Сен-Пьер-де-Мини

У них — ничьих не подопечных — всё идёт на лад. По вечерам Кошон иногда созванивается с де Ре, и тот абсолютно неприлично ржёт, узнав, какое прозвище «этот его англичанин» дал Дюнуа. Говорит, что больше никогда не сможет закурить в обществе Жана. Когда в камеру лезут два собачьих носа разом, Жиль осекается на середине слова и говорит: — Я начинаю подозревать, что у тебя там больше одной собаки. — Шесть, — торжественно сообщает Кошон. — Их шесть, и ты уже видел всех, просто не одновременно. — Ещё есть я, — влезает в поле зрения камеры Джон. Английский маршал салютует французскому кухонной лопаткой. — Главный из английских псов? — ухмыляется де Ре. Тэлбот дружелюбно скалится в ответ. «Вы оба клоуны, вот и всё», — думает Кошон, но на сердце у него становится так легко, что впору рассмеяться. Вместо этого он закрывает лицо руками. Перед прощанием Жиль вдруг понижает голос и говорит: — Куколка тоже позвонит тебе как-нибудь на днях. — Кто это — куколка? — интересуется Тэлбот позже. В глазах у него не ревность, а предвкушение хорошей шутки. «О, — мстительно думает Кошон, — к ответу ты всё равно не будешь готов!» — Карл VII, — отвечает он невозмутимо. — Жиль с детства его так зовёт. Правда, обычно только в личных разговорах. Тэлбот издаёт странный всхлипывающий звук, а потом смеётся в голос так, что собаки сбегаются посмотреть. Кошон смеётся вместе с ним. Он рассказывает о том, как выглядела жизнь в Шиноне, когда Карл был совсем ребёнком, а Изабо только собирала нынешний двор. Из всех воспитателей Кошон, конечно, не мог стать у Карла любимым: он же не дрался с ним на игрушечных мечах и не читал ему жутких старых сказок. Самый скучный из всех. — Это ты-то скучный? — выдыхает Тэлбот, заправляя прядь волос ему за ухо. — Остальным скучно не было, — хмыкает Кошон. — Не все дети отвечают матерям цитатами из Писания, прежде чем начать истерику. У Карла очень хорошая память на то, что было сказано при нём по неосторожности. Мы пользовались этим для обучения. Карл, между прочим, и правда ему звонит. Сначала пытается приказывать, потом просто плачется о том, как все его бросили и предали. Кошон массирует переносицу и медленно пробует донести до Его Величества мысль о наличии жизни — личной у его приближённых, а ещё за пределами Шинона в принципе. Разговор заходит в тупик, когда в кадре появляется Мэри. Концентрация у Карла всегда была никакая, в кого же это. — Это что, собака? — спрашивает он. С приоткрытым ртом следит, как Мэри обнюхивает экран и кладёт голову епископу на колено, а епископ дует ей в нос. — Как её зовут? А можно мне приехать? Вот он, закатывает глаза Кошон, результат внутренней политики Изабо. Управлять страной ребёнку можно, но собака — это, конечно, слишком большая ответственность.

***

Между тем, они обрастают новыми привычками. Спать без одежды Пьеру не столько стыдно — скорее просто непривычно и не очень-то приятно, но собаки, обкладывающие его со всех сторон, ужасно жаркие, и это откровенно прохладным лондонским летом! И Джон не хуже них. У Джона он и изымает несколько футболок, чтобы в них спать. Называет это контрибуцией, и Тэлбот, надо же, охотно признаёт себя побеждённым. Ещё ему начинает нравиться чай с молоком. По утрам, конечно, свежий кофе вне конкуренции, но для вечернего чая он заводит отдельную кружку. — А я-то думал, что нужно сделать, чтобы ограничить тебя в потреблении кофеина, — смеётся Тэлбот. — А то иногда слушаю, с какой скоростью ты печатаешь, даже страшно становится. Кошон делает оскорблённое лицо, но на кухне начинают появляться пакетики заварки. — Знаешь, — задумчиво спрашивает он однажды, — что самое ужасное? — Самое? — делает такой же интеллектуальный вид Тэлбот. — Не могу выбрать. Что? — Ты вообще меня не бесишь, — говорит Кошон торжественно. Тэлбот издаёт нечто среднее между смешком и кашлем и подтверждает: — Вот уж точно катастрофа. Он лежит головой на коленях Кошона, и тот делает вид, что сейчас поставит ноутбук ему прямо на лицо, но долго притворяться не выходит, и он отставляет ноутбук с недописанным письмом в сторону и запускает пальцы в волосы Тэлбота. Тот жмурится от удовольствия, как большой хищный зверь, урчит и легонько царапает ногтями бедро и коленку Кошона. Пора бы уже и перестать краснеть от такого — ан нет. — Нет, правда, — со вздохом говорит Кошон позже, когда письмо дописано, а не поддаваться на провокации становится всё сложнее. — Ты не представляешь, как меня выводило делить помещения хоть с кем-то. — Сбежал в монастырь от соседей по комнате? — не сдерживается Тэлбот, с интересом глядя снизу вверх. Кошон издаёт неопределённый звук. В каждой шутке… — Ты разбрасываешь по дому носки и трусы, а вся наша кровать в собачьей шерсти, и меня это совершенно не бесит, — продолжает он мысль. — Это потому, что я хорошо делаю кофе, — вкрадчиво отвечает Тэлбот и абсолютно неприлично ухмыляется. Кошон стонет и закрывает его лицо от себя ноутбуком. Хотя кофе у него правда отличный. И панкейки, кто бы мог подумать. Кошон припоминает, как бегал от него в Компьени. Наивный, он-то тогда думал, что хоть что-то знает о любви — и о страсти, о ней же столько пишут в книгах!.. Он полагал, что от этого можно просто сбежать. Любовь, нагнав, сражает его, беззащитного, словно мечом. Чтобы заговорить об этом с Жилем — ну а кто ещё в его окружении специалист по страсти? — ему требуется время. — Помнится, ты предлагал мне поцеловаться, — замечает он. Де Ре пожимает плечами: — Не обижайся, не из-за тебя самого. Просто был пунктик. Но, для протокола, Ваше Преосвященство, я правда оскорблён, что мне ты отказал, а англичанину нет. Ему только не передавай. Англичанин, сидящий с другой стороны от ноутбука, делает страшные глаза. — Я думал, — вдруг признаётся де Ре, — тебе понравится Жанна. Может, что ты влюбишься в неё. Потом думал, что влюбился и поэтому-то она тебе и не нравится. Как же, святейший Кошон, всё всегда под контролем, и вдруг… Но я ошибался, правда, Пьер? Тебе не нужны святые. Это ты один должен быть святым. Он говорит это просто, не обвиняя ни в чём. И это — самый честный разговор, что был у них за долгое время. Пьер Кошон задумчиво смотрит в пустоту, осмысливая сказанное. — Да, — отвечает он. И поднимает поверх камеры взгляд на Тэлбота. Вот как тот смотрит на него: как на единственную свою святыню. Джон ловит его взгляд, в глазах у него та самая неуёмная жажда, от которой у Кошона замирает сердце. Такому не хватит ни маленьких островов, ни даже целого мира, что ему смешные реликвии, упрятанные в храмы. То ли дело — один очень конкретный епископ в его руках. Прямо в его руках.