Чёртов епископ

Говорят, во снах человек способен сделать только то же, что наяву. Верно и обратное: сделал во сне — и наяву сумеешь, как бы безумно ни звучало. Но… это ведь касается ситуации в целом, правда? Не деталей, ни в коем случае не деталей. Сбежавший на кухню, уткнувшийся лбом в столешницу, Джон молится — почти по-настоящему: Господи, убереги его от меня, ты же видишь, я псих, ты же видишь, мне второй уже раз снится, что я… Рука помнит вес и гладкую рукоять ножа, уши — мерзкий хлюпающий звук лезвия, входящего в тело, язык — вкус крови, который теперь, кажется, едва ли выйдет чем-нибудь перебить. Джон вжимается ступнями в холодный пол, царапает ногтями бедро, тянет себя за влажные от пота волосы, всеми силами возвращая в реальность, напоминая: сон остался во сне, а ты стоишь на кухне, время — четыре утра, ты буквально вчера перестал истекать соплями, пожалей организм, отправляйся обратно спать. Обратно — туда?! Можно сколько угодно верить, что внешние изменения влекут за собой внутренние; но пускай даже притупится реакция, пускай мягче, безвольнее станет тело — способность убивать никуда не денется, и если однажды… если однажды… если однажды он съедет с катушек… Господи, пусть Пьер успеет убить меня первым. Закипает чайник. Джон глотает кипяток, морщась от боли, и сон наконец понемногу отступает. Конечно, его снова находит Пьер, недовольный тем, что любимая грелка сбежала из кровати; привычно обнимает со спины — разворот, в горло, к стене… Джон не менее привычно выдыхает, буквально по мышце заставляя тело расслабиться, эй, ты не на войне, ну хватит, в самом-то деле; опускает кружку на стол и, неловко повернувшись, прижимает Пьера к себе — тёплого, сонного, живого. Ты ведь всё чувствуешь, любовь моя, ты ведь всё знаешь — но упрямо следуешь за мной, как бы я ни пытался скрыться. Спасибо за доверие, любовь моя, я постараюсь отучиться от привычки сначала бить, а потом думать, я уже отучиваюсь, видишь, и у меня неплохо получается. Сколько ещё впереди кошмаров, где он убивает Пьера, или не Пьера, или не убивает, но творит вещи не менее жуткие? Сколько ещё впереди ночей, которые он будет проводить на кухне, отхлёбывая из кружки кипяток? Хватит ли терпения и что он попробует сделает первым: пойти за помощью или покончить с собой?.. Но если за кошмарами будут следовать объятия с Пьером, поцелуи с Пьером, чаепития с Пьером в четыре утра, — Джон согласен терпеть до конца жизни.

***

Окончательное начало мирной жизни Джон осознаёт, когда Пьер едет работать в посольство. Раньше, пока он сидел дома, всё казалось затянувшимся совместным отпуском — хотя какой у них, англичанина и француза, может быть совместный отпуск? — но сейчас… Сейчас Джон, честно говоря, теряется в попытках придумать, чем себя занять: Пьером-то не займёшь, да и собаки дружно решают выспать шестнадцать часов сна. Тоже, что ли, спать лечь? Или работу найти — хотя куда можно устроиться, если от мысли и дальше строить карьеру военного тошнит совсем не фигурально, а больше он ничего не умеет? Охранником в магазин? Вышибалой в паб? Уборщиком в посольство, чтобы работать вместе с Пьером и заодно смешить французов?.. Вздохнув, Джон принимается за генеральную уборку: в голове навести порядок вряд ли получится, а вот в доме — вполне. Вытирает пыль со всех поверхностей, проходится с пылесосом, пугая собак, отдраивает пол и особенно — плинтуса; а после, запустив стирку, намывает кухню, оттирая с плиты все случайные капли. Развесив постельное бельё (конечно, в саду, чтобы получить-таки штраф за порчу облика города), он выводит собак в парк — как в былые времена, по три поводка в руке; суставы, надо же, ещё выдерживают, да и собаки, помня команду «Рядом!», не спешат рваться на шесть сторон разом. Впрочем, в рабочее время несложно найти безлюдный уголок, где поводки можно отстегнуть; а самому, например, использовать ветку дерева вместо турника: ну-ка, давай проверим, сколько мышц в тебе осталось после нескольких месяцев блаженного безделья. Оказывается, на удивление много. После прогулки, отмыв двадцать четыре лапы, Джон готовит обед и заодно ужин; но сам, впрочем, ограничивается кружкой чая, сигаретой и залипанием в ленту новостей. А как он раньше?.. Ах да, раньше в это время уже кончался отпуск, и обязанность придумывать ему занятие ложилась на чужие плечи. Нет, лучше он десять раз перемоет весь дом и собак в придачу, чем вернётся в лагерь. Вечером Джон, не выдержав, едет встречать Пьера с работы — и долго курит на ступенях посольства, провожая задумчивым взглядом всех косящихся на него французов (так он и вычисляет: кто косится, тот француз, правда же?). Кто бы мог подумать, что они будут работать на твоей земле, а?.. «На твоей», вы поглядите на этого собственника. Наконец появившийся на улице Пьер, смерив укоризненным взглядом, отбирает у него берет. А дальше, в машине, следует самый прекрасный в мире подкуп, ради которого стоило весь день сходить с ума. Но лучше бы Пьер всё-таки работал из дома, и такие подкупы можно было получать весь день напролёт.

***

На выходных они все выбираются в паб. Все — это вдесятером, включая Жиля; о чудо, взрослые ответственные люди смогли договориться о встрече, даже месяца не прошло! — Ты решил познакомить с нами весь французский двор? — ехидничает Томас. Джон не успевает ответить — Жиль на смеси французского и английского, помогая себе жестами, объясняет, что всё наоборот: это их, англичан, знакомят с французским двором, им стоит осознать оказываемую честь и проявить хоть немного уважения. — Простите, простите, исправлюсь, — кланяется Томас. Явно паясничая, покупает Жилю бокал сидра, Жиль всем видом выражает глубокую признательность — в общем, смотреть на них без смеха невозможно. Садится Жиль, впрочем, в тот же угол дивана, где Джон обнимает Пьера, на этот раз цедящего не пиво, а медовуху. Раз уж начали клоунаду, зачем её так скоро заканчивать, верно? И Джон обнимает ещё и Жиля, а тот охотно устраивается головой на его плече. Мэри закатывает глаза, пряча улыбку, Ричард смеётся, мол, чего ещё ждать от вас, ветреных детей Шрусбери, Чарльз и Гарри, переглянувшись, чокаются, словно что-то из происходящего можно считать неозвученным тостом, а Вик и Уильям, негодяи, дают друг другу пять, будто нечто в этом духе и ждали, услышав, что сегодня предстоит ещё одно знакомство. Томас демонстративно кашляет: — Позволь поинтересоваться, ты переспал со всем французским двором? — Не со всем, — уклончиво отвечает Джон. — Но он старается, — тяжело вздыхает Пьер. Джон целует его руку: прости, любовь моя, я неисправимый жиголо — или как правильно назвать любителя бесконечно флиртовать и совать свой нос в чужие штаны? Но сердце моё принадлежит тебе, я весь принадлежу тебе, и если ты пожелаешь, я постараюсь усмирить свой пыл. Пьер в ответ чешет его за ухом, и настаёт очередь Томаса закатывать глаза: ох уж эти ваши нежности, можно хотя бы в пабе без них обойтись? Разумеется, нельзя. Спустя три бокала они всей компанией выходят на улицу: кто-то — покурить, кто-то — дымным воздухом подышать и не прерывать разговор. Жиль церемонно кланяется Пьеру, протягивая Джону сигарету: — Позволит ли Его Преосвященство… — Моё Преосвященство, — возмущается Пьер, — до глубины души оскорблено тем, что тебе, видимо, не понравилось целоваться с моим англичанином напрямую! А Джон, не позволяя Жилю передумать, отбирает у него сигарету и с ухмылкой протягивает свою. Первое слово, уважаемый маршал, дороже второго. Томас смотрит на этот цирк с искренним непониманием — одно лицо с Томми, честное слово, — но кто затеял представление, тот пускай и объясняет. Впрочем, Жиль, кажется, только рад попрактиковаться в английском, поэтому, поймав Томаса под руку, отводит в сторону и принимается что-то горячо втолковывать. Докурив в пару затяжек — сигареты у Жиля приятно сладкие, но слабые, — Джон подталкивает Пьера: пойдём обратно, посидим в одиночестве, пока все болтают здесь. И в пабе они, забившись в свой угол, совершенно неприлично целуются, лаская друг друга под футболками, — вряд ли в полутьме кто-нибудь увидит. Остальные, постепенно возвращаясь за стол, вежливо делают вид, что ничего не замечают. Последними, спустя минут десять, если не пятнадцать, приходят Томас и Жиль, довольные настолько, будто устроили дегустационный марафон по ближайшим пабам или выпросили у Уильяма его незаконные самокрутки. «Где ж вы так накидались?» — чуть не срывается с языка, но — на Томасе берет Жиля, ленты спускаются на плечо. Но — опухшие губы. Но — знакомые царапины и синяки на шеях. — О-о-о!.. — ухмыляется Джон. — О-о-о! — передразнивает Томас, а Жиль, самодовольно улыбаясь, падает на диван. Изо всех сил сохраняя лицо серьёзным, Джон протягивает ему руку: — Поздравляю, маршал, вам удалось то, что не удалось в своё время мне. Жиль вскидывает брови, но на рукопожатие отвечает; и хмыкает: — Теперь мы в расчёте, и я могу простить вам, маршал, соблазнение Его Преосвященства. Дольше сдерживаться не получается: завалившись друг на друга, они хохочут.