чтобы не обратить на это внимание. Между ними создалась неловкая пауза.       И тут Россия решил пойти ва-банк. — …а что ты еще помнишь? — О-о-о! — Альфред тут же возбудился, он в восхищении сложил руки в замок. — Я помню, как у тебя было невероятно красиво и безумно холодно на востоке! Когда я был у тебя впервые, ты дал мне свою шубу!

«Я не могу! Как же она вкусно пахнет, она пахнет тобой! Хоть бы клок с нее сорвать, чтобы ты не заметил. Твой запах, т-твой!..»

— Она была такая теплая и тяжелая, но она мне очень нравилась. — Ха-ха, ты ее чуть тогда не забрал, насколько помню, — Ваня впервые за столь долгое время искренне хихикнул. Видеть Америку тогда таким юным и неопытным было сплошное очарование, а его восторг при виде зимней шубы он никогда не забудет. — Ты был таким славным малым тогда. — А сейчас? — С-сейчас? — Ваня оторопело посмотрел на Альфреда. Тот немного хмурил брови и едва сжимал кулак. — А сейчас ты слишком строптив, и я не знаю, когда ты у меня окажешься в следующий раз, — Ваня разочарованно прикрыл глаза и положил ногу на ногу. — …строптив? — наконец-то Альфред прекратил давить добрую лыбу и проявил себя. Ваня едва не прыснул, увидев, как золотистые волосы у Америки встали дыбом. — Строптив?! Как мне кажется, я веду себя в точности так, как должен вести себя мировой правозащитник и оплот демократии при виде тоталитариста! — он обиженно скрестил руки на груди. — Америка, — Ваня злобно улыбнулся и встал, чтобы продемонстрировать ростовое превосходство. Альфред отступил назад и, кажется, покраснел? Ване показалось, что глаза Альфреда сначала уперлись ему в грудь, — не ты один здесь гонишься за троном гегемона. Возможно, скоро на этой арене окажемся не только мы, но и еще наши дорогие друзья. — Они меня не интересуют, если ты про своих прихвостней в виде Китая и ГДР, — рявкнул Альфред. С каждой секундой Альфред становился ближе к точке кипения от, России так казалось, гнева, от его тела исходил сильный жар. — Мне все равно, — Альфред подошел вплотную и соприкоснулся телом к телу.       Что это… за чертовщина? Что за горячее дыхание? Что за строптивый нрав и свирепые глаза? Ваня в недоумении глядел, как Альфред словно хищник приближался к нему, и он вновь упал в кресло, смотря уже снизу вверх в эти безумные голубые глаза. Он не отрывал от них свои. — Ты уже не отрицаешь, что ты стремишься к гегемонии, уже чудно, защитник мирового лицемерия! — в данной ситуации Ване оставалось лишь скривить ехидную лыбу и до последнего делать вид, что не понимает, к чему все идет. Он вжимался в спинку как мог, чтобы создать максимальное расстояние. — Еще раз, меня они не интересуют.       Альфред загнал его в угол, точнее в несчастное кресло. Он наклонился к Ване, и теперь между их носами оставалась пара сантиметров. — Знаешь, меня тогда та шуба сама по себе тоже не особо интересовала.       Ваня вцепился ногтями в подоконник. Почему он не может это остановить? Почему он заворожен, почему краснеет сам?

Почему ему так это нравится?

      Нравится как его добиваются. Нравится, как напорист Альфред, нравится, как его бесит наличие друзей помимо него, как он ревнует. О да, Россия все понял. — Во всем этом меня интересовало только одно. Только один.       Альфред всегда думал о нем, и думал именно так, как не хотел бы Россия. Но именно сейчас Ване было до безумия приятно. — Неужели это я? — Ваня миловидно улыбнулся и склонил голову к плечу. Тут же он ощутил, как чужое колено врезается ему в пах, и ахнул. — Тебе не надоело убегать от меня? Я знаю, ты ведь проиграешь. Так сдайся.       Колено давило все сильнее. Чужое дыхание опаляло ухо и шею, эрогенные зоны, которых так давно никто не касался. Ваню ни к чему не обязывают, он на отдыхе перед отлетом. Может себе позволить, ведь так? — Нет. Ни-ког-да~а.       Теперь грань сумасшествия переходил уже Россия. Безумие — безумно заразная вещь, как оказалось. А безумие с влечением утягивает еще сильнее. — Никогда? — мочка уха, поцелуй. — Совсем-совсем никогда? — шея, поцелуй. — То есть ты всегда будешь со мной на вытянутой руке? — На вытянутой трубе-е, — протянул Ваня, растекаясь до пола. Альфред подцепил Ванин подбородок и засунул свой язык ему в рот.