Чёртов епископ

Жиль, кажется, не собирается возвращаться во Францию. Впрочем, он-то не Величество, у него нет государственных обязанностей, а родная страна и родной двор за годы войны наверняка настолько приелись и столько крови выхлебали, что Джон бы тоже на его месте сбежал. Хотя к чему тут «бы»? Он и правда сбежал, но — из такой же приевшейся Франции и осточертевшей военной сферы. — Приелись — не то слово! — соглашается Жиль. И рассказывает, как однажды, когда сдали нервы, стучал кулаком в стену с криком «Заебала, заебала!», а подслушавший Карл наивно поправил: «Изабелла?» Или, может, не поправил, а уточнил: порой проницательность этого ребёнка ужасает. — Очень сильно утомила? — переглянувшись с Пьером, невинно улыбается Джон. Рассказывать про «очень сильно удивился» приходится Пьеру. Жиль, невольный виновник рождения этой фразы, довольно смеётся. Они сидят в баре, цивилизованно пьют сидр и медовуху и, будучи счастливыми взрослыми людьми, две трети которых не работают, строят планы на выходные. Например, поехать в Шрусбери без собак и накормить ещё и Жиля прекрасными тамошними хот-догами, но в плане кофе, так и быть, пощадить — сварить заранее и наполнить самый большой из термосов, которые есть у Джона. Жиль всецело за, но поскольку выезжать планируют рано утром в субботу («Раннее утро — обязательная составляющая процесса поедания хот-догов в забегаловке, иначе будет уже не то!»), просит засунуть его куда-нибудь в машину Джона. — Не побрезгуешь сесть на заднее сиденье? — подкалывает Пьер. — Я спал на вашем диване, — поморщившись, машет рукой Жиль, даже не предлагая поменяться местами: наверное, сидеть рядом с английским маршалом ужаснее, чем там, где нарушались обеты французского епископа. — Что способно меня смутить? Но вообще-то есть выход, способный удовлетворить всех: засунуть Жиля в спальник и привязать к багажнику на крыше. Джон, представив, как на остановках будет любезно помогать ему курить, чтобы не распутывать лишний раз, утыкается лбом в столешницу и ржёт. Нет, конечно, ещё можно засунуть его в обычный багажник, и даже не в спальнике, но это, во-первых, слишком заметно нарушает закон, а во-вторых — совершенно неинтересно.

***

Что ж, Жиль и правда не брезгует сесть назад и даже устроиться подремать на диванной подушке, накануне предусмотрительно закинутой в машину Джоном. Впрочем, он благоразумно не уточняет, что это за подушка, а Джон благородно не говорит. Пьер, кажется, тоже планирует спать; это только он, бешеный, удивительным образом бодр и весел, хотя встал в четыре утра, чтобы как следует выгулять собак. И всё равно оставил открытой дверь в сад. Теперь главное, чтобы не вырубило в дороге. Но не зря же у них с собой три литра кофе, которые Джон варил после прогулки — ещё и поэтому встал так рано. Да и Жиль умеет водить; в крайнем случае растолкает его и пересадит с богомерзкого заднего сиденья на чистое водительское. Первый час они едут в сонной тишине, нарушаемой лишь гулом двигателя и свистом ветра за окном. Во втором часу на удивление бодрый Пьер, протерев глаза, просит: — Давай остановимся? Джон, выбрав обочину пошире, паркуется и, заглушив мотор, приподнимает брови: — Кофе? — Латентное желание покурить, — хитро улыбается он. Отстёгивает ремень, дотягивается до водительского кресла, ложится Джону на колени и расстёгивает штаны. Первое, что думает Джон, — абсолютно ничего. Второе: «У него ж будут болеть шея и плечи!» Поэтому осторожно предлагает: — Мы можем… — Список, — обрывает его Пьер. О, мессир, у вас тоже были пунктики? Остаётся шумно выдохнуть, когда он приспускает трусы, запоздало сообразить отстегнуться и — постараться быть как можно тише: сзади всё-таки спит Жиль, и довольные стоны из-за очередного нарушения обетов, наверное, последнее, из-за чего ему хочется проснуться. Запустив пальцы в волосы, Джон массирует Пьеру затылок, второй рукой поглаживает шею. Пьер в ответ царапает грудь под футболкой, и Джон совершенно мазохистски надеется, что там останутся не просто следы, а глубокие кровоточащие царапины от его ногтей. Его отметины. — О Пьер… — он не знает, как выразить всю нежность здесь и сейчас, в ограниченном пространстве, где можно только сидеть, поэтому шепчет глупости. — Любовь моя… Его любовь на мгновение отстраняется, проводя языком по всей длине, и тянется за поцелуем. Что ж, Джон и раньше не мог назвать себя действительно рассудительным, а уж такими темпами он и остатки рассудка потеряет. Будто он против. Пьер снова ложится на колени, Джон снова перебирает его волосы, млея от удовольствия, — и в зеркале заднего вида встречается взглядом с задумчиво наблюдающим Жилем. Тот немедленно кривится: — Какая гадость, не проси подменить тебя на обратном пути! — Завидуй молча, — ухмыляется Джон. Жиль показывает средний палец и лезет за термосом в сумку, лежащую в ногах. А Пьер, словно ничуть не смущённый, продолжает ласкать, даже с ритма не сбивается. Может, после секса на лавочке в парке его и правда такое не смущает? С кем поведёшься — от того наберёшься? Раз уже нет смысла соблюдать тишину, Джон кончает с нарочно громким стоном. Жиль в ответ с отвратительным хлюпаньем отпивает из крышки. Цирк, да и только. После сеанса латентного курения они вылезают из машины покурить по-настоящему. Пьер, что логично, отбирает у Жиля термос и наслаждается кофе, довольно щурясь. Жиль просит сигарету и, привычно глубоко затянувшись, кашляет: у Джона-то сигареты крепче. А может, он не кашляет, может, он смеётся — потому что в следующую секунду хрипло спрашивает: — Это у вас называется поесть хот-догов в Шрусбери? Пьер показательно давится кофе.

***

Официантка их встречает та же самая — и, кажется, даже узнаёт, по крайней мере при виде Джона она негодующе краснеет. Джон с невинной улыбкой разводит руками: простите, мисс, моё сердце принадлежит мессиру епископу, но я рад одаривать вниманием всех, пусть и без обещания продолжения. К счастью, в этот раз с ними Жиль, любящий флиртовать ничуть не меньше, и в Шрусбери он ещё ни с кем не целовался. А хот-доги неизменно прекрасны. Дай бог долгих лет жизни местному повару.