Второе дыхание

      После посещения аббатства Клюни настроение у Хатун было самым умиротворённым. Она наслаждалась поездкой, с радостью предвкушая продолжение домашней войны. Молодая женщина любовалась игрой солнечных лучей на стволах бука. Был ясный и довольно морозный день. Снег, мелкий как мука, приятно холодил румяные щёки Хатун. Как-то Бланка назвала тон её кожи плебейским, заметив, что лицо истинной аристократки должно быть белее лилии, а розам приличнее цвести в саду, чем на девичьих щёках. Вредная женщина была эта Бланка. Не упускала ни малейшей возможности уколоть ненавистную невестку. Хотя почему была? Даже в обители она не утратила своей зловредности, злоязычности и злонамеренности, а главное — уверенности в своей правоте. Теперь Хатун понимала, от кого Оливье унаследовал это качество. Ничто не могло заставить упрямого, как пятьсот мулов графа де Ла Шенель признать свою неправоту. При воспоминании о мулах облачко набежало на тонкое лицо Хатун. Она вспомнила о Марино и заученно перекрестилась. Кто знает, как бы сложилась их с Фьорой жизнь, если бы управляющий не оказался таким негодяем? А хуже всего подозрения Хатун, что она никогда не станет матерью. Пусть повитуха Антония сказала, что всё прошло легко и она ещё сможет ощутить радость материнства, но Хатун считала себя неполноценной женщиной. Ведь даже Елена смогла выносить и родить ребёнка. Долгожданного ребёнка назвали Франческо в честь благодетеля семьи. Настроение Хатун в последнее время менялось резко. Она слишком быстро переходила от грусти к ликованию. Хватало самой незначительной мелочи, чтобы резко переменить её настроение. Теперь же хорошее настроение к ней вернулось, стоило ей подумать, что уж Рауль точно не назовёт своего сына Франческо или Франсуа. Мысли Хатун скакали резво как козлята на лугу. Теперь она мысленно перенеслась к своему визиту в аббатство. Хатун нашла Бланку сильно изменившейся, но не смирившейся со своим новым положением. Её волосы потеряли блеск, лицо заметно осунулось, но глаза оставались всё такими же, ярко-синими, полными злобы и неприятия. — Вижу, что ты неплохо устроилась, благодетельница аббатства, — голос свекрови напоминал змеиное шипение. Вначале Бланка обрадовалась, когда хитрая сестра Генриетта со сладкой улыбочкой сообщила, что к ней пришла посетительница. Генриетта постоянно наблюдала за Бланкой и докладывала аббатисе малейшие детали. Монахине не нравились её новые обязанности, но она понимала, что спорить с матушкой Беатрис себе дороже. Зато она была освобождёна от тяжёлой и грязной работы. Раньше Генриетта ходила за свиньями. Она была младшей дочерью небогатого торговца, который сумел собрать приданное только для одной дочери. Порой Генриетта думала, что свиньи намного предпочтительнее её новой подопечной. Но девушка умела скрывать свои чувства. К тому же преподобна Беатрис умела быть признательной тем, кто оказывал ей услуги. А вот лентяек и ослушниц ждала суровая кара. Сейчас Генриетта размышляла: «Почему, собственно, свинья считается бранным словом?» Да, эти животные нечистоплотные и жирные. Но ни одна свинья не подставит свою товарку, ни один поросёнок не выскажет того, что постоянно Генриетта слышит от Бланки, ни один боров не предаст свою самку, поверив наговорам матери. Хатун щебетала, как птичка. — Разве графиня Бланка не порадуется за счастье своего дражайшего Оливье? — врала напропалую Хатун. О, Оливье теперь целыми днями винит себя и бьёт в грудь. Он даже собирался встать перед всем замком на колени перед Хатун, но Рауль его удержал, сказав, что не годится графу валяться на коленях перед всем честным народом. При этих словах Хатун едва не захихикала, таким абсурдным ей представилось тогда это зрелище. Но, к её величайшему изумлению, Бланка даже не усомнилась в её речах. Хатун не могла знать, что сейчас графиня заново переживает своё бесполезное унижение перед Раулем, когда она подобно ничтожной просительнице валялась у него в ногах. Она скрипнула зубами, как голодная волчица, страдающая не за себя, а за своего детёныша. — И ты не простила моего мальчика? — Нет, конечно. Я люблю кошек. И мне нравится иметь ручного котёнка в супругах. Дальше Бланка имела отрешённый вид и никак не отреагировала на известия о том, что Хатун переделала её покои. С разрешения Оливье, разумеется. На какой-то сладостный момент Хатун сама уверовала в свои речи. Если бы так всё было на самом деле, разве бы она стала дуться на Оливье?.. Позже она насладилась общением с матушкой Беатрис, Матильдой и другими подругами. Генриетта развлекла Хатун, поведав о причудах её свекрови. Беатрис не стала осуждать Хатун за её своеволие и своенравие. — Я думаю, что Оливье нужна именно такая жена. Если бы ты была благонравной, нежной, ласковой и предупредительной, то он бы устал от тебя на следующую неделю. Но всё же лучше не переступать определённую грань. Кто знает, на что способен буйный юнец во хмелю? Ах, если бы знала Хатун, что эти слова окажутся абсолютно справедливыми! Но тогда Хатун не услышала завуалированного упрека, а упивалась только похвалой. Впрочем, никто не может предсказать грядущего. Хатун одними губами пропела стихотворение Лоренцо Медичи, которуя так любил распевать Оливье. Но никакого задора в её пении не было. Тут ей на память пришли слова Рауля, что человек, оставивший своё сердце, не может петь. Выходит, что она отдала своё сердце лгуну, распутнику, насильнику, бывшему не намного лучше Марино Бетти. Фьора и Маргарита сделали выводы, и выбрали достойных мужчин, а Хатун как всегда повторила свою ошибку. Но тут Хатун нахмурилась и снова нашла себе оправдание. Не виновата же она, что Рауль не обратил на неё внимание как на женщину. Так успокоив себя, Хатун смотрела на черепичные крыши домов и на приближающийся силуэт замка Ла Шенель, в котором она познала сладость разделённой любви и полынный привкус предательства. По возвращении Хатун ожидал новый удар. Увидев её, служанка Клара запричитала: — Ох, горе-то у нас какое, милая графинюшка. Оливье приказал зарезать вашего любимца. Хатун сразу бессильно осела на каменные плиты пола. — Насмерть зарезали? — Как же иначе. Уж как ревел ваш красавец, как не хотел под нож идти, но старый Анри был беспощаден. — Что? Добряк Анри зарезал Флорана? Да быть того не может. — Клянусь моей небесной покровительницей Святой Кларой Ассизской, всё именно так и было. Постойте, а Флоран-то тут причём? Да нет, к графу Оливье пришли гости, и он велел зарезать вашего любимого барашка Артура. Как вы могли такое подумать? Флоран, конечно, дурачок, но всё же христианская душа. Грех будет. — Грех будет, если ты не замолчишь, трещотка. От вороньего карканья так голова не раскалывается, как от твоих слов, — высунулся из кухонных помещений вышеупомянутый добряк Анри. И тут пожилой повар заметил Хатун, рыдающую на полу. Резким жестом повар отослал говорливую и глупую прислужницу, и принялся утешать Хатун. — А я думал, как бы порадовать нашу графиню. Говяжьи языки, приготовленные в вине, или ваши любимые итальянские кексы? А наша повелительница затапливает пол своими слезами. — З-зачем ты убил Артура, Анри? — только и могла произнести Хатун. — Как зачем? — звучно произнёс повар. — Такой был приказ графа, — и тут же шикнул на многочисленную кухонную прислугу. — А ну, марш отсюда, негодники. Вы, думаете, что чем больше народу будет здесь толкаться, тем быстрее зажарится туша. Кто будет подслушивать, останется без жизненно важного органа. Я говорю про ухо, если что. — Ну что вы, в самом деле, графиня разнюнились? — сказал Анри, проверив, что никого нет у обратной стороны двери. — Я сберёг вашего Артура. — Правда, Анри? Ты мой ангел-хранитель, — произнесла растроганная Хатун, ещё не успевшая почувствовать потерю своего кудрявого друга. Артур был обычным ягнёнком, но он сумел себя прекрасно зарекомендовать, став любимцем графини. Но теперь, по словам повара, следовало, что пьяный Оливье приказал зарезать любимца Хатун. Но осторожный Анри приказал заколоть другого барашка. — О, я отомщу ему. — Я бы вам не советовал, — осторожно начал Анри. — Нет, я покажу ему, что значит, не слушаться жену. Вот он у меня где, — торжественно потрясла Хатун своим кулачком. Анри схватился за свою полуседую и полулысую голову. Эх, прошли те времена, когда он пленял девиц взмахом роскошной светлой шевелюры. Ну и пусть. Только жалко молодую графиню, которую старый холостяк Анри уже успел полюбить как родную дочь. Хатун вошла в зал, в котором бражничал Оливье с дружками, и едва не задохнулась от вони. Мужчины с удивлением и похотью уставились на неё. Лишь один взгляд выражал изумление и определённую печаль. Тут сердце Хатун стремительно забилось. Но Хатун решила пойти в атаку. — Ты превратил замок в свинарник, падаль. Быстро повернулся и пошёл спать. Друзья Оливье захлопали в ладоши. Оливье вынес свой вердикт: — Убирайся в свои комнаты, грязная простолюдинка. Если я того пожелаю, то ты разденешься перед моими друзьями. Хатун хотела заплакать, но поняла, что перед таким сбродом не стоит обнажать своих чувств. К тому же она чувствовала восхищённо-изумлённый взгляд того зрелого рыцаря. Он что-то сказал Оливье. Сказал что-то гневное, потому что Оливье отстранился. И тут на Хатун снизошло вдохновение. Она позвала Жаннетт. Когда испуганная девица явилась, то Хатун приказала ей расшнуровать шёлковый наряд. Хатун испытала мстительное удовольствие, видя, как все глаза устремлены на неё. Она осталась в одной камизе. Оливье было стыдно за свои слова. Но он в жизни не признался бы в своей ошибке. А после один из гостей шлёпнул Хатун пониже спины и предложил ей согреть его постель. Оливье возмутился и принялся драться с негаданным соперником. Тем временем загадочный рыцарь попытался вывести Хатун из зала. — Я скажу, что вы мне очень понравились, — сказала сонная Хатун, уронив голову на плечо своему спасителю. — А я скажу, что несколько лет не испытывал такого дикого желания, — грубо отрезал рыцарь. — Так давайте его вместе удовлетворим, — сказала Хатун, опрокидывая своего рыцаря на себя. Сон схлынул с Хатун, едва она поняла, что может прелюбодействовать с этим некрасивым, но уже любимым воином. Теперь Хатун поняла Марию де Бревай, пожертвововавшую всем ради любви.