Сен-Пьер-де-Мини

— За некоторые вещи, — меланхолично говорит Пьер, — надо не просто делать замечания, а сжигать на костре. И очень, очень тихо закрывает ноутбук. Так тихо, что собаки вздрагивают — кроме стойкой Мэри, — а Чарли ещё и начинает виновато косить глазом. Дожили, скоро внушишь им чувство вины. Пьер успокаивающе чешет Чарли за ухом и надеется, что через экран и видеосвязь его раздражение ощущалось не меньше. На Джона оно, к счастью, не действует. — За какие же это? — мурлычет он и восхищённо целует руки Пьера — так, словно этими руками тот уже сжёг пару-тройку грешников, и на пальцах краснеют теперь ожоги. — За потерянные на столе документы, — ядовито фыркает Пьер, — в печати которых необходимости не было вообще. Если Джону и смешно, виду он не подаёт. Только приобнимает и тянет на себя. Нет, думает Пьер Кошон, это просто возмутительно. Возмутительно, как легко что-то вспыхивает в нём от малейшего прикосновения Джона Тэлбота, как стремительно он оказывается у того на коленях и какой… энтузиазм чувствует при этом. Когда Джон ногтями поглаживает вдоль позвоночника у поясницы, Пьера прошибает импульсом, он жмурится и шипит, уткнувшись в чужое плечо, — почти от боли. Джон, заинтригованный, касается снова и снова, и Пьер, алея ушами, вздрагивает каждый раз и почти просит прекратить. Но не успевает: руки Джона спускаются ниже, поддевая бельё. Ужасный трудоголик Пьер Кошон в жизни бы не подумал, что станет выторговывать себе работу из дома. Потому что возможность уйти по окончании рабочего дня всегда была единственным, что позволяло худо-бедно держать себя в руках. Личное следует отделять от рабочего, иначе первое погрязнет во втором. Ну да, конечно, думает он теперь, обвивая руками маршала Тэлбота, с которым они, помнится, успели некоторое время пробыть своего рода коллегами. Обвивая и намекающе надавливая между лопаток: иди сюда, знаешь, тревожные люди лучше чувствуют себя под тяжёлыми одеялами, мне это никогда не помогало, но мне нравится ощущать на себе твой вес. Мне нравится ощущать — тебя. Джон ухмыляется: это всегда пожалуйста, мессир. Сегодня первый день, когда Пьер снова остаётся дома, сходясь с самим собой на том, что станет появляться в посольстве несколько раз в неделю и по необходимости, и о, Джону Тэлботу воздаётся за все суммарные часы ожидания на крыльце. Хотя мелькать на заднем плане во время созвона Пьер ему запрещает, тут его слово твёрдо. Собакам, впрочем, попробуй запрети, и ладно дремлющая под пригревшим спину ноутбуком Мэри, но ещё пять носов так и норовят влезть в камеру, и Пьер уже представляет, как все его коллеги строят догадки, когда это мессир посол успел обзавестись таким количеством питомцев. Страшно представить, какие теории они строят касательно регулярных появлений Джона… — Если решишь кого-нибудь всё-таки сжечь, — шепчет Тэлбот, ложась спиной на диванную подушку — между ним и подушкой оказывается Ричи, но Джона это не останавливает, и Ричи с недовольным ворчанием последним из собак покидает диван, — если решишь — только скажи. — Ты узнаешь первым, — обещает Пьер, упираясь ему в плечи. Ему жарко так, словно костёр уже полыхает прямо под его кожей. …Когда они выходят на веранду и Джон достаёт сигарету, Пьер отбирает у него зажигалку и — щёлкает ею сам.

***

— Вы двое, — обвиняюще говорит де Ре, воздевая палец, — портите моё произношение. Пьер поднимает голову от книги и иронично смотрит на него из-за руки Джона: ужасающая поза, в которую они сплелись ввиду необходимости оставить на диване место ещё и для Жиля. — Вы льстите себе, шевалье, — хмыкает он. Жиль оскорблённо прижимает руку к сердцу. — Нет, правда, — говорит он уже серьёзнее. — С другими — это ещё ничего, но вы бы себя слышали со стороны. Вы хоть раз задумывались, на какой чудовищной смеси языков говорите? Пьер запрокидывает голову, чтобы переглянуться с Джоном и синхронно с ним же пожать плечами. Он, конечно, прекрасно знает и о своём акценте, и о неидеальном английском, но — Джон Тэлбот его понимает, так ведь? А большего им и не надо. Жиль, отметив, что никто не разделяет его возмущения, поворачивается к Мэри и трагически вопрошает: — О, где я был, когда в Компьени враг не спал, вязал силки и сети плёл? Мэри равнодушно зевает, зато Пьер наконец проявляет интерес: — Это что сейчас было? На Шекспира не похоже. — Ещё бы, — фыркает де Ре. — Это ты у нас заделался знатоком английской литературы. Пьер демонстративно замахивается на него книгой. — Должен же я хотя бы от Его Преосвященства узнать, что там писали наши классики, — встревает Джон. Глупо было надеяться, что так заинтересовавшая Пьера художественная литература найдётся дома у английского маршала, не правда ли? Хотя Джон говорит, в доме его родителей в Шрусбери коллекция была ничего себе. — Это знание так не передаётся, — мстительно комментирует Жиль. С дивана его всё-таки сгоняют. Когда де Ре уходит искать приключений — берегитесь, ещё не соблазнённые англичане! — Пьер всё-таки отвлекается от книги — не от Шекспира, между прочим, — ради бутылки вина с Джоном Тэлботом и долгих поцелуев, как будто в течение дня их было мало. Но им обоим вечно мало друг друга. От вина ли, от поцелуев кружится голова, так что впору лечь в кровать, в идеале — чтобы там до утра и проспать, приткнувшись к чужому плечу, но другие варианты он тоже готов рассмотреть. На свою беду Джон спрашивает, рассеянно вертя в руках книгу: — Мы же вроде не в Дублине? Пьер оживляется. — Да, но я прочитал, что твои предки были лордами-стюардами Ирландии, мне стало интересно. По выражению лица Джона Тэлбота можно сделать вывод, что он-то об этом не подозревал. Придуривается, Пьер уверен. — Ты решил ознакомиться с моей генеалогией, чтобы лучше знать, кого я позорю? — шепчет Джон, целуя его шею. — Да, чтобы ещё больше гордиться твоими достижениями в этой области, — бормочет Пьер и требовательно запрокидывает голову. Его разрывает между желанием поговорить и нежеланием отвлекаться от ощущений. — Между прочим, там был епископ. Тэлбот прерывается на короткий смешок и возвращается к своему занятию. Пьер гладит пальцами его затылок. — Дублин, — вспоминает он. — Да, — ухмыляется Джон, — что там в Дублине? — и стягивает с него футболку, мол, не отвлекайся, любовь моя, я сам всё сделаю. Это, наверное, худший из возможных пересказов, хотя Пьер очень старается, но, Господи, как же он пьян, а ещё Джон так и не отлипает от него, только шепчет: — Какой ты умный, — вперемежку с поцелуями, и Пьер млеет и сбивается с мысли. С карты Дублина он тоже сбивается на другую — вычерченную его пальцами и губами карту шрамов Джона Тэлбота, сколько их там, Джон говорил, около тридцати, но Пьеру кажется, неисчислимо больше. Его самые любимые — слева у рёбер, Джон вздрагивает и ёжится, если провести языком и подуть, а ещё тот самый на животе, Пьер долго водит по нему подушечками пальцев. Этого Тэлбот не выдерживает и наконец опрокидывает Пьера на спину, задирая его ноги. Что ты делаешь, хочет спросить Кошон, но так ничего и не говорит, в голове белоснежная, ослепительная пустота, когда он чувствует, чувствует губы и язык Джона... Конец любых умозрительных путешествий знаменуется его удивлённым стоном.