Чёртов епископ

Ну конечно, ну разумеется, разве они могли остаться в стороне? Джон проглядывает статью про них с Пьером — на одном сайте, на втором, на третьем; все, как на подбор, «жёлтые» и известные тем, что сами ничего не пишут, только переписывают что-нибудь скандальное, воруя друг у друга исходники. Спустя несколько таких итераций от изначальной статьи остаются лишь имена и общий сюжет, а степень аморальности деталей зависит исключительно от предпочтений очередного автора. Так, например, заметка о подозрительных языческих ритуалах на осенних кострах превратилась в историю о кровавых оргиях маршала Тэлбота. Более того — фразу про кровавые оргии вынесли в заголовок, и чат живучих лондонских задниц несколько дней валялся от одного только вида ссылки, а сдержать ухмылку у Джона не получается до сих пор. …Впрочем, когда его называли растлителем юных солдат, это было не таким уж преувеличением. Интересно, объявят ли возмущённо в одной из статей, что они с Пьером, потеряв всякий стыд, занимались сексом на ступенях посольства? Попробует ли автор для начала сам заняться сексом на каменных-то ступенях?.. Пьеру Джон, конечно, ничего не покажет: это для него такие статьи — способ развлечься и притворно вздохнуть над очередным гвоздём, заколоченным в крышку гроба репутации (а там ещё есть куда заколачивать?). Для Пьера же это, кажется… ну, пусть не повод для волнения, но как минимум дополнительная головная боль. Точно ли гвозди вколачиваются в крышку гроба репутации, а не в его виски — твоей, Джон, милостью?.. Но Пьер знал, к кому переезжает, Пьер согласился на брак в здравом уме и твёрдой памяти; а если он передумает, он будет иметь на это полное право, и Джон не посмеет даже заикнуться. Его — со всеми наглыми выходками и мерзким характером — вообще никто терпеть не обязан, даже преданные собаки. Тем, конечно, приятнее, что и собаки, и Пьер его терпят. И собаки, и Пьер давным-давно спят, это Джон полуночничает, бездумно листая новости. Вот долистается сейчас — опять кошмары приснятся; например, как он на глазах журналистов всех «жёлтых» СМИ убивает Пьера на ступенях посольства. Лёгкий на помине Пьер сонно щурится и мычит: — Ты чего не спишь? Ложись давай. — И тянет за руку. Ответа Джон не знает, но, к счастью, отвечать и не обязательно — достаточно отложить телефон, опуститься на подушку и обнять тут же прижавшегося Пьера. Ах, какое фото могло бы получиться для очередной скандальной статьи: маршал и епископ спят в окружении собак! Исключительно аморальная идиллия — им, аморальным чудовищам, под стать.

***

— Мне нужна твоя помощь. — Сколько ни тверди себе, что признаваться в слабости не стыдно, горло всё равно перехватывает от неловкости — будто маршал, двадцать лет проведший на войне, ни в какой помощи нуждаться не может. Пьер, устроившись на пассажирском сиденье и защёлкнув ремень, вопросительно хмыкает. И откуда взялась привычка начинать серьёзные разговоры в машине? Попытка отрезать все пути отступления, что ли? — Помнишь, я как-то сказал, что… не понимаю, что доставляет мне удовольствие? Может, ты согласишься помочь мне в этом… исследовании? — Даже не знаю, мессир, — преувеличенно серьёзно задумывается Пьер, — надо свериться с расписанием дел на вечер. Быть может, если сумею выкроить время между чаем, прогулкой с собаками и сном… И улыбается коварнее некуда. Дома они первым делом выходят с собаками в парк. Лёгкая взвесь в воздухе, которую Джон приметил, выезжая за Пьером, к концу прогулки сгущается до непроглядного тумана, так что возвращаться приходится почти на ощупь, крепко намотав на руки поводки. Собаки не рвутся, смирно идут рядом — ну так это не для их безопасности, а для сохранности нервов прохожих, которые вряд ли обрадуются, наткнувшись на компанию весёлых, никем не сдерживаемых фоксхаундов. Потом они пьют чай на веранде в окружении — ну конечно же — дремлющих собак, не пожелавших оставить хозяев без охраны; сами клюют носом, потому что в такую погоду хочется лежать в кровати и даже не в потолок смотреть — в темноту под опущенными веками. Вот тогда-то Пьер и выкраивает в своём плотном графике пару часов. Джон, поднимаясь в спальню, чувствует себя идущим на казнь. Наверняка понадобятся не часы — годы, чтобы разобраться в предпочтениях, но Пьер настроен гораздо оптимистичнее: ты же, мол, начинал задумываться, а значит, всё не так плохо, давай попробуем, ну! Не отступать же? Они пробуют — и как сложно не фокусироваться на Пьере, не нырять привычно в то, чтобы доставить ему удовольствие, а расслабиться и прислушаться к собственным ощущениям! Что ж, во-первых, Джону нравится всё, что делает Пьер. Даже от банальных объятий слегка ведёт голову, особенно если они оба обнажены и соприкасаются грудью, животом, бёдрами — теми частями тела, которые обычно закрыты одеждой. Когда чувствуешь другого почти как себя, удивительно ли не возбудиться от этого слияния? Во-вторых, оказывается, есть то, что нравится Джону ещё больше, что возбуждает его сильнее: прикосновения к животу, будь то руками, дыханием или — с ума сойти — языком. Как собаки переворачиваются на спину в знак покорности и доверия, так и он бесстрашно подставляет Пьеру все уязвимые места. То же самое с внутренними сторонами бёдер и пахом: тонкая кожа, множество сосудов, вонзи нож — и всё, противник выведен из строя. Какие там эрогенные зоны, когда пьянит осознание, что Пьер никогда не воспользуется уязвимостью?.. …Разве что Джон напросится, съехав с катушек и потеряв контроль. Пьеру, кажется, по душе эта игра: он с невероятно увлечённым видом касается то в одном месте, то в другом, то нажимает, то проводит кончиком пальца или языком, то щипает — полегче, посильнее, и глаза его азартно блестят. Будто Джон — головоломка, которую он пытается разгадать. И более чем преуспевает! Про любовь к некоторой доли насилия Джон давно знает и не удивляется, когда от щипков и укусов разбегаются мурашки; но что, если бы они позволили себе больше?.. Если бы Пьер грубо связал его, стянул запястья верёвкой или шнурком до кровоподтёков… Если бы Пьер взял нож — снял с его пояса раскладной — и скользнул лезвием по коже, оставляя саднящую дорожку из капель крови… Если бы Пьер стиснул руки на его шее — как в тот день, когда Джон напился и влез в дом через окно… Но не бил, нет: в этом ни капли удовольствия, лишь подскакивающий адреналин и рефлекторный порыв ударить в ответ. Только медленные, плавные движения, только смесь из ласки и боли в каждом из них. — Иди сюда, — просит Джон, слишком возбуждённый, чтобы и дальше анализировать ощущения. Пьер ложится рядом, устраивается головой на плече и будто невзначай обхватывает член; гладит пальцами и ладонью — да как тут мысли не растерять!.. И уточняет — сама невинность: — Ты что-то хотел? — Теперь — чтобы ты не останавливался, — выдыхает Джон и крепко сжимает его ягодицу, оставляя красные, приятно — он знает — болезненные следы. Они ласкают друг друга медленно, лениво, со стороны наверняка кажется — по привычке. Но к чему торопиться, когда — так кажется сейчас — у них есть всё время мира? Томми, запрыгнув на кровать, одаривает их поцелуями и с хныканьем поддевает руку Джона, требуя, чтобы его погладили. Хорошо, что руки у Джона две, так что он, не отвлекаясь от Пьера, чешет Томми за ушами и не слишком вежливо отпихивает к краю кровати: давай, малыш, поиграй с братьями и сестрой, у нас тут скучно. Верный Томми вздыхает и ложится, устраивая морду на ноге Джона: ты, мол, несправедлив ко мне, хозяин, я жажду не веселья, а твоего общества! На правах несправедливого хозяина Джон закидывает эту ногу на него и получает в ответ ещё один тяжёлый, но смиренный вздох и полный укора взгляд. Когда эта собака хочет, она обладает поистине ангельским терпением! Как бы они с Пьером ни ёрзали, подскакивает Томми только в самом конце, когда Пьер протяжно стонет, — и карабкается через Джона, торопясь вылизать лицо, посмевшее издать эти неприличные звуки. Вот тебе и кровоподтёки, и царапины. — Как, кстати, на работе? — спрашивает Джон позже, когда Томми, убедившись, что у них всё прекрасно, самостоятельно изгоняется в общество остальных собак, а они с Пьером обнимаются под одеялом. — Пока спокойно, — бормочет Пьер, спрятав лицо у него на плече. — По крайней мере, о письмах с просьбой меня уволить не сообщали; что, конечно, не означает, что такие письма не приходят, но… Должно быть, я всё ещё нужен Франции именно в качестве посла. Интересно, что скажет та часть Франции, которой он нужен как епископ? А может, она уже сказала, но Пьер умалчивает, не желая тревожить, а то и сам пока не знает?.. А есть ли разница? То, что уже случилось, они при всём желании не отменят, а то, что ещё не случилось… ну, очевидно, не случилось, так и толку переживать? Лучше уточнить, что Пьер думает о привнесении в их отношения элементов БДСМ. И заказать верёвку.