Сен-Пьер-де-Мини

Хотя бы не рассвет, но, с точки зрения Пьера, всё-таки начало воскресного дня они встречают в крошечной забегаловке на самом въезде в Шрусбери. Вообще-то тут есть окошко для машин, но Джон уверяет Пьера, что без знакомства с обстановкой опыт не будет полноценным, и тут он совершенно прав. Пьер с интересом изучает доисторический кофейный автомат, нажимает кнопки и с некоторым любопытством рассматривает полученную коричневатую воду с явно видной горкой сахара на дне. Ну, справедливости ради, не деньги и были. Джон за это время успевает отвесить обалдевшей официантке несколько комплиментов, но, стоит Пьеру подойти, ничуть не стесняясь провозглашает: — Любовь моя, ты сейчас попробуешь самые вкусные хот-доги на свете! — и целует ему руку. Официантка, за мгновение исчезнувшая из его поля зрения, выглядит одновременно разочарованной и очень смущённой. Пьера душит смех. — Ты ужасный человек, Джон Тэлбот, — сообщает он, опускаясь за расшатанный столик. Джон берёт его руку в свою и переплетает пальцы с тяжёлым вздохом: — Да я тебе уже сколько об этом твержу, а толку. Кофе Пьер всё-таки пробует и тут же морщится. Сахар хрустит на зубах. — Вкусил? — ухмыляется Джон. — Теперь ещё острее чувствую тоску по твоему, — признаётся Пьер. Джон смеётся: — Может, я всю жизнь стремлюсь вот к этому недостижимому идеалу? — Стремись подольше, — молит его Пьер. А вот хот-доги здесь и правда хороши. С этими хот-догами они и спускаются к Северну и пробираются прямо вдоль берега, так что под ногами то и дело начинает топко чавкать. Джон заботливо убирает с пути Пьера гибкие ивовые ветви. Через мелкий приток он даже порывается перенести Кошона на руках, но тот, гордо задрав свой епископский нос, перебирается сам, разувшись и закатав штанины. — Я дурно на тебя влияю, — влюблённо говорит Джон, подставляя локоть, пока Пьер старательно отряхивает от песка ноги. — Просто чудовищно, мессир, — заверяет его Пьер. Некоторое время они целуются, укрывшись в зарослях, пока им не надоедает отмахиваться от мошек. Тогда приходит время подняться наверх по склону, в конце концов, Шрусбери сам себя не исходит вдоль и поперёк. Пусть ноги несут их куда угодно, но только не к дому Джона, и в том, как чужие пальцы сжимаются на его ладони, чудится мольба: нет, любовь моя, не туда, только не туда, это ведь даже хуже, чем могилы. Пьер отвечает пожатием: я не стану спорить, даже если вслух ты не сказал ни слова. Потому что — да, дом, что в памяти остаётся живым и тёплым, куда хуже могил. Если ты пожелаешь навестить его, я буду рядом, а нет — что ж, нам хорошо живётся в Лондоне. Всего этого он, конечно, не говорит вслух. Но зато говорит: — Никогда не думал, что моя жизнь будет выглядеть так. — Что ты будешь с утра пораньше тащиться с сумасшедшим английским маршалом через полстраны, чтобы поцеловаться в кустах? — голос Тэлбота звучит почти не наигранной бодростью. Пьер хмыкает: — Нет, — хотя это тоже. Даже в ранней юности, когда ему ещё мечталось посмотреть мир, как только кончится война, уже скоро, совсем скоро, ещё может быть месяц, ещё, и… В общем, даже тогда он представлял себя в одиночестве. Не укладывалось в голове, что кто-то может пожелать остаться рядом. — Для начала я вообще-то и не думал, что смогу прободрствовать столько часов подряд. Джон хохочет и привычным жестом заправляет ему за ухо выбившуюся прядь волос. — Купить тебе ещё кофе, любовь моя? — Да, — с достоинством соглашается Пьер. Хорошо, что именно ты согласился терпеть меня, Джон Тэлбот. Как же хорошо, что именно ты. — Вообще-то, — шепчет Джон, когда они наконец вываливаются из кустов на набережную и спугивают какую-то старушку, — если ты устал, мы можем поехать домой. Или даже проще, снять номер в гостинице, хоть на несколько часов. — Только если я устал? — вкрадчиво мурлычет Пьер, ловя руку Джона, ложащуюся ему на поясницу, и сдвигая её ниже. Джон тяжело сглатывает, но довольную ухмылку у него скрыть не выходит. Да он, собственно, и не пытается.

***

— Тебе никогда не снится, что ты убиваешь меня? — спрашивает Джон. Пьер в этот момент лежит с закрытыми глазами, устроившись подбородком у него на груди, и изучает лицо Тэлбота пальцами, но вопрос заставляет его замереть у самых губ. Джон целует его пальцы сам, будто пытаясь смягчить произведённый эффект. — Нет, — задумчиво тянет Пьер. — Осмелюсь предположить, mon cher, потому что это меня и не пугает. Джон издаёт вопросительный звук, так и не отрываясь от его пальцев. — Я об этом думал, — признаётся Пьер. — И если бы я счёл это необходимым, я бы мог это сделать. Но необходимости нет, и думать не о чем. — Мог? — иронично уточняет Джон. Пьер фыркает и вместо ответа прижимает ребро свободной ладони к его горлу. Джон, конечно, машинально вскидывается, до боли сжимая запястье, но будь это не рука, а нож… Пьер мягко поглаживает его плечи, укладывая обратно, и прижимает пальцы к губам. Не отвлекайтесь, мой маршал. Джон, извиняясь, целует покрасневший след собственной руки. — Ты так быстро и без раздумий впустил меня к себе, — объясняет Пьер. — Вражеский маршал. Конечно, я подумал… — он осекается и хмурится: — Это не самые очевидные мысли для влюблённого, да? Джон пожимает плечами: где, мол, норма и где мы. — Меня это успокаивает, — признаётся он. — Не потому, что я адреналиновый наркоман. Просто мысль о том, что, если во мне что-то сломается и переклинит, ты можешь успеть первым… Его самого кошмары, конечно, мучают. После того, самого первого, раза он больше не говорит, что ему снится, но по затравленному взгляду, по тому, как он настороженно подпускает к себе, боясь не ощутить боль самому — причинить её… Пьер Кошон всё понимает. — Воспринимай это как проверку, — предлагает он. — Твой мозг вот так тестирует сам себя. Предлагает тебе сценарий и сверяется — это всё ещё кажется тебе ужасным, значит, всё в норме. Джон молчит некоторое время, осмысливая предложение. — Ты предлагаешь мне использовать страх как средство для самоуспокоения? — наконец переспрашивает он. Пьер довольно улыбается в ответ. Звучит элегантно, не так ли, мессир? Джон расслабленно откидывается на подушку и спускается поцелуями от пальцев к середине раскрытой ладони с проступающими под бледной кожей венами и ниже, туда, где на запястье красный след начинает темнеть. Вас, мой маршал, с нежностью думает Пьер, не смогли сразить ни выстрелы, ни взрывы, ни пламя, ибо раскалённое горнило силой не усмиришь. Вас сразило иное оружие, и было оно в моих руках. Подними на льва меч, и он разорвёт тебе горло, но приласкай его, и он ляжет у твоих ног. И ни к чему окажется ломать львиные когти, но — покоряя, будь готов покориться и сам. Святейший епископ Пьер Кошон закрывает глаза. Присмиревший британский лев целует его ладони.