Падший. Корни зла

Чернильное небо перед глазами дышит прохладной ночью, а под ногами пружинят облака. Перед ним райские выси, уходящие прямо до горизонта с серой ватой туч кое-где. За спиной же жемчужные ворота, и от невнятного шума где-то там, в глубине города, по затылку первого человека блохами бегают искрящие молнии. Адам прикрывает глаза на злом выдохе. Пока что свободные руки сжимаются кулаки. Сука ебучая. Почему именно сейчас. Сегодня. Вот эта хуетень. Охрана. Отмена. Или кто там в небесной канцелярии отвечает за это. Он видел этот сон, кажется, тысячу раз. Его подсознание выдавало его с упорством самого последнего мазохиста. Но тут, сука, не изменишь контракт, что конкретно эту ебалку для мозга нельзя использовать. Нет, сука. БДСМ в полном неприглядном объеме. Страдай, сцука. Сон всегда хрупкий как первый осенний лёд. Одно движение, и ты проваливаешься в холодную воду без возможности выбраться. Ты будешь знать, что с тобой произойдет, но это не помогает, когда легкие горят от недостатка воздуха, а мышцы сводит судорога от ледяной воды. И Адам прекрасно знает картину, что ждет за спиной. Рай. Его Рай, который был роднее, чем Эдем. И на шпилях самых высоких башен, на чистых, идеально выбеленных улиц слоняются тени. Рогатые демонические тени с изогнутыми хвостами, которые уничтожают всё на своем пути. Их когтистая поступь отдавалась эхом по булыжным мостовым, а злобный смех разносился по ветру, подобно предвестнику даже не смерти, а полного уничтожения. Нет. Я не собираюсь открывать глаза или поворачиваться. Не сегодня, нет, спасибо. Мне хватает дерьма в реальности. — Адам! Адам даже не разобрал, кто это кричит. Что-то среднее между всеми, кого он знал. Всё, что он понял — это не зов страха, а зов смертельной опасности. Когда смерть уже дышит тебе между лопаток, обдавая потусторонним ознобом через зелёные глаза. Интересно: почему у ужаса зелёные глаза? Он оборачивается мгновенно, будто это какой-то инстинкт. Наплевав на то, что пару секунд назад клялся этого не делать. И тут же пожалел. На руках тут же золотыми браслетами появились тонкие цепочки, пригвождающие к месту и вынуждая быть лишь беспомощным зрителем. — Сука. Цепи задребезжали от резких движений, но какими бы они не были тонкими, сон диктовал свои условия, с которыми даже Адам не может и поспорить. Он не сойдёт с места. И картина перед глазами предстаёт такой, какой он и предполагал. Несмотря на то, что он только обернулся, его мозг будто по секундам знает, как всё было до этого. Никто ведь поначалу ничего не узнаёт. Просто неясная тревога тех, кто слишком сильно чувствителен к равновесию. Но их же таких единицы, и они вечно наводят панику на пустом месте. Первым признаком их присутствия становятся неясные шорохи и стоны, проникающие сквозь улицы города, словно предвестие беды. Аномально холодный воздух, струящийся по низу, обжигает ноги ледяным дыханием. Всего-то. Такая мелочь. А потом всё рвануло, как запоздалый фейерверк, который человек опрометчиво уже взял в руку, думая, что его пронесло, и тот не сработал. По улицам мелькают сгорбившиеся вытянутые тени, неясные и размытые, будто это и вовсе сон, а нечто нереальное, просто галлюцинация, воображение больного разума и дурной головы, которая вот-вот начнёт разрываться от боли, которую прежде не приходилось ощущать от того, что весь Рай скопом еще когда-то давно решил пить обезболивающее горстями, а не лечить гноящуюся рану. Потускневшим и потемневшим Рай был оттого, что демоны сожрали половину освещения. Свет фонарей мерцает слабо, словно бьющееся сердце города, предчувствующее беду. Люди бегут в ужасе, но демоны следуют за ними, питаясь от их страха и отчаяния. Только одно отличие, выделяющее этот сон от всех предыдущих. То, что заставило натянуть путы до боли в плечах. — Да чтоб тебя толпой переебали. Сука, ты не посмеешь. Это мой, блять, сон. Могу я диктовать хоть какие-то правила в этой ебучей хуйне? Из всей толпы отделяются серые вооруженные фигурки. С такого расстояния они такие хрупкие, словно игрушечные солдатики, что даже копий не видно, хотя они есть. Под ноги падают мёртвые, чёрные кляксы от быстрых движений рук и крыльев. Но вот одну фигурку заглатывает чернильная волна. Серое тельце почти в мгновение становится жёлтым, будто перемолотое в причудливом блендере, и переломанной куклой валится вниз, разбиваясь об облака жёлтой каплей. Зубы обнажаются в оскале, а тонкая цепь наматывается на руку, натягиваясь до напряжения металла. Цепь ведь такая тонкая, меньше пальца шириной. Он ведь может вырвать её из земли, стоит только приложить усилие. Вырвать с корнем, и придушить всех. Пусть захлебнутся в собственной крови. Кишки свои жрать будут. Пусть сдохнут все до единого. Расправляются как паруса судна чёрные крылья, а из горла вырывается рык. Но, как не метайся в оковах, поднимая взмахами пыль и не стирай наручниками кожу в прогорклую, смоляную кровь до сероватого мяса, ты останешься на месте, глотая горечь, не в силах даже поцарапать грёбаный золотистый металл. Рай, время от времени, то вспыхивает как зажженная спичка, то тускнеет, будто и вовсе свет исчез из этой вселенной. А жёлтых клякс внизу становится всё больше, будто улица окрасилась в жестокую позолоту. После себя демоны оставляли лишь пепел, развалины, кривые покосившиеся каркасы, переломанные в нескольких местах. Заморгав, погас самый высокий шпиль Рая — башня Совета Серафимов. А после и вовсе только темнота. Сплошная. Непроглядная. Темнота поглощала Адама с каждым движением и вздохом. Не затягивала как паутина или зыбучие пески, а просто проникала под кожу тонкими змейками, не оставляя рядом ничего. Один, в темноте, первый человек ощущал, как непроглядная мгла окружает его со всех сторон. Тишина была настолько глубокой, что казалось, будто само мироздание затаило дыхание, не решаясь нарушить этот мистический момент. Шаг вперёд. Цепи опали с рук, но идти было уже некуда. Слишком поздно. Адам продолжает смотреть вперед на те былые очертания Рая, боясь отвести глаза. Отвернёшься, и уже его не увидишь в этой непроглядной темноте, потеряв даже призрачные его очертания. Шаг. Второй. Глупо. Он не дойдет до Рая. Это ведь всего лишь кошмар. Но Адам продолжает идти в густой темноте, заглатывающей его, казалось, как родного. Шаг за шагом. Целеустремлённо, но совершенно не видя эту пресловутую цель. Но вместо шпилей Рая и горы трупов, первый человек сталкивается с совсем близкой тенью, отшатываясь почти сразу. — Каин? Адам даже опешивает. Особенно, когда его тело, будто само отреагировав, перехватывает грубый каменный нож, выточенный до остроты лезвия. Что за?.. Всё ведь должно быть не так. Он ведь знает этот кошмар вдоль и поперёк. Всё должно быть не так. Он ведь никогда не видел во сне своего первого ребёнка. Первого на земле убийцу. Как он давно не видел его. А тот даже не изменился. Всё те же коричневые волосы до плеч и всё те же пытающиеся эмоциями зеленые глаза, доставшиеся тому от Евы. Да чего уж: искры ненависти в этих глазах он тоже помнил прекрасно. — Небеса напрасно даровали тебе свою благодать. Лезвие скользнуло дальше по руке, разрезая кожу ладони, а потом и прорезая ткань с плотью. Тупой клинок разрезал лишь от силы, с которой на него нажимали, чем от заточки самого кинжала. Он ведь так говорил. Ещё тогда, когда на Земле не было и ста человек, а Рай, казалось, был так близок к человечеству, как не будет больше никогда. Первый убийца с легкостью выбирается из его схватки, будто был призраком, и сверкнув зелёными глазами, какие были ещё у Адама на Земле, уходит в темноту. — Кайн, послушай… Он не знает, что должен ему сказать. Но что-то же должен. Что-то важное… Адам шагнул вперёд в попытке остановить, сделать то, что не смог когда то, но руки ловят лишь воздух с частицами серного пепла, марающие руки и уходящие сквозь пальцы. Жёлтая кровь вытекает из раны толчками. Стекая по рукам, капли падают на пол глухими ударами, перемежающимися с ударами сердца в странный бит. Бит с отбивкой его шагов. Придерживая рану, чтобы не выпали кишки или ещё что то, Адам идёт дальше. Пока перед ним не предстаёт новый образ. Сон начинает быть слишком предсказуемым. — Привет, Сэра. Улыбка получилась даже не выпученная и не перекошенная, хоть и непривычно клыкастая. — Да не обращай внимание. У меня просто теперь на одну дырку больше. Губы дернулись в подобие смеха. — Я, конечно, первый человек, все дела, ответственность там, но как смотришь на идею меня подлатать чу… Последний слог съедает резкий выдох, больше похожий на короткий хрип. Руки сами цепляются за холодные пальцы серафима. Будто в неверии опустив глаза, Адам видит кинжал, вонзенный по самую рукоятку в его живот, почти рядом с прошлой раной. — С-Сэра?.. Ладно, он берёт свои слова назад. Он никогда не ожидал, что Сэра может воткнуть в него нож. Взгляд будто прибивает Адама к полу. Холодный, жёсткий, сверху-вниз. Такой был у главного серафима не так часто, но каждый из тех разов Адам помнит наизусть. Когда в нём просыпались остатки человеческой натуры или даже инстинктов, говорившие ему бежать как можно дальше. Когда волосы на теле вставали дыбом, и он прекрасно знал, что вскоре кого-то ждёт божий суд. Первый человек делает шаг назад, не сводя взгляда с серафима, даже когда образ той осыпается на пол маленькими белыми перышками. Бывший экзорцист стоит на месте, даже не пытаясь куда то идти, а хотя бы просто остаться на ногах. Кажется, он понял идею этого нового кошмара, и его предположение подтверждается, когда он слышит чёткие, военные шаги, отдающиеся в пол. Лют. Адам стоит на месте, даже не пытаясь шагнуть к ней. Потому что слишком хорошо знает и уже прочитал приговор в её золотых глазах, отливающими красными огнями. Адам даже не пытается её остановить, стоя спокойно, будто это их обычная встреча. Этот клинок в чужих руках изящнее и тоньше всех. Бывший экзорцист уверен: этот намного точнее предыдущих. Лезвие даже не вспаривает плоть, будто входя в рану, что была и до этого до самой рукояти. Адам сглатывает проступившую на губах жёлтую кровь, которая от чего-то отличается сладостью на языке. — Вы уже начинаете повторяться… — Во имя Рая. Во имя Восьми врат. С мерзким чавканьем из тела выходит клинок, хотя скоро он обрушится вновь и, кажется, первый человек может стоять на ногах лишь из-за условности сна. Уголок рта Адама дергается в подобии улыбки. Клятва экзорциста. Кто бы, блять, сомневался. — Я лишь его оружие. Я копьё господне. Тело конвульсивно вздрагивает с каждым разом, как лейтенант всаживает в него кинжал за кинжалом. — Вырву глаз, что смотрит на грех. Вырежу душу, что отвернулась от света. Адам даже не смотрит на то, сколько уже в нём железа и сколько вытекло из ран крови. Он смотрит в чужие золотистые как кровь райских существ глаза. — Да не коснётся взгляда Его гниль, — последние слова клятвы Адам произносит с ней одними губами. Будто последним аккордом из него снова вырывают кинжал, готовя смертельный удар. Губы искривляются в искренней улыбке. — Умница. После того, как всё раскрылось, эти полгода все называли их беспринципными. Они не понимали, насколько как раз железные принципы у экзорцистов. Они ведь правда убьют меня и не поморщатся, если им придётся. А тут беспринципные. Хотя сучки не обиделись на это, конечно. Они ведь всегда были иными. Всегда в отдалении. Общая тайна скрепляла их сильнее брачных или кровных уз. Никто, кажется, там, наверху правда не понимал, что для истребителей «своими» были только они сами. Удар был ровный и четкий. Между вторым и третьим ребром, прямо в сердце. Даже условность сна такого не выдерживает, и Адама не удерживают собственные ноги, в которых, судя по объёму того, что из него вытекло, совсем не осталось крови. Но первому человеку было плевать. Уйдёт и даже не оглянется. Вот что значит его сучка. Кровь больше не вытекает на пол, будто у него её и не осталось вовсе. Боли тоже не было почти. Только что-то противное и липкое ныло где-то в висках. В пол отдаются ровные и чёткие шаги — его правая рука уходит как обычно, а не пропадает серой дымкой. Сердце, лишь недавно колотящееся в грудной клетке сумасшедшей птицей, всё замедляется, пока не прекращает биться вовсе. Изо рта ещё вырываются выдохи пара от внезапно накатившего мороза, но замолкают, когда Адам понимает, что может не дышать. Он мертв, но от чего-то до сих пор смотрит в смоляное небо, полностью растворяясь в тишине. Но к этой мелодии сначала тихо, а потом, набирая темп, примешиваются звуки: чужое усталое дыхание и звон цепей. — Адам. Тьма, будто повинуясь этому тихому зову, начинает обволакивать тело первого человека, которое он не контролирует. Этот сковывающий даже душу священный ужас... Который кажется совсем не оправданным, если смотреть на Её облик. Он знает. Помнит. По крайней мере, должен. Помнит ведь? — Адам. Холод чужого выдоха в шею и длинные волосы, спускающиеся почти до пола, легли плащом на его голову. — Приди ко мне. Нет. Из сна выбивает мгновенно под грохот собственного упавшего на пол тела. Хрипловатый выдох отдается о белые с золотым стены райского посольства, и отражается эхом где-то в глубине. — Блять! Адам привстаёт, опираясь на диван и потирая ушибленный бок. Хоть крыло и затекло от неудобной позы сна — из-за крыльев почти все ангелы обычно спали на животе, а не скрючившись на слишком узком диване, — Адам ложится обратно. Сон оставил противное послевкусие на языке. Первый человек сказал бы: «будто говна поел», но не имел такого опыта, так что не сравнивал. Золотистые своды посольства будто давили, напоминая о реальности и контрастности случившегося. Будто героиня какой-то мыльной оперы, Адам поднимает руку вверх, рассматривая и её сероватый грязный цвет, и длинные чёрные когти. Недолго думая, Адам засовывает мизинец в рот, по-простому откусывая зубами слишком длинный ноготь, и выплёвывает его в сторону. Ита-а-ак. Я теперь зло, хах… — Да не коснётся взгляда Его гниль. Могли бы хоть за две недели предупредить. Когти один за другим откусываются и методично летят в потолок под неторопливые мысли бывшего экзорциста. Адам совсем не чувствовал изменений в себе. Там, темных мыслей зловещего, только сейчас проснувшегося эго. Ну, точнее, эго было так-то всегда и вполне райское, да и желание перетянуть по хребтине любого попавшегося на глаза грешника не было, ебать, новинкой. Первый человек со вздохом поднимается с дивана, чтобы выйти на улицу. Настроение было паршивее некуда. Алкоголь, конечно, помог, но его эффект не был таким уж долгим. А бухать целую вечность может и было решением всех проблем, но не сильно воодушевляло. Копье крутанулось в руке в такт мыслям. Даже убивать не шибко хотелось. Потому что это не имело никакого ебучего смысла. Перебить пол ада, конечно, звучало неплохо, но типа… Зачем? Это не приказ Рая, рядом нет привычных сучек-помощниц. Да и по итогу не возвращаешься в чистый, чуть освежающий холодом Рай, а остаёшься в этом зловонном, кровавом месиве наедине с самим собой под хрипы ещё недобитых. Юху, Адам. Так держать. Оптимизм, ебать, так и прёт. Может, ещё включишь грустную музыку и подождешь дождя, чтобы все подумали, что это капли, а не слёзы? Адам идёт, не особо замечая, куда, скорее, подчиняясь толпе. И с каждой секундой нарастает какой-то странный зуд внутри, от которого хочется избавиться, но непонятно, как. Идея за идеей отвергались, просто потому что он не сделает. Это будет ебучим идиотизмом. Будто он азартный игрок всю жизнь, все свои сбережения ставивший на одну цифру и, казалось, когда заветный миллион или что то там у него были уже почти в руках, его вышвыривают из казино. А теперь он должен сесть за стол в другом казино, и повторять это круг за кругом нет никакого желания. Потому что. В. Этом. Всём. Нет. Никакого. Ебучего. Смысла. Адам внезапно оборачивается из-за чего-то, что зацепило его внимание. Как собака, услышавшая команду дрессировщика, которую, казалось, давно забыла. Что его насторожило — первый человек и не понял, но поддаваясь стадному инстинкту подошел к самому большому скоплению людей. Все только тихо перешептывались, но голос из динамиков телевизора был ведущий, и бывший экзорцист выцепляет обрывок речи: — … В данный момент возможность аукциона обговаривается. Шея ведущей противно хрустнула от резкого движения. У Адама же хищно блеснули глаза. Огонек азарта, который, казалось, подыхал только минуту назад, снова разоряется в мозгу райским всепоглощающим пламенем. — Оружие поверженного лидера экзорцистов, которое является смесью гитары и алебарды, украсит любую коллекцию… Дальше Адам не слушал, отходя от витрины с телевизорами и взвешивая в руке ангельское копье. Зубастый оскал расцветал на губах, как и прежде. Те, кто знали первого человека получше, уже бы прятались в ближайшем бомбоубежище или сочли за лучшее присоединиться к пиздецу, который скоро начнётся. В воздухе витала напряженность, и каждый, кто чувствовал её, знал: скоро начнется что-то, от чего мир не останется прежним. Пизда вам.