Сен-Пьер-де-Мини

Святейший епископ Пьер Кошон, оказывается, очень привык к жизни с шестью собаками. Цоканье когтей и шлёпанье лап по паркету, умиротворяющий хруст корма, поскуливание этажом ниже — если Томми приспичило попроситься на улицу в четыре утра, а ещё лучше — слюнявый, холодный носок или пищащая игрушка, заботливо сложенная прямо ему под бок… Другими словами, на следующий день он просыпает, не услышав звук будильника. Впрочем, готовый если не к такому, так к любому другому раскладу, он и поставил будильник на час раньше необходимого, чтобы успеть прийти в хоть какое-то подобие человеческого состояния. И, к слову, в отсутствие собак ногу во сне пришлось закидывать на маршала Тэлбота. Этот самый маршал ловит его, взъерошенного и щурящегося на бледный утренний свет, не давая встать с кровати, и затаскивает обратно. О том, что ему нужно вставать, Кошон ворчит до первого поцелуя. Когда на телефоне Джона тоже срабатывает будильник, Пьер, разомлевший, но зато уж точно проснувшийся, празднует победу. Не потому, что он бы отказался от продолжения, а потому, что этот будильник тоже на всякий случай поставил он. И не прогадал. Кофе, поданный им на по-королевски маленьком завтраке, неплох, но с кофе Джона, конечно, не сравнится. Кошон рассеянно поглядывает за окно, где солнце силится пробиться сквозь синеющие тучи, и клюёт носом. — Ну одну ночь-то можно было потерпеть, — шепчет ему на ухо Жиль и выразительно подмигивает Джону, дескать, осуждаю, конечно, но не без зависти. — Что? — хмуро переспрашивает Кошон и чуть не давится кофе, когда Жиль поводит бровями в их сторону: — Прошу прощения?! Мы не… Ты совсем дурак? Это реакция на погоду. Если де Ре ему и верит, то ухмыляться не перестаёт из чистой вредности. Кошон выбирает стандартный вариант: игнорировать эту клоунаду. «Лучше была клоунада», — признаёт он, когда к концу завтрака Карл, стараясь лишний раз не смотреть на матушку, задаёт Дюнуа сакраментальный вопрос: — Ну как?.. Тот качает головой: — Мне жаль, сир. Дюнуа, зовущий Карла, которого он учил садиться на лошадь и держать шпагу, сиром — ситуация сама по себе уморительная, но Кошону отчего-то несмешно. Он понимает, о чём речь, до того, как Дюнуа поднимает сумрачный взгляд. Проницательность заложена в нём, видно, Господом. Дюнуа молчит долго, пока Карл не подаёт руку матери и не выходит — значит, и придворным позволено подняться из-за стола. Кошон почти молится, чтобы сейчас они с Джоном так же встали и ушли, — но молитвам его сбыться не суждено. — Я пытался пригласить Жанну, — странным надтреснутым голосом произносит Жан. — Увидеть то, чего она так желала. Это ей хотя бы позволено? — и смотрит на Тэлбота в упор. Тот, по счастью, притворяется, что не понимает французского. Епископ Кошон чувствует, как поднимается в нём раздражение. Воистину, может ли он хоть неделю прожить без упоминаний девицы из Домреми? — Она не ответила? — деревянным голосом уточняет де Ре. Дюнуа качает головой, а Пьер чувствует, как его начинает трясти. Спасибо Тэлботу, сжимающему под столом его ладонь. — Какая неожиданность, — выдыхает Кошон — более едко, чем собирался. Хочется спать и болит от грядущего дождя голова, не самое благостное состояние. — Только не делай вид, что ты её понимаешь, — резко отвечает Дюнуа. Де Ре поднимается из-за стола, а Пьер чувствует, как рядом с ним напрягается Джон — словно зверь, готовый сорваться с места. Что ему там говорили: не допустить смертоубийства? — Нет, — соглашается он. — Но я, в отличие от некоторых, и не пытаюсь. Чужая слепота выводит из себя. Ты влюбился в ту, что слышала глас Божий, и что, думал, она забудет о Нём, станет обычной женщиной и выскочит за тебя замуж? Ждал, что она обрадуется, перестав быть пламенем Господним? Что бы Пьер Кошон ни думал о Жанне д’Арк — она верила в то, что делала. Хотя бы это он может понять. Он отговаривается тем, что для официальной части церемонии ему нужно облачение, только чтобы уйти. Французский двор душит его, и Пьер неосознанно цепляет пальцами тесный ворот рубашки. Верхнюю пуговицу расстёгивает Тэлбот, а после поддевает пальцами его подбородок, чтобы заглянуть в глаза. Пьера Кошона бросает в жар. Даже жаль, что это не дворец в Шиноне, где ему были известны любые закутки… Жаль, что у них правда мало времени.

***

Джону, видно, понравилось разыгрывать из себя рыцаря. Во всяком случае, простая чёрная резинка, которой Кошон обычно стягивал волосы, всё ещё надета на его запястье. Впервые увидев Пьера в официальном облачении епископа, он встаёт на колено и целует край мантии — и выглядит при этом довольным, как кот. Торжественное шествие проходит через весь центр Парижа, виляя длинным своим хвостом между разбитых улочек. Орифламмы стыдливо прикрывают изувеченные фасады. Под ногами у Карла осыпаются белым не лилии, а каменная крошка — сколько улицы ни расчищай, от неё никуда не денешься. Кошон надеется, что Карлу хватит ума потерпеть со своими садами, иначе общественность сожрёт его — и будет права. На одном из перекрёстков он спотыкается и чуть не падает, но Джон Тэлбот, держащийся в толпе придворных и всё же всегда неподалёку, подхватывает его под локоть. И пользуется моментом, чтобы на секунду прижать епископа к себе. Это похоже на танец. Кошон несвоевременно думает, что хотел бы потанцевать с ним. — Mon cher, — одними губами шепчет он, вылавливая в гуще людей чужой взгляд, и пусть другие примут это за молитву. Джон Тэлбот хищно ухмыляется в ответ: ох, епископ, играешь с огнём. Так пусть, думает Пьер, ранит он меня. Торжество волнами подкатывается к Нотр-Дам-де-Пари. Статуи с Галереи Королей смотрят на Пьера Кошона неодобрительно, зло щерятся горгульи: что ты сделал с нашей Девой, святейший Кошон, почему она не вошла в Париж, увенчанная лилиями? Тяжёлый свод давит ему на плечи. Сколько угодно повторяй себе, что голова у тебя кружится от быстро сменяющейся погоды, но ты знаешь, в чём дело. Колокольный звон пронизывает всё его тело. Пьер сжимает крест, давящий на грудь. Пьер вспоминает исполненный милости трепет свечей Сен-Пьер, вспоминает сияющие нездешним светом витражи Сент-Питер. Горгульи отводят взгляд. Когда, уже после, он сменяет облачение на привычную чёрную рубашку и завязывает волосы в хвост — новой резинкой, спасибо большое, мессир маршал, это месть за все твои футболки? — Джон дожидается его и урывает ещё несколько минут наедине. Правда, вместо торопливых поцелуев ему достаётся недовольное мычание, с которым Пьер прячет лицо у него на плече. — Любовь хороша при хорошем здоровье, на сытый желудок и в мягкой кровати? — поддевает его Тэлбот. — Любовь хороша, и оставьте злословье, — фыркает Кошон. И, странное дело, верит в то, что говорит.