Чёртов епископ

На пароме, идущем из Дувра в Кале, Джон предаётся философским размышлениям — которые, наверное, могли бы означать кризис среднего возраста, но он в этом кризисе по самые уши с момента подписания мирного договора, так что куда уж глубже? Действительно ли он хотел становиться маршалом и мотаться то на репетиции парадов, то на смотры на материке, то на какие-нибудь ещё обязательные мероприятия, мало ли что придумают? Сознательно ли он им стал, по доброй ли воле — или так сложились обстоятельства? Когда всего себя отдаёшь какому-то делу, рост — в том числе карьерный — неизбежен. А война, как оказалось, отличный способ забыться, так что сложно было всего себя не отдавать. Да и думал ли он, что однажды в его доме будет жить кто-то кроме собак? Что однажды он не захочет расставаться с — ужас какой — человеком и потому все обязанности маршала начнут угнетать? «Всего неделя, — вздыхает Джон, глядя на удаляющиеся скалы Дувра, — потерпеть всего неделю, развеяться, отдохнуть друг от друга…» Смеётся с сочетания «потерпеть» и «отдохнуть» и думает: ну что за глупая фраза — «отдохнуть друг от друга»? Может, не стоит настолько тесно взаимодействовать с человеком, от которого хочется сбежать на неделю на материк? Вот им с Пьером хватает посидеть в разных комнатах, если уж окружающий мир становится до того невыносимым, что требуется полное одиночество. Всего неделя; ну же, Джон, соберись! Нет, конечно, отказываться от обязанностей маршала он не собирается: взял ответственность — будь добр её нести, а не скидывать, как только разонравилось. К тому же за это капают какие-никакие, а всё же деньги; ему, безработному, только от денег отворачиваться! И сказали: если управится за рабочую неделю, а не за календарную, будет волен тут же вернуться в Лондон. Значит, к чёрту нытьё, возьми себя в руки — и вперёд! На берег Кале Джон сходит уже не Джоном — маршалом Тэлботом, злой деревяшкой при погонах. Что ж, солдаты, поглядим, кто из вас останется здесь, а кто отправится домой, в Англию.

***

Их селят в отель, даже кормят завтраком, но вещи едва ли дают разобрать. «Тем лучше, — думает маршал Тэлбот, — если нет времени на себя, то и времени тосковать не найдётся». Но всё-таки отписывается Пьеру: «Добрался, отбываю заниматься делами». Они едут в лагерь на инспекцию — по крайней мере, так это обозначает в голове маршал Тэлбот, не особенно вдаваясь в подробности. Его задача — наблюдать за солдатами, беседовать с ними и делать вывод о… пусть это называется профпригодностью, какая, в сущности, разница? Он не хочет разбираться в людях, но, к сожалению, умеет; и потому короткого диалога, а порой и одного взгляда хватает, чтобы понять: этот зачахнет от тоски, если задержится ещё хоть на пару недель, а этот бешеный, в мирной жизни вряд ли найдёт чем себя занять, пусть лучше здесь остаётся. Маршал Тэлбот наглый, хладнокровный и жестокий; солдаты отводят глаза и стараются вжаться в стену, чтобы он не выцепил их из толпы. Но он всё-таки способен на милосердие: каким бы ни был итог беседы, к желанию солдата он прислушивается в первую очередь. Ведь это вы, маршал, счастливо укатили домой сразу после подписания договора, да и отпуск регулярно получали, а кто-то не был дома несколько лет. И не просто укатили, а ещё и епископа с собой увезли — добытого, между прочим, благодаря войне. Кто может таким похвастаться? Суровый и страшный маршал Тэлбот машинально вращает кольцо на безымянном пальце, ловит робкие улыбки солдат — и улыбается в ответ. Кажется, Пьер убил в нём способность долго быть — притворяться? — злой деревяшкой.

***

Вечерами их кормят почти на убой: после ужина сил и остаётся только лежать. Хотя будь тут Пьер, маршал Тэлбот предпочёл бы, конечно, лежать с… сопутствующими развлечениями, назовём это так. Или, может быть, дело вовсе не в еде — в раннем подъёме каждое утро, в беготне по лагерям, в беседах с солдатами, в оформлении документов… В первый вечер Пьер прислал фото: кружка кофе, ужин, собаки. «А своё фото пришлёшь?» — попросил маршал Тэлбот, узнавший у солдат, где тут недалеко хороший кофе, и сбежавший ненадолго из лагеря. И долго смотрел на уставшего за день Пьера с глупой влюблённой улыбкой, свойственной скорее Джону, чем маршалу Тэлботу. Удивительно ли, что в первую же ночь приснился настолько подробный эротический сон, какие снились разве что в далёкой юности?.. Дела неплохо спасают от тоски, но поздним вечером, когда занять себя нечем, а выбираться на прогулку в надежде, что это поможет заснуть, слишком лениво, — терзает прокля́тая пустота в груди и такая же — в постели. Чужой запах, чужие прикосновения, разлитое в воздухе ощущение чужого присутствия — неужели ты, одиночка, к нему привык? «Я привык, — кивает маршал Тэлбот. — Если не к Пьеру, то уж к собакам точно; но и к Пьеру, конечно, к Пьеру — к его весу, когда он лежит сверху, к лезущим в лицо волосам, к угрюмой морщинке между бровей. Сколько лет проводил на войне, не особенно маясь от гложущей тоски, а сейчас — ужасно скучаю». Спасибо, что есть телефон. Оставив попытки заснуть, маршал Тэлбот занимает себя Пьером: долго, вдумчиво просматривает его фотографии (не синяки ли это под глазами?), а затем, зажмурившись, представляет, что Пьер здесь, совсем рядом. Дыхание его касается обнажённого плеча, рука скользит по груди, по животу, гладит бёдра, сухие губы целуют в ухо… Обхватить член приходится самому, и пускай получается не так, как это сделал бы Пьер, но неплохо для человека, которого собственное удовольствие волнует в последнюю очередь. И когда он кончает, вдоль позвоночника проносится дрожь — а так бывало только от чужой ласки. Довольный, маршал Тэлбот делает фото и тут же, устыдившись подтекста: смотри, любовь моя, я так скучаю, что дрочу с мыслями о тебе! — удаляет. Отправляет короткое «Люблю тебя» — и надеется, что Пьер не ответит немедленно, потому что хотя бы он в это время спит. У маршала Тэлбота сна ни в одном глазу. Кажется, пить кофе перед посещением лагеря успеет стать традицией.

***

Французский — изначально — Кале удивительно спокойно относится к присутствию англичан. То ли смирился за почти сотню лет, то ли изначально не видел смысла быть на ножах: мы, мол, маленький портовый город, кто бы сомневался, что нас захватят в числе первых, так не лучше ли примолкнуть и остаться в живых?.. Маршал Тэлбот, не присутствовавший в силу возраста при захвате, уверен: сражался Кале отчаянно, так защищаются маленькие, но очень злые собаки. Но — се ля ви, теперь он часть Англии, и вряд ли Англия в ближайшее время согласится его вернуть. «Нам плевать, кто ты, — всем своим видом говорит город, всем своим видом говорят те, кого маршал Тэлбот встречает на улицах и в кофейнях. — Француз, англичан — будь кем угодно, только не выпячивай происхождение, не пытайся им щеголять, и относиться к тебе будут нормально». Интересно, английская военная форма и фамилия на нашивке не считаются выпячиванием?.. Находятся, впрочем, и те, кому сама мысль об англичанах на этой земле спокойно жить не даёт. Один из таких, когда маршал Тэлбот заглядывает в кофейню, обрывает на середине заказ, выплёвывает: — Так вы обслуживаете этих? — и, демонстративно развернувшись, уходит. Маршал Тэлбот, извиняясь, оставляет чаевые — пусть бариста и говорит, что извиняться тут не за что, — но конфликт на этом не заканчивается. Тот француз поджидает его снаружи, чтобы снова плюнуть, но теперь уже в прямом смысле — на ботинки. — Долго слюну копил? — вежливо интересуется маршал Тэлбот. И успевает поставить кофе на один из уличных столиков, прежде чем оскорблённый француз кидается с кулаками и они сцепляются в отвратительной драке: катаются в пыли и грязи, брызгают слюной, пытаются отгрызть друг другу всё, что можно отгрызть, и выбить всё, что можно выбить. Разнимает их полиция. Маршал Тэлбот — с наливающимся фингалом, разбитой губой и надорванной дыркой в ухе — считает себя победителем; француз, зажимая сломанный нос, очевидно, тоже. Начальство делает выговор, а фотографии Пьеру приходится слать исключительно неприличные, чтобы не объяснять, почему они без лица. И надеяться, что к ночи субботы фингал успеет пройти, а на чуть потерявшую форму дырку Пьер не обратит внимания. На следующий день они с французом сталкиваются в той же кофейне — и, угрюмо переглянувшись, идут в бар, где долго изливают друг другу душу, будто не враги, а давно не видевшиеся знакомые, волею судьбы оказавшиеся по разные стороны баррикад. Но — не целуются в подворотне, потому что в подворотне надо целоваться не с кем попало (особенно когда и имя-то его не запомнил), а с Пьером. Пьер, Пьер, Пьер… Я почти закончил дела, уже завтра в ночи я надеюсь быть с тобой.

***

Величественные скалы Дувра встречают маршала Тэлбота немеркнущей белизной. Он, потирая слипающиеся глаза, с трудом дожидается, пока паром причалит, и первым спускается, спрыгивает почти на берег — не маршалом Тэлботом, а обычным человеком по имени Джон с почти растаявшим фингалом и сумкой с вещами на плече. Прогулки до ближайшего каршерингового автомобиля хватает, чтобы проснуться; и, забыв об осторожности, Джон мчит домой, в Лондон, к Пьеру. Да и чего осторожничать: ночная дорога, как всегда, пуста. Утром он попрощался с солдатами, с которыми — надо же — успел сблизиться за неделю, и вовсе не в том смысле, в каком сближался на войне. Та их часть, которую ждёт встреча с домом, отбудет утром в субботу; а он, нетерпеливый, поставил последние подписи, собрал вещи, выпил на прощание кофе и махнул обратно поздним вечерним паромом, чтобы поскорее оказаться рядом с Пьером. И уже вот-вот… Уже совсем чуть-чуть… Пьер ждёт его на крыльце, но не с распахнутыми объятиями — дремлет, прислонившись к перилам, в окружении собак; на ступенях — полная кружка кофе, на плечах — его, Джона, куртка, насквозь пропахшая сигаретами. Не чудились, значит, синяки под глазами: он и правда всё это время плохо спал?.. Я так соскучился, любовь моя. Но первые объятия достаются собакам: они, почуяв, кинулись навстречу, не отталкивать же, в самом-то деле? Первые поцелуи — тоже: бросив сумку, Джон целует шесть носов, гладит шесть лбов, чешет двенадцать ушей, а двенадцать лап (спасибо, что только передние!) пихают его в живот, спину и бока. Как вас не хватало там, в Кале, уж вы бы задали жара всем французам, посмевшим вас — вас! — не полюбить! А затем, проделав два драгоценных шага, Джон склоняется над Пьером и шепчет, не пытаясь сдержать улыбку: — Я дома. …Конечно, они навёрстывают всё упущенное: всю долгую неделю без ласки и, главное, без нормального сна — на большой кровати, в окружении собак, прижавшись друг к другу так тесно, что приходится переплетать руки и ноги. Хорошо, что в субботу и воскресенье их вряд ли кто-нибудь дёрнет — а кто попробует, тот пожалеет. Об этом Джон позаботится.