Paniekaanval

             Слово — конфета-убийца, поджидающая нужного момента, чтобы растворить тебя до основания. Сначала ты пробуешь её на зуб, в надежде ощутить приятную сладость, и когда ты получаешь желаемое, сопротивляться становится практически бесполезно. Но люди всегда забывают про начинку. Вот тут и происходит взрыв. Шипящее разочарование, колющее розовую поверхность щёк. Выплёвывай не выплёвывай — от этого шипения не отделаться. Стокгольмский синдром идёт бонусом за употребление вкусного оружия, ведь ты абсолютно очарован первоначальной сладостью слов, смакуешь каждую букву и влюблённо прокручиваешь в голове снова и снова. Моя конфета-шипучка дала трещину, когда сердце сына остановилось, но окончательно взрыв произошёл значительно позже. Прохладный пододеяльник морозит открытые участки голени, где штаны небрежно завернулись внутрь. Светлая амстердамская квартира Йоста невыносимо душила, эти четыре стены сжали мои рёбра в тиски, лишая возможности дышать. Но с внешним миром дела обстоят ещё хуже. Я не выходила из дома чуть меньше месяца. Поначалу пыталась не закрываться, прогуливаться в парке, ходить за продуктами, но стойкое ощущение, что все люди, встречающиеся на пути, смотрят с осуждением и разочарованием, преследовало меня, поэтому оставаться в моей каменной крепости было куда более приятным. Мой психолог, с которой я начала заниматься по возвращении в Нидерланды, говорит, что таким образом выливается моё внутреннее самобичевание из-за потери ребёнка. «Ты ни в чём не виновата, и сейчас мы будем работать над этим. В наших сессиях не будет существовать времени, неважно, сколько мы проведём в пути, работая над этим осознанием, главное — достичь его». Знала бы моя психолог, что время исчезло у меня и из жизни тоже. Она думает, что самая умная в этой ситуации: «Ты ни в чём не виновата». Да как ты можешь такое говорить, если сама никогда не теряла детей? Сапожник без сапог. Мне никто не поможет. Кроме… меня самой. Думали, что упомяну Йоста? Забавно. Как там он сказал? «Всё будет хорошо». Поначалу всё было «хорошо» настолько, насколько это могло быть, он находился рядом, точнее старался находиться. Молчаливые объятия, которые содержали в себе намного больше, чем слова. Я, он и сигареты, которые вновь вернулись в мою жизнь. Иногда крепкий алкоголь заботливо закрывал нам веки и укладывал спать. Мы вдвоём встретили его двадцативосьмилетие. Тогда у меня был Йост, а у него была я, и этого нам было вполне достаточно. Но потом что-то изменилось: в его взгляде, в движении рук… Будто со временем ему стало неловко со мной. Он ни разу не заикнулся про нашего ребёнка, словно того никогда и не существовало, этакий слон в комнате, которого он предпочёл не замечать. Тогда я думала, что это наверняка такая тактика, чтобы меньше триггерить меня, мой заботливый парень. Но время летело, а напряжение между нами усиливалось, так, будто я уже не любимая девушка, а обуза. Словно меня лишили ног, и он теперь обречён вечно таскать моё недееспособное тело на себе. Голубые глаза, некогда страстно смотревшие на меня, стали неуверенно бегать по каждому предмету в комнате, только бы не встречаться со мной. Вскоре убегать стал не только взгляд. Наши молчаливые алкогольные вечера превратились в мои одинокие посиделки со стаканом. Так и алкоголиком можно стать, поэтому я прекратила пить. Поначалу Йост уезжал к ребятам, чтобы отвлечься, повеселиться… Веселье. Я рада, что он может это делать. А дальше возобновился отложенный тур, и я осталась совсем одна. Я бы могла поехать вместе с ним, тоже «веселиться», но приглашения я так и не дождалась. За меня всё решили сами, что я должна отдыхать и приходить «в себя» дома. Проблема в том, что я всегда была в себе, и от этого становится ещё обиднее. Да, возможно, первое время я была сконцентрирована на внутренней боли, вела себя слишком холодно, но я каждый день работаю над этим, чтобы снова приблизиться к прежней себе. Нет, вернуться полностью к исходной версии уже не получится, но попытаться-то можно. Вся наша жизнь — это вечные попытки достичь идеала, но он, гадёныш, всегда бежит быстрее. За дверью раздавался шум кухонных принадлежностей и громкий женский кашель. Да, теперь у меня есть нянька: Йост «скинул» меня на Аннеке, которая строит из себя этакую оптимистичную дурочку, отчего иногда хочется ей ударить в нос. Вы не подумайте, я люблю её, но эти фальшивые улыбки меня убивают. Встав с постели, успевшей утратить запах Йоста, я неохотно потянулась и направилась в зал, где моя «нянька» уже ожидала меня, чтобы накормить. — Ну наконец-то ты встала, я уже не знала, как подать сигнал, чтобы поднять тебя, — неловко вымучила из себя улыбку старшая сестра моего парня. — Могла просто позвать меня, — широко улыбнулась я, заставляя девушку чувствовать себя ещё более не на своём месте. — Йост звонил? — Да, вот только закончила с ним говорить. Сказал, что завтра последний концерт перед перерывом и потом домой на две недели. Он наберёт тебя после репетиции, — а вот это уже интересно. Аннеке была не в курсе, что последний раз, когда я слышала голос своего парня, был тогда, когда он ещё не уехал в тур. После отъезда он старательно избегал телефонных разговоров со мной, отделываясь недлинными сообщениями с искусственными эмодзи. Непреднамеренно я уставилась на полку, где во всей красе стояла фигура Франсиско Гойи, которую я выиграла в тот момент, когда из меня доставали мёртвое тело моего сына. А совсем неподалёку от неё стояла коляска — та самая, подаренная Йостом. Этакая ирония: клади статуэтку в коляску и заботься о своём дитя. Усмехнувшись жестокости своих мыслей, я перевела взгляд на женщину, тихо постукивающую ложкой по краю своей чашки, стараясь не нарушить моё молчание. Она всегда так делает — остаётся рядом, не задавая вопросов, но всё равно её присутствие было тяжёлым. Мне хотелось закричать, сказать ей, что не нужно быть здесь, что это место принадлежит только мне, Йосту и нашему горю. Но я не могла. Потому что знала: без Аннеке стены этой квартиры сомкнулись бы окончательно. — Тогда буду ждать звонка, — саркастично выдавила я, поднося к губам ложку, наполненную сырным супом. Быстро расправившись с обедом, я схватила почти законченную пачку сигарет, вытянула из неё одну и ушла на привычный балкон. Свежий ветер пронзил кожу, но я даже не почувствовала холода. Одна затяжка, вторая, третья — я наблюдала за дымом, который тонкими завитками уходил в небо, как будто и он тоже хотел сбежать. Город жил своей жизнью: где-то на соседней улице смеялись дети, где-то вдали хлопали двери, а я… я просто стояла здесь, чувствуя, как каждая минута тянется вечностью и одновременно бесследно и неощутимо проносится мимо. Я бываю импульсивной, да, я злюсь, сейчас я очень злюсь. Но среди всего этого я всё ещё помню, что люблю Йоста. Но помнит ли он? Неожиданно завибрировал телефон, оставшийся лежать на столе в гостиной. Быстро кинув недокуренную сигарету в жестяную баночку, я в несколько широких шагов добежала до него. На экране высветился заветный видеозвонок, которого я ждала столько времени. — Эй, ребята, смотрите-ка, кто это! Моя любимая женщина взяла трубку! — пьяный голос парня заставил меня скривиться от неприятного ощущения. — Ты тоже веселишься, да? Аннеке присматривает за тобой, сегодня ещё Дарт с мелкими заедет. — Йост, я не маленькая девочка, не созывай сюда всю родню, у них и без меня проблем найдётся, — от нервов я бессознательно начала кусать подушечки пальцев, уставившись немигая в экран. Аннеке незаметно удалилась в ванную комнату, чтобы не мешать нашему разговору. Парень сидел в комнате артиста и глуповато хихикал. На заднем фоне раздавались звуки чокающихся пивных бутылок и мужской смех. Пальцы Кляйна постоянно что-то теребили, будто бы он не мог расслабиться. На обычную неловкость от нашего общения это не было похоже, тут происходило нечто другое. То, что я часто видела в гримёрках актёров или же на частных вечеринках или в ночных клубах. — Ты что, обнюханный? — в ответ на мой вопрос парень гортанно загоготал и покачнулся на стуле. Но как же так? Он всегда говорил, что наркотики — последнее, что бы он делал для заглушения боли. Значит, всё достигло критической отметки. — Йост, давай поговорим, когда ты вернёшься? Нам давно следовало бы. — Бля, Белла, не хочу, смысл этих разговоров? — Но без них мы перестаём понимать друг друга, у нас будто больше нет никакой связи. Лицо моего парня стало серьёзным, а голубые глаза будто запотели и приобрели неестественную мутность. — А может, мы никогда и не понимали, не думаешь? Рука Йоста резко потянулась к телефону. Звонок завершился.