Чёртов епископ

Они говорят, Господи, сколько они говорят!.. Это совсем не то же самое, что расслабленно, полусонно слушать рассказы рядовых о мирной жизни и откликаться улыбкой, вспоминая детство и юность в Шрусбери: разбитые коленки, поцелуи на кладбище, первая сигарета, раскуренная на пятерых за школой, зелёные даже в декабре деревья… Это вскрывать гноящуюся рану, закусив губу, и выдыхать облегчённо, потому что больше ничего не пухнет болезненно и горячо под кожей, потому что слова больше не бьются обессиленными мотыльками в голове, рассыпая ядовитую пыльцу, — наконец вылетают в распахнутое окно. Гнездящиеся под дырявой крышей ласточки не смогли их склевать — зато смог выпустить Пьер, под чьим внимательным взглядом Джон высказывает всё, что успел обдумать за последние дни: как он мог бы потерять на войне глаз, руку или половину лица, а вместе с тем — и право на любовь и нежность Пьера. Как иногда, растирая себя мочалкой в душе, он видит утекающую в слив окровавленную шерсть, ведь рядом с Пьером оказалось, что шкура чудовища не вросла в кожу и есть ещё надежда превратиться обратно в человека. И как он морщится, прикасаясь к своему телу — не идеальному телу военного, а рыхлому, мягкому, неловкому телу обычного человека, и ему, с одной стороны, нравится эта трансформация, нравится, что из зазубренного клинка он становится кухонным ножом, но с другой… Оно действительно привлекает тебя, Пьер? Тебе действительно приятно обнимать меня, касаться меня, быть рядом со мной вот таким, несовершенным, успевшим измениться с тех пор, как мы познакомились в Компьене?.. В ответ Пьер запускает руку под его футболку, оглаживает все появившиеся несовершенства, и это больше, весомее, ощутимее любых слов. И тоже говорит — о лагерях, куда он приезжал вместе с Карлом, но это не помогало прочувствовать войну, наоборот, превращало её в сон, в игру, во что-то далёкое и ненастоящее: ты же понимаешь, mon cher, как берегли Его Величество от всего, что способно чересчур потрясти юную психику?.. О чужой боли, хлещущей, словно кровь из распоротого горла; и ему, епископу, полагалось подставлять сложенные лодочкой ладони, чтобы разделить вкус этой крови, этой боли с тем, кто больше не в силах пить её в одиночку, — но кровь казалась ему, окаменевшему, не более чем водой. И о том, как в Компьене он оттолкнул потому, что испугался нового, непривычно живого, слишком хорошего состояния. «Какие мы с тобой разные, — думает Джон, расчёсывая пальцами его распущенные волосы. — Ты бежишь от хорошего, чтобы оно не кончилось, а я кидаюсь в хорошее с головой, пока оно ещё есть». Поэтому они — так уж вышло — и вместе: один попытался сбежать, а другой не смог так просто его отпустить. А пару дней спустя у них случается секс, от воспоминаний о котором у Джона до сих пор наливается сладким жаром низ живота. Кто бы мог подумать, что его, маршала, переспавшего со всем миром (кроме, разумеется, английского Высочества, французского Величества и негодяя Томаса), выбьет из колеи, сведёт с ума, заставит натурально дрожать ощущение их сливающихся тел! Пьер приятной тяжестью давит сверху, ногтями впиваясь в плечи; рёбра Пьера вздымаются под руками так часто, словно у него жар; Джон — внутри Пьера, и ему горячо до сбивающегося дыхания, до пересыхающих губ, которыми он старается ловить каждый стон. Никогда не было так до безумия хорошо! Всё дело в том, что это Пьер — Пьер, с которым они пили пиво на берегу Уазы, целовались у Сен-Пьер-де-Мини, спали в обнимку в самолёте; это Пьер, который водил Томми к ветеринару, душил Джона в приступе злости, танцевал с ним танго; это Пьер… Это Пьер. И Джон, кончая, стонет его имя — не одному тебе, любовь моя, наполнять наш дом звуками грехопадения. «Я хочу, Джон Тэлбот, чтобы вот это снилось тебе по ночам». Ты — лучшее, что случалось со мной, святейший Пьер Кошон.

***

За право быть с Пьером расплата свободой — цена невысока. Отказываться от прощальной экскурсии, посвящённой отъезду Его Величества, неучтиво, поэтому Джон пожимает плечами: потерпит нудную лекцию Его Высочества, уж не умрёт. Интересно, сочтёт ли принц Генрих себя оскорблённым, если они с Пьером будут периодически целоваться? Слушать-то это не мешает! Но Пьер не выдерживает первым. «Я всегда знал, что ты прекрасный оратор, любовь моя, — с нежностью думает Джон, когда он, перехватив инициативу, принимается рассказывать об архитектурных особенностях одной из лондонских улиц. — Приятно, что теперь об этом узнают и остальные». Остальные в лице Высочества и Величества озадаченно переглядываются, но не перебивают; более того, в молчании Генриха чудится что-то похожее на облегчение. Может, ему и самому все эти экскурсии стоят поперёк горла, просто титул обязывает? Джон, в свою очередь, абсолютно счастлив: он любит смотреть на Пьера, слушать Пьера, гулять с Пьером по городу, так что лучшего времяпрепровождения и представить нельзя. По дороге из аэропорта, в такси, они переплетают пальцы, и Джон шепчет: — Сегодня ты был особенно восхитителен. Пьер довольно улыбается, словно говоря: я знаю, mon cher, но услышать это из твоих уст всегда приятно. Джон целует его во влажную шею и думает, что — вот удивительно — в Пьере его не отталкивает даже запах пота, Пьер будто в принципе не способен его оттолкнуть. Мы созданы друг для друга, любовь моя, и, должно быть, всё-таки предназначены друг другу Господом, да простит он мне это богохульство.

***

Удивительно ли, что остаток дня они вновь посвящают друг другу — правда, из-за жары просто сидя рядом, но, может быть, ночью, когда станет прохладнее, вряд ли этой, ведь Пьер почти не спал, но следующей… Оказывается, кстати, ходить вместе в душ — это очень романтично: можно целоваться под струями воды, массировать друг другу голову, промывая волосы, и гладить плечи, спину и бёдра, поливая друг друга из душа. Дверь, правда, пришлось оставить открытой, потому что из-за пропажи обоих хозяев в таинственной комнате бедные маленькие фоксхаунды завыли на шесть пронзительных голосов. А ещё, оказывается, уважаемый французский маршал Жиль де Ре добавляет в друзья только тех, с кем целовался. И Джон теперь тоже есть в этом списке. Интересные у де Ре представления о поцелуях; не пришлось бы при следующей встрече отдуваться!