Тотальный дропшот

      Шестнадцатое сентября, Вашингтон. Вчера наши герои преодолели межконтинентальные дали и оказались в аэропорту США, начав свое двухнедельное турне. Сегодня же была организована пресс-конференция, где каждый корреспондент мог узнать ответ на мучивший его или его передачу вопрос.       Журналисты победно рассматривали Россию и его босса — они были явно не в духе. Из-за Америки, стоявшего у двери, Ваня был вообще не в своей тарелке: тот не смеялся, не улыбался, он просто смотрел на ту кучу, которая скопилась вокруг Хрущева. Как будто он следил, чтобы никто не задавил, не растоптал или не покусился на его теперь уже гостя:       — Как же вы много сказочек выдумываете, — с досадой отвечал Хрущев, еще недавно приветливо размахивающий шляпой толпе зевак.       Переместимся на день назад, в пятнадцатое сентября, ставшее для многих столичных да и не только американцев чуть ли не днем пришествия Антихриста на Землю, Богом поцелованную. Пятидесятые характеризовались для этой страны расцветом во всем: нахапав денег на войне, Америка смогла построить богатейшую экономику, несмотря на все невзгоды прошлого, и наконец начать безбедную жизнь; доверие к правительству возвысилось до небес, чем умело пользовались политики и СМИ, а в воздухе витал консерватизм, сотканный из религии и патриархального уклада. Мужчины работали, женщины следили за домом, дети учились и давали клятву национальному флагу, и все исправно ходили в церковь, познавая христианские добродетели. Идиллия.       Естественно, у такого сплоченного общества обязательно должен быть враг, вопреки которому надо сопротивляться. И это нормально, наверняка у каждой крупной страны где-то на пыльных полках валяются национальные мифы и легенды, построенные на ненависти к другой нации, обязательно варварской и захватнической. В этот же раз на роль агрессора поставили большой и кровавый коммунизм — он представлялся чем-то опасным и деструктивным для американцев. Рупор пропаганды утверждал, что Советы только и грезят, чтобы однажды проснуться и, как добрый Dead Мороз, принести народу Америки бомбезный подарочек, а то и несколько. Несмотря на то, что красный призрак еще не скоро дойдет до края Испании или Португалии, все уже боялись и злились на этот страшный коммунизм, а глава этого коммунизма, такой же свирепый и властный, воплощал самого Дьявола. Такого маленького, полненького и в пиджачке, но Дьявола.       И вот этот Дьявол прилетает на своей дьявольской колеснице, неповоротливой бандуре, и еще всем улыбается и открыто приветствует! На лицах простых американцев, выступивших на улицы Вашингтона, не проглядывалось ничего кроме глаз, казалось, они занимали все лицо. Губы застыли в уголках, а носы вообще сливались с кожей. И как бы «мистер Х» не старался вести себя тепло и добродушно, в глубине у столичных рабочих была одна лишь скорбь. Всем, кто видел проезжавший кортеж, становилось страшно за свои непорочные души, как бы они не попали в Ад, точнее, в СССР! Ад же там, на Востоке, да?       Но не только американцы чувствовали боль за происходящие события. Их упаднический дух поддерживал несчастный Иван Брагинский. Он не улыбался, не кривлялся, даже фуражку свою не снял. Главные улицы словно злые ведьмы превратили всю радость, что была в аэропорту, в что-то удушливое и мучительное, сжимавшее сердце. Каждый фонарь, каждый мигавший светофор, высокое здание, листочек на кустике или, конечно, человек, да даже теплый асфальт или коврик авто ощущались как пузырящаяся лава, которая постепенно затекала в сапоги и сжирала ноги. Ване казалось, что он проезжал сквозь огонь, который был готов разодрать его щеку, как только он откроет окно. Россия не мог сопротивляться этому недовольству, ему было крайне некомфортно находиться в этой холодной и сверкающей своим пафосом машине, которую окружали враждебно настроенные люди, вовсе не такие приветливые и добрые, как в Союзе. И Ваня мечтал только о двух вещах. Во-первых, доехать уже до пункта назначения, минув эту атмосферу трагедии и ненависти к своей персоне. Во-вторых, в салоне он был не один.       Очень хотелось, чтобы Америка просто заткнулся. Россия старался из кожи вон лезть, чтобы расслабиться рядом с Альфредом, ведь одно дело провести один вечер в аудитории, где есть еще посторонние, а другое — машина, тесный салон, они вдвоем, водитель и плюющий на мнение водителя Америка. Сначала у него даже получалось — усевшись в машину, они начали милую беседу о том, как советы долетели и все ли было хорошо. Safe and sound, если по-английски. О том, что с перелетом могли возникнуть трудности из-за судна, Ванечка умолчал, наоборот, он даже похвастался тем, что Ту-114 был первым в мире межконтинентальным самолетом. Хрущев дал наказ ничему не удивляться и ничем не восхищаться.       А потом Альфред открыл рот, и разлился такой водопад, что Ваня чуть не захлебнулся. Поток слов про то, что у него и это есть, и то есть, и вон туда-то сходить можно, а еще обязательно в Нью-Йорк скатать, наполнял уши, рот, ноздри и еще норовил заползти в глазницы. В общем, Америка занялся любимым делом — бездумным построением планов, это у него получалось лучше всего. Во всем этом красивом разливе не было особой конкретики, и Ваня это понял, когда с начала безжалостного тараторенья прошло уже порядком семи минут. Россия не упустил из виду приподнятую бровь водителя в зеркале. По его реакции стало очевидно, что тот пребывал в легком шоке.       Такое поведение Америки перенесло Ваню в кабинет, где обычно проходили мировые собрания. Вот он будто сидел на своем стуле, сливаясь с воздухом и одновременно вися валуном над европейцами, рядом ел Китай, там где-то Германия с Италией ссорились, а в центре стоял Альфред, который таким же быстрым говором перечислял все свои грандиозные достижения и наметки для безопасности будущих поколений. Америка тогда казался таким радушным, но по опыту стоило сказать, что это впечатление обманчиво. Это мало кому приходило в голову, поэтому Ваня не мог понять, прав ли он или нет, но в итоге, отметив некоторые детали, он убедился, что на собраниях Альфреду есть дело только до себя. После их окончания он не оставался в аудитории, не выходил с кем-то за ручку, ни с кем не обменивался парочкой другой слов. Создавалось впечатление, что как только Людвиг объявляет о конце встречи, для Америки все исчезали, ну, кроме Артура и, возможно, Франциска, хотя к ним он тоже обычно ничего не проявлял в последнее время. Даже после таких бурно цветущих отношений с Россией Альфред не подавал виду, что ему больно, он даже не пытался что-то высказать в лицо. Будто забыл свои обиды, выкинул невысказанные слова из головы и пошел дальше. Но каждой стране, которая прожила хотя бы пятьсот лет, было понятно, что такая тесная связь не проходит бесследно. А сколько там чертей в звездно-полосатой душе обитало сейчас на самом деле, можно было только предполагать.       И из этого уже неприлично затянувшегося монолога в машине Ваня интуитивно выцепил, что Америка не подпускал его близко, как это он обычно и делал. Причин этому можно было придумать массу, но Россия предпочел просто наблюдать, тем более ощущение дистанции благоприятно влияло на нервы. Да и как тут придумаешь что-то, если этот бубнеж не прекращается, где же часики, уже десять минут!       — Америка, мне очень приятно, что ты с таким энтузиазмом все рассказываешь, но мне нужно чу-уточку перевести дух, я долго летел до тебя, — Ванечка перевел утомленный взгляд на Альфреда, который теперь удивленно хлопал глазами. Неужели он забыл, что другие тоже умеют разговаривать?       — М-м, хорошо! — воскликнул Америка и уселся на свое место. И тут пространство словно расширилось. Россия не сразу понял, как близко физически подстроился к нему Америка — еще немного, и он бы начал орать на ухо. Как только тот отвернулся в сторону скорбящих американцев, будто появился кислород. Но платой за отстаивание границ стала та самая неприятная, но очевидная неловкая пауза.       Вот вроде и хочется что-то сказать, а что и не знаешь. Так много было написано и передано на языках и не только словами, но чем поприятнее. А сейчас будто и не было этого всего. Причем так обидно, словно только Россия и ощущал это ноющее чувство недосказанности, Альфред, казалось, как был навеселе, так и остался. Неизвестно чего хотелось, то ли извиниться, то ли объясниться, то ли твердо обозначить свою позицию. Америка был ребенком, перед которым хотелось просить прощения, и кому как не Ване нужно было устоять. Ваня все-таки осознался как новая страна, которую Америка не признавал до последнего. Да, он многое через что прошел, но зато теперь были и свой дом, и дружная семья, и самостоятельность. И уж точно не ему держать ответственность за то, что Америка себе напридумывал.       Но наконец-то машина остановилась у большого белого здания, его здесь величали Белым Домом. Альфред уже было открыл дверь, как вдруг на его плечо легла пухлая ладонь:       — Если пейзаж в моем окне тебя устраивал больше, мог бы и повернуться.       Черт, все-таки он заметил.       Вернемся в шестнадцатое сентября на пресс-конференцию. Восторг. Именно это ощущал Америка, наблюдая, как много рождалось вспышек фотокамер, как много лиан из проводов было устремлено к Хрущеву, на голову которого один за другим сыпался неудобный вопрос. То про Сталина расскажите, то про свое соучастие в расстрелах, то про «Мы вас похороним», то подробнее про германский кризис, то про это и про то. Вопросов было много, журналисты основательно подготовились к опросу такой масштабной личности. Но этот коммунистический жирдяй и его ответы интересовали Альфреда не так сильно, как то большое, пухлое и, не понаслышке, мягенькое, что стыдливо заводило ручки за спину. Смотреть, как у него загораются щечки от стыда за своего босса, было уморительно. Ну что, Россия, все еще довольствуешься своим социализмом? Может прекратишь эту пьянку?       Все эти допросы с пристрастиями словно служили отмщением за недавний подарок советского босса боссу американскому. Хрущев с оглядкой на будущее привез для американской элиты много подарков, и первым делом, добравшись до Белого Дома, он подарил Эйзенхауэру реплику железного шарика, который советская ракета доставила на луну. В тот момент налипшая на Ваню улыбка казалась еще более омерзительной, словно хихикающей, но падать лицом в лужу было нельзя, поэтому Америка просто высказал свой интерес к космическим исследованиям.       Нынешним же наблюдениям Альфреда за позором диктатора не суждено было длиться долго. Хрущев на удивление оказался неплохим дипломатом, каждый новый вопрос он отражал бойко или отказывался от комментариев, что тоже можно было делать. Политика. Ванечка, похоже, тоже выдохнул — его лицо опять превратилось в белый мрамор, может, потому что открыли окна. И все же Америка не отчаивался, ему все что нужно нафотографировали. Он как карикатурный злодей, сделавший свое дело, помпезно развернулся на пятке и пошел обратно в машину ждать окончания конференции.       День постепенно близился к сумеркам. Еще позавчера Россия проводил свои последние советские часы в аэропорту, а сейчас он здесь. Здоровый, сильный и такой же могучий, каким был тогда, когда они увиделись впервые. Тогда его величали Российской империей. Еще совсем молодой Альфред тогда не ожидал никакой поддержки, и был очень удивлен, что Франция захотел ему помочь. Ну, чтобы насолить Англии, конечно.       А потом Франциск познакомил Альфреда с тем, кто лишь одним молчанием умыл грязью ненавистному Артуру лицо — его звали Российская империя.       Первое, что бросилось Америке в глаза, когда он увидел гостя, так это контраст. Бледная кожа с серыми волосами органично подчеркивала темно-зеленый мундир. Альфред нечасто видел господ в имперской униформе, поэтому эта ему запомнилась. Пока Франциск как всегда задорно бубнил, Америка рассматривал, как сияли на новом солнце золотые, будто старинные пуговицы. Плечи украшало что-то махровое, похожее на бахрому, прикрепленную к погонам, а на груди висела какая-то веревка.       — А потом Артур-…       — Что это? — Альфред с большим интересом принялся рассматривать висящие ниточки и плетеную веревку.       — Э-это эполеты! — образ статного и строгого господина, которыми казались все эти обласканные шелками европейцы, вмиг обвалился, как только этот господин без всяких чванств указал своими пухлыми пальчиками на свисающие нитки. Оба и не заметили, как озадаченно замолчал Франциск. — А эта веревка называется аксельбант. Они у нас недавно появились, — хоть новый знакомый и был смущен тем, как Альфред все осматривал и ощупывал, он не отошел. Альфред не заметил, как тот покраснел.       — Америка! Боже ты мой, надо поучить тебя этикету, — по-родительски ругался Франциск. — Совсем еще юный мальчишка. Эх, когда-то я таким же был!.. Прости за него, Россия.       — Россия?       — Франциск, все в порядке, ты знаешь, я люблю заводить новых друзей, — доброжелательно ответил этот загадочный Россия. — Меня зовут Российская империя, хотя меня часто называют Россией, что не совсем верно, — Российская империя в порыве чувств приставил руку к груди, чтобы настроить своего собеседника на задушевный лад, но последняя часть фразы была едва уловима, будто он не хотел, чтобы ее услышали. — Но я не обижаюсь. Мне важны мои друзья, так что надеюсь, наши отношения будут налаживаться, — и вся его пламенная речь звучала так искренне, что Америка ни на секунду не усомнился в своем новом партнере.       Россия при первом взгляде очерчивался как весьма милый и пухлый молодой человек, но слишком высокий. Потом Альфред узнал, сколько суши тот занимал, и аномально гигантские размеры больше его не пугали. Напротив, восточный гость воспринимался как некая диковинка. И хоть со временем эти двое стали ближе, Россия все равно казался кем-то за гранью мира. А Альфреду только и дай что интересное на рассмотрение.       Хоть российский император и не посещал Америку, сам Ваня туда путешествовал частенько. Он наблюдал за тем, как постепенно каменели дикие территории: строились дома, церкви, первые магазины приобретали первых покупателей. Отцы Основатели пытались понять, как же лучше развивать свою теперь свободную страну. И вот теперь, в пятьдесят девятом, Альфред стоял в полностью отстроенном Вашингтоне, любуясь, как постепенно включают фонари.       Как же хорошо развивался перед ним родной ландшафт, струйками выливавшийся в крупные здания, тонкие ветвящиеся деревца, постепенно затихающие улицы и сверкающие огни. Как же много людей наводняло этот огромный центр мира, растянувшийся в ширину на весь континент. Как же хороша была Америка! Целомудренная, великая и богатая Америка.       Несмотря на всю радость, Америка чувствовал, как что-то серое и острое, словно иглы Железной Девы, нанизывало его плоть. Толпа не выражала того восхищения, которое испытывала их страна. В голове раздавались голоса, визжащие и шепчущие, дерганные и заплаканные, и все они гнули одну линию — а вдруг завтра мистер Хрущев встанет не с той ноги и нажмет на красное яблоко Эдема, превратив все вокруг в холодное пепелище.       СМИ старались все же подуспокоить взбунтованный народ. Ведущие вечерних новостных программ за пятнадцатое число отшучивались насчет подарка Эйзенхауэра, дав Хрущеву одно очко, также они не стеснялись шутить на тему полноты босса Советов и его жены, мол, все так же, как в Америке. Переключая кнопки, Альфред то и дело натыкался на записи прилета делегации, сначала на одном канале, потом на следующем и затем на самом позднем. Он знал, что три крупные телекомпании заранее договорились показать передачи друг за другом, чтобы все могли посмотреть прилет такой новинки после работы. Все эти три репортажа давали новые вкусные кадры, с которых можно было рассмотреть Ванечку с иного ракурса.       Вообще вся эта поездка планировалась Хрущевым как попытка договориться на местах по вопросу хотя бы Берлинского кризиса или же закинуть удочку на червивые размышления. Америка же под командованием Эйзенхауэра планировала дать диктатору понять, насколько США превосходит Советский Союз, и сыграть на этом чувстве фрустрации, сделав из Хрущева свою очередную марионетку. Советы теперь под американским диктатом, с Холодной войной покончено, а Альфред бы получил желаемого, все довольны. Коммунизм окажется профнепригоден, капитализм снова одержит победу и даже без насилия! Все кризисы закончатся, ФРГ поглотит ГДР. Но американцы не догадывались, что в этих хитрых и наивных душах кроется такая же воля к победе, как и у них. Не одна же Америка играет в монополию!       Ужин выдался довольно неплохим, американцы, правда, пытались подгадать под вкусы русских, нежели советов, но все равно чего-то не хватало. Все было вроде как нужно, но слишком официально, недушевно, даже безлико — тяжело увидеть людей за роем фотокамер. Из телевизора то и дело выглядывало утомленное лицо Хрущева на конференции, в сотый раз объяснявшего, в чем разница между «Мы вас закопаем» и «Мы вас похороним». А на других передачах обсуждали что? Правильно, то как Хрущев прикрывался шляпкой от солнца, перетягивая на себя одеяло внимания, как он элегантно, словно ученый кот, нацеплял на себя миниатюрные очки, с помощью который он прочел в свое время кучу марксистских книжек. Казалось бы, такие мелкие детали, а с таким смаком обсасывались, будто Хрущев объявил местный Бухенвальд всей Америке. Ваня хоть и был у восточного босса в прямом подчинении, никогда Хрущева не было настолько много вокруг него даже в СССР. России быстро наскучила эта шумиха, поэтому у него возникла шальная идея.       Хэй-Адамс, отель, куда заселили советскую делегацию, находился совсем рядом с Белым Домом. Место безопасное, уютное, людей вечером не так много. Вроде радикалы отель не окружали, да и везде безустанно сновали полиция, таким схожим словом тут называли милицию, и надежная охрана. Одолевала мысль, что надо бы пройтись, хоть чуть-чуть, минуток десять. Свежий воздух всегда положительно влиял на организм, да и столицу повидать хочется, хоть краем уже своего глаза. Не на все же смотреть сквозь стекла душного кадиллака. Да и рядом с полицией ничего ведь не будет! Может, в какой магазинчик удастся зайти. Тем более Ваня не умрет от кучки каких-то пуль, его убивало что и посильнее, а так хотелось подивиться на альма-матер всего капиталистического мира.       Накинув на себя гражданку и взяв чуть ли не парадную бобочку, будь он в кителе бы от него все просто убежали, Ваня аккуратно открыл дверь и почти бесшумно запер ее на ключ. Пока тихо, никого вокруг не было. Что ж, ничего страшного не будет, если заметят, но лучше не попадаться на глаза что своим, что чужим. О, а вот и свои, главы совхозов и лауреаты метались мнениями о первых двух днях в Вашингтоне:       — Похоже, наша советская делегация прямо-таки ворвалась в газету и на американские телевизоры.       — Да, куда ни включи, везде лица наши генсека с женой. Поразительно, господа.       — Скучновато тут как-то пока. Такие же деревья, такие же дома, у нас ничуть не хуже.       Им тоже был дан приказ ничему не удивляться, а учитывая, как Америка любит во все влезать, не исключено, что на потолках, в стенах, изнутри декоративных клеток и сосудов и под коврами стояла прослушка. Ваня усмехнулся и прошел к лестнице, словно не заметив специально везде расставленные японские вазы. Пройдясь по золотистым ступенькам и полюбовавшись на чрезмерное обилие настенных мраморных украшений, Ваня тихим шагом и с невозмутимостью во взгляде направился к выходу, как тут же он заметил молодого человека с характерным хохолком на голове, который громко обменивался с администрацией приветствиями. Россия не придал этому значение, хоть голос и показался ему знакомым, но чем ближе он подходил к стойке, тем отчетливое становился этот парень, который, на ужас Вани, оказался тем самым… Да, Америкой:       — Приветствую всех!        — Добрый вечер! Сэр, куда вы направляетесь?        — На прогулку. Представляете, Россия только приехал, а уже зовет гулять. Хочу показать ему Капитолий. Кстати, а вот и он. Хэ-эй, Россия!       Ваня остолбенел. Когда и как Альфред узнал, что Ваня собирается на, между прочим, почти секретную ночную вылазку? Он что, следил за ним? А если у Вани отдельно стоит прослушка тоже? А вдруг за эту прослушку ответственен только Альфред и тогда… Нет, об этом даже думать и не хотелось.       — З-з-зд-здравствуй! — Ваня заметил, что администрация отеля смотрит на него настороженно. В этой американской воронке он чувствовал себя будто потерявшимся ребенком, который завернул в плохую компанию. — Да знаешь, я на минуток пять, не больше, — все, что мог Ваня сделать, так это мило улыбнуться и заискивающе взглянуть Америке в глаза с мольбой «оставь меня наедине».       — Да ну, расслабься, чувак, я как-никак тоже отвечаю за твою безопасность! — Альфред отмахнулся от возражений и кивнул головой в сторону двери. Опасения Вани оправдались — тот действительно следил за ним. — Пойдем-пойдем, нам все равно нужно поговорить, хочу тебя расспросить о том, как прошли твои первые дни! Да и столицу тебе покажу, точнее только маленький кусочек, тебе все равно выходить далеко нельзя, хоть и очень жаль, — Америка разочарованно поджал губы. Он что, хотел было завести Ваню куда-то еще? Чтобы что?       — Уфх, ладно, — Россия с досадой выдохнул. Раз Америка делает вид, что ничего и не было, значит пора с этим смириться. Хотя это и было кощунством своего рода, все же сейчас так было действительно лучше. А к тому же вдруг Ванечка сможет выведать у болтливого Альфреда какие-нибудь интимные секретики.       Ваня знал, что он ничего не выведает, и Америка, который опять вошел в стадию монолога, это подтверждал. Но на удивление этот монолог был коротким и даже полезным — Америка коротко рассказывал о революции за Независимость.       — Как вижу, для тебя это очень важное событие, — Ваня старался поддерживать кривую беседу.       — Ты прав, ты чертовски прав! Хочешь я расскажу тебе про Александра Гамильтона? Или кого-то еще из них?       — Это же, — Ваня внезапно остановился. Он медленно поднял голову на ночное небо, чернота которого вопила, что это имя ему очень знакомо, — погоди-ка.       — Что? Ты знаешь? Ты реально знаешь? — удивление Альфреда быстро перетекло в восторг.       — Я, кажется, знаю, это же, — Ваня пытался нащупать на своем языке нужные буквы, из которых стоило слепить верный ответ, но никак не получалось, нить прошлого будто выскользнула у России из рук. Гамильтон, что-то очень знакомое, он даже помнил, как звонко звучал голос Альфреда, когда тот произносил это имя.       Внезапно что-то очень яркое ослепило Ване глаза. Как только пелена спала, Россия обомлел — как ни в чем не бывало перед ним светило дневное солнце. Куда пропал месяц? Новомодный Вашингтон из пятьдесят девятого тоже сменился каким-то другим городом, но он был ничуть не хуже. Здания внезапно прижались к земле, из поля зрения пропали людные многоэтажки. Оглядываясь по сторонам, Ване казалось, что он перенесся в другую эпоху, причем не у себя дома: шагающие на завод веселые работяги в комбинезонах и рубахах, чистенькие мамочки, ведущие чистеньких детей в церковь, старички, уже отсидевшие свое на церковной скамье рано утром, отправлялись по магазинам. Мужчины побогаче были одеты в скромные однотонные камзолы, дамы — в простенькие платья. Вдруг стало легче дышать — множество деревьев словно вспыхнуло из воздуха.       — Раз тебе интересно, то назову тебе имена Отцов Основателей, которым я доверяю свои разум и душу полностью! — рядом с Россией возник громкий и до боли знакомый голос молодого паренька в шляпе, который недавно выплевал пожеванную траву. — Джордж Вашингтон! Конечно же, он стал президентом Америки, то есть моим президентом, поэтому он будет первым в моем списке.       — Америка?..       — Да?       — Нет-нет, продолжай, — весь мир вокруг казался замедленным, Ваня мог рассмотреть каждого идущего куда-то горожанина. Только, по-видимому, Альфред шел с ним нога в ногу. Да и Альфред был другим: с него свисала клетчатая рубаха, кое-как заправленная в брюки, волосы были светлее, а еще он не носил очки. Ваня догадался, что его вернуло в момент их очередной прогулки, которая, похоже, была немного позже революции.       — Далее идет вице-президент Джон Адамс! Весь рассказ Альфреда был плохо слышен, словно кто-то выкручивал громкость на единицу. Мало того, что было тихо, еще и зажевано, словно Альфред говорил из трубы. И тут внезапно голос стал четче на третьем имени:       — Третьего Отца зовут Александр Гамильтон.       — Александр Гамильтон это твой Отец Основатель, да? Как и Джордж Вашингтон.       — Как ты?..       — Я вспомнил! — Россия ошарашено завел руку в волосы. Он радовался тому, что наконец смог найти ответ. Старинный город тут же испарился, вернув Ваню в свой век. — Я вспомнил, как мы ходили здесь с тобой, вроде даже по этой же улице, и ты рассказывал мне, кому ты больше всех доверяешь. Это были твои Отцы Основатели, Америка, ведь так?       — Да, ты прав, — Альфред озадаченно наклонил голову, хлопая глазами на то, как его собеседник словно ребенок чуть ли не подпрыгивал от своей победы. — Когда я тебе рассказывал об этом?       В этот момент Ваню кольнул в грудь взгляд Америки. Такой вроде заинтересованный, но что-то было явно не так. От удивления Альфреда веяло ложью, и логика была тут бессильна, Ваня просто это ощущал. Движения мимики, немного приподнятые и сведенные брови, приоткрытый рот, глаза, его поза, тусклый свет на лице — все это выдавало вспышку, какое-то секундное отчаяние, которое заставило Россию слегка поникнуть. Америка явно врал в том, что не помнил, и Ваня, так уж и быть, решил сыграть по его правилам:       — Да я сам, честно, уже не помню, хи-хи. Как там у вас это, nevermind, да?       — Да я вижу, что ты готовился, Россия! — внезапный свет осветил Альфреду лицо, и он сам стал источать какой-то луч. Его голос вновь стал органично вписываться в звуки города: появились рычащие моторы, кричали люди и дети, чьи-то шаги сменялись на стремительный топот. Америка снова расцвел, он был будто очень рад, что его гость вворачивал слова на английском. Альфред одобрительно похлопал Ване по спине, отчего тот резко выпрямился, и они пошли до здания, которое называют здесь Капитолием.       — Кстати, а как называется улица?       — Пенсильвания-авеню!       — Хорошо, я запомню.       Раннее утро, на часах ровно 7:50, семнадцатое сентября. Советская делегация с достоинством прошла дорогу от посадки до Белого Дома. Теперь путь господина Хрущева устремлялся в место славы, где сбывались лучшие американские мечты, — город Нью-Йорк. Поезд на станции Юнион приветливо гудел нашим путешественникам, ожидая пассажиров на своих местах. Как только словно игрушечные вагончики забились, машинист двинул вперед.       Несмотря на такую рань, за делегацией уже пристально наблюдала рабочая толпа. Она волнами перемещалась туда, куда ступал Хрущев, но никак не реагировала на его очередные приветствия, машки и лучезарные улыбки. Трудящиеся американцы мысленно желали своим коллегам в Нью-Йорке не познать судьбу сметенных в ядерное пепелище японцев.       Выглянув в окошко, Ваня ослушался приказа и не на шутку обомлел — сотни полицейских, военных, охраны и членов службы безопасности живым щитом огораживали столичных зевак от железнодорожных путей. Риски покушения на восточного лидера были непреодолимо высоки — по статистике двадцать пять тысяч американцев хотели учинить расправу над жестоким злодеем. По другим подсчетам, эти же двадцать пять тысяч входили в число тех, кто не мог верно написать фамилию Хрущева на английском.       — Много, не правда ли? — из-за спины родился Америка, будто удачно подловивший своего гостя в состоянии шока. — Не помню, чтобы какому-то другому лидеру уделялось такое же внимание, как твоему, — Альфред медленно пристроился рядом и тоже посмотрел в окно, с гордостью взирая на хранителей порядка.       — Такое ощущение, — тихо произнес Россия спустя минуту, — что тут скопилась вся полиция Вашингтона. Мы польщены, что вы так много внимания уделили нашей безопасности, но интересно, почему вы так над этим задумались? — с небольшим презрением спросил Ваня.       — Оу, ну, — Америка встрепенулся и почесал затылок, — ну-у потому что безопасность лидера страны это дело важное! Тем более такого, как ваш Хрущев, — он вещал так четко, словно по методичке.       — Такого противоречивого?       — Слушай, я наконец вспомнил, зачем подошел к тебе! — в попытке спрыгнуть с неудобной темы Америка надавил голосом. — Как тебе вчерашняя прогулка до Капитолия?       — Хм, — Ваня озадаченно приставил палец к губам, — здание выглядит довольно странно, но оно вполне красивое. А еще там так много зелени.       — По моему мнению, в таких зданиях и должны сидеть главные люди моей страны, — Америка горделиво вставил руки в бока. — Чтобы во время перерывов они могли выйти на улицу и насладиться красотами! А у вас как?       — Наше главное здание выглядит не таким помпезным, да и оно особо не огорожено, но, — Ванечка лукаво улыбнулся, понимая, какую маленькую игру затеял Альфред, — нам большее и не нужно. Моя партия стремится быть максимально ближе к народу.       — М-м, — Америка покачал головой, — вот как. Не думал, что расстрелы делают верха ближе к простым людям.       Россия не верил своим ушам. Прямо сейчас у запотевшего окошка Альфред высказывал ему про расстрелы? Даже зашумевшие колеса и плавно удаляющийся перрон не отвлекали Ваню от осмысления такой наглости, которую позволил себе Америка. По нервам прошелся резкий импульс — достать из-под кителя свою трубу и показать ее Америке, если тот еще раз хоть заикнется про очерняющее честь его страны.       А Америка особо и не напрягался. Никакая дрожь не смутила его взгляд при высказывании своей открытой неприязни к партии в лицо тому, кто был у этой партии в подчинении. Наоборот, он был в свободной стране, а значит, говорил и высказывал что хотел. У него же нет цензуры. Оставалось только ожидать, что на это ответит Россия:       — Я-я-а, — неторопливо протянул Ваня, чем приковал к себе любопытную пару глаз, — я тоже, знаешь, не знал, что можно так бездумно торговать акциями, чтобы потом твои же граждане прибегали на работу ко мне строить заводы. Я тоже не знал, что просто смотреть на то, как твои сограждане поддерживают нацистские идеи и поставляют рейхстаговцам баррели с топливом и техникой, нормально.       — Я-…       — Америка, а с какой целью ты спонсировал Гоминьдан? — Ваня в наигранном недоумении чуть склонился до уровня Альфреда и пристально взглянул ему в глазенки. — Твой план Баруха, где ты захотел поиграть в атомного монополиста. То, как ты бомбил Японию, кстати о Японии, я ничего не слышал о том, чтобы ты хоть как-то расправился с членами 731-го отряда. Неужели такой герой не захотел получить себе мировую славу? А там как бы люди пострадали, причем, в отличии от немцев, там все пленные до единого были убиты, — вокруг России нарастало пламя. Альфреду стало горячо, он чувствовал, как его руки и лицо постепенно опалял огонь. Ваня никогда не считался терпилой — при любом накале он доставал свою трубу или лом, но он редко высказывал свои претензии словами. Видимо, этот зверь научился доносить свои мысли без применения насилия. Но это не отменяло того, что загоревшийся вагон нужно было спасать:       — Так, стой, я!..       — Вот видишь, Америка, — Россия перебил попытку объясниться. Он выпрямился максимально высоко, словно пытался показать, какая пропасть была между ним и Альфредом. — У нас у всех есть грехи, за которые никто нас не простит. Мы сюда приехали не выяснять, кто больше пострадал, а все же наладить отношения. Ты ведь сам понимаешь, что от политики наших боссов страдают как советы, так и американцы, а вместе с ними и мы с тобой.       Теперь ничего не понимал Америка, что выдавало его открытый рот. Чтобы Ваня что-то задвигал про людей? Обычно Россия держался молчком, когда речь заходила про народы его империи, но теперь он сделался оплотом гуманизма и призывал к миру кого? Он действительно прямо сейчас говорил главному герою этой истории, что нужно сохранять добро и оставаться вместе с людьми? Это большевистское зло, которое шло наперекор всем гражданским правам и свободам? Тут точно крылась какая-то загвоздка, как пить дать, но все же сейчас стоило что-то ответить:       — Хо-хорошо, — послушно кивнул Америка и изумленно выглянул в окно.       В других вагонах заседали ребята из разведки и службы безопасности, контролировавшие процесс. Издалека доносился задорный смех Хрущева, который завел беседу про то, кто выйдет победителем в ядерной гонке. Слушая его, Ваня искренне и как-то глупо хихикал себе в руку — его босс умел навести суеты в казалось бы даже простой переезд с места на место. Альфред внимательно наблюдал за тем, как менялось его выражение лица, такое внезапно…счастливое? Да, именно счастье, похоже, испытывал его гость, совершенно не замечая полицейских машин, которые встречались через определенное расстояние. Брагинский испытывал с Америкой истинное счастье лишь несколько раз, когда в спальне гас свет. И тут какой-то другой человек смог рассмешить Россию, и это был не он.       Персонал ходил туда-сюда, то и дело предлагая Хрущеву и его сопровождающим что-то из разряда еды и напитков. За горизонтом горел долгожданный Нью-Йорк.       Между тем Манхэттен, самый главный боро в столице мира, уже пестрел сотнями тысяч разноцветных жителей, да так плотно, что утренняя давка в метро ни в какое сравнение с этим не шла. Народу тут скопилось побольше, чем в столице, — уже собранные и не такие шокированные, работяги и подростки высоко держали подготовленные плакаты с красноречивыми надписями. «ХРУЩЕВУ здесь не РАДЫ» («KHRUSHCHEV not WELCOME here») «Пока советы о МИРЕ кричат, они весь ЛАОС АТАКОЙ громят» («While about PEACE he yaks he LAOS ATTACKS») «ТЫ можешь достичь луны, но ТЫ НЕ СМОЖЕШЬ взять нас» («YOU can reach for the moon but YOU CAN’T get America»)       И прочие милые и настраивающие на дружеский лад послания украшали кричащие массы. Но в следующие минуты вся улица пришла в разочарование — из-за усиленной охраны кортежа никто не смог запечатлеть лицо восточного лидера или донести до него свою очень важную позицию относительно неправильной политики СССР. Секунд шесть, и вся процессия утекла на глазах мирных горожан. Все, больше ничего и не было.       Ньюйоркцев ждал расход по своим местам, затянувшийся на несколько часов, а делегацию званый обед, американская элита и масса прослушки.       Ну и конечно в частности Ваню ожидали неловкие моменты. В этом огромном трапезном зале, усеянном блесками ламп и шандальеров и покрытым снежным покрывалом, роль которого исполняли бесконечные белоснежные скатерти, элитарный народ и наиболее влиятельные журналисты буквально не могли найти себе местечко, чтобы куда-то пройти, не то что уединиться. А уединяться тут и не предполагалось — все пришли посмотреть на шоу под названием «Умеет ли советский диктатор обращаться с ножом и вилкой». Вывод сделали печальный — умеет.       Америка, на Ванино удивление, уминал не гамбургер, а что-то даже похожее на еду. Да, они снова оказались вместе, теперь уже их сковывал столик. Россия поражался тому, как быстро сжалось между ними пространство, вот буквально еще неделю назад Альфред за океаном наверняка строил ему козни, а сейчас милейшие не понимал, каким ножом и какой вилкой нужно разрезать этот кусок говядины.       — Пожалуйста, господа.       — С-спасибо?       Как будто специально Ванины мысли о том, почему Америка решил пользоваться таким огромным количеством приборов, прервала она, кристальная и чистая, как святая вода, водка. Но почему-то пить ее совсем не хотелось, Брагинский к ней даже пока не притрагивался, чем очень удивил Альфреда. Американец, который наконец вспомнил, что маленькая вилочка была не к мясу, чуть наклонился к Ване и нарушил молчание:       — Ты чего не пьешь? — его голос прозвучал резко и внезапно. Неудивительно, по сути они не общались с той сцены в поезде.       — Пока не хочу, — так же недоумевающе отвечал Ваня.       — Не хочешь? — Альфред удивленно выпучил глаза. — Ты же всегда в своем кармашке носил бутылку.       — Ну а сейчас что-то не хочу, — парировал Россия, чувствуя подкатывающее к горлу раздражение. Америка действительно думал, что если он поставит водку на стол, то его гость сразу же на нее накинется? Ему действительно стоило преподать пару уроков по этикету.       — Нет, Россия, ты послушай! — Америке будто было все равно на те едва уловимые нотки недоумения у Вани в голосе. Честно говоря, Америка вообще не обращал внимание на то, уместны ли его действия или нет. Он просто действовал, где-то чтобы завоевать власть, потому что начальство науськало, а где-то просто потому что даже не задумывался, что его действия могут кого-то смутить.       Вообще Америка всегда любил находить что-то интересненькое, и он старался это «интересненькое» утащить к себе — вот он заигрывает с фашистами, потому что ему нашептали, что это ребята из нового и верного течения, здесь он с ледяным ужасом просматривает папки с экспериментами отряда 731, которые попали к нему в руки от самого Кику, а в этом году к нему прилетел Россия. Жизнь действительно полна сюрпризов!       И сейчас то, что Ванечка отказывался от водки, было чем-то удивительным, что очень нравилось Альфреду с одной стороны. Но размышления об этом привели к не очень приятному выводу:       — Если тебе не очень нравится водка, потому что она не ваша…       — Нет-нет, что ты! — Ваня отмахнулся руками от такого несправедливого обвинения. — Просто не хочу. Я же имею право не хотеть чего-то в твоей стране?       — Если ты брезгуешь, то я, — Ваня почувствовал, как удивление Альфреда ушло в агрессию. Россия явно не хотел такого в их первое застолье. Он испуганно помотал головой, лепеча что-то похожее на «нет-нет», но Америку явно уже было не остановить, — то я ее выпью и покажу, что там ничего такого нет! — Альфред стукнул кулаком по столу и сделал то, чего никогда бы в своей жизни Брагинский не стал делать наедине с врагом: молодой человек направил свои орлиные глаза на стопку, решительно схватил ее, будто Россия собирался ее украсть, и вылил себе в стакан, где до этого была жадно выпитая кола. Наблюдая, как сорокоградусная вода тонкой струей перетекала в чужой стакан, Ваня аж сглотнул. Он было уже потянул руки с русскоакцентным «э-э», чтобы выхватить свою, между прочим, водку, но дальнейшие действия загнали Россию в окончательный тупик.       — Т-ты же не-…       — Как там у вас говорят, за ваше здоровье? — Альфред взял стакан, поднес его к губам и ненадолго остановился.       — Америка, может, не стоит? — Ваня со всей осторожностью пытался успокоить внезапно взвинтившегося Альфреда, будто он был лесным медведем.       — Ну я же должен попробовать ту самую водку, которую ты пьешь? Не попробовать национальный напиток гостя — проявить к нему неуважение. А то тогда ты меня так и не угостил, — нет-нет, Ване послышалось, в голосе Альфреда точно не было ведь обиды, да? К сожалению, чуйка подсказывала, что все было иначе, как бы Россия ни старался убедить себя в обратном, особенно это жалостливое «тогда». Америка наконец начал бойко заливать огненную смесь себе в желудок, и его сморщенные брови говорили за него все.       Россия никогда, наверное, не забудет, с какой охотой Америка поглощал эту несчастную водку, будто до этого Альфред три дня без воды провел в пустыне, и это был его первый напиток. Он всасывал, издавал звуки глотания, морщился, ненадолго прерывался, чтобы взять дыхание, и снова пил по глоточку. Видно было, что Альфреду не очень по душе такая ядреная горечь, но традиция есть традиция. Интересно, он сам ее выдумал или она реально существует? Даже последней капельке не удалось убежать от его беспощадного языка. Увидев то, как Америка облизывал край стакана, Россия замер — в голове начали вылезать неудобные сцены, упрятанные далеко в ящик на суд истории. Сцены, где было тускло и тепло, где комнату освещал плохенький светильник, где была одна широкая и немного жесткая кровать, на которой лежал Россия. Ночь, звездно, вода шумела очень далеко, хотя был берег, и очень хорошо.       Его партнер на этот раз — очень юная и неопытная, но подающая большие надежды страна. Страна, которая всасывала и облизывала, где-то немножко прикусывала и не могла вобрать полностью, горло словно сопротивлялось. Страна, освободившаяся от гнета старшего братца, которая прямо сейчас налаживала себе нового союзника и торгового партнера.       Тогда эта страна удивительно краснела, мычала и старалась чересчур, что казалось таким прекрасным для Ванечки, который уже и не помнил, как это, когда впервые. Эта страна постоянно спрашивала, хорошо ли вот так или можно по-другому, а потом отвечала сама на шершавые поглаживания и нажатия. Тогда не произошло того, о чем мечтала та страна, но для первого раза было уже неплохо и даже не больно.       Но Ваня был уверен — от той страны больше не осталось ничего.       И вот стакан коснулся стола, отчего Россия вздрогнул. Ему стало, честно, страшно. Сам он у водки завсегдатай, да и фаза опьянения у Вани очень добрая и безобидная, хоть и немного с бредом. Но вот молодой организм, ранее с водкой не знакомый, может по-своему интерпретировать, каким должно быть его пьяное состояние. А еще неизвестно, когда оно наступит, но Альфред вроде много съел, так что исход казался не таким печальным.       — Альфред, ты как? — Ваня обеспокоенно взглянул на своего соседа, который вцепился зубами в губы.       — М-м, — казалось, что глаза у Альфреда сейчас лопнут. — Но-…Нормально? — он проглотил слюну, которая еще отдавала этой чертовой колючей водой. Америка отвернулся и прикрыл рот рукой, стараясь не выблевать то, что выпил.       — Альфред, ты очень смелый! Не каждый, кто пьет впервые, может за раз выпить стопку водки, — подбадривал оцепеневшего Америку Ваня.       — Бр-р… Бх-х… Я, — Альфред очень многозначительно вздохнул, — я не понимаю, как… Как ты это вообще пьешь?!       — А-а-а, ну пью! Я уже привык к ней, — порывисто тараторил Ваня, пытаясь понять, плохо ли парню или еще терпимо. — Если что, за опьянение не переживай, ты съел много, да и я проконтролирую.       — Ты, кха-кха, — кажется, у Альфреда на глазах выступили слезы. Он согнулся и пытался вернуть себя в реальный мир, сжав пальцами кожу на лбу. — Ты проконтролируешь? — он прокхыкал, кажется, окончательно справившись с горечью, и обернулся на Ваню. — Ну раз так, то… Эй, официант! — несмотря на то, что Альфред весь побледнел как поганка, он резко поднял руку.       — Только не говори мне, что ты-...       — Друг, принеси мне стакан колы и водку. Одну! — это важное уточнение Альфред подкрепил, выставив указательный палец. — Если что, мне лучше, Россия! Спасибо.       — Знаешь, я не очень хочу играть роль Англии, поэтому давай договоримся — я тебя предупреждал, а ты меня просто не послушал. По рукам? — Ваня выставил руку вперед.       — Хм, — Америка свысока поглядел на пухлую ладошку. Ваня не переставал его удивлять. Большевики что, учат разговаривать? — Хорошо, по рукам! Может, тебе тоже?       — Вообще-то ты как раз мою водку выпил, — шутливо ответил Россия.       — Еще одну водку и… Стакан колы!       — Что? Нет, мне не нужна кола, — Ваня смутился, он отвел недовольный взгляд от Америки и увидел, как Хрущев общается со сопровождающими. Все хорошо.       — Да расслабься ты, давай попробуем. Ну раз ты хочешь, я и твое глотну, чтобы ты не боялся, — либо у Америки было все слишком хорошо с организмом, либо он был отбитым на голову, раз после такого не самого приятного опыта захотел его повторить, но уже в своей модификации.       — Такое ощущение, что ты ищешь повод, чтобы напиться.       — А?       — Смотри, принесли, пробуй.       — Так, — Альфред словно британский джентльмен аккуратно подцепил стопку и полоснул жижу в колу. — Oh, my friend, let’s taste it, — по сменившемуся акценту, едва слышимой «r» и прямой спинке Ваня понял, что Альфред корчил из себя Артура. Кажется, подшучивать друг над другом вошло у них в национальные привычки. Решать их проблемы или кого-то осуждать Россия точно не стремился, так что позволил себе лучисто улыбнуться. Увидев, как Ванечка в порыве смеха зажмурился, Альфред без промедления выпил вторую порцию водки, но уже с колой. — Па-а, ну, вот так гораздо лучше!       — Только истинным открыто наслаждение от цельной водки, — все так же потешно отвечал Ванечка.       — Да ну тебя! Все, сейчас тебе тоже заброшу.       — Ой-ой, водка это не бомба, ее не надо сбрасывать, — Россия с задором пытался увести руку Альфреда от своей стопки и колы, но тому все же удалось выхватить алкоголь.       — Ну все, берегись, злодей, сейчас мы тебя обезвредим!       Ваня в конце концов даже не сопротивлялся Америке. Ему стало как-то интересно, может, действительно этот напиток был не так уж плох? Он сначала понюхал свой стакан, чем вызвал у собеседника приступ презабавнейшего кряканья, а потом и, черт с вами, выпил тоже напиток до дна.       — И-и? Ну как?             Все же он тоже смог его рассмешить.