Чёртов епископ

— Мой отец, конечно, тоже воевал. Я плохо его помню, хотя ему регулярно давали увеличенный отпуск — ну, знаешь, чтобы воспитал достойное пушечное мясо, — Джон смеётся, сам не до конца понимая, шутит или нет, — а потом и вовсе отправили на пенсию. Вернее, попытались отправить: он заупрямился и не ушёл. Теперь ты понимаешь, в кого я такой псих, посвятивший жизнь войне. И собакам, не стоит забывать про собак. Хотя вот отец, кажется, с радостью про него забыл; может — мысль об этом уже не вызывает боли, не то что в юности, — он вовсе не хотел детей, но — прости, любимая, так получилось, мы были глупы и не умели как следует предохраняться. Тем не менее, отцом он был хорошим — когда был. — А мама? — осторожно спрашивает Пьер; они лежат в кровати, привычно обнявшись, Пьер не менее привычно закинул ногу Джону на бедро и устроился головой на его груди. Идиллия; только разговоры едва ли идиллические. Из-за этого и из-за вопроса Джон снова смеётся, на этот раз — почти проваливаясь в истерику: нет в этом ничего весёлого, любовь моя, но говорить об этом серьёзно я пока не могу, хотя сколько лет прошло, пятнадцать?.. — А мама покончила с собой, когда папа погиб. Как видишь, наследственность у меня не очень; хорошо, что собакам это не передастся. Пьер встревоженно заглядывает ему в глаза, и Джон, скривившись, целует его в уголок губ — и дальше, по щеке, до мочки уха, проводит языком по ушной раковине и ухмыляется, когда Пьер ёжится. Не будем об этом, любовь моя, это всё дела давно минувших дней; родители покоятся в шрусберийской земле, рядом, как всегда хотели: мне удалось договориться, чтобы на самоубийство матери закрыли глаза, — и тела их, наверное, уже обратились в скелеты, а тонкие зелёные ростки в изножье стали юными деревьями. Мне стыдно, любовь моя, но я много лет не навещал их могилы, попросту не могу себя заставить: к друзьям — пожалуйста, а к ним — нет, будто боюсь, что меня прорвёт и я буду рыдать как никогда не рыдал — или, наоборот, пойму, что не чувствую ни-че-го. Лучше я обхвачу губами твою мочку — это ведь гораздо приятнее, чем думать о прошлом, которого не изменить, правда? Жаль, что мочка у Пьера не проколота: можно было бы играть языком с серёжкой, пытаясь её расстегнуть, или просто бессмысленно прихватывать губами и зубами. А уж если бы серёжек было несколько!.. У Джона вовсе нет фетиша на украшения, но от этих мыслей ему становится слишком, неправильно горячо. Но предлагать Пьеру проколоть ухо он не будет, это нагло даже для такого, как он: намекать партнёру, чтобы тот бы кое-что поменял в своей внешности, чтобы стать более сексуальным. Поэтому спрашивает Джон о другом: — Как думаешь, мне пойдут серьги? Пьер осматривает его уши преувеличенно внимательно, прежде чем выдохнуть: — Тебе пойдёт всё.

***

По какой-то причине — Джон подозревает, что эта причина называется инстинктом самосохранения в состоянии сильного алкогольного опьянения, — Жиль после похода по барам с целью соблазнения всех попадающихся на пути англичан остаётся ночевать у них. Джон с издевательской ухмылкой стелет ему на диване, приносит тазик и, подумав, кружку с водой — у него как раз есть литровая. Жиль благодарно кланяется и, не раздеваясь, аккуратно ложится и зарывается лицом в подушку. Рабочий день Пьеру приходится начинать в спальне, и чтобы в кадр уж точно не попало ничего лишнего, он забирается с ноутбуком на подоконник. Джон, устроившись у его ног, сонно гладит лодыжки, целует косточки на щиколотках, щекочет языком подколенную ямку, так что Пьер ёжится — но перестать не просит. Этого ему, ненасытному маршалу, мало: раз уж они начали терять стыд, почему бы не потерять окончательно? И он, встав на колени, поглаживает Пьера сквозь трусы. Пьер, дёрнувшись, привычно кладёт ногу ему на плечо. О, мессир, а вы, оказывается, любите рисковать! Впрочем, не любил бы он рисковать — переехал бы к тебе после нескольких дней знакомства?.. На созвоне обсуждают смутно понятные рабочие вопросы — а Джон, приспустив трусы Пьера, ласкает его рукой. И, наткнувшись на резкое, тошнотворное ощущение, что всё делает не так, что опять слишком настойчив, что Пьер вовсе не просил, всего лишь не стал сопротивляться, — утыкается лбом в подоконник и выдыхает: — Если ты не хочешь, скажи, я остановлюсь. — Ты чего? — беззвучно спрашивает Пьер. Почёсывает затылок, на ощупь прокручивает серёжку в свежепроколотом ухе, скользит пальцами по шее. Джон, сглотнув, дотягивается губами, хоть ему и неудобно подлезать под ноутбук, — и тут Пьер закидывает и вторую ногу на его плечо, полуложится, а ноутбук ставит на живот. Это ли не активное согласие?.. Посмотрим, мессир, сумеете ли вы сохранить лицо. Микрофон — Джон знает — у него всегда отключен.

***

После прекрасного утреннего секса Джон отправляется варить кофе: Пьеру надо как-то дожить до конца созвона, который, кажется, планирует быть бесконечным. Засидевшиеся в спальне собаки радостным вихрем слетают по лестнице и застывают у двери на веранду — кроме Томми, запрыгнувшего на диван, чтобы привести в порядок помятого Жиля. — Хочешь кофе? — спрашивает Джон, отпирая дверь. — Твой — всегда, — отвечает Жиль, даже не пытаясь избежать накладывания на лицо маски из слюны. Это ему настолько плохо, что ли? Или он смирился? Что ж, придётся доставать вторую джезву. Жиль в один присест выпивает полкружки, выдыхает блаженно: — Делаешь из меня человека, — и, помявшись, осторожно интересуется: — Я вчера творил какую-нибудь хрень?.. — Перецеловался со всеми собаками и хотел заснуть у нас в ногах, — скалится Джон. Жиль растерянно хмурится, словно пытаясь припомнить хоть что-нибудь из названного, и наконец неуверенно предполагает: — Ты шутишь? — Шучу, — довольно кивает Джон, — ты был паинькой. — И получает в ответ укоризненный взгляд. Но, кажется, за кофе ему прощается всё. — Спасибо! — замученно выдыхает Пьер, когда Джон приносит кофе и ему. — Кажется, это затянется ещё на час, не меньше! — Успеем ещё пару раз нарушить твои обеты? — подмигивает Джон. Ждёт, что Пьер покраснеет, — но он улыбается, пряча лицо от камеры: — Может быть, mon cher, может быть, — и игриво упирается ступнёй Джону в бедро. Вот и план на ближайший час. А потом Джон сделает горячие бутерброды — на всех; если Жиль к тому времени не проголодается и не сбежит искать забегаловку. Впрочем, если найдёт — пусть пожертвует часть еды Римской католической церкви, великодушно давшей ему приют.