Живот и его необычные особенности

— Так как это явно не разовое событие, у меня будет несколько правил, — говорит Годжо, и Мегуми невольно приподнимает бровь. Правила — это не то, что он ожидал услышать, тем более в такой ситуации, однако Фушигуро не спорит. В душе поднимается небольшое недоумение, но и любопытство тоже, и он не отрицает ни первое, ни второе, готовый выслушать. — Первое, — с всё тем же позитивом говорит мужчина, поудобнее заваливаясь на кровать конспиративной квартиры. — Не зови меня сенсеем. — Не очень удобно называть тебя просто Годжо, когда мы занимаемся чем-то таким, — говорит Мегуми. Мужчина моргает; его яркие голубые глаза почти светятся в вечерней обстановке, когда уже слишком темно, чтобы что-то яркое в комнате не светило, но ещё слишком светло, чтобы включать свет. К тому же Фушигуро понятия не имеет, стоит ли сделать движение, чтобы добавить побольше яркости. В прошлый раз они занимались изучением — или как это ещё назвать? — лишь едва после обеда. Было бы странно, если бы в этот раз света не было? Или, наоборот, странно, если бы он его включил? — Тогда зови меня Сатору, — говорит Годжо, улыбаясь немного шире. Мегуми с ужасом внезапно замечает, что у этого мужчины есть морщинки от улыбки. Настоящей улыбки. Они едва заметны, если честно, так просто и не увидеть, если не знать, куда смотреть, но тот факт, что они есть, вызывает небольшой взрыв в его голове. То ли эти морщинки подчёркивают возраст Годжо, то ли они просто так сильно меняют его лицо. Пусть и небольшие, едва заметные, но ведь морщинки. Внешне он запоздало кривится, но кивает. Конечно же, до сего момента он ни разу в своей жизни не звал мужчину по имени. Это всегда было «Годжо» или, позже, «Годжо-сан», потом снова «Годжо», а ещё позже уже «Годжо-сенсей». Цумики несколько лет звала его «Годжо-сан», и только последние четыре года перешла на чуть менее формальное «Годжо». Он сдерживает порыв произнести это имя вслух, никак не показывая этого. Отчасти Мегуми, пожалуй, слишком смущён тем, что понятия не имеет, как это имя будет звучать его голосом; просто потому что раньше их уровень близости был меньше и менее тесным. Личным. Интимным. Но их отношения меняются; и очередная смена имени приходит на удивление легко, даже если и смущает его. Фушигуро, тем не менее, уверен — он привыкнет. Точно так же, как и со всем остальным, что приходит тогда, когда Годжо Сатору рядом с ним. Главное, не может он не отметить мысленно, не назвать его так при ком-либо, забывшись. Под чужим внимательным взглядом Мегуми спрашивает просто и равнодушно: — Что ещё, Сатору? И если бы не смотрел так внимательно, как смотрит сейчас, то непременно бы пропустил короткий проблеск чужого удивления. — Вопрос согласия, — помедлив, говорит Сатору. — Кому-то не нравится минет, кому-то — член в заднице. Сперма на лице просто отвратительна, честно говоря. Так что просто предлагаем свои желания, получаем сигнал «да» или «нет», а потом продолжаем. Слышать все эти слова из уст… Сатору, мысленно произносит Мегуми имя, словно бы подчёркивая его, немного странно. Непривычно. Однако на само правило он легко пожимает плечами, кивая, чтобы показать собственное принятие. Это, вообще-то, более чем логичное действо, и он как-то даже не думал, что его нужно проговаривать вслух, но раз мужчина считает, что это нужно подчеркнуть, то — ладно. Пусть проговорит это вслух. — Третье, — вздыхает Сатору, а потом начинает легонько мотылять ногами. Мегуми, видя это зрелище, просто смотрит. На то, как голые грудные мышцы двигаются, уходя дальше к животу, что прижат к матрасу. На крепкую мужскую спину, к которой вот-вот прикоснутся ноги с другой стороны, поражая своей гибкостью. Как лицо становится более задумчивым и спокойным. — У тебя нет опыта. Это нормально, если будут какие-то вопросы или если вдруг ты согласишься на что-то, а уже в самом процессе поймёшь, что чувствуешь себя не готовым. Я знаю, что ты серьёзный парень, который сразу скажет о неладном, но я также знаю тебя, Мегуми, и обычно ты долго держишь что-то внутри себя, постоянно обдумывая и пытаясь что-то сделать самостоятельно. И вот это самое самостоятельно меня немного беспокоит. Я не говорю тебе не узнавать своё тело с нового ракурса, я просто говорю быть чуть более… раскованным в том, что делаем мы оба. Просто чтобы я знал, что ты прямо сейчас хочешь сделать со мной что-то определённое. Ну, и наедине с собой, конечно, тоже будь аккуратен. Последнее добавлено с небольшой ехидцей, лёгким прищуром. Мегуми лишь щурится в ответ, потому что это явный намёк на ножны, которые застряли в нём пару лет назад. — Конечно, — просто говорит он, игнорируя намёк напрочь. А потом мысленно выбрасывает из своей головы все предупреждающие слова. Ну… возможно, не все, но некоторые из них… А, возможно, что вообще ничего не выбрасывает. Как бы Годжо не раздражал в этой теме, он в некотором роде прав. У Мегуми нет опыта и он уже один раз облажался; и даже не один раз, так что… Так что эти правила даже не столь странные; и то, что Сатору проговаривает их специально, явно удерживая в своём уме не совсем удачный опыт Мегуми, показательно. А попробовать что-то новое — не порок. И Годжо, даже если и будет раздражать шутками и бесячими улыбочками, на самом деле издеваться не станет, а, скорее, поддержит и даже что-то сверху от себя добавит. — Четвёртое, — говорит тот, тем самым привлекая внимание. — Сколько их у тебя там? — не может не спросить Мегуми, закидывая ногу на ногу. Он бы перебрался со стула на кровать к Сатору, возможно, чтобы даже попытаться отвлечь и наконец-то заняться тем, ради чего они сегодня здесь оказались, да только мужчина растянулся как-то наискось, не оставляя места для второго человека. И отвлекаться от правил он явно не планирует, войдя в раж. — Пока что это последнее, — ничуть не смущаясь, отвечает мужчина, прежде чем продолжить практически без паузы. — Фетиши. На секунду Мегуми кажется, что ему показалось. Но эта секунда проходит, потом ещё одна, ещё несколько, а потом он понимает, что нет, не показалось, и всё это, увы, реальность, в которой он вынужден жить. К его глубочайшему сожалению. На несколько других коротких секунд он пытается понять, как до всего этого дошло. Мегуми вспоминает их прошлые «приключения» в этой квартире, потом неделю отдыха. Потом они поговорили с друг другом, немного прогулявшись, прежде чем Годжо отправился на своё следующее задание, несомненно, очень важное и очень смертельное для любого, кто не является Сильнейшим. Они не то чтобы говорили о своих отношениях; сегодня у Сатору впервые за каникулы Фушигуро просто появился выходной, они немного побродили по квартире, где Мегуми жил, отдыхая и расслабляясь. А потом, переглянувшись, мысли будто бы сошлись, и, когда его спросили, готов ли он продолжить — несомненно, это был вопрос про мутацию, всё ещё обитавшую в его теле; ведь время тикало, и вскоре начнутся занятия в техникуме, — Мегуми только кивнул. А теперь они здесь. И, не особо говоря об отношениях, Годжо первым делом после душа, куда Мегуми согнали сразу же по прибытию, обозначил так: «Это явно не разовое событие». Мегуми не сказал ничего «за», но мысленно он скорее согласился, чем отказался. Он ещё не совсем пришёл к какому-то решению, если честно, однако факт оставался фактом — Годжо Сатору имел большое значение лично для него, а подобное новшество их отношения не испортит. Ему было немного интересно попробовать, но ради одного интереса он не стал бы лезть во всё это. Дело было скорее в самом Годжо; он, конечно, раздражал безмерно, но… И вот это самое «но» Мегуми пока ещё не мог определить. Однако факт оставался фактом — мысленно придя к выводу, что он скорее за, чем против, Мегуми дал согласие на эти отношения, выслушал правила и. И. Каким-то образом прозвучало вот это самое слово. Фетиши. Его первое желание — встать и молча выйти за дверь. Второе — кинуть чем-нибудь в Годжо, потому что это был явно не тот момент, чтобы шутить. Понимание того, что мужчина даже не шутит, было ещё одним ошеломлением и шоком, через который ему прямо сейчас пришлось пройти, чтобы мозг мог функционировать дальше. Единственная, полностью осознанная, здравая мысль в этот момент была такова: «Ему обязательно говорить об этом именно сейчас?». Почему не начать разговор о каких-то… кинках… уже после того, как они разберутся с мутацией и смогут полноценно начать вот эти вот отношения? Какую-то новую форму своих отношений. С сексом и всем остальным. Мегуми пока не полностью осознал, что это за отношения и как их назвать; уже не опекун-усыновлённый, не благодетель-должник, не учитель-ученик. Скорее… пара влюблённых, с тем лишь исключением, что — и тут Фушигуро невольно, мысленно кривился — они заботятся друг о друге, но явно не влюблены. Это словно… что-то, что прямо сейчас, вот в этот самый момент, слишком уж нереально. — Фетиши, — повторяет он слово, словно бы пробуя его на вкус. — Фетиши, — кивает Сатору на кровати, пару раз глупо взмахнув белыми ресницами, словно внезапно смутившаяся, невинная дева. Мегуми ни на миг не верит этому подозрительному морганию. — Фетиши, — тянет Мегуми слово; с намёком на что-то, что он пока даже осознать не может. — Фетиши, — более ощутимо кивает Сатору. Фушигуро мысленно спрашивает себя, не слишком ли он поспешил, соглашаясь на всё это. Но подобные мысли, конечно, слишком уж драматичны. Он просто знал, чувствовал затылком, что что-то такое будет. Это Годжо Сатору. Мегуми знал, на что соглашался. А ещё он знает — даже если всеми фибрами души хочет отрицать подобное — откуда именно в нём взялась подобная драматичность. Он случайно подхватил её от единственного взрослого, который присутствовал в его жизни чуть более регулярно и стабильно, чем все остальные вместе взятые. То есть от самого Годжо. — Итак, — шумно вздыхает он полной грудью. Ноги выпрямляются, чтобы удобнее упереться в коленки локтями. Пальцы складываются домиком, куда он упирает свой подбородок. — Твои фетиши. — Да, — говорит Сатору, улыбаясь. Его веки всё ещё продолжают опускаться слишком медленно, как и подниматься. Слишком медленно для здравомыслия Мегуми. — Что-то не так? — Нет, — сухо говорит Фушигуро. — Продолжай. — Итак, — вздыхает Сатору; это звучит немного наигранно-воодушевленно. — Как ты сам понимаешь, в обществе магов все либо старики, либо зануды… — А ближе к делу? — почти что сразу же перебивает он, не желая выслушивать подобную ерунду. — Это так близко к делу, как только возможно, — дуется Годжо, обиженно выпячивая губы. И — не продолжает. — Ладно, — почти сразу же сдаётся Мегуми. В другой ситуации он бы не сдался так быстро, но сейчас ему слишком уж сильно хочется закончить с этой темой поскорее. — Продолжай. — Так вот. В мире магов все либо старые, либо зануды — и, как ты мог заметить, моих ровесников не так уж и много. И если я с кем-то пересплю, то это будет и скандал, и куча всего остального. В связи с этим я принял здравое решение спать с не-магами. — Окей, — говорит он, пока не совсем понимая, куда всё идёт. — И тут возникла небольшая загвоздка — то, как я выгляжу. Фушигуро моргает, осматривая Годжо с головы до ног, но не находя ничего странного или подозрительного. Может быть, виной тому то, что он знает Годжо так много лет, что теперь трудно увидеть неладное? Ну, помимо его невероятной, весьма неординарной личности. Несомненно, весьма и весьма запоминающейся. — Для не-магов я выделяюсь среди людей внешностью. А также — слишком молодым возрастом. — Тебе почти тридцать, — говорит он, легко пропуская первое. — Мои ровесники не-маги подозрительно относятся к подобному, и часто, если дело доходило до постели, просили показать паспорт. На всякий случай. Во-первых — надоедает одно и то же. Во-вторых, не у всех взрослых, оказывается, хорошая личная гигиена, и это отвратительно. Мегуми невольно вспоминает, что его первым делом по прибытию отправили в душ. Скорее всего, это влияние Шести Глаз. — Другое дело — молодые люди. Им не нужен паспорт, они более активны, при этом легко поддаются мелким манипуляциям. Скажи им принять душ, и они чаще всего сразу идут в ванну, не споря. Мегуми щурится в недовольстве от осознания. Это была такая манипуляция? Он тоже не спорил, легко уйдя в душ просто потому, что ему сказали это сделать. Это манипуляция опытом и чужим возрастом? На самом деле он совершенно ничего не заподозрил, просто пошёл делать, что сказали. И он даже не против помыться, он понимает, что личная гигиена важна. — И здесь сразу хочу предупредить: во-первых, манипулировать тобой не планирую. Во-вторых, вскоре я стал замечать, что мне легче среди более молодых. — Легче? — уточнил он. — Мне проще найти с ними общие темы, они готовы экспериментировать и пробовать что-то новое, они полны энергией, а их реакции более честные и искренние. И именно последние зацепило меня больше всего. И знаешь, у кого самые сильные реакции? Мегуми не отреагировал на вопрос, хотя мысленно невольно задумался. — У стеснительных, — ответил Сатору, а потом уставился куда-то вперёд, в стену. — Они краснеют, смущаются, говорят что-то, и все их реакции — чистые и искренние. Это цепляет. — Твоё эго, наверное, просто в восторге, — не мог не съязвить Мегуми. — И это тоже, да, — пожал тот плечами; это выглядело скорее равнодушно, чем что-то ещё. — Но, согласись, разве не приятно получать самые сильные реакции? И разве ты не захочешь взять самое лучшее, что может предложить тебе мир? — Да, наверное, — моргнул Мегуми. Это звучало… довольно логично, хотя и весьма требовательно. Та самая сторона человека, которая и эгоистичная, и самодовольная, и жаждущая, и гордая одновременно. — Итак, мой фетиш — чужие реакции, — подытожил Сатору. — Мне нравится наблюдать за всем этим, чувствовать сбитое дыхание, видеть, как к щекам приливает кровь и чужие нервы сходят с ума. И, конечно же, здесь есть небольшой нюанс. — Какой? — Смущение и стыд зачастую самые сильные эмоции. Тишина оказалась совершенно неожиданной для обоих. — У тебя фетиш на стыд, — подытожил Мегуми. А потом посмотрел недоверчиво. Фетиш на стыд? Серьёзно? Фушигуро понятия не имел, что об этом думать. С одной стороны, это был фетиш на стыд. Он слышал про кинк на руки, ноги, задницу или грудь, или любую другую часть тела, и это понятно, но, честно говоря, тоже странно — и уже из этого выходило, что, какой бы фетиш у Годжо Сатору ни был, Мегуми удивился бы любому, так что стыд как-то… ну, это просто очередной фетиш, вот и всё. С другой стороны, это был — это был стыд! Тот же фетиш на чужой рост, к примеру, высокие или низкие люди, совершенно обычное и общепризнанное дело. Так что чужие предпочтения не должны быть странными, но всё же… Всё же. — Осуждаешь? — поинтересовался Сатору. — Нет, — запнулся Мегуми. — Нет, но… — А, я понял, — чужие глаза моргнули, сосредотачиваясь на нём. — Тебя бы удивило любое моё другое предпочтение. — Да, — не мог не согласиться он. Это было, пожалуй, самым подходящим определением того, что он чувствовал. — Ну, в любом случае, — продолжил Годжо некоторое время спустя. — Я просто счёл за лучшее тебя предупредить, вот и всё. Не то чтобы оно как-то проявлялось в постели. Звучало так, словно… Словно самое настоящее предупреждение, и, видимо, предупреждением это и было. Мегуми попытался припомнить, было ли что-то странное в прошлый раз, и, возможно, не сразу, но в его голове что-то мелькнуло, дёрнулось, а потом он наконец-то вспомнил чужие слова, которые тогда сильно его смутили. — И вообще, то, что ты нервничаешь, даже интересно. — В каком месте это интересно? — Эй, у всех есть свои фетиши! Кто-то пихает в свою теневую простату ножны, а кому-то нравятся смущённые мальчики. Так что теперь, мне нельзя смотреть на то, что мне нравится? Не зная, как на всё это реагировать прямо сейчас, он ограничился кратким: — Ясно. Непременно, эту информацию стоило отложить в сторону, чтобы тщательно обдумать, но, возможно, не сейчас. А потом, понимая, что подобные реплики, скорее всего, повторятся в постели, дополнил: — Ну, это многое объясняет. Годжо на кровати недоумённо моргнул, выпрямился, уронив ноги на подушки, а потом уставился на него. — В каком это смысле? — Неважно, — закатил Мегуми глаза, а потом наконец-то встал со стула, чтобы подойти поближе. И, наконец, приступить к делу. — Мы можем начать? Я хочу поскорее избавиться от твоей копии. — Вау, — сухо отозвалась мутация. — Какое гостеприимство. Его благодетель-опекун-учитель-любовник/парень подозрительно прищурился, однако в данной ситуации отбросил любые вопросы. — Итак, — спросил тот, пододвигаясь, чтобы дать ему побольше места на кровати. — Ты уже решил, что мы будем делать? — Я попробую переварить проклятую энергию мутации. Смешаю со своей, а потом вытяну это наружу, где ты сможешь к ней прикоснуться, чтобы взять под контроль и вытянуть из меня. Таким образом мы постепенно перенаправим её наружу. — Таким образом мы избежим вариант с несварением, — одобрительно кивнул мужчина. Мегуми, до сего момента о несварении ничего не слышавший, уставился, но его нагло проигнорировали, вместо этого притягивая за шею, чтобы инициировать первый, за весьма долгое время, поцелуй. В этот раз всё было иначе, не мог не отметить он краем сознания, в этот раз Годжо — Сатору — был более требовательным в поцелуе, более жадным. Он потянул Мегуми к своему телу, снимая с него футболку так, словно ткань лично его оскорбляла, хотя это была его футболка, оказавшаяся здесь одной из немногих не слишком больших, запасных вещей. И, возможно, это влияние Сатору, возможно, это просто сам Мегуми слишком сильно сосредоточился на том, что происходит, полностью втянувшись и на этот раз чувствуя себя совершенно иначе, но он ответил тем же: залез в чужой рот, чтобы, пусть всё ещё немного неумело, но уверенно и нагло засосать чужой язык. Прикусить, так, слегка, ловя чужой шумный вдох, а потом, ухмыльнувшись прямо в поцелуй, схватить чужой затылок, чтобы лучше держать голову. Его указательный палец лёг на короткие волоски. Бритый затылок, от прикосновения к которому почти обожгло, таким внезапно голым ему показался мужчина; чужая сильная шея, мышцы которой были твёрдыми и мягкими одновременно. Пальцы Мегуми при шумном выдохе в поцелуй потянулись чуть более смело, когда он почувствовал сильные руки на своём теле. Они погладили плечи, а потом внезапно оказались на талии, с интересом оглаживая бока. Не подымаясь вверх, не опускаясь вниз, просто держась, иногда впиваясь пальцами и поглаживая, словно Сатору наслаждался нынешним положением своих пальцев, держа их именно там. Так что Фушигуро не стал отказывать себе в ответном удовольствии: он провёл рукой по затылку, чувствуя, как короткие волоски немного колются. Приятное, но странное ощущение, знакомое, но в то же время удивительно чуждое. Мегуми поднял руку выше, аккуратно схватил Сатору за волосы, а после, оторвав чужую голову, чтобы разорвать поцелуй, развернул её так, чтобы прикоснуться губами к задней части шеи. Немного ниже затылка, но достаточно высоко, чтобы губы могли почувствовать перемену в коже. И вот это всё — поцелуи, касания, темп, сила, внезапная уверенность в том, что делали они оба — всё это настолько отличалось, что дыхание сбилось почти мгновенно. А где-то чуть ниже желудка стал быстро разгораться самый настоящий жар. Было так, так естественно делать всё, что он хотел. Хотел — целовал, хотел — трогал, хотел — хватал за волосы. Хотел — прикасался губами к мягкой и нежной коже, чувствуя чужие довольные вдохи. Это был Годжо. Сатору. И Мегуми чувствовал себя слишком уверенно, чтобы сомневаться в том, что делать. В том, что он может делать и в том, чего он хочет. И даже если он не совсем знал, чего хотел, всё равно было так, так естественно двигаться и просто… брать и отдавать. — Мегуми, — прошептал чужой голос с лёгкой усмешкой. — У тебя уже стоит? Фушигуро невольно фыркнул, закатив глаза. Его бёдра двинулись вперёд, двигая чужое тело, что поддалось навстречу — столь естественно, словно они делали это так много раз, что не было ничего иного, кроме как совместного перемещения. Он немного залез на Сатору, что внимательно, пристально наблюдал за ним. Ответил столь же внимательным взглядом. Сглотнул, то ли от неуверенности, которой и не было в теле, то ли от внезапной странной нервозности, потому что они смотрели прямо на друг друга. А потом легко двинулся вперёд, чтобы потереться. Так, слегка. У него, на самом деле, стояло. После душа он не стал надевать штаны, а боксёры мало что скрывали без длинной футболки, поэтому выпуклость была слишком уж характерной и открытой. Член натягивал трусы. Пока ещё сухие. Но это явно ненадолго. — А у тебя что, нет? — просто спросил он в ответ; нехарактерно смело для самого себя. Но именно так прямо сейчас Мегуми себя и чувствовал. Как-то уверенно, слишком смело, немного нагло и так, что хотелось ухмыляться во весь рот. Кровь текла по телу бурным, но словно бы контролируемым потоком, и это так, так сильно отличалось от его первого раза, что, возможно — совсем немного — он чувствовал себя растерянным. Где-то далеко, где-то очень, очень глубоко, так глубоко, что если не обратить внимание, то можно случайно и пропустить странную эмоцию, так сильно не подходящую ко всем остальным. Разница была слишком велика, чтобы не обращать на неё внимание; но Мегуми не мог чувствовать прямо сейчас ничего, кроме уверенности. В самом деле, а как ещё он должен себя чувствовать? Понятно, что в первый раз он будет нервничать. Это естественно. Понятно, что сейчас он не будет нервничать. Он был с Сатору — и он уже прекрасно знал, что и как они будут делать, как он будет себя чувствовать. Было естественно не нервничать. Как вообще можно было бы нервничать? Он знал Годжо слишком много лет. Пусть и неохотно, но Фушигуро легко признавал, что у этого мужчины была какая-то часть его доверия, которую он всегда раздавал особо неохотно и осторожно. И секс — он ничего, по сути, не менял. — Кто-то чувствует себя сегодня очень смелым, — тут же подхватил настрой Сатору, широко улыбаясь. — Но мне нравится, так что можешь продолжать. Пальцы Фушигуро сильнее стиснули чужие волосы. Словно в неком предупреждающем жесте, мол, следи за своими словами. Чужая ухмылка стала только шире. Столь же наглой, как, вероятно, и поведение Мегуми. В ответ он ничего не сказал — только повернул голову так, чтобы мужчине пришлось немного изогнуться в неудобном положении, а потом, поддаваясь своим эмоциям, укусил чужую шею. Его пальцы немного дрогнули при осознании того, что он сделал. Душу пронзил лёгкий испуг — он не ожидал собственных действий, для него они стали такой же неожиданностью, как и для Годжо, — но как раз в этот момент раздался чужой удивлённый стон, сменившись на довольное мычание, когда Мегуми поджал губы и, слегка неумело, попытался засосать кожу, чтобы поставить своеобразный засос. Их тела придвинулись ближе. Ноги Мегуми разъехались вокруг талии Сатору так, что при очередном толчке вперёд его задница оказалась очень близко к чужому члену. Тот, что очевидно, но всё ещё как-то неожиданно, был длиннее, толще — больше и словно бы горячее, потому что от соприкосновения под кожей разразился настоящий огонь. В немного неуверенном толчке, новом и ещё не слишком понятном для его неопытного тела, он придвинулся так, чтобы они могли тереться друг о друга, даже если и через два тонких слоя ткани. Мегуми вспомнил, как в прошлый раз он дрочил этот член на этой самой кровати, и желание снять последние элементы одежды стало настолько сильным, что не было никакого смысла терпеть. Пальцы другой руки опустились с груди вниз, едва уловимо проскользили по прессу, чтобы зацепиться за резинку боксёров. — Снимай, — почти что приказал он, когда отстранился, чтобы встретиться взглядом с Годжо. У того расширились зрачки. Мужчина моргнул, сглотнул, а потом, видимо, Мегуми наконец-то смог добиться того, о чём мечтал последнее десятилетие — у Сатору пропал дар речи. — Э, вау, ничего себе, — выдавил тот, снова моргнув. И молча двинулся, чтобы снять с себя последнюю ткань. Фушигуро пришлось нехотя отстраниться, но он не стал зря терять время, падая на спину и снимая собственные трусы; член подпрыгнул, ударяясь о живот, и в этот самый момент с него соскользнула первая капля смазки. Мелькнула мысль, мол, позор какой, они только начали, а у него уже так сильно стоит, но в этот раз он не мог беспокоиться слишком долго или побеспокоиться вообще. Смелости и нахальства в этот раз у Мегуми было слишком много; он только шире расставил ноги и взял свой член в руку под пристальным взглядом, чтобы погладить себя, сжать, принося облегчение от хорошей хватки и трения. Как будто бы демонстрируя своё возбуждение. Мысль обдала ещё одной порцией жара, поэтому, когда он поднял голову от своего тела, чтобы посмотреть на Годжо, то только ухмыльнулся. Тот шумно сглотнул, видимо, глубоко шокированный его смелостью. Мегуми и сам не понимал, откуда в нём всё это. Скорее всего, потом ему за это станет стыдно, но то было бы потом, а вот прямо сейчас — сейчас было всё равно на то, что будет потом. — Раздвинь ноги, — хрипло сказал Сатору, быстро опускаясь вниз. Фушигуро последовал команде раньше, чем понял, что делает и почему вообще он должен это делать; да и когда вообще было время думать, если прямо сейчас между ног опустилась белая голова? Мягкие влажные губы поцеловали внутреннюю часть бедра, поднялись выше, чтобы прикусить кожу. Не больно, но ощутимо и крепко, чтобы потом провести языком и засосать внутрь, оставляя засос. Стон вырвался почти сразу. Громкий и шумный полувздох последовал за ним, когда голова стала подниматься выше, целуя и скользя горячим языком, после которого оставался след слюны, что на контрасте отдавал поражающим чувством лёгкой прохлады. Руки Мегуми нашли своё место на чужой голове. Схватили волосы, то ли желая притянуть поближе, то ли просто чтобы держать. Но ни в коем случае не отстранить, нет, потому что сейчас ему слишком нравилось происходящее. Да. Потом ему непременно станет стыдно за своё поведение. Но не сегодня. И не сейчас. — Хорошо, — выдохнул Фушигуро, на мгновение прикрывая веки, когда поцелуи стали выше. Годжо ответил довольным мычанием. Сильные руки наконец-то отстали от талии, опускаясь ниже. Одна застряла с левой стороны, положив большой палец на косточку. Переместилась, поддаваясь вперёд ещё одним пальцем, чтобы очертить круг вторым, заставляя дёрнуть мышцами. Вторая взяла основание члена. Погладила корень, надавила между яиц, заставляя стоять выше и прямо. От столь грубой хватки, ласки, Мегуми не смог сдержать стона. А потом он почувствовал дыхание Сатору на собственном члене. И открыл глаза как раз в тот момент, когда мягкие губы окружили головку. Его стон был намного, намного громче и отчаяннее. Но, чёрт побери, что это был за вид! Мегуми никогда не видел Годжо в таком беспорядке: растрёпанные волосы, всё ещё зажатые между пальцами, засосы у шеи, жадный, голодный и пристальный взгляд, который пробирает саму душу, не меньше. А губы, красные и немного припухшие, но мягкие, плотные, медленно опускаются по члену вниз, поглощая того в самый настоящий жар. Мокрый, влажный, горячий рот. Который глотает одним движением до самого основания. — Ч-чёрт, — прошипел Мегуми, закрывая глаза и сжимая пальцы. Бесполезно. И — совершенно восхитительно. Картинка отпечаталась на другой стороне век. Ему не нужно было смотреть снова, чтобы знать об ухмылке и насмешливом взгляде. Было так легко почувствовать его своей кожей, ощутить это самое покалывание от чужого внимания. В любой другой ситуации Мегуми бы смутился. Прямо сейчас он только дёрнул бёдрами вперёд, в этот тугой, всепоглощающий жар, потому что оставаться на одном месте было выше его сил. Как будто Сатору не член в рот взял, а всего Мегуми; взял и сжал, сглотнул так, будто опустился ещё ниже, хотя, чёрт, ну куда ещё ниже, он и так весь в его рту! С губ посыпались проклятия. Он схватил чужую голову, пытаясь сделать так, чтобы она не двигалась, замерла на месте, чёрт возьми, потому что иначе он спустит прямо сейчас, не пройдёт и секунды; а они начали всего пару минут назад! Блять. Вот же. Просто — блять. К счастью, кто-то сжалился. Потому что чужая голова замерла, не двигаясь, давая время свыкнуться, глотнуть хотя бы немного прохладного, но одновременно с тем горячего воздуха в лёгкие. Мегуми громко зашипел, когда почувствовал чужой глоток. Открыл глаза, готовый возмутиться вслух, но наткнулся на поражающую голубизну, и с губ так и не слетело ни одного полноценного слова. На него смотрели пристально. Очень, очень внимательно. Пальцы снова сжались на чужих волосах. Он случайно что-то потянул, потом замер. Бёдра снова двинулись вперёд, а Сатору снова сглотнул, и в этот момент Мегуми попробовал отстранить голову, чтобы не кончить в чужой рот. Плотные губы медленно сдвигались вверх, сжали на мгновение под головкой, вокруг, а потом отстранились, оставляя след слюны, что потянулась куда-то вверх. — Чёрт побери, — сдавленно прошипел Мегуми, пытаясь просто напросто дышать, чтобы не задохнуться. Сатору усмехнулся, потянулся вверх, а потом поцеловал его. Резко, грубовато, но без зубов и боли, снова сбивая дыхание к чёрту. Это было невыносимо — и раздражающе. Рука Мегуми потянулась вниз, хватая чужой член и скорее сдавливая и держа, чем дроча. Злой непонятно отчего, он посмотрел в чужие глаза, чувствуя небывалое раздражение на Годжо, потому что ему хотелось кончить — сейчас и немедленно, а он просто… Что — просто? Слишком рано? Его вторая рука всё ещё была на ухмыляющейся голове. — Открой рот, — прошептал Мегуми, ошеломлённый. Сатору моргнул — снова; удивлённый и такой же ошеломлённый, как и сам Мегуми, но послушный. Покрасневшие губы раскрылись, нижняя челюсть опустилась вниз, открывая вид на розовый язык; голубые глаза, такое ощущение, что светились, внимательно наблюдая за каждым движением Мегуми. У Мегуми на секунду мелькнула мысль, что он кончит прямо так. Какими силами сдержался только — непонятно. Застонав, он наклонился вниз, просовывая собственный язык в чужой горячий рот. Рука в волосах потянула большое тело на себя так, чтобы притереться; а потом Годжо подстроился, соединяя члены вместе, обхватил своей большой ладонью, сжимая головки и опускаясь вниз по стволам. Чёрт, как же хорошо. Через два движения Мегуми вздрогнул, выгнувшись и пытаясь отстраниться, потому что ему продолжали дрочить через оргазм, и это было слишком — просто слишком — но Сатору не дал, держа слишком крепко и неумолимо. И только когда с его рта сорвался позорный всхлип, а над ухом послышался смешок — «Чувствительный, Мегуми?» — член наконец-то отпустили. Далеко не сразу он понял, что с открытыми глазами смотрит в потолок и стонет — продолжает стонать чужое имя, — что об него трутся мокрым членом, размазывая собственную и чужую одновременно сперму о тело. Зато мгновенно осознал, что Сатору тоже уже близко. Чужое нетерпение было сложно не почувствовать. Мегуми потянулся, схватил своей рукой знакомый член, сжал посильнее под головкой в качестве наказания за то, как с ним поступили недавно во время оргазма, а потом размазал грязь по стволу, опустился аж до крупных яиц, точно также игнорируя чужое шипение. На его живот навалились, потираясь сильнее. Было жарко, грязно, чувствительно и горячо, и Мегуми задрожал, потому что ну вот опять стимулируют его член, это слишком рано, он ещё не готов; а Сатору застонал где-то над ухом, придавив к кровати, и Мегуми тоже застонал, чувствуя, как в мышцах пресса елозит влажная пульсирующая головка, секунду спустя исходя спермой. Они снова стали целоваться — голодно и так жадно, словно собираясь съесть друг друга, не меньше. — Скорострел, — прошипел Мегуми в чужой рот, всё ещё слишком взбудораженный тем, что об него тёрлись. Так нагло, так нахально и столь смело, что новый опыт хотелось повторить. Немедленно повторить. Заново распробовать все краски и полутона. — А сам-то? — возмущённо отозвался Сатору, а потом двинулся телом так, чтобы потереть стояк Мегуми. — А мне шестнадцать, — весело отмахнулся Мегуми, намекая, что в шестнадцать все скорострелы, но уж Сатору-то в свои почти тридцать должен иметь выдержку посильнее. — А у меня обратная техника, — ухмыльнулся тот. Отстранился, а после, словно напоминание: — давай закончим с мутацией и продолжим. Жадности, наглости и нетерпения внутри Мегуми в этот раз было так много, что он практически мгновенно открыл себя, стоило лишь поднести палец к коже живота. Растяжка тоже не заняла много времени, всего пара секунд, и внутри уже два пальца, которые так легко скользят по стенкам, расширяя проход, словно делали это всю жизнь, набираясь опыта для сокровенного момента. А вот что отвлекало — это чужое дыхание над членом, которое было просто невозможно не почувствовать. Мегуми просто не мог не съязвить: — Тебе там что, мёдом намазано? Сатору в ответ только сдавленно фыркнул, словно пытался не смеяться и оттого задыхался. — Сжалься, Мегуми, — протянул тот ноющим тоном. А после, более грубым тоном: — твой член идеально помещается в мой рот. Он застонал от того, как пошло чувствовалась эта фраза. И застонал ещё сильнее, когда его снова поглотила мокрая, горячая теснота. — Т-тогда не жалуйся, если я кончу тебе в рот, — прошипел он из последних сил, невольно толкаясь вперёд. В глазах Сатору были самые настоящие, блядь, смешинки. В глазах Сатору были такие расширенные зрачки, словно он не мог видеть ничего, кроме Мегуми-Мегуми-Мегуми. Скорее всего, так и было. Скорее всего, больше он совершенно ничего не видел. Ещё бы. Ему ведь нравилось, как оказалось, наблюдать. И кинк у него был не на стыд — а на чистые и яркие, честные эмоции, которых у самого Мегуми сейчас было в теле так много, что они буквально выпирали наружу, стремясь разломать его на мелкие осколки, чтобы быть постепенно поглощёнными чужими глазами. Все, до самой мелкой крупинки. А для этого им, этим бесконечным глазам, нужно было только смотреть-смотреть-смотреть, не отрываясь. Что Сатору и делал, поглубже заглатывая член. Ну как, как Мегуми мог бы сдержаться на таком моменте? Его пальцы погрузились ещё глубже, зацепили особенно чувствительное место, переполнили его ощущениями настолько, что он даже не успел предупредить — да и как бы он смог это сделать, если именно в этот момент Сатору сжал губы, заглатывая? Конечно же, он кончил в этот наглый рот. А Годжо — чёртов Годжо — только усмехнулся, и эту усмешку можно было почувствовать даже так, через один только член. Эту усмешку Мегуми узнал бы и без члена; от одного только воздуха, разделённого на двоих. Ничего удивительного, что он почувствовался её не столько духом, сколько кожей, раз прямо сейчас она, усмешка, к нему столь явно прикасалась. Его потный затылок окончательно упал на подушку. Пальцы у живота тряслись, дыхание было сбитое до чёртиков и обратно, а он пытался дышать и не двигаться лишний раз, потому что если пальцы сейчас выпадут, то ему ведь придётся снова их туда заталкивать. На это уже не было никаких сил. У Мегуми ведь обратной техники в арсенале не имеется. — Готов начать? — спросил Сатору откуда-то сверху и сбоку. Он приоткрыл глаза, с удивлением понимая, что прошло довольно прилично времени. Пока лежал, отдыхая, Сатору успел сходить в ванну и, видимо, сполоснуть рот — что, конечно же, логично, потому что он кончил в этот рот, а глотать — это явно плохая идея. Более того, это мерзко и противно. Он едва не скривился от одного только представления. — Готов, — было его ответом. — Хорошо, — кивнул Сатору. В его образе прямо сейчас странно сочетались две ипостаси: Сатору и Годжо-сенсей, которые были для Мегуми чертами одного и того же человека, конечно же, но чертами, которые редко пересекались друг с другом. — Постарайся сосредоточиться и почувствовать внутри себя мою проклятую энергию. Это будет самым сложным, но после должно быть достаточно легко смешать её со своей и вытянуть наружу. А там уже и я подключусь. Звучало действительно легко и просто, так что Мегуми сосредоточился. Прямо сейчас, физически немного вымотанный, его энергия сумела саму себя потратить, поэтому сосредоточиться на проклятой энергии было проще — ничего не отвлекало, искрясь почти что под кожей и в венах, по крови, как в прошлый раз. К тому же Мегуми сам по себе был довольно чувствителен к проклятой энергии, и пусть он не видел её так, как Годжо, это вовсе не значит, что он её не чувствовал. Ну, возможно, чувствовал он её тоже не так хорошо, как Годжо, но довольно близко, потому что все маги были чувствительны к проклятой энергии. Поэтому, наверное, почувствовать внутри себя мутацию было относительно просто. Это было не сразу и определённо не быстро, но это было не так уж и сложно. Гораздо сложнее оказалось, мутацию почувствовав, смешать их проклятую энергию вместе. Во что-то отдельное, всё ещё находящееся под контролем одного только Мегуми; сложно по большей части от того, как много её было у мутации, кто, сама того явно не контролируя, продолжала некоторое время восстанавливаться. И как только внутри него этой энергии стало достаточно много, Мегуми потянул части её наружу. — Я рядом, — прошептали осторожно над ухом, явно не желая случайно отвлечь громким голосом или напугать от неожиданного приближения. Мегуми сделал глубокий вдох, опасаясь потерять контроль. Замер, прислушиваясь к себе, к тому, как он всё это чувствует: дыру, плотно сжавшуюся вокруг пальцев, в этот раз не сексуально, а просто как часть его тела, пусть это и не тело, а душа; сами пальцы, которые сжимают, подушечки, прикасающиеся к проклятой энергии мутации и той каше, что образовалась при смешении; ощущения от проклятой энергии, которые стали действительно переполнять, пусть и не слишком ошеломительно, но вполне достаточно, чтобы отвлекаться на них. К тому, как рядом спокойно и уверенно дышит Сатору. К тому, как чужое тело отдаёт теплом. К тому, как рядом с Сатору — далеко не впервые, но, как и в любой другой раз, — ошеломительно хорошо. Потому что рядом с ним спокойно. Потому что рядом с ним Мегуми чувствует себя уверенно. И вот это присутствие Годжо — присутствие Сатору — оно ошеломляло по-своему. Всегда ошеломляло, всегда было удивительным от того, что оно просто есть. Что оно было, есть и будет. Приятно и так, так странно, оно делало с Мегуми что-то, отчего он чувствовал себя странно открытым и ранимым. Так, как он больше себя ни с кем и ни при каких обстоятельствах не чувствовал. Он сглотнул, закрывая глаза, не в силах прямо сейчас смотреть на Сатору, потому что иначе глаза бы просто выдали его. Он сглотнул, потому что не хотел давать понять другому человеку, насколько это для него ценно. Как много всего значит. Он сглотнул — и проглотил все свои чувства, все свои мысли, всё это. Проглотил, заставляя упасть куда-то глубоко, там, где они хранились до сего момента, потому что Мегуми не собирался кому-либо давать знать о них. О том, что он чувствует. О том, как сильно всё это, как глубоко, как всепроникающе. И всё — из-за Годжо. Из-за Сатору. Это — это не любовь. Это было что-то гораздо большее, гораздо сильнее, гораздо объёмнее. Что-то, что Мегуми, в силу возраста ли, неопытности ли, просто не мог описать. Он даже понятия не имел, можно ли описать все эти чувства. Но — он понятия не имел, не думал на самом деле, что это любовь. Это — это просто то, что он чувствовал из-за Сатору. Вот эту уверенность, вот это спокойствие, вот это чужое несомненное присутствие. Ничего удивительного, что всего два слова — «Я рядом» — вызвали в нём такую реакцию. Потому что, конечно же, он рядом. Потому что, конечно же, Мегуми знает об этом. Он всегда знал. Он всегда был рядом. Только руку протяни — и даже тянуться не надо, Сатору уже рядом. Всегда рядом. Он снова сглотнул, отчаянно надеясь, что его внезапная робость останется незаметной, потому что всё это было выше любых его сил. Любой его выдержки — переживать и чувствовать все эти чувства, которых слишком много, чтобы удержать в груди. Это не для Мегуми, это для него слишком много. Это не любовь. Но что это? Как вообще можно описать что-то такое большое и настолько глубокое? И как же тяжело иногда это чувствовать. И как же легко чувствовать всё это. И именно поэтому Мегуми сглатывает. Чтобы проглотить всё это и не дать сорваться ни слову, ни звуку со рта. Чтобы ничего не отразилось в его газах. Чтобы всё опустилось вниз, обратно, потому что выпустить всё это — это слишком. Он просто — он просто не может подобного допустить. Но Сатору, конечно же, замечает. Конечно же. Его рука — она мягкая, без мозолей, с такой нежной кожей, что это даже на секунду поражает, — обхватывает щеку Мегуми. Фушигуро открывает глаза, встречается взглядом с чужим, таким ошеломляющим, всегда ошеломляющим, спокойствием и уверенностью, что и сам не замечает, как тянется вперёд, непонятно для чего. Его встречает поцелуй. Это спокойно, медленно, это проникающе и мягко, нежно, словно Сатору боится, что Мегуми прямо сейчас ранимый — и на самом деле так и есть, и как он вообще это понял, и Мегуми не собирался, не готов к тому, что кто-то, пусть даже Сатору, настолько сильно прямо сейчас посмотрит и увидит, поймёт его душу, всё самое сокровенное. Рука Мегуми сама находит чужой затылок, чтобы притянуть к себе Сатору — Сатору — и никогда, чёрт побери, не отпускать от себя. Потому что всё это — из-за него. Честно говоря, это много. Слишком много. Так много, что когда в его душе внезапно оказывается пустота, Мегуми действительно готов на секунду заплакать. Но это всего лишь мутация. Копия, которой больше нет, потому что проклятая энергия окончательно смешалась и вышла наружу, будучи поглощённой Сатору. С губ невольно срывается рваный вздох, он осторожно убирает из себя пальцы, глубоко дыша, пытаясь заново осознать тело, которое его и только его, душу, которая его и только его. Это почти не получается — хотя бы потому что и тело, и душа Мегуми уже давно была слишком тесно переплетена с Сатору. Мутация, ха. Жалкое подражание действительности, вот что это было на самом деле. Тем не менее, Мегуми рад, что это закончилось. — Молодец, — говорит ему Сатору, и это звучит так, так мягко, что Мегуми предпочитает не дышать. Иначе он действительно заплачет, хотя сам не понимает, от чего. От того, что чужой голос спокойный, не громкий, утешающий? — Мутация полностью ушла. — Ага, — выдыхает он шёпотом, понятия не имея, что сказать. Кажется, они собирались продолжить? Но у него совсем нет сил или желания, если на то уж пошло. Сказать об этом? Он собирается, честно собирается, когда Сатору снова целует его. Всё ещё мягко, но сильнее, гораздо ощутимее, так, что Мегуми может только ответить с точно такой же силой, с таким же отчаянием, потому что это то, что ему отчаянно нужно. То, что сейчас очень, очень важно. Фушигуро ложится спиной на кровать. Она такая мягкая и удобная, а навалившаяся усталость впечатывает тело так, что почти не пошевелиться, хотя он всё ещё держится за тело Сатору, не собираясь отпускать, даже если руки полностью онемеют. Кожа покрывается небольшими мурашками, когда Сатору осторожно ложится на него сверху. Чужая кожа тёплая, почти горячая, сухая, но не слишком, очень приятная и гладкая, мягкая, её можно почувствовать всем телом, искренне наслаждаясь простыми прикосновениями. Мегуми погружается в это с головой, совершенно не замечая того момента, когда глаза закрываются, окончательно погружая в сон.