Сен-Пьер-де-Мини

Перед отъездом — и последующим вылетом — они стоят на мосту через Уазу. Разгулявшийся ветер поднимает рябь на поверхности реки, Кошон смотрит на её хаотично расходящиеся круги, словно Уаза вздыхает и снова затаивает дыхание. Всё тот же ветер превращает его тщательно расчёсанные волосы в воронье гнездо. Тэлбот хмыкает и демонстративно закуривает. Понятное дело, уроженец ветреного Шрусбери. Пока он курит, Кошон допивает свой кофе и, в отместку, отпивает треть чужого. Волосы лезут в рот. Тэлбот снимает берет и надевает на голову Кошону, убирая волосы под него. Кошон признательно щурится, но всё равно делает ещё один большой глоток, прежде чем отдать стаканчик. К церкви он идти отказывается. Он не знает нужных слов, чтобы попрощаться с нею, он только чувствует, что Сен-Пьер простит его. «Господи, — думает Кошон. — Ты же видишь этого человека рядом со мной, так неужели не найдётся в Тебе снисхождения?..» Летнее небо немо. Но он ещё помнит, как теплели под пальцами каменные шершавые стены. Иного прощения он более не ждёт. Лететь приходится из Парижа. Кошона это не сильно-то радует, но как будто есть варианты. Ему хочется улететь быстрее. Хорошо, что предусмотрительный маршал купил билеты не спрашивая и французский двор не успеет прибыть и проводить своего нового посла. Этого Кошон не вынес бы. Словно сон, мелькает и исчезает благословенная маленькая Компьень, колыбель его счастья. В Париже у Кошона мгновенно портится настроение, можно подумать, как будто он боится перелётов, но это весь город давит на него: слепыми мечтами Карла, одержимостью Жанны — Орлеанской девы, это прозвище снова всплывает в новостях, которые Кошон читает украдкой. В Париже ему нечем дышать, и хорошо, что у них нет времени на достопримечательности, потому что даже тяжёлая, надменная красота Нотр-Дам-де-Пари не пробуждает в нём ничего, кроме тошнотворной, удушающей усталости. — Не успеешь оглянуться, будем в Лондоне, — шепчет Тэлбот ему в висок. Кошон ёжится под любопытными взглядами — глупо было бы надеяться, что никто не узнает их, верно? — но позволяет обнять себя за талию. И не отпускать до самой посадки. В самолёте он, к своему стыду, просто отключается носом в плечо Тэлбота. Сон для слабаков, а если без шуток: спал он последние дни ужасно и теперь попросту не выдерживает. У Тэлбота, наверное, затекает плечо. Ещё бы, почти пять часов не шевелиться. Кошон разлепляет глаза с трудом и чудом не теряет чемодан. Путь от аэропорта он не запоминает вообще. О том, чтобы жить не у Джона, речи и не заходит. — Отнести тебя в дом на руках? — шепчет Тэлбот, дыхание щекочет мочку уха. Кошон недовольно мычит и трёт глаза, но на руках, конечно, всё равно оказывается — споткнувшись о первый же поребрик. Тэлбот выглядит до крайности довольным собой. В доме их тут же облепляют собаки: шесть штук, как и было обещано. Девушка, приглядывавшая за ними, подруга Джона с плотно заплетёнными косами, смотрит на них с любопытством и провожает взглядом, когда Тэлбот торжественно усаживает Кошона на диван. Наверное, разглядеть его она не успевает: по крайней мере, он её — нет, весь обзор закрывают собачьи уши и носы. По этой причине или по иной, но она многозначительно пихает Тэлбота локтем в бок и говорит, что ему придётся представить своего… друга их компании. А потом она уходит, и Кошон смотрит, как шесть фоксхаундов — он очень старался заранее научиться различать их по фото, но вживую пятна рябят в глазах, — пляшут вокруг Тэлбота, пытаясь дотянуться до его лица. Кошон смотрит с нежностью, большей, чем досталась Сен-Пьер-де-Мини. Потом, конечно, собак представляют ему. Получается очень торжественно, похоже на церемонии, так любимые Карлом, но теперь это вызывает у него только смех, прерывающийся зевком. — Покажу тебе, где спальня, — говорит Тэлбот, но вместо этого становится перед диваном на колени. Кошон вскидывает брови: ему вполне удобно и здесь, забившись в угол дивана, среди мягких подушек и внимательно обнюхивающих его собак. — Мой святой Пьер, — мурлычет Джон и целует его руку, словно прося благословения. А потом его губы влажно скользят выше, от ладони до запястья. — Я уж думал, мне ни разу в жизни не случится за руку тебя подержать, а теперь ты — в моём доме, — и смотрит так, будто сам до конца не в силах поверить. — Я не святой, — выдыхает Кошон. Подтверждая его слова, Тэлбот приникает губами к его шее. Где спальня в этом доме, он запоминает быстро.

***

Следующие несколько дней, пока тянется бюрократическая волокита, он малодушно позволяет Тэлботу шугать от дома любопытствующих, а сам прячется в спальне и — наконец отсыпается. Мэри, старшая из собак, охраняет его покой, прижимаясь горячим боком к его животу. Здание посольства находится рядом с Кенсингтонскими садами, оно огромное и совершенно пустое, шутка ли, девяносто шесть лет? Направление работы приходится нащупывать с нуля. Что бы практичные англичане ни пытались здесь разместить, нормальный интернет в здании не подключён. Кошон передёргивает плечами и временно обустраивает себе рабочее место у Тэлбота на диване. Мэри, кажется, ничего не имеет против ноутбука на спине. — Верёвки из моих собак вьёшь, — ухмыляется Тэлбот. Кошон выразительно смотрит на него поверх экрана: только ли из них? Ещё Тэлбот показывает ему Сент-Питер-апон-Корнхилл, но без особого энтузиазма. Кошон вежливо кивает и обходит церковь, даже читает о ней в интернете, но сердце его молчит. Они с Сент-Питером изучают друг друга настороженно, как чужаки. Джон чувствует и не настаивает на повторении прогулки. Лондон огромен, даже от одного взгляда на карту Кошон чувствует усталость, а ведь по Компьени мог гулять по полдня. Он прикрывает глаза и буквально повисает на локте у Джона: пойдём домой, побудем лучше вдвоём. Как ни забавно, а исправляют всё собаки Тэлбота. Они окружают их толпой, виляют хвостами, звонко лают от радости. Поди разбери, как Тэлбот справлялся с ними один, что у него, суставы железные, что ли? Кошон забирает у него один, потом два поводка из милосердия, а дальше уже не ему принимать решение, куда направиться. Мэри, по счастью, отлично знает маршрут. А ещё почему-то люди пытаются убраться с пути шести фоксхаундов — и это Кошона более чем устраивает. Новости он читает постольку, поскольку это нужно для работы, благо, теперь не всё из этого — его головная боль. Надо же, саркастично думает он, пришлось отдать на смерть одну девицу, чтобы все эти мировые организации обратили внимание на их войну, которой, он надеется, не суждено стать столетней. Он прислушивается к себе: жалеет ли он, что Жанну, может статься, сумеют выторговать обратно силами крупнейших держав мира? Нет, понимает он. Ему не жаль. Раньше, наверное, он желал ей смерти. Теперь — нет, и теперь он может признаться себе в этом и не ощутить боли. Как бы ни была жестока и чиста Божия любовь, теперь он предпочтёт ей земную. Об этом он и говорит Тэлботу. — А хочешь, — спрашивает тот, переплетая их пальцы, — познакомиться с моими друзьями? Кошон думает, прислушиваясь к себе и взвешивая варианты. — Хочу, — говорит он.

***

Смешно, человеческие имена он запоминает дольше собачьих, хотя они и кажутся ему смутно похожими, по крайней мере, Мэри тут точно есть. Дело ли в том, что английский для него весь на один тон, или Тэлбот действительно назвал собак в честь ближайших друзей, хотя собак шесть, а людей семеро, — это для него пока загадка. Уже знакомая ему девушка с косами весело салютует пивным стаканом, завидев их у входа в паб. Внутри темно, а потолки как будто кажутся ему ниже привычного — или это просто иллюзия. За столом он забивается в угол, спиной к стене, потому что Пьер Кошон абсолютно, совершенно точно не параноик. Тэлбот садится рядом. Его друзья разглядывают их с весёлым интересом и не задают ни единого вопроса, на каких это переговорах маршал добыл себе французского епископа и какие отношения его с этим епископом связывают. Он им нравится, неожиданно для себя осознаёт Кошон полчаса спустя. Он не слишком активно участвует в общем разговоре: английский он знает хорошо, но разница произношений, интонаций и скоростей напоминает о себе. И всё-таки — он нравится им. Для них Пьер Кошон — не убийца, сбежавший из своей страны, он — человек, попытавшийся остановить громоздкое, тяжёлое колесо войны. И если оно смяло его — это вызывает скорее сочувствие. Может, знай они Жанну из Домреми, они бы думали иначе, но этот век жесток и дик, едва ли ты сумеешь взглянуть в лицо своему противнику. — За то, что мы выжили, — поднимает стакан другая девушка — та самая Мэри, если он не путает. Кошон пьёт с ними до дна, и ему тут же покупают ещё. — Эй, Джонни, не зевай, — знакомо напевает один из приятелей Тэлбота и смеётся: — Смотри, уведут у тебя твоего епископа. Тэлбот ничего не отвечает, но щурится недобро и обнимает Кошона за талию, прижимая к себе и едва ли не затягивая на колени. Кошон успокаивающе накрывает его ладонь своей. Куда я от тебя денусь. Домой они добираются глубоко за полночь. — Не жалеешь, что перебрался сюда? — спрашивает вдруг Тэлбот. Кошон замирает и заставляет себя сдержать глубокий вздох: вы что же, маршал, настолько пьяны? Если уж напились, так лучше закончите дело, усадите меня к себе на колени, я не против, маршал, слышите меня? Но в чужих глазах — затаённая тревога, острая, как меч, тяжёлая, как несомый на плечах крест, и ещё боль — сильнее той, что он ожидал бы увидеть. Тэлбот обнимает его со спины и упирается лбом в плечо, неуклюже согнувшись. Пьер Кошон откидывает голову назад, позволяя держать себя почти на весу, и запускает пальцы в короткие волосы на затылке. — Нет, — отвечает он. — Ни секунды.