Второе дыхание

      После событий, описанных в предыдущей главе, обитатели замка Ла Шенель окончательно простились со спокойной жизнью. Ради любви к Оливье Бланка решила поступиться гордостью и принципами и попытаться принять новую невестку. С горечью пожилая графиня размышляла, что Оливье всё верно рассчитал. Бланка ни за что не согласилась бы на свадьбу. Однажды она уже сумела отвратить Оливье от Агнесы. Но Агнеса была хотя бы дочерью торговца, рождённой в законном браке, а манерами и образованием превосходила многих высокородных девиц. И словно самой судьбой Оливье было предопределено сочетаться брачным союзом с простолюдинкой. Бланка с первого взгляда возненавидела эту надменную, самоуверенную выскочку, посмевшую украсть любовь её сына. У Бланки не было никаких сомнений, что мать вульгарной Хатун была простолюдинкой, сумевшей обольстить знатного синьора. Сколько раз мысли Бланки с надеждой устремлялись в вечный город. Она постоянно переходила от отчаяния к надежде. И вот её сын, её гордость и любовь, вернулся в родовое гнездо и принёс своей любящей матушке новое огорчение. Бланка пыталась найти в своем сердце добрые чувства по отношению к Хатун, но особо не преуспела в этом. Подливала масло в огонь и лучшая подруга Бланки, Катрин де Вогринез. Благородная дама была невероятно оскорблена выбором Оливье и поклялась отомстить семье де Ла Шенель. Катрин надеялась, что её дочь Луиза станет графиней де Ла Шенель. Чувства своей дочери, не выносившей Оливье, Катрин не принимала в расчёт. В конце концов, брак это выгодная сделка, в которой обе стороны не прогадали бы. Если бы Оливье женился на аристократке или на худой конец взял в жёны девушку с богатым приданым, то рано или поздно злоба Катрин сошла бы на нет. Но Бланка по своей глупости рассказала подруге всю правду, не опустив ни единой подробности. Услышав, что Хатун всего лишь незаконнорождённая бесприданница сомнительного происхождения, Катрин Вогринез прикусила тонкую губу и принялась гневно теребить серебристую кисточку своего омоньера, пытаясь сдержать свои эмоции. Но когда она начала говорить, её слегка ехидный и хриплый голос, напоминающий карканье ворона, не выдавал недавней бури чувств. — Скажу честно, что я не ожидала такого поступка от Оливье. Но думаю, что молодого графа не стоит судить слишком строго, — при этих словах Бланка воспрянула. — Я думаю, что в данном случае виновата хитрая и коварная женщина. Есть в этой Хатун что-то от ветхозаветных блудниц, — с последней фразой графиня горячо согласилась. — Я тоже подозреваю, что у себя на родине она вела недостаточно скромный образ жизни. Что поражает, Оливье никогда не увлекался подобными особами. — Ну ваш сын наслаждался жизнью, дарами Вакха и любовью красивых женщин. В этом нет ничего предосудительного, — коварно заметила Катрин де Вогринез, поставившая цель окончательно настроить Бланку против новоиспечённой невестки. — Но Оливье всегда уделял внимание скромным, белокурым девушкам благородного происхождения. Таким как моя невестка Маргарита. Были у него и случайные связи с вилланками и бойкими горожанками, которые не назовёшь даже увлечениями. — Не может ли так случиться, что эта Хатун знается с нечистой силой? — осторожно закинула наживку Катрин де Вогринез. Тут Бланка приняла гордый и неприступный вид оскорблённой невинности. — Да что вы себе в самом деле позволяете? Вы хотите намекнуть, что графиня де Ла Шенель ведьма? По-моему, сегодня вы, Катрин, перешли все границы. Но когда Катрин покинула пределы замка Ла Шенель, Бланка крепко задумалась над словами подруги. В этот раз ядовитое семя упало на благодатную почву. Не раз бывало так, что дама даже благородных кровей оказывалась колдуньей. Бланка припомнила рассказ Фьоры о некой Иерониме Пацци, сожжённой на площади Синьории во Флоренции за колдовство, убийство и прочие преступления. А ведь эта женщина тоже была из рода Пацци. И тут Бланку осенило. Она вспомнила рассказ Рауля о матери Хатун. Тогда графиня была ослеплена счастьем встречи со своими дражайшими сыновьями, которых не чаяла увидеть в живых и не уделила должного внимания рассказу Рауля. Теперь же она прокручивала все детали этого рассказа. Так мастерица нанизывает жемчужины на нить. Со слов Рауля выходило, что мать Хатун была несчастной и озлобленной женщиной, проводившей дьявольские обряды. А как ещё назвать свечи, поставленные за упокой живых людей? Очевидно, Клавдия Сатти продала душу Князю Тьмы. Возможно, заговор Пацци против Медичи провалился не благодаря усилиям Оливье и Рауля, а стараниями колдуньи Клавдии. Не зря же простой народ возмутился и решил сжечь чародейку. Но добрый Рауль спас старую ведьму, рискуя при этом собственной жизнью. Бланка слышала, что способность к колдовству зачастую передаётся от матери к дочери подобно недугу. Графиня сделала неправильные выводы и уверовала в них как в евангельскую истину просто потому, что хотела поверить. Впрочем, для той эпохи подобные суеверия были в порядке вещей. Нередко один завистливый сосед доносил на другого, чтобы заполучить его землю. Не так давно в Бургундии проходило множество процессов против ведьм. Правда, герцог Филипп Добрый, не разделяющий суеверия своего времени, прекратил эти дела. В 1461 году он отправил герольдмейстера ордена Золотого Руна, Жана де Сен-Реми в Аррас, чтобы предотвратить беззаконие. Но к тому времени город сильно поредел. Многие спешно уезжали оттуда, потому что боялись быть обвинёнными в колдовстве. Когда Бланка попыталась осторожно завести разговор о беспокоящем её вопросе с Раулем, то младший сын рассердился не на шутку. — За какие грехи Бог наградил меня такой неумной матушкой? — воскликнул юный виконт. — Почему вы не можете жить спокойно? Зачем вам нужно постоянно разжигать вражду и помышлять о ссорах? Надеюсь, что вы никому не повторяли эти глупости? — Разве это не может быть правдой? — упорствовала в своих заблуждениях Бланка. — Разумеется, нет. Донна Пацци была распутницей и убийцей, признавшейся в колдовстве под пыткой. Она отравила своих сообщниц, чтобы не всплыла правда о её гнусных делах. Но флорентийское правосудие пресекло злодеяния этой женщины. А Клавдия Сатти была несчастной женщиной, взявшей тяжкий грех на душу. Причиной была её печальная судьба и глупость. — Глупость? Рауль, может быть, ты тоже одурманен этой ведьмой? С каких пор ты называешь дьяволопоклонство глупостью? — Клавдия Сатти, — отчеканил Рауль, — не была ведьмой. Это также верно, как и то, что я бастард. — Но почему Оливье решил жениться на Доктровее? Неужели во всей Флоренции не нашлось более достойной женщины? — А почему мой отец, я так называю Огюстена де Ла Шенель, потому что не знал другого родителя, терпел ваши капризы, измены и легкомыслие? Почему он не отдал вас под суд как неверную супругу? Клянусь распятием, именно так я поступил бы на его месте. И вы ещё смели осуждать Марию де Бревай? Ваша порядочность и благочестие — ничто иное как ханжество и лицемерие. Как там у Боккаччо: «Грех утаённый — наполовину прощённый». Увидев, что лицо матери стало белее её шёлкового покрывала, Рауль пожалел о своей несдержанности и очередной вспышке гнева и заговорил более мягким тоном: — В том, что Оливье выбрал Хатун, нет ничего удивительного. Она непохожа на женщин, окружающих его. Она порывиста, вспыльчива, прямолинейна. Оливье признался, что она напоминает ему стремительный горный поток по сравнению с тихой заводью. — В горном потоке можно и утонуть, — заявила Бланка, не вытирая слёз, струящихся по её бледным щекам. — Думаю, что этого не произойдёт, если Оливье не нарушит супружеской верности, — Рауль ободряюще сжал изящную руку графини. — С каких это пор граф не имеет права взять на ложе приглянувшуюся ему женщину? — возмутилась Бланка. — Кстати, я удивлена, что он не сделал этого до сих пор. А вот за добродетель Доктровеи не поручусь. Тут Рауль расхохотался. — Как же, как же. Просто вы, матушка, судите о других людях по себе, поэтому ваши уста изрекают столько клеветы. Интересно кого же вы приписали в любовники Хатун? Этьена де Курси, Антуана де Руссе, Филиппа де Селонже, а может быть и меня многогрешного? В душе Рауль почувствовал облегчение оттого, что матушка перестала обвинять Хатун в колдовстве. Но Бланка осталась верна своей натуре. Она не могла не порочить других людей. Такие люди никогда не меняются. Про себя Рауль отпустил пару нелестных замечаний в адрес легкомысленного и предприимчивого брата, придумавшего легенду о происхождении Хатун. Теперь же благодаря этому Бланка вбила в голову абсурдные мысли о том, что Клавдия являлась ведьмой и передала свои способности Хатун. Мысленно Рауль перенёсся во Флоренцию в тот страшный день, когда спас ни в чем неповинную пожилую женщину из пламени. Клавдия так и не смогла оправиться от испуга. Казалось, что она стала совсем другим человеком. Она раскаялась во всех своих грехах. Рауль вспомнил непривычно серьёзное лицо Оливье и Хатун, рыдающую на плече брата. За то недолгое время, что они были вместе, татарка успела полюбить пожилую женщину как родную мать, которую никогда не знала. Леонарда отдала всю свою любовь Фьоре, а Клавдия стала для Хатун настоящей матерью. Перед смертью Клавдия пожелала говорить с Раулем наедине. — Я знаю, что мой единственный сын погиб от твоей руки. Но Он, — тут Клавдия устремила угасающий взгляд на скорбное лицо Спасителя, — велел прощать своих врагов. Я старалась никому не причинять зла и жить по совести. Но по воле Бога все вехи моей жизни были обагрены кровью, наполнены страданиями, болью и развратом. Только сейчас я поняла, что значит подставить вторую щёку. Ты же спас мне жизнь, и я не могу ненавидеть тебя. Да пребудет с тобой Господь, мой мальчик. Когда хоронили Клавдию, моросил мелкий дождик, смешиваясь со слезами Хатун. Рауль вспомнил слова Огюстена, сказанные в похожих обстоятельствах: — Похоже, что небесные ангелы оплакивают кончину праведника. Тогдашняя Хатун казалась тенью теперешней красавицы, любящей веселье, блеск, флирт и кокетство. Балы, пиры, охоты, поездки сменяли друг друга. Жизнь в замке Ла Шенель напоминала пёстрый карнавал. Не раз Оливье устраивал своей жене сцены ревности. Впрочем, Хатун не оставалась в долгу. Как-то увидев, румяную пышнотелую крестьянскую девицу, буквально повисшую на Оливье во время празднования окончания сбора винограда, татарка устроила настоящее представление. Она схватила нож и пообещала разделаться с неверным супругом и его подвыпившей пассией. Девушка, которая до этого пыталась на спор увлечь молодого графа в круг танцующих, с визгом убежала, потеряв венок, сплетённый из фиалок и ромашек. Радость Бланки по поводу размолвки Оливье и Хатун была недолгой. Этот случай послужил уроком остальным крестьянкам, которые надеялись завлечь графа своими прелестями. Зато многие мужья и отцы семейств теперь могли спать спокойно. Но для Рауля спокойная жизнь пока была несбыточной мечтой. Наконец-то он похоронил призраки прошлого, наслаждался взаимной любовью и семейным счастьем. Но, похоже, Бланка посчитала жизнь сыновей слишком сладкой и решила добавить в неё немного специй. Положа руку на сердце, Рауль готов был признать, что поведение Хатун далеко от идеала. Она явно не считала Гризельду примером для подражания. Зачастую молодая графиня хамила Бланке, огрызалась в ответ на нравоучения о долге супруги, захлопывала дверь перед её носом. Оливье, видя явную вражду женщин, только посмеивался. — Ну и весело же у нас в замке. Зато теперь я чувствую себя здесь комфортно. А раньше было скучно как в монастыре. Теперь же мы живём как в таверне. Постоянные крики, ссоры, вопли, звон разбитой посуды. — Ну, допустим, звон разбитой посуды раздавался и раньше, — заметил Рауль. — А, ты всё никак не можешь забыть того вечера, когда ты представил нам свою «невесту». Никогда бы не подумал, что мне тоже нравятся женщины с острым характером. А ты тоже сменил свои вкусы, братишка. Ответ Бланки ошарашил Рауля. — Ты слишком хорошего мнения о жене брата. Я думаю, что она в скором времени украсит графскую корону моего сына рогами. А виновником будет простолюдин. Подобное тянется к подобному. — Знаете, матушка, роль дельфийского оракула не идёт вам. Вы можете выражаться яснее. — Яснее некуда. Я думаю, что наш новый садовник без ума от жены Оливье, — торжествующе заключила Бланка. Тут Рауль нахмурился, но попытался скрыть своё беспокойство за шуткой. — Дорогая матушка, теперь я понимаю от кого унаследовал тягу к литературному творчеству. Ваше воображение богато, как сокровищница бережливого короля. Флоран был сыном менялы Гоше де Гошуа. Юноша был пылким, восторженным и не горел желанием изучать финансы. Отец направил его на работу к Агноло Нарди, бывшему по странному совпадению молочным братом Франческо Бельтрами. Обосновавшись в Бургундии, синьор Бельтрами, не изменил своей страсти к путешествиям. Зачастую он приезжал в Париж и посещал улицу Ломбардцев. Выслушав историю Флорана, Франческо понял, что он именно тот, кто ему нужен. Дело в том, что Хатун с Маргаритой любили цветы, но не имели должного опыта и таланта к садоводству. Они как раз собирались подыскать компетентного садовника, чтобы труды Жанны не пошли прахом. Флоран был рад найти работу по призванию души. Сад в замке Ла Шенель стал даже ещё прекраснее и изысканнее, чем был при первой супруге Оливье. Филипп и Фьора, а также мадам Мадлен не раз обращались к услугам скромного, аккуратного и способного юноши. Леонарда смеялась, что Флоран достоин быть королевским садовником. Теперь сад в замке Селонже был прекрасен. Пышный розарий, крытые аллеи из винограда, миниатюрный бассейн и фонтан, цветник, в котором произрастали лилии, примулы и фиалки. Фьоре казалось, что она вернулась в свою родную Флоренцию. Даже имя скромного садовника напоминало ей о родном городе. Но даже в чаше мёда присутствует капля уксуса. Каплей уксуса оказался не разгневанный меняла, лишивший сына наследства, из-за того, что Флоран не захотел продолжать семейную традицию. В глубине души Гоше Гошуа надеялся, что сын одумается. Отец продолжал слать сыну письма, в которых мольбы чередовались с угрозами. Дело в том, что Флоран умудрился влюбиться в Хатун. Юный садовник при первой же встрече покраснел, точно наливное яблоко и сравнил молодую графиню с розовоперстой Эос. Самой Хатун льстило мужское внимание, если оно не было окрашено грубой похотью. Она протянула свою тонкую руку для поцелуя и шутя нарекла юношу своим пажом. Оливье был слишком горд, чтобы ревновать жену к слуге. Зато он вызвал на дуэль одного из своих бывших друзей, когда тот решил неподобающе повести себя с его женой. Другие приятели Оливье поняли это негласное предупреждение, но преисполнились ненависти к «этой выскочке» и решили сбить своего друга с истинного пути при первом же удобном случае. Но пока Оливье, к всеобщему удивлению, оставался верным мужем. Бланка недоумевала, приятели негодовали, Рауль, Фьора и Маргарита радовались за счастье молодых, а Хатун как будто нравилось вызывать ревность супруга, прогуливаясь в саду под руку с Флораном. Не раз сам Рауль, выглянув в ромбы окон замка Ла Шенель, видел мелькающий остроконечный убор Хатун, край её шёлкового розового платья, расшитого золотой парчой, и Флорана, то семенившего рядом, то сжимающего тонкую ладонь графини. Раулю, получившему определённое воспитание, казалась дикой сложившаяся ситуация. Сам Рауль не гнушался незаконнорождёнными детьми брата и рисковал жизнью, спасая простолюдинку. Он восхищался Лоренцо Медичи и всеми силами души ненавидел семейку Пацци, несмотря на то, что правитель Флоренции не имел легиона благородных предков. Но графиня, флиртующая с садовником, бросающая на него лукавые взгляды из-под длинных чёрных ресниц и призывно улыбающаяся ему, этого Рауль не мог понять и принять. Как-то, лёжа в постели, Рауль завёл речь с Маргаритой, что неплохо было бы поговорить с Хатун. Маргарита до сих пор не могла привыкнуть к роскошным покоям и огромной кровати с пуховой периной и балдахином из зелёного бархата. С раннего детства, несмотря на своё благородное происхождение, она довольствовалась простым тюфяком. Казалось, что эта кровать может вместить пять человек. Когда Рауль был в отъезде, она по примеру Хатун сворачивалась в клубочек прежде, чем заснуть. Теперь же Маргарите казалось, что никогда под этим балдахином не витало горестных мыслей. Казалось, что подушка в пёстрой новолочке, расшитой райскими птицами и ландышами, никогда не была свидетельницей слёз, отчаяния и горя. Но Маргарита умела ценить счастливые моменты и быстро забывала о плохом. Теперь они с Раулем всегда спали, тесно прижавшись друг к другу и были нагими как Адам и Ева до изгнания из Эдема. До того, как Маргарита стала женой, она считала Рауля вполне чопорным и благонравным юношей. Но оказалось, что ночью в Рауле напрочь умирал стыд и просыпалась бурная фантазия и неподдельный пыл. Трудно было представить, что ледяная оболочка скрывает огненный темперамент, который Рауль проявлял в основном на ложе. Но Маргарита заметила, что с тех пор как Рауль узнал о своём происхождении, он стал совершенно непочтительным со своей матушкой. Так вышло, что за те полгода, что они провели вместе, супруги стали разговаривать на любые темы от античных авторов до повседневных дел поместья. Только одна тема была у них под запретом. При упоминании имени Франческо Бельтрами на лице Рауля отражалась неподдельная боль и мука. Он больше ни единым словом не попрекнул Маргариту прошлым, но вздрагивал как от удара хлыстом, слыша имя своего бывшего друга. А теперь Маргарита ожидала ребёнка, но несмотря на проповеди церковников о том, что супруги должны сходиться только ради продолжения рода, они с Раулем продолжали жить как супруги, соблюдая, впрочем, известную осторожность. А вот брак Хатун и Оливье так и остался бесплодным. Оливье, у которого напрочь отсутствовали отцовские чувства, ничуть не огорчился этому. Но Хатун проявляла неподдельный интерес к отпрыскам своего мужа и нянчилась с самыми маленькими, за что иногда получала выговор от Бланки. Как-то в шутку Оливье заметил, что придётся Раулю и Маргарите продолжить славный род де Ла Шенель. На что Рауль заметил, что они с Маргаритой продлят побочную ветвь рода де Селонже. Теперь же Рауль озабоченно заговорил, что даже матушка заметила неподобающие отношения Хатун и Флорана. Маргарита пообещала поговорить с Хатун, а Рауль решил провести беседу с влюблённым садовником. — Да и если эта сумасбродная девчонка тебя не послушает, а скорее всего так и будет, то можешь привлечь Фьору, — равнодушно сказал Рауль. Тут терпение Маргариты лопнуло. Скорее всего, сказалась типичная для беременных нервозность. — Почему ты спокойно можешь произносить имя моей сестры, но изображаешь из себя мученика за веру, стоит мне только мельком упомянуть имя Франческо Бельтрами? — зарыдала Маргарита. — Я не думал, что тебе неприятно упоминание имени сестры. Ведь вы вполне дружны. — Нет, Рауль, ты всё не так понял. Я безмерно люблю Фьору, но почему ты, простивший меня, не можешь простить Франческо Бельтрами. Хотя его вина меньше моей. Он принял только то, что я ему предложила добровольно. После этих слов Маргарита обругала саму себя. Похоже, что она чересчур обнаглела. Ведь Рено дю Амель избивал её до кровавой пены за меньшее. — А почему я должен прощать его? Мы просто не общаемся вот и всё. Мне неприятен этот человек, — объяснил Рауль, не повышая голоса. — Он не сделал ничего плохого. Он не насиловал меня как другие, которые не понесли наказания, — тихим голосом произнесла Маргарита. — Разве? — вкрадчиво спросил Рауль. — По-моему граф де Селонже убил того охранника Клода. — Да, мой Рауль, — произнесла рыдающая Маргарита, — но жив тот первый, который надругался надо мной ещё в юности. — Ты ошибаешься, — сухо произнёс Рауль, — вернее ты забываешь, что связала свою жизнь с не совсем нормальным человеком. Безусловно, мне далеко до одного бургундского графа, державшего свою жену на цепи и отдавшего её на потеху своим людям. — Как Рено дю Амель, — одними губами Маргарита. — Прости, я не подумал об этом. Похоже, Рено дю Амель и Гарен де Бразен были одного поля ягодами. — Де Бразен? Твоя матушка рассказывала с огромной завистью о судьбе прекрасной графини де Бразен. А что сталось с её мужем? — Его казнили, но не за жестокость по отношению к жене, а за осаду аббатства. — Но почему ты, Рауль, называешь себя сумасшедшим? — Потому что я самолично порезал на куски того самого конюха, который сломал твою жизнь. Не очень-то приятно, когда с тебя заживо сдирают кожу и посыпают раны солью со специями. Я забальзамировал его голову. — Я хочу видеть эту голову, — твёрдо произнесла Маргарита. — По-моему, это не лучшее зрелище для беременной женщины, — возразил Рауль. — Это зрелище успокоит меня. Боже мой, — прошептала Маргарита, обнимая колени Рауля, — я получила в мужья самого лучшего, самого великодушного человека, и я ещё смею устраивать скандалы. Да любой другой на твоём месте давно бы разлюбил такую жену. — Не надо идеализировать меня, любимая, — ответил Рауль. — Я только прошу не называть нашего ребёнка Франсуа или Франсуазой. Разве я многого требую? А голову я сейчас принесу. И вот ещё что. Не переживай по поводу моего состояния, родная, ты можешь говорить, что угодно, не опасаясь моей ревности и реакции. Не обращай внимания на мои эмоции. А голову я тебе сейчас принесу. Рауль ловко соскользнул с высокой кровати и направился в кладовку. Именно там хранилась голова преступного конюха, который умолял Рауля о пощаде, а в ответ слышал только издевательский смех. — Да я добр, точно Христос по отношению к насильнику моей жены. Но говорят, что если глаз тебя соблазняет, то вырви его. Дальше Рауль выполнял роль инквизитора. Позже он пропитал голову специальными бальзамирующими составами. Рауль подумал, что дарить любимым женщинам головы их врагов должно быть в привычках семейства де Селонже. Внезапно он услышал крики и стоны совокупляющейся парочки. Рауль прошёл мимо, но внезапно остолбенел, узнав голоса своего брата и бывшей любовницы. — Оливье, ты просто восхитительный любовник, я чувствую себя куропаткой на вертеле. — Ты хорошая шлюха, Сесиль. Но тебе надо незаметно выскользнуть из замка. Сама понимаешь, хоть моя жена не лучше тебя, но я люблю её. — Разве нам плохо вместе? — капризно заныла темпераментная вдова. Рауль не стал слушать дальнейшую перебранку любовников. Ему было очень грустно от того, что Оливье не устоял и снова окунулся в разврат. Ещё грустнее было от осознания того, что его первая любовница оказалась обычной корыстолюбивой дрянью. Когда Рауль вошёл в комнату, то он молча положил голову на изящный столик. Маргарита с трудом узнавала своего насильника в этой посиневшей, ослеплённый голове. Но потом она уловила страшные черты, постоянно являющиеся ей в кошмарах. Но теперь она спит спокойно, по той простой причине, что её оберегает Рауль. — Я обязательно поговорю с Хатун, — полусонно пообещала Маргарита. — Уже не надо, — ответил Рауль и поведал Маргарите об увиденном. — Бедная Хатун, — расстроилась Маргарита, — но я всё же предупрежу её. — Ты можешь ругаться, Маргарита, но я считаю, что Хатун должна знать правду. — Я согласна, — прошептала Маргарита, устраиваясь поудобнее на плече супруга. — Но Оливье каков. — Волк меняет шкуру, но не душу, —произнёс Рауль, засыпая а объятиях жены