Сен-Пьер-де-Мини

Когда Пьер понимает, что Жиль не спит, уши у него нестерпимо горят, и приходится приложить все силы, чтобы сдержать смущение, — ради удовольствия Джона. Сам ведь, в конце концов, это начал. Так что он прикрывает глаза и продолжает. На шутку Жиля Кошон только досадливо морщится: это было плохо даже для вас, шевалье. Но ничего не говорит, а в качестве мелкой мести оставляет себе термос с кофе. На вожделеющие взгляды де Ре он внимания не обращает. И только уже потом делано невозмутимо шепчет на ухо Джону: — Очень жаль, что мне хочется курить не так часто, как вам, а, мессир маршал? — и возвращается в машину, задрав свой епископский нос и даже не доставив себе удовольствия насладиться восхищённым взглядом Тэлбота. В мыслях царит абсолютный сумбур, и никаким кофе его не зальёшь, сколько ни старайся. Жилю Пьер милосердно наливает половину крышки, Джону по праву водителя — и закону любви — достаётся большая часть оставшегося. Когда обиженный де Ре наконец забывает про термос, переключив внимание на несчастную официантку, Пьер прислоняется к Джону и пытается задремать у его плеча. — Отпустим знатного вельможу на свободный выгул и повторим прошлый раз? — предлагает Тэлбот, расслабленно перебирая его волосы. — Отпустим, — соглашается Пьер. Но планы у него на сегодня другие. Если это вообще считается планами: прижаться лбом к камням Сент-Питер совсем рядом со входом, с узорными его перилами. — Серьёзно? — демонстративно удивляется де Ре. — То есть вот после этого?.. — Но затыкается, увидев, насколько серьёзен Пьер. Потому что — да, именно после этого, именно теперь. Кошон сжимает руку Джона: всё в порядке, любовь моя, но я должен поговорить с Ним один, только так мне хватит решимости. Замаливать он, конечно, ничего не собирается, это было бы глупостью и лицемерием. Но Пьеру до боли нужно поговорить и понадеяться быть услышанным. Так что он заходит внутрь, стараясь ступать как можно тише, и с трепещущим сердцем глядит на распятие. С витражного окна протягивают к нему ласково руки ангелы и святые: расскажи нам, заблудшее дитя, если страшно тебе открыть своё сердце Тому, кто видит нас. Кошон падает перед ними на колени. «Не дайте мне обратить его в орудие мести самому себе, — молит он. — Вы знаете лучше всех, как хорошо я умею это — причинять себе боль через других людей. Я мелочен и мстителен, но не дайте мне и с ним сотворить такое. Потому что, видит Господь, я так сильно люблю этого человека. Так не дайте мне забыть, что мои поруганные обеты — не самоцель, не наказание для меня самого, потому что — мне кажется, я перехожу черту, кажется, я не просто впадаю в грех, но теряюсь в нём». Это, пожалуй, самая странная молитва из всех вознесённых им. Прежде, святейший Кошон знает, он просил бы знамения, но ныне ему хватает смелости молить только о покое. …и благословенный покой нисходит на него. Как причудливо играют осколки преломлённого витражами света на гранях камня в его перстне, как причудливо переплетаются в сердце святейшего Кошона боль и любовь, нежность и горечь. Пьер с замирающим сердцем следит за танцем лучей на собственных руках. Испуганный, он складывает ладони лодочкой — но свет не покидает его, он, нежный, медовый, последнее дыхание лета, скапливается в руках. Солнце скрывается за тучами, но этот свет, он, он не меркнет, он истекает в лиловеющий камень и замирает искрой в его глубине. Пьер Кошон отчаянно горько плачет, до побелевших костяшек сжав пальцы. Вместе со слезами его оставляет застарелая, пережившая свой срок мука. Из собора Пьер выходит пошатываясь, но обретает твёрдость, приближаясь к Джону Тэлботу. Тот, что характерно, курит и изучает табличку рядом с парковкой. Пьер подходит и привычным движением подтягивает к себе Джона за ворот футболки. — Я люблю тебя, Джон Тэлбот, — говорит он. Кажется, выходит более угрожающе, чем он планировал. К счастью, того, кто прошёл войну, таким не напугать. — Я тоже люблю тебя, святой Пьер, — мурлычет Джон и сам наклоняется ниже, чтобы поцеловать его. За их плечами разгорается ранняя шрусберийская осень.

***

Осенняя погода задерживается на неделю, и ладно бы постоянные дожди, подумаешь, чуть больше времени тратить на мытьё собак, но серые тучи то и дело сменяются одерживающим верх солнцем, и голова у Пьера трещит так, словно готова на части расколоться. Вот теперь он благословляет свою частично удалённую работу, потому что ехать в таком состоянии в посольство и сидеть в душном, сколько ни проветривай, кабинете — Господи, помилуй. А дома, что ж, дома это даже терпимо. Особенно если уменьшить яркость экрана до минимума, задёрнуть шторы, прислониться спиной не к диванной спинке, а прямо к Джону, смотрящему какой-то сериал, и… ладно, обойтись всего одной кружкой кофе, отпустить Тэлбота на кухню превыше его сил. — Может, поспишь, раз нет писем? — предлагает Джон, сдвигая к затылку наушники. Видимо, надоело наблюдать, как Пьер бессмысленно обновляет страницу почты и душераздирающе зевает при этом. Кошон раздумывает пару минут, но предложение слишком соблазнительно. — Только разбуди меня, если что-нибудь придёт, — просит он и отставляет ноутбук на низкий столик. Укладывается головой Джону на колени и утыкается лицом в живот, чтобы свет не бил в глаза. — Только если срочное, — хмыкает Тэлбот. Возмущённый, Пьер набирает воздуха и шумно выдыхает ему в живот, прижавшись губами к коже. Джон вздрагивает, а после хохочет, положив руку ему на затылок. — Ладно, — обещает он, — разбужу. Судя по ворчанию и стуку локтей об пол, собаки укладываются спать вокруг дивана. Непроходимая полоса препятствий. — Как ты это делаешь? — не выдерживает Джон. И поясняет в ответ на вопросительное мычание: — Когда я ложусь спать, они ходят вокруг и ноют, чтобы я вставал. Но когда ложишься ты, они тоже спят. — Знают, кто здесь истинный пастырь, — неразборчиво бормочет Пьер, довольно улыбаясь. И сгибает ноги, давая Мэри место. Хозяин добрых католических собак смеётся и заботливо укрывает своего епископа пледом. Но ему хватает силы воли разбудить этого епископа, когда письмо всё-таки приходит. — Я сделал это без удовольствия, — сообщает он, вытягивает наверняка затёкшие ноги и встаёт. Пьер ловит его за локоть, притягивает к себе и целует в щёку. Спасибо, любовь моя, я очень ценю твой подвиг во имя… ну, допустим, минимум одной родины из имеющихся у нас на двоих. Пьер Кошон зябко кутается в плед, треплет по загривку верную Мэри и щурится на тусклый экран ноутбука. Джон возвращается с двумя горячими кружками как раз вовремя, чтобы созерцать очередной прекрасный закат. — Однажды, — задумчиво сообщает Пьер, — люди перестанут использовать пассивную агрессию как вариант делового общения. Его это, конечно, не удивляет. Как будто французские министры и их советники не видят в нём предателя, продавшего Англии спасительницу страны. Но: не удивляет не значит — не раздражает, а некоторым следовало бы научиться хоть немного отделять личное от рабочего. Джон тут же суётся носом в экран. Вместе с ним на всякий случай суются и английские псы, Пьеру приходится запрокинуть голову, чтобы не получить преисполненный любви удар в челюсть. — Хочешь, я его убью? — ужасающе ласково предлагает Джон. Пьер благодарно прижимается виском к его щеке: — Спасибо, mon cher, но тогда в министерстве иностранных дел скоро некому будет работать. А потом он набирает ответ, очень, очень вежливо уточняя, что выполнить работу всё-таки придётся. — Преклоняюсь перед вашим терпением, мессир, — мурлычет Тэлбот — и правда становится на колени. — Вам, маршал, лишь бы пред чем-нибудь преклониться, — в тон ему отвечает Пьер и ставит заледеневшие даже под пледом ноги ему на бёдра. Джон тут же накрывает их горячими ладонями. Они смеются.