Чёртов епископ

Я не знаю, что с тобой делать. Тэлбот ходит по комнате, словно зверь — по клетке, и клетка эта сжимается с каждым шагом, вот-вот мокрого места не оставит. Но это, конечно, далеко не паническая атака — так, лёгкая тревожность, кто в такую не впадал, кто не мечтал взлететь по стене на потолок и до черноты его истоптать?.. Паническая атака была у Кошона — у Пьера Кошона, которого теперь, после случившегося, после того как он невольно раскрыл больше правды о себе, чем собирался, хочется называть по имени как минимум мысленно. У Пьера, который шептал: «Я убийца, понимаешь, я же убийца». Тэлбот, попытавшись вспомнить свой первый труп, свои чувства и мысли в тот момент, чтобы, оттолкнувшись от них, поддержать, — Тэлбот с горькой усмешкой осознал, что не может: слишком много было трупов, слишком много крови на его руках. Не зря же у куртки красные рукава? Говорят, тот, кто не сошёл с ума на войне, — немного психопат. Пройти, что ли, онлайн-тест на психопатию?.. Я не знаю, что с тобой делать. Пьер, поклявшись, что всё в порядке, нырнул в работу, и если прислушаться, то даже сквозь стену слышно шорох клавиш. С кем он ведёт переписку? Кому уже открыл правду, а кому пока изворотливо недоговаривает, напуская туман? Обсуждает ли он возвращение — или вопросы про собак (что за порода, как зовут, покажи фотографии) были не просто вопросами? Тэлбот ходит по комнате, пытаясь понять, чем он — английский маршал, привыкший иметь дело не с ноющей душой, а с изрезанной плотью, — может помочь. Выходит, что как будто ничем, и у Пьера Кошона спрашивать бесполезно: Пьер Кошон слишком гордый, чтобы признать, что ему нужна помощь. Вот уж два сапога пара. Я не знаю, что с тобой делать. Они гуляют по Компьену в любую погоду, ведь на случай дождя есть зонт и множество кофеен, кафе, ресторанов и прочих гостеприимных заведений; они изучают каждый переулок, каждый парк, каждый спуск к Уазе и всё пиво, продающееся на розлив в местных пабах. Ещё они изучают друг друга — во всех смыслах, и Тэлботу одинаково нравится и целоваться с Пьером, и смотреть с ним кино, и слушать песни, лёжа рядом с закрытыми глазами, и просто говорить, говорить, говорить. Хотя для поцелуев и секса он всё-таки затаскивает его в постель гораздо чаще; и Пьер, раздирая ногтями его плечи, кажется, не замечает оставленных войной шрамов. Оно и к лучшему, нечего тут обсуждать, тем более война наконец-то закончилась. В общем, Тэлбот делает то, что может, и это, кажется, помогает. Пока не настаёт тот самый день.

***

Ранняя пташка Пьер Кошон ждёт на кухне, что удивительно — с закрытым ноутбуком и повёрнутым экраном вниз телефоном. Предлагает сразу, едва Тэлбот переступает порог, не давая даже доброго утра пожелать: — Прогуляемся? И по затаённой дрожи в его голосе, по боли в глазах Тэлбот понимает, что утро вовсе не доброе. Он читает новости, пока бреется; хотя «читает» — сильно сказано: хватает первой же статьи, чтобы заблокировать телефон, сунуть его в карман и зашипеть, порезавшись давно знакомой бритвой. Твою мать. Твою мать. Что же мне делать — с тобой, да со мной, да с нами всеми?.. Боль в глазах Пьера сменилась пустотой, тело словно окаменело; он стоит в прихожей статуей, и Тэлбот, зная, что в сказках проклятия снимают поцелуем, не решается даже взять его за руку. Всё кажется неуместным — но что вообще может быть уместным, когда рушится мир?.. По городу они носятся так, будто решили поставить рекорд по скорости осмотра достопримечательностей. Тэлбот, конечно, слышал о физических нагрузках как способе пережить стресс, но у них явно есть шанс пережить не только все случившиеся стрессы, но и предстоящие, авансом, так сказать. Сегодня телефон разрывается в кармане у Тэлбота, и когда Тэлбот раздражённо лезет проверить, кому он так срочно нужен (кому бы ни был, все подождут), оказывается, что бегают они уже два часа — без единой передышки, без завтрака (а время и вовсе к обеду!) и без глотка воды. — Может, поедим? — Я не голоден, — отстранённо отвечает Пьер, поправляя и без того идеальный воротник рубашки и пряча глаза. Тэлбот не думал, что можно разозлиться из-за отчаяния, но, оказывается, можно. Он затаскивает Пьера в пекарню, усаживает за стол в дальнем, тёмном, скрытом от лишних глаз углу и приносит чай и булочку с корицей. Воображает, как сейчас придётся кормить и поить из рук, но святейший епископ Пьер Кошон, словно испугавшись за свою епископскую гордость, ест сам. Слава богу. Про то, что и самому надо поесть, Тэлбот вспоминает, только когда желудок сводит от голода.

***

На выходе из пекарни Тэлбот ловит Пьера, более похожего на прежнего себя, под руку. Пока они жевали булочки и пили чай, в голове созрел план; получится из этого что-нибудь путное или всё окончательно улетит в бездну, Тэлбот не знает — но намерен попробовать. Сложным, неочевидным маршрутом — чтобы не быть раскрытым раньше времени — он выводит Пьера к его любимой Сен-Пьер-де-Мини. И отступает, прикусив губу до крови, потому что епископ Пьер Кошон улыбается, разглядывая серые стены; пытается улыбаться, и Тэлботу страшно так, как не должно быть страшно маршалу, прошедшему войну. А потом живой святой Пьер обнимает каменного — настолько, насколько может это сделать человек, — и, кажется, беззвучно плачет, или молится, прося прощения, или… Что бы он ни делал, Тэлбот стоит рядом, готовый подхватить — в любом из смыслов. — Священного нет для дипломатии, — голос Пьера полон боли. — Кое-что всё-таки есть, — шепчет Тэлбот и касается губами его ладони, оставляя кровавый след. Пьер задумчиво слизывает кровь, медленно вдыхает, медленно выдыхает. И склоняет голову набок: — Так когда ты собираешься представить меня своим собакам? «Хоть сейчас, — думает Тэлбот, чувствуя, как с плеч понемногу сползает гора. — Я бы забрал тебя к себе и своим собакам хоть сейчас, но в этом мире ещё не изобрели телепортацию». Поэтому он молча прижимает Пьера к себе, и они долго стоят, обнявшись, у высоких серых стен Сен-Пьер-де-Мини. …Когда они возвращаются в квартиру, когда они распивают купленный накануне коньяк, когда французский епископ Пьер Кошон засыпает, приткнувшись спиной к его, английского маршала, бедру, — Тэлбот покупает билеты.