Чёртов епископ

— И тебя ничего не смущает? Пьер Кошон, святейший епископ, посол Франции в Англии, приподнимает брови, не отрываясь от работы: что, мол, должно меня смущать? Облепившие его шесть собак: Мэри, как обычно, под ноутбуком, остальные кто под локтями, кто под спиной, кто с боков — тоже не понимают, в чём проблема. Какая разница, кто с кем спит; главное, чтобы все высыпались. — Меня на мессах и не так лапали, — наконец отвечает Пьер, и голос его полон то ли рассеянности, то ли нарочитой, заигрывающей невинности. Ну, в любом случае сам виноват. — На мессах тебя, значит, лапали? — ухмыляется Тэлбот. Забирается на кровать, подползает к Пьеру на четвереньках (протестующе скрипят пружины) и томно шепчет на ухо: — Давай, покажи мне, где тебя лапали на мессах… Пьер изо всех сил таращится в ноутбук, но щёки у него краснеют. — Мне надо ответить на письмо. — Оно никак не подождёт? — Ну, в принципе… — Ага-а, — довольно тянет Тэлбот и отставляет ноутбук на прикроватную тумбочку. На другой конец кровати они уже пробовали — но, хотя она и двуспальная, места им категорически не хватает. Религия и жизнь с английским маршалом явно научили Пьера Кошона смирению, потому что он уже не пытается спорить, только сопротивляется — в рамках игры, позволяя Тэлботу окунуться в хищный азарт, которого не хватает с тех пор, как закончились сражения. Впрочем, с Пьером каждый день полон охоты и азарта, его сердце — лучший приз, он сам, весь, целиком, — лучший приз; и Тэлбот не устаёт придумывать, как бы сегодня его завоевать. И тот факт, что святейший епископ Пьер Кошон уже завоёван, лишь больше раззадоривает. Святейший епископ Пьер Кошон, лежащий на кровати, смотрит снизу вверх, а затем притягивает Тэлбота за воротник футболки и целует. И поясняет: — Вот так меня не лапали, но я подумал: мы ведь и не на мессе. «А потом этот человек, — возмущённо думает Тэлбот, — ворчит, что я раскидываю по дому трусы, и не считает нужным уточнять чьи!» Но сейчас, пожалуй, он обойдётся без раскидывания: не хватало, чтобы сбежавшие с кровати на пол собаки решили, что хозяин предлагает поиграть.

***

В дождливую погоду выходить из дома не хочется. Они и не выходят, благо собак необязательно выводить в парк — всегда можно выпустить в сад, а потом устроить масштабное купание, потому что собаки непременно соберут всю грязь, которую смогут найти. Этим Тэлбот и занимается, великодушно позволяя Пьеру поработать в одиночестве. Но когда он понимает — или скорее вспоминает, — что шесть собак без труда помещаются в одной ванне, не думать о том, что они с Пьером могли бы принимать ванну вместе, не выходит. Может, даже с шампанским, холодным, как утренний душ. Но точно без лепестков роз — во-первых, это по́шло, во-вторых, замучаешься сначала их от себя отлеплять, а потом из слива вылавливать. На этом блаженное одиночество Пьера заканчивается: Тэлбот ложится рядом с ним в мокрой после купания футболке, обнимает за ногу и утыкается носом в бедро, уподобляясь собакам, которые, набегавшись в саду, заваливаются подремать. Пьер запускает пальцы в его отрастающие волосы, чешет затылок, а потом, точно опомнившись, вопросительно мычит: что, мол, такое? Тэлбот качает головой: ничего. Просто радуюсь, что ты есть в моей жизни — в моём доме, на моей кровати, только руку протяни. Просто думаю, что притащил с войны лучший из всех возможных трофеев. Просто считаю, что, какими бы ни были официальные итоги, мы оба победили, обретя друг друга. — Скажи мне, Пьер, почему француженки — и французы — так несносны? Пьер издаёт страдальческий вздох, словно это вовсе не он — епископ Кошон, милосердный, терпеливо выслушивающий чужие исповеди, на собственном примере учащий смирению. — Что я делаю не так? — Ты работаешь! — Потому что я взрослый работающий человек. — И как взрослый работающий человек ты мог бы… Тэлбот ни на чём не настаивает: это жонглирование словами, перебрасывание шутливыми упрёками, чтобы скрасить серость за окном; он готов к тому, что Пьер продолжит спорить, не отрываясь от писем — дипломату и послу положено уметь в многозадачность. Но Пьер, шумно вздохнув, закрывает ноутбук, отставляет в сторону и кусает Тэлбота за шею. Хорошо так кусает, чувствительно; боль постепенно гаснет, но синяк наверняка останется. Сглотнув, Тэлбот восторженно шепчет: — Быстро ты нахватался, — благо он в том возрасте, когда не стыдно признаться даже в самых странных фетишах, что уж про склонность к садо-мазо говорить. — У меня был хороший учитель, — усмехается Пьер. Работа позабыта. Они кусаются, царапаются, с рычанием стягивают друг с друга футболки, а затем и остальную одежду. Пьер наконец замечает шрам на бедре, хмурится вопросительно, но Тэлбот кривится: ерунда, не стоит твоего внимания. Он и сам все шрамы не помнит, а уж если возьмётся про них рассказывать, секс придётся отложить до завтра. И бедный трудоголик Пьер не разберётся с сегодняшней порцией работы, потому что кто же позволит ему вернуться к ноутбуку, не кончив очень важные, очень срочные дела? Фоксхаунды, конечно, бешеные, но самая бешеная собака в этом доме — маршал Тэлбот, не иначе.

***

— А ещё он как-то спрятался под трон и жевал там пыль. Тэлбот хохочет — и тут же кашляет, подавившись сигаретным дымом, хотя представить куколку Карла ребёнком, к лицу которого прилипли шерсть, паутина и прочий мусор, слишком, почти пугающе легко. Вернее, как раз поэтому он и хохочет. — Твой король точно не собака? — Иногда, — тяжело вздыхает Пьер, — я тоже об этом думаю. Примерно каждый день. Они сидят на веранде — вдвоём, без собак, возмущённо царапающих дверь: хватит с них на сегодня грязи. Тэлбот курит, Пьер, устроив голову на его плече, морщится и отгоняет от лица сигаретный дым, но не отодвигается — какое самопожертвование! И продолжает рассказывать, как они втроём, с де Ре и Дюнуа, воспитывали Карла, стараясь держать его подальше от Изабо под предлогом заботы о её самочувствии, «ведь детские истерики, как известно, негативно сказываются на здоровье». — Мы, конечно, все не умели быть родителями, но она со своими «Карл, иди сюда!» и через секунду «Карл, не маячь перед глазами, иди отсюда!» — это кошмар. Ещё Карл был обязан читать новости, чтобы знать, что творится в стране, ведь он будущий король; но если чтение новостей происходило в ущерб урокам, фехтованию, верховой езде и так далее, ему доставалось. А оно, конечно, происходило: у него день и без того был расписан поминутно. Так что, — снова вздыхает Пьер, — мы по мере сил обеспечивали Карлу уголок стабильности и отдыха. Но теперь, когда в Шиноне остался только де Ре, он сходит с ума. Тэлбот протягивает сигарету — в шутку, но Пьер Кошон, епископ, против воли воспитавший чужого ребёнка, поколебавшись, берёт и вопросительно приподнимает брови. — Втягиваешь дым, проталкиваешь в лёгкие, выдыхаешь. В первые две попытки он морщится, кашляет, но не сдаётся. С третьего раза наконец получается, он, медленно и глубоко дыша, скуривает половину сигареты и возвращает её Тэлботу. Бурчит: — Голова кружится. Тэлбот обнимает его за талию, целует в висок и усмехается: — Хорошо, что мы биологически не способны завести детей, а? Пьер фыркает ему в плечо. Заведённые вместо детей собаки воют на шесть голосов: да сколько можно сидеть на веранде без нас?!