Чёртов епископ

Любимое развлечение Пьера — нащупывать языком клыки во рту Джона Тэлбота. Любимое развлечение Джона Тэлбота — позволять ему это делать. Конечно, у них немало и других любимых развлечений, но сегодняшним утром они развлекаются именно так — вместо того чтобы вставать, умываться, одеваться и выходить к завтраку. Впрочем, время ещё есть, да и совсем без завтрака они вряд ли останутся: в крайнем случае сбегут из дворца в город — уж найдётся среди руин забегаловка. Поэтому они целуются, кусают друг друга за шею, не слишком заботясь о чужом мнении и собственной репутации, обнимаются, запустив руки под футболку, — и всё это не вылезая из кровати. Но завтрак не пропускают: предусмотрительный Пьер включил будильник на обоих телефонах. Даже немного обидно. Если в поданный кофе добавить сахар («Я варварский англичанин, мне можно», — ухмыляется Джон Тэлбот), наконец-то перестают слипаться глаза. Ему не привыкать к дурной погоде, но вот скачки от солнца к тучам заставляют виски́ трещать, а организм — впадать в спячку, очевидно пока не устаканятся более привычные ветер и дождь. Вероятно поэтому, когда де Ре выразительно подмигивает, Джон Тэлбот не сразу понимает, что он имеет в виду. Осознаёт секунд пять спустя — не потому, что проницательный, а потому, что де Ре перешёптывается с гораздо более сонным Пьером; отвечает многозначительной улыбкой: пускай завидует. И поглаживает пальцы Пьера, которому с удовольствием предложил бы плечо в качестве подушки — не происходи дело на королевском завтраке. А ещё варварскому англичанину можно притвориться не понимающим французского — когда разговор сворачивает в сторону Жанны. По счастью, от него ответа словно и не ждут: это дела французского двора, английский маршал — лишь приложение к одному из его представителей. Руку этого представителя он крепко держит под столом, пытаясь сгладить дрожь, а лучше — вовсе забрать себе. Пьер дышит коротко, поверхностно, будто задыхаясь, — как дышал в те дни в Компьене, когда его телефон разрывался от сообщений и писем. И пускай здесь Джон Тэлбот вовсе не на правах телохранителя — скорее уж гостя, ему хочется вывести Пьера из зала, как выводят, прикрывая, со ставшей опасной территории. К счастью, Пьер вспоминает про официальное облачение — или удачно использует его в качестве предлога, — и они сбегают из зала как из эпицентра грозы. Тучи за окном сгущаются так, будто сейчас и правда загремит. Джон Тэлбот заботливо расстёгивает верхнюю пуговицу рубашки Пьера, а затем, взяв за подбородок, целует его в коридоре, не заботясь о том, что их могут увидеть. В глазах Пьера читается благодарность — и тоска. Насколько было свободнее в маленьком Компьене — настолько же им тяжелее, теснее, душнее здесь.

***

Джон Тэлбот, конечно, предпочитает раздевать Пьера, но попроси тот помощи с облачением в официальные епископские одежды — он бы не отказал. Но Пьер Кошон упрямый, это выяснилось давно, поэтому одевается он сам. Джону Тэлботу остаётся выжидать у двери и мысленно шутить дурацкие шутки: о традиции не видеть невесту в свадебном платье до церемонии. Из комнаты выходит уже не Пьер — святейший епископ Пьер Кошон. Сердце у Джона… даже не Тэлбота — Джона, чувствующего себя простым смертным, — колотится так, что впору радоваться, что святейший Пьер Кошон ничего не говорит, просто смотрит чуть вопросительно: всё равно не услышал бы. И страшно хочется провалиться сквозь землю от осознания собственной плоскости и простоты. Вместо этого Джон опускается на колено и целует край мантии. Чёрная резинка для волос на его запястье напоминает: ты не просто Джон, ты английский маршал, ты для этого епископа — верный рыцарь, не стоит так уж сильно себя недооценивать. Джон Тэлбот, улыбнувшись, поглаживает мантию — с мыслями о том, как снимет её со святейшего епископа Пьера Кошона, его Пьера, после церемонии.

***

Улицы Парижа щерятся страшными, ломаными улыбками: это ты виноват, Джон Тэлбот, это из-за тебя всё усыпано каменной крошкой, из-за тебя трещины на домах прячутся под орифламмами, из-за тебя город затянут строительными сетками — словно в память о Жанне, пойманной в сети; это всё из-за тебя и твоих английских псов. Джон Тэлбот ухмыляется — и представляет, как шесть фоксхаундов разносят Париж. Они — могут. Ему не стыдно, и виноватым он себя не чувствует ни капли. На войне как на войне, не так ли вы говорите, уважаемые французы?.. Шествие проходит по центру Парижа. Джон Тэлбот держится в толпе придворных («Скажи спасибо, что тебя не принудили остаться во дворце, проклятый англичанин!» — чудится в ритме их шагов), но взгляд его прикован к Пьеру — смеет ли верный рыцарь смотреть на кого-то кроме дамы сердца? Улыбаясь уголками губ, Джон Тэлбот вертит на запястье резинку для волос — и подхватывает свою даму сердца, своего святейшего епископа, когда он спотыкается на перекрёстке; прижимает к себе на мгновение, догадываясь, что Пьеру в этой разрухе ещё тяжелее, и отступает, покорный правилам приличия. Пьер, обернувшись, ловит его взгляд, шепчет одними губами — чудится, что mon cher. Вот уж кого приличия волнуют в последнюю очередь. Заканчивается шествие у Нотр-Дам-де-Пари. Джон Тэлбот сжимает кулаки, борясь с желанием встать рядом с Пьером, переплести пальцы, подставить плечо: нельзя, нельзя, нельзя, он сейчас не твой Пьер, он святейший епископ, что скажут люди, если он обопрётся на английского маршала?.. Святейший епископ изо всех сил держит спину прямой, ведь всякий нимб тяжёл как крест. — Ваше Преосвященство… — шепчет Джон Тэлбот. Пусть считают, что он, взглянув на плоды своего труда, раскаялся и молит о прощении и благословении, тем более что сам он понятия не имеет, просит ли о чём-то или напоминает: я здесь. Оглушающе звонят колокола.

***

Раздеть себя упрямый Пьер Кошон тоже не позволяет — вернее, не просит, а Джон Тэлбот не решается предложить: сам он после изматывающих приёмов предпочитал глухое одиночество. Поэтому он смиренно ожидает, пока святейший епископ Пьер Кошон превращается обратно в Пьера, а потом наконец обнимает его, позволяя спрятать лицо у себя на плече. Удивительно ли, что, когда этот невыносимо длинный день, по ощущениям как целая неделя, перетекает в ночь, они снова сидят в комнате Джона Тэлбота? В следующий раз — разнообразия ради — надо занять покои Пьера. О том, чтобы спать по отдельности, они даже не думают. Вернее, Пьер думает: — Если тебе привычнее одному… — Я не хочу с тобой расставаться, — перебивает его Джон Тэлбот. И поясняет, ухмыляясь: — Это когнитивное искажение. — Видишь, какие я, невежественный солдафон, знаю умные слова? — Когда при тебе человек жив, а стоит вам расстаться на пару мгновений боя — его убивают, начинаешь невольно считать, что людей от себя отпускать нельзя. Я думал, уж в мирное-то время всё будет нормально: в конце концов, я не собирался строить долгие отношения, связей на одну ночь мне хватало. А потом я влюбился в тебя, и оказалось, что одна ночь — это ни о чём, что я хочу узнавать о тебе с каждым днём всё больше и открываться сам, что ты нужен мне рядом на всю жизнь. Ну и… вуаля. Пьер берёт его за руку, касается губами небритой щёки, словно говоря: пока твои тараканы неотъемлемая часть тебя, я принимаю их вместе с тобой. Джон Тэлбот — в конце концов, просто Джон — целует его руку: не сомневался в вас, мессир епископ, и всё же как тепло получить подтверждение. — Сам понимаешь, я был на войне достаточно долго, чтобы у меня прохудилась крыша, — Джон стучит указательным пальцем по виску. — Теперь там сырость, плесень и гуляет ветер, но иногда гнездятся ласточки. Хочется верить, Пьер, что ласточек ты видишь чаще сырости и плесени. — Твои ласточки прекраснее всех, которых я видел, — шепчет Пьер, забираясь ему на колени и обвивая руками шею. Заканчивают день они так же, как начали. И если утром де Ре снова будет шутить о причинах недосыпа, возможно, в этот раз он окажется прав.