Андерсен, или новая жизнь Волдеморта

      Серебристо-белый снег лёг на крыльцо дома, добавив наступившему утру ноту напускного умиротворения.       Том, бережно держа в руке чашку кофе, вышел на улицу. Жар напитка приятно контрастировал с холодом, липнувшим к коже. В тени дуба по правую сторону от дома на мгновение выпорхнула сова и снова исчезла. Том обернулся на её характерное ухание, когда к его ногам упал конверт.       Отправитель пожелал остаться неизвестным, обратного адреса тоже не было. Том начал внимательно читать послание, и с каждой строчкой его лицо менялось от надежды к разочарованию, от удивления к гневу. Эхо произносимых про себя слов оставляло внутри горький привкус недосказанности. Андерсен с содроганием вздохнул, закрыл глаза на несколько секунд и сжал письмо в кулаке.       Внутренний голос заставил его замереть, прежде чем выбросить письмо в мусорный бак.       — Хотя…       Он разгладил бумагу и снова прочёл.       «Мне нет нужды представляться, ведь ты знаешь мой почерк наизусть. Том, я больше не в силах скрывать от тебя тайну, что пожирает мой мозг. Я предупредил тебя о последствиях нашего эксперимента, но утаил главное».       — О чём ты, Ганс? — шепнул Том.       «Все эти годы ты считал своим спасением модифицированный Обливиэйт, но…»       Несколько следующих слов смазались. Должно быть, Ганс плакал, когда изливал на бумагу признание.       «Моя ошибка оказалась роковой, Том. И исправить её не в моих силах. Честно говоря, я не уверен что найдётся хоть кто-то, способный изменить положение вещей. Видел бы ты меня сейчас — я пишу тебе, стоя на коленях. Клянусь! Я в отчаянии и бесконечном чувстве стыда перед тобой».       Том читал, и складка между его бровей становилась глубже.       Картина, раскрывающаяся перед ним, была настоящим смешением реальности и фантазии, где всё обрело странные оттенки и контуры. Он ощущал себя в мире, где каждый шорох и собственное дыхание казались загадкой, которую нужно было непременно разгадать. Его злили слова старого товарища, но ещё больше пугали. Неподдельный страх впивался острыми иглами в его виски.       В какой-то миг стало совсем невыносимо.       Внутри черепной коробки мозгу становилось тесно, и она грозила лопнуть. Повышенное давление в крови лишило Тома слуха, он будто нырнул глубоко-глубоко и коснулся тёмного дна пульсирующим затылком. В носу защипало, и вязкая капля обожгла кожу над губой. Том смазал кровь тыльной стороной ладони, и его глаза перестали выполнять свою естественную функцию. Металлический привкус навевал ему незнакомые на первый взгляд сюжеты.       Вихрь уносил Андерсена в поток воспоминаний и ощущений, а ставший бесцветным снег ложился на его плечи, укрывая следы прошлого, как будто стирая их из памяти.       Он видел себя со стороны.       В считанные мгновения стемнело, сгустившийся воздух наполнился запахом дыма, точно кто-то подкинул в камин сырые дрова. Том сидел в мягком кресле, а змея свернулась вокруг его босых ступней. Он чувствовал, что время замедлило свой ход, точно желая подарить ему мгновение покоя в этой непонятной реальности, где утраченные памятные моменты и мечты переплелись в паутине таинственных взаимосвязей. В тишине окружающего мира раздавался только монотонный звук тикающих часов, напоминая о беспокойном беге времени. Том вглядывался в призрачную даль, стараясь разгадать смысл того, что происходило в его собственном сознании. Игра теней, света, звуков и молчания создавала волнующий ландшафт, полный тайн. Тайн, которые совершенно не нравились Тому. Каждая деталь этого пространства наполняла его сердце тревожным волнением, неся с собой неведомую угрозу или обетование нового начала.       Слова посланника, пытающиеся пробиться сквозь набат разогнавшейся по венам крови, затерялись за шумом в ушах. Они звучали испорченными отголосками недоступной реальности. Шум, подчиняющий чувствовать себя одиноким и беспомощным уводил Андерсена в тупик. Тьма окутывала его плотным покрывалом причиняющей страдания иллюзией, заставляя его теряться в мраке своего разума.       Он часто заморгал.       Слёзы градом катились по его щекам, и он затаил дыхание.       Если бы у него спросили, когда он плакал в последний раз, вероятно, его ответом стал бы день, когда его впервые избили в приюте. Ему вновь приходилось испытывать фантомные боли от кулаков, врезающихся в хрупкие рёбра, от твёрдых носков ботинок, попадающих точно по почкам, и от унижений обозлённых на суку-судьбу сверстников, буквально заплевавших его волосы, лицо и выглаженную чистую форму. Эти кровоточащие следы давно забытого прошлого напоминали о непростых временах. Тогда маленький, никому не нужный Том Реддл убежал в туалет. Тишина в кабинке была настолько глухой, что слёзы пронизывали воздух, и звук падающих на кафельный пол капель отражался от тонких деревянных стенок убежища. Там он и остался, сгибаясь под тяжестью боли, взывая к неведомым силам за помощью, которая, видимо, была им недоступна. Он растирал багровеющие следы неравной борьбы, ругаясь про себя на свою трусость, неспособность защититься и дать отпор. Во рту стоял тошнотворный привкус металла, Том сухим языком слизывал с внутренней стороны щеки кровь и проглатывал. Морщился, сдерживая рвотный позыв, и всё лишь бы не чувствовать этот гадкий вкус. Реддл шёпотом звал маму, молил забрать его, был согласен на любые условия, лишь оставить приют и забыть его, как страшный сон. Мальчик выплакал, казалось, все до единой солёные капли, и оставил их не просто на грязном полу, а в тумане горя, который не имел конца и края. Его хрупкое естество было изранено, но от этого он не стал слабее. Напротив, в тот день в его глазах впервые загорелся огонь отчаяния, который был готов не только осветить путь мальчика и тёмные уголки его духа, но и сжечь напалмом всех, кто когда-либо посмеет навредить ему.       С того дня Том иронично подшучивал над собой, мол слёз в нём больше не осталось. И ирония в его словах выстилалась терниями, которые снова и снова напоминали о его невылеченных ранах.       Том перевёл дух и взглянул на письмо — злосчастный вестник грядущей бури, когда вдоль позвоночника пробежал холодок.       «Мне не хватит смелости отдать свою бренную жизнь в твои руки. Линчевать себя я намерен в одиночестве, которого заслужил. Впрочем, я ведь обещал остаться с тобой до конца твоей жизни, что ж, так тому и быть. До встречи, любовь моя, встретимся в Аду».       — Что?!       Письмо вспыхнуло голубым пламенем, играющим на краях пергамента, когда Том вслух дочитал последнее предложение.       Оборвавшиеся слова зазвучали в его ушах как гробовой колокол, и Тому стало трудно дышать.       Он поднялся, превозмогая сокращение икроножных мышц. Его дрожащий подбородок и потные ладони были отражением внутреннего состояния — борьбы с неизбежной долей, грозившей разрушить его мир.       — Ганс… Это бред. Бред! Бред! — осипшим голосом выкрикнул Том.       Искренность отправителя, переплетённая с оспасностью, словно нитью Лахесис, узорчатой судьбы, медленно завершала пугающую композицию.       Ганс, притворившийся жертвой, но на самом деле хладнокровный и решительный, наконец раскрыл свои карты, оставив Тома наедине с мрачной реальностью своего положения. Перед Андерсеном открылась бездонная пропасть неопределённости, где каждый выбор мог стать последним.       — Не правда! Нет! Ты бы не стал!       Том ощутил замедлившееся время будто назло подготавливающееся к решающему моменту.       В глазах отразился блеск неотступной решимости, смешанной с отчаянием, которое темнело и распространялось из центра до самых кончиков волос. Том понимал: борьба с опасностью будет жестокой и немилостивой, но тем не менее, ему оставалось только принять вызов и броситься в пучину неизвестности.

***

      — Подождите, вы запутали меня, — Рита потрясла головой и хлопнула в ладоши, призывая перо остановить запись. — Перо!       Перо послушно зависло в воздухе.       — Я могу повторить.       — Ганс. В его письме вам чего-то не хватает. Либо вы мне не договариваете, либо и сами тогда запутались. Как же пытки и…       Том упёрся руками в поцарапанный подоконник.       Скитер торопила его и тем самым путала нити мыслей. Он хотел рассказать о Грейнджер, но переплетения событий приводили его к Гансу.       — И то, и то, Рита.       — Я вынуждена настаивать, расскажите мне правду!       — Думаете, я не за этим вынудил вас придти сюда? — Том театрально развёл руки. — Считаете меня лжецом?       — Нет, но…       — Но! — грубо перебил её Том. — Закройте свой накрашенный рот и слушайте меня. Я человек, почти такой же, как и вы. Мне свойственны забывчивость и потеря мысли, и я очень сильно стараюсь придерживаться последовательности своего повествования, пусть выходит и не важно. Эта история — моя история, Рита, слишком важна. Спросите, почему? Одному Мерлину известно, как она грызёт меня изнутри и рвётся наружу. Чёрт!       Том резко замолчал.       Скитер не решалась издать и звука, смиренно держала свой накрашенный рот, как высказался Андерсен, на замке. Она наблюдала за ним из-под опущенных ресниц.       Его руки опять дрожали, он прятал раскрасневшееся лицо в ладонях и что-то шептал, абсолютно невнятное, похожее на шипение змеи.       Прошло чуть больше получаса, прежде чем Том успокоился и посмотрел на волшебницу.       — Не разбирая пути, я вернулся домой и единственное, о чём мог думать, это о Гермионе.

***

      Том отправил Гермионе послание с просьбой о встрече.        Он ждал ответа, в то время как тени прошлого мучили его.       Каждый шаг по избитым деревянным половицам коридора раздавался скрипом и томными стонами надежды, которая утрачивалась с каждым мгновением. Слова Ганса вертелись в его голове зловещими призраками, не давая ему покоя. Они клеймом, наложенным на судьбу Тома, звучали оглушительно громко. Он боролся с натиском отчаяния, которое стремилось поглотить его.       Трижды повторившись, призраки приняли физическую форму, вызвав раскаты ненависти, и они только сильнее подкрепляли уязвимость перед возможностью познать то, чего Андерсен познавать не хотел.       Неожиданная слабость овладела им, и кровь потекла из ушей и носа. Том вытирал её рукавом светлой кофты, ненадолго вырываясь из плена наваждений, но кровь была лишь внешним проявлением внутреннего апокалипсиса.       В мрачных уголках его трещащей по швам души начали материализоваться ужасы прошлого.       Лица соратников, павших в бою, трупы детей и скорбящие над ними профессора, невинные жертвы бесчеловечной битвы лежали перед ним. Расфокусированным взглядом Том оценивал мутные пейзажи своего внутреннего мира, где скорбь и боль переплетались в череде мучительных картин. Вдруг перед ним возникли морщинистые бледные пальцы, остервенело сжимающие бузинную палочку. Этот зловещий образ тесно связывался с его собственным внутренним адом, напоминая о бедствии, что он нёс в своём сердце.       Пальцы тьмы медленно сжимали его шею, впиваясь железными когтями в плоть. Орудуя под кожей, отравляя плоть страхом. Мертвенно-бледные лица исчезали, но их бестелесные отпечатки оставались внутри, на каждой складке и костном выступе.       Тома пленили собственные кошмары и заточали в холодных стенах страстей и ужасов.       Слёзы катились по его щекам, и он смазывал их трясущимися ладонями. Пересохшие губы трескались, Том нервно облизывал их, смотря на себя в отражении зеркала. Он проигрывал своим внутренним демонам и не находил утешения в омуте, в котором опустился на дно. То, что творилось с ним, он не мог заключить в слова, тревога достигла своего апогея, и он упал на пол от бессилия.       Там его и нашла Гермиона, свернувшегося в позу эмбриона в центре просторной спальни.       Её недовольство и непонимание парализовали его окончательно, лишив сил бороться за себя.       — Том! Том, что с тобой? — она трясла его за плечи, приводя в чувства.       Сухой язык противился хозяину, вместо ответа Андерсен произнёс невнятный звук и закашлялся.       Алые капли окропили подбородок и задели наряд Гермионы, прижимающей к себе Тома.       — У тебя есть какие-нибудь успокоительные зелья?       Он беспомощно замотал головой. Поглощённый стыдом, Том глядел на неё через пелену слёз и вновь видел Грейнджер на поле боя. Взгляд тёмных глаз — оружие в руках мстительного Бога. Обнажение его слабости и беспомощности.       — Я перенесу нас ко мне, хорошо? Постарайся задержать дыхание, я не знаю, что случилось, но боюсь, могут возникнуть ещё бóльшие проблемы, — тараторила она, сильнее хватаясь за его плечи.       Том собрал остатки сил и обхватил руками её талию.       Ушные перепонки едва не полопались, когда хлопок трансгрессии утянул их в воронку.       Гермиона уложила его на кровать и стремглав помчалась на кухню. Он услышал, как загремел выдвижной ящик, который она, похоже, вырвала из комода в поисках необходимых настоек. Гермиона ругалась на себя за медлительность, впрочем, это было напрасно. Со стеклянным звоном она скоро вернулась и, расставив на полу набор первой помощи, взялась врачевать.       Кончиком волшебной палочки она провела вдоль тела Тома, хмуря лицо от непонимания:       — Да что же с тобой?! Я чувствую проклятие, но какое именно, понять не могу.       В этом была вся Гермиона Грейнджер — комок злости с холодными руками. Такой она нравилась Тому, рыщущей в глубинах памяти в поисках нужных параграфов учебного материала. Она поджимала губы и раздувала ноздри, вслух проговаривая то, что думала.       Том наблюдал за ней сквозь пелену слёз, и его сковывал стыд: лежит на её постели точно мерзкий червяк, беспомощно трясущийся от мышечных спазмов, пока она искоса поглядывает на него своими потемневшими от злости на свою бесполезность глазами.       — Просто… боль… сними, — прохрипел Том, теряя остатки сил.       Не говоря ни слова, она взяла в руки пустую колбочку и наполнила её тремя разными настойками, взболтав, чтобы составы перемешались и дали реакцию. Жидкость закипела, и бурой пеной полилась за края, когда Гермиона поднесла горлышко к губам Тома и влила в него содержимое. Горечь полыни на корне языка заставила его сморщить мертвенно-бледное лицо.       — Сейчас станет легче, обещаю.       Гермиона устало села на кровать у его ног и потёрла виски. Она сделала всё, что смогла, и теперь оставалось только ждать, пока зелье подействует, а Том наконец прояснит ситуацию.       Прошло несколько часов, а может, и дней, прежде чем Том разлепил веки.       Грейнджер спала рядом, прижавшись грудью к его плечу. Одна её рука покоилась на его солнечном сплетении, а другая придерживала его голову, чтобы в случае приступа рвоты можно было быстро среагировать и помочь перевернуться.       Том сглотнул вязкую слюну и осторожно перевалился на бок, чтобы лучше рассмотреть свою спасительницу. Её лицо было спокойным, и эта мелочь обогрела его душу.       Он медленно потянулся к кровавому пятнышку на её щеке, хотел дотронуться, но передумал. Он не стал тревожить сон Гермионы, потому устроился поудобнее и просто любовался ею какое-то время.       — Нравится смотреть? — не открывая глаз, поинтересовалась она.       — Очень. Когда ты молчишь и не играешь в стальную леди, выглядишь весьма очаровательно.       — Раз можешь шутить, значит, полегчало.       Она в полсилы стукнула его по макушке. Том недовольно зашипел, но глаз от неё не отвёл.       — Спасибо тебе.       — Расскажешь мне об этом?       — В другой раз, Гермиона. Обещаю. Если честно, я звал тебя не за этим, просто так сложились обстоятельства. Мне нужно уехать, возможно, надолго.       — Куда?       Грейнджер спокойно спрашивала, и тем самым вновь задевала его самолюбие. Ему думалось, что ей наплевать на него, и потому продолжать говорить хотелось меньше.       — В Данию.       — Хочешь спросить, буду ли я ждать тебя?       Том напрягся.       В глубине души он надеялся на положительный ответ, но Грейнджер была не так проста, как казалась, и, горький опыт показал ему какую цену для неё имел их союз. Не друзья и не любовники, их нельзя было отнести к чему-то определённому. Просто по неизвестной причине оба раз за разом находили друг друга и вбирали в себя необходимое.       — Буду, — прошептала она и закрепила условие поцелуем.       Сил на что-то большее ему не хватило, да и Гермиона после тяжёлого трудового дня и сумасшедшего вечера быстро уснула.