Второе дыхание

      Рауль решил изменить свои первоначальные планы. Вместо разговора с садовником, витающим в облаках, он решил провести беседу с Оливье. Это было не самой лёгкой задачей, ибо Рауль не знал, о чём повести речь вначале. Учитывая, что нрав Оливье был переменчив как мартовская погода, никто не мог предугадать его реакции. Рауль не подозревал в брате подобного двуличия. Оливье ни единым взглядом, жестом и поступком не проявлял своей ревности. Хатун, похоже, ни о чём не догадывалась и была весёлой как птичка, для которой не существовало ни силков птицелова, ни когтей кота, ни коварного ястреба. Весёлости и дерзости в ней не убавилось ни на йоту. Она быстро нашла общий язык со своими золовками и многочисленными отпрысками Оливье. Яркая, порхающая, беззаботная Хатун напоминала мотылька. Она страстно любила блеск, шум, наряды и драгоценности. Бланка постоянно ворчала о том, что расточительность невестки не доведёт их до добра. Нарядов у Хатун было не меньше, чем у Фьоры. Оливье, стремящийся порадовать жену, довольно часто приобретал драгоценности. Жемчужное ожерелье, своим блеском напоминающее сияние луны, гранатовые серьги, рубины в форме звёзд, всё это приводило Хатун в щенячий восторг. Фортуна благоприятствовала Раулю. Вскоре он сам получил возможность поговорить с братом о его семейной жизни. За завтраком Бланка вновь поцапалась с Хатун. Причиной на этот раз оказалось мотовство последней. Бланка уже заготовила речь, как возмущённая Хатун её прервала, разразившись потоком площадной флорентийской брани. — Почему я обязана выслушивать ваши фарисейские проповеди? — кипела возмущением Хатун. — Хотя бы потому что ты должна чтить и уважать меня как родную матушку. — Моя родная матушка покоится во флорентийской земле. Вы ничего не сделали, чтобы я приняла и полюбила вас. Вы — безжалостная, бесчувственная и бессердечная женщина. Думаете, что я не знаю, как вы обращались с бедняжкой Жанной? Да она была рада сбежать от вас в монастырь. — Теперь, — патетически воскликнула Бланка, — я понимаю насколько я была неправа. Жанна — это кроткая, ясная и чистая душа. Почему-то с Маргаритой мы прекрасно ужились, и я питаю к ней чувство глубокого уважения и привязанности. Но тебя я никогда не смогу полюбить. Оливье никак не отреагировал на перебранку жены и матери. Он с большим аппетитом вгрызался белыми крепкими зубами в ножку каплуна. Но на его красивых губах была плутовская улыбка. Очевидно, свара его изрядно забавляла, точно гладиаторские бои пресыщенных патрициев. Рауль и Маргарита, напротив, ненавидели выяснения отношений. В этом вопросе, как и во многих других, супруги были единодушны. Что не нравилось Раулю и Маргарите во флорентийцах, так это склочность и готовность затеять ссору по любому поводу. Но Хатун, бывшая истинной дочерью Флоренции, ругаясь с Бланкой, чувствовала себя свободно как дикие звери в лесу или рыба в воде. Когда-то она была застенчивой и робкой девушкой. Но жизненные невзгоды испортили характер Хатун. Она стала бойкой, сварливой и никогда не лезла за словом в карман. — А я и не надеялась на вашу любовь. Главное, что ваш сын меня крепко любит. — Что-то всей его крепкой любви не хватает, чтобы оплодотворить твое тело, — ехидно прошипела потерявшая терпение Бланка. Вдвойне горько было осознавать, что Оливье так пленился этой девицей, что даже не пытается защитить родную мать от нападок этой эринии. — Матушка, — укоризненно произнёс Рауль, — вы потеряли чувство такта из-за своего гнева. Вы грубы и вульгарны как молочница. Рауль действовал наверняка. Его реплика, подобно меткому выстрелу из арбалета, угодила точно в цель. Бланка гордилась своим аристократизмом и изысканностью манер. Теперь она опомнилась и извинилась перед всеми за свои грубые слова. Но тут Хатун не выдержала. — Кого вы хотите попрекнуть бесплодием? Меня или собственного сына? — Конечно тебя, — уже спокойно ответила Бланка. — Мой Оливье уже доказал свою плодовитость. — Что-то вы мало обращали внимания на своих внуков, — не сдавала своих позиций Хатун. — Так знайте, что я тоже доказала свою способность понести ребёнка. — Как вас понимать? — удивилась Бланка. — До свадьбы я вела довольно вольный образ жизни. В шестнадцать лет меня обольстил один негодяй. Я потеряла ребёнка и после этого не беременела. Но повитуха заверила, что я ещё смогу быть матерью. Если бы крыша замка Ла Шенель обрушилась на темноволосую голову Бланки, подобно филистимлянскому храму, то она была бы поражена меньше. Когда-то Маргарита призналась Раулю в своём грехопадении с Франческо Бельтрами. Но Маргарита прекрасно понимала, что Хатун руководили иные помыслы и мотивы. Она просто хотела позлить, а заодно поразить свекровь. Хатун не думала, что этой выходкой позорит прежде всего себя. Рауль тихо произнёс: — Есть люди, которых жизнь ничему не учит. Чего она хотела этим добиться? — Просто она устала от тирании твоей матушки, — в тон ему ответила Маргарита, — и я её прекрасно понимаю. — Да я тоже, — начал было Рауль. Он часто думал, как прекрасно жилось бы им с Маргаритой без матери. Иногда он подумывал переселиться во Флоренцию. Но всякий раз перед его внутренним взором вставало окровавленное тело Джулиано Медичи. Рауль понимал, что больше Флоренция не была городом его мечты, приютом для поэтов, гуманистов и музыкантов. Понимала это и графиня Фьора, как-то заметившая, что теперь она, вероятно, не узнает Флоренцию. Как ни странно, Рауль помирился с Филиппом де Селонже. Он любил бывать в замке своего сводного брата. Как отличалась счастливая атмосфера Селонже от родового замка Рауля. Там звучал смех, здесь не прекращались ссоры. Рауль больше не смущался при встрече с Фьорой, а если Леонарда, отдающая должное голосу Рауля, просила его исполнить песни, то Рауль в основном исполнял весёлые песни, канцоны, реже альбы и лэ. Но тут Оливье вскочил со своего резного кресла. Голос графа звенел, как отточенный толедский клинок. — Итак, Доктровея, — тут Хатун вздрогнула — она всё ещё не привыкла к звуку своего христианского имени. В детстве и юности её звали только Хатун. Многочисленные любовники тоже называли её Хатун, не задумываясь, что подобное имя не даётся при крещении. Их интересовала прежде всего красота, юность, а также искушённость в постельных делах любовницы. Рауль называл её именем, данным при крещении, только когда хотел выразить своё недовольство её поведением. А Оливье, подобно глупому попугаю, взял пример с младшего брата. Но за год семейной жизни, он ни разу ещё не называл её так. Хотя Бланка так не смогла принять «домашнего прозвища» невестки. —Ты рассержен на меня, супруг мой? Тогда я думаю, что лучше нам обсудить это наедине, — преувеличенно наивно произнесла Хатун, не забыв наградить мужа нежным взором своих бархатных раскосых тёмно-карих глаз. Когда Оливье был в игривом настроении, то любил сравнивать глаза жены с каштанами, которые так любил собирать, будучи мальчишкой. Но сейчас уловки Хатун остались незамеченными. Даже Рауль был поражён, увидев своего брата таким разгневанным. За этот год он видел Оливье весёлым, серьёзным, счастливым, насмешливым, нежным, ироничным, настойчивым, но злым он бывал крайне редко. Да и раньше его злость объяснялась большим количеством выпитого вина. Рауль знал, что Оливье больше не является приверженцем Бахуса. Как-то Оливье усмехнулся: — Зачем мне бутылка доброго кьянти, если я могу получить намного больше острых ощущений от общения с моей невестой. — Тогда ещё Оливье и Хатун были не обвенчаны, а Рауль страдал в разлуке с женой. Теперь ему было стыдно вспоминать о своей былой глупости. Когда он вернулся домой и ощутил шёлк золотых волос Маргариты в своих огрубевших ладонях, то верил, что все горести позади. Как же наивен и неправ оказался Рауль тогда. Ведь жизнь течёт причудливым ручейком, порой в ней встречаются страшные камни, непредсказуемые водовороты и прочие неприятности. Но только пруд, вырытый руками человека, является собой иллюзию полного покоя и абсолютного штиля. Но большинство людей предпочитают спокойствию настоящую жизнь со всеми её страстями, тревогами и треволнениями. Только голодавший человек способен ощутить всю прелесть изобилия яств, только странник может искренне радоваться собственному дому, только много переживший и рачаровавшийся в первой любви человек понимает всю полноту счастья своей единственной любви. Филипп, Фьора, Рауль, Агнеса и Маргарита много страдали, поэтому в конечном итоге научились ценить счастье. Так почему же Оливье и Хатун так не ценят свою любовь? Они готовы бросить жемчужину под копыта свиньи. Возможно, потом они будут сокрушаться, но дело-то уже сделано. — Наедине? — взвился Оливье. — А почему ты прилюдно позоришь мужа, а потом приглашаешь в свои покои, чтобы покорить меня своими лживыми ласками? Мессалина! — Сатир! Фавн! Нерон! Калигула! — не осталась в долгу Хатун. Несмотря на трагичность ситуации, Маргарита слегка улыбнулась. Вот уж, действительно, скажешь Хатун одно слово, а в ответ получишь четыре оскорбления. — Зачем ты прилюдно сказала, что была доступной женщиной? — зло спросил Оливье. — А что в этом такого? — парировала Хатун. — По-моему, мы подходящая пара. Ты тоже был доступным мужчиной. — С тобой невозможно говорить серьёзно, — с лёгкой досадой сказал Оливье. — А какое право ты имеешь оскорблять моего сына, флорентийская блудница? — возвысила голос Бланка. — А какое вы имеете право так говорить со мной, бургундская блудница? — передразнила Хатун свекровь. — Я разговариваю с тобой так, как имеет право говорить высокородная дама с ублюдочной дочерью Джакопо Пацци. Тут терпение Рауля в очередной раз лопнуло. — Даже простолюдины не выставляют свои ссоры на всеобщее обозрение. Вы похожи на двух кумушек, не поделивших кусок полотна. — Оставь, братец, — лениво произнёс Оливье, снова усевшийся в кресло из чёрного дерева. — Если им нравится демонстрировать свою плебейскую натуру, то так тому и быть. Тут Хатун опомнилась. — Вы сами родили двух бастардов, и ещё смеете читать мне морали. Даже уличные девки честнее вас. — А ты сама хочешь преподнести моему сыну ублюдка? — Не волнуйтесь, матушка, — сказал Оливье, сжимая кулаки. — Даже если дитя Хатун будет бастардом, то оно будет нашей крови. Верна народная мудрость. Ловкая женщина никогда не останется без наследника. После этих слов Оливье степенно вышел из зала. Позже Маргарита отпаивала дрожащую Бланку горячим отваром с мёдом, мятой и корнем пиона. Пожилая графиня благодарила свою невестку и сокрушалась, что из-за этой колдуньи с раскосыми глазами, она снова повела себя как зеленщица на базаре. Окончательно Бланку добило то, что Хатун ничем не выдала своего дурного настроения и продолжала флиртовать с Флораном. Позже Хатун, конечно, дала волю отчаянию. Её стройные ноги утопали в персидских коврах, мебель была из чёрного дерева, инкрустированная слоновой костью. Аррасские гобелены на стене изображали восхитительную природу, замок и чистый источник. Но мира и покоя в душе Хатун уже не было. Она всё время опасалась, что станет неинтересна своему мужу и её постигнет участь первой жены Оливье. Но теперь Оливье приревновал её и был чудовищно груб с нею. Внутренний голос шептал Хатун: «Разве не этого ты хотела?». На самом деле Хатун скрывала внутреннюю уязвимость и неуверенность в себе под маской распутной, самоуверенной красавицы. Она специально разжигала ревность мужа, чтобы у Оливье не было времени на беготню за другими женщинами.