Чёртов епископ

Маршал Джон Тэлбот — человек неприхотливый, иначе не выдержал бы столько лет на войне, в грязи и крови. Поэтому спать он умеет в любом положении, даже стоя, даже — случается — с открытыми глазами. Спать, прислонившись к Пьеру в соседнем кресле самолёта, ему ещё не доводилось, и это оказывается неожиданно приятно, хотя шея под конец всё-таки затекает. Вынужденная плата, неизбежное зло, что поделаешь. На обратном пути Джона шатает между желанием заснуть и пониманием, что надо проснуться; и в прямом смысле шатает тоже, а ведь раньше бессонные ночи давались проще. Возраст, возраст уже не тот. Собаки встречают их слюнявыми поцелуями, а дурашка Томми от счастья путается в занавеске и роняет карниз — не весь, только внешнюю часть, но от этого не сильно легче. Как он до сих пор не убился, Джон затрудняется сказать; видно, Господу нужна эта собака — или его, английского маршала, стабильное психическое состояние, а то он человек опасный, мало ли что в горе натворит. Вытаскивать стремянку и вешать карниз он готов хоть сейчас, но Пьер качает головой: — Всё потом, — и уводит в спальню. Там они предаются грешному удовольствию взрослых людей: засыпают в обнимку, планируя не вставать, пока не выспятся.

***

— Кстати, ты тогда сказал, что за такое тебя не штрафовали. А за что же, позволь узнать, штрафовали? — спрашивает Пьер. Они, отоспавшиеся и довольные, сидят на диване и любуются целым — как новеньким — карнизом; много ли надо для счастья взрослым людям?.. Пока Джон извращался на стремянке, прикидывая, закреплять для надёжности перфоратором или так сойдёт, Пьер припомнил ему дурацкий штраф за отсутствие пакета для выгула собак. Ну правда смешно вышло: взяли по числу собак, все использовали, а на обратном пути — здрасьте, как это вы с собаками да без пакета? Вот Джон и рассмеялся: за такое его ещё не штрафовали, ну ничего, всё когда-нибудь да случается. А Пьер, выходит, запомнил. Джон задумывается, вспоминая список самых дурацких штрафов, и вздыхает: — Ну, например, за то, что я позвонил в дверь и убежал. — Выдержав театральную паузу, он прибавляет: — Дверь, между прочим, была моя. И батальон мокрых трусов сушился в моём же саду, но оштрафовать меня это не помешало: нельзя, понимаешь ли, сушить бельё на улице, это портит облик города! Пьер смотрит с полуулыбкой, точно спрашивая: ты ведь шутишь, правда? Джон разводит руками: это ещё не самые странные наши штрафы! — В юности я наклеил вверх ногами марку с лицом Его Величества — не поверишь, это тоже карается штрафом! Родители вычли его из карманных денег и, в общем-то, были правы: почему они должны платить за отсутствие у меня мозгов и внимательности? — Бред какой-то, — фыркает Пьер. — Штрафовать за наклеенную вверх ногами марку? Признайся, что шутишь! — Клянусь, — смеётся Джон, — у нас есть такой штраф! Не веришь — загугли! Пьер косится в сторону телефона, лежащего совсем не на расстоянии вытянутой руки, и качает головой: нет уж, мол, давай продолжай. И Джон с удовольствием продолжает: — Знаешь, за что я чаще всего получал штрафы? — Дождавшись, когда Пьер пожмёт плечами, он торжествующе объявляет: — За нахождение в пабе в состоянии алкогольного опьянения! И за распевание неприличных песен на улице, после того как меня оттуда выставляли. — Вообще не удивлён, — хмыкает Пьер, — абсолютно в духе и тебя, и Англии. Хотя странно, что нас тогда не оштрафовали всех вместе. — Мы хорошо маскировались, — подмигивает Джон. Гарри запрыгивает на диван, втискивается между ними и, взглянув на карниз, издаёт протяжный вздох — рассчитывал, наверное, что повесить карниз не получится и эта чудесная палка достанется ему. Джон треплет его по ушам: ну-ну, малыш, сходим на прогулку — найдёшь себе десять палок, одна другой лучше. — Спасибо, что за копирование костюма военного меня не оштрафовали: спасло то, что военных за такое не штрафуют, иначе, сам понимаешь, будет полный абсурд. Но вот за то, что я поймал лебедя и впился ему в шею… Ты ведь знаешь, что все ничейные лебеди принадлежат Генриху V? Пьер всматривается в его лицо с непередаваемой гаммой эмоций: я тебе, конечно, верю, но ты точно не шутишь?.. Приятно, что он не сомневается в способности укусить лебедя; небось ещё и представляет в красках окровавленный рот с прилипшими к губам перьям. До того он серьёзно выглядит — как человек, у которого рушатся привычные представления о мире, — что Джон, не выдержав, смеётся и склоняется к его уху. — Признаюсь: я соврал. У нас действительно есть все эти штрафы, но я их никогда не платил; только за банальный переход улицы не в том месте и вождение в нетрезвом виде. — И я садился к тебе в машину! — закатывает глаза Пьер. — Я тебя убью! Джон улыбается, когда пальцы Пьера смыкаются на его шее: вот наконец-то меня душит святейший Кошон, какая прекрасная смерть! И даже делает вид, что теряет сознание, сползая по спинке дивана и увлекая Пьера за собой. Конечно, они и мнимую смерть используют как повод поцеловаться. — На самом деле, — шепчет Джон, заправляя Пьеру за ухо прядь волос, — я бы никогда не сел за руль пьяным, если бы ехал не один. Гробить чужую жизнь я права не имею. — Скривившись, он уточняет: — Ну, ты понял, о чём я; в мирное время. — Я понял, — успокаивает Пьер. Какое-то время они лежат на диване, смотря друг другу в глаза. Потом Пьер издаёт страдальческий вздох: — Вещи… — И поясняет в ответ на удивлённый взгляд: — Надо разобрать вещи, пока я не привык к тому, что они лежат в сумке, иначе это растянется на год. — Помочь? — предлагает Джон. Но Пьер мотает головой: — Хочу врасти в твой дом сам.

***

Джон редко приглашал кого-то домой: не все понравятся собакам, да и собаки понравятся не всем. Лучше улыбнуться: «Давай к тебе?» — снять номер или устроиться на заднем сиденье в машине — меньше хлопот. На последнее, кстати, согласился только Пьер; а ещё говорит что-то про косность священников! Ему случалось прихватывать из номера бюстгальтер, оставленный будто случайно, но на самом деле — с намёком на ещё одну встречу. Но вот чужих вещей в его доме не было никогда. Оттого странно видеть на полках чужие книги, в шкафу — чужие рубашки, в прихожей — чужую обувь, но — радостно. Раньше Пьер мог сбежать в любой момент, но теперь, когда он пустил корни… Может быть, наконец-то уляжется дурацкая тревога? Может быть, это и называется счастьем: когда заказываешь ещё один набор вешалок для шкафа, не пытаясь сдержать улыбку?.. Пусть Пьер сказал, что он не против брака, — то, что они действительно вместе, Джон ощущает только сейчас. И, обняв Пьера, уткнувшись носом ему в макушку, стоит так с полминуты, едва дыша: кажется, что счастье слишком хрупко и любой неосторожный вздох его спугнёт. А потом предлагает: — Выведем собак? — И пакетиков возьмём с запасом, — невозмутимо кивает Пьер. Интересно, когда ему надоест припоминать?..