Падший. Корни зла

— Адам… Жалобный и совсем слабый голос отражается эхом от несуществующих стен. — Адам… Холодно. Чертовски холодно. Пар выходит из чужого рта при выдохе. Тихий звон железных колец — единственные звуки, которые есть в этом морозе. — Адам… Прекрати меня звать. Замолчи. — Пожалуйста… Пр… Мне надо проснуться. Первый вздох переходит сначала в стон, от до сих пор напряжённых после падения мышц, а потом в растянутое и протяжное «Бля-я-я-я» Ногти скребут пыльную землю, будто пытаются найти опору в адской пыли. Адам открывает глаза, хотя тут же зажмуривается от резанувшего света и цветных пятен, заплясавших даже при закрытых глазах. Первый человек, хрипловато дыша, лежит и смотрит на красное с переломами небо, на белую точку размером чуть больше чем солнце, с которой он и наебнулся. Он, конечно, не биолог-хирург-ветеринар и в этом не понимает, разбираясь разве что в процессе ебли, и то скорее чужих мозгов, но, вроде как, кашей из его костей и внутренних органов ему не должно так легко и беззаботно дышаться. Измазанная рука ложиться на грудь, проверяя сердцебиение. Бьётся. Без сердцебиения он, конечно, хер руку бы поднял, но всё же. Ладонь сдвигается дальше, в неверии ощупывая жизненно важные места. Грудная клетка целая. Не то что не проломлена, а даже ребро не сломано. И таз, и хуй его многострадальный тоже. И всё что он в принципе сейчас может ощупать было подозрительно живо и здорово. Адам хмурится, ещё тщательнее изучая свои ощущения, но ничего, хотя бы отдаленно напоминающего боль или хотя бы что то на это смахивающее. Не, это может быть шок и вся хуйня, но даже он так не выглядит. При шоке чувство будто ты сейчас сдохнешь, что часто не так далеко от истины, хотя боль отходит немного на другой план. Ты умираешь и организм отказывается терпеть это дерьмо ещё и с болью. Но сейчас же у него скорее чувство что он вчера напился и не помнит, как дошёл до дома, и в каком помойном ведре до этого спал. Адам привстал на локтях, сам удивляясь, что после такой херни вообще может это сделать, осматривая степень пиздеца, от которого он почему-то не сдох. Причем дважды за ебучие двое суток. Дважды блять. Адам оглядывается на свою спину ожидая увидеть кровище-дермище хотя бы там. Кажется, брови сейчас поравняются с линией роста волос. — Какого хуя? Крылья, абсолютно целые, поднимаются вместе с его корпусом, как и должны. Ни одно заломанного или погнутого пера, ни грамма крови или блестящей из-под пуха косточки открытого перелома. Всё было как обычно. Только сохранили свой чёрный, чуть поблекший из-за пыли, цвет. — Чё за херня? Даже взмах крыльями не составляет никаких неудобств. Они послушно расправляются в полную длину, неприятно задевая грязную землю слишком длинными перьями. Мне же ещё по руке ебанули. Тот запах опалённой плоти. Ему сожгли плоть нахер. Адам поспешно снимает с себя перчатку, ожидая увидеть странную, но желанную картину. Ожоги не были прекрасным событием, но это была бы хоть какая-то частичка адекватности сейчас. Наивный, блять. — Пиздец. Рука осталась целой и чуть заросшей у кисти, ни одного волоска не подпалилось. Но лучше бы её отхерачили с концами. Чёрные, заострённые и непривычно длинные ногти были только началом, которое, наверное, можно было пережить. Рокеры-панки, вся хуйня. Но цвет… К его обычной коже, обычного, блять, цвета, а не как у половины в раю белой или серой, будто примешали чёрной краски. Кожа была грязно серого цвета с редкими вкраплениями шрамов которые были посветлее. — Не-не-не. Плюнув на свою руку Адам с остервенением трет её второй, ещё находящейся в перчатке, для остатков его морального спокойствия. Может ожога и не было? И падения? Ну конечно не было. Моя подчинённая же не кинула бы в меня копьё. Это всё сон. Их у ангела не может быть конечно, но я же блять как обычно особенная ебучая звезда, у которой всё не как у всех. Сон. Я, наверное, напился перед истреблением и сплю. И что, что я так никогда не делаю? Задница требует разнообразия. Истребление с бодуна. Ахуенная же идея. Но рука, хотя и начала жечься от такой жёсткой промывки, нормальнее не стала. — Да блять. Сука ебучая. Адам приподнимает одежду, рассматривая свой живот, на котором должно быть несколько сквозных дырок. Да, это нужно было сделать ещё сутки назад, но только сейчас руки дошли. Серые руки с черными, сука, когтями. Отсутствие одного ребра делало торс несимметричным с самого начала времен, и вот бы это была единственная, блять, проблема. Надежды, что что-то не так только с цветом рук наебнулись, не успев даже оформиться. Тело тоже имело этот черно-трупно-зомби-ебуйчий оттенок, перемежающийся более светлым там, где по памяти Адама и были раны. Даже проводит по ним рукой стараясь не вскрыться новоприобретенными когтями, но ничего кроме неровности зажившей рубцовой ткани нет. От ебучих сквозных дыр осталось только, блять, это. Адам запускает руку в зудящие от пыли волосы, ероша густую топорщащуюся копну, но замирает, нащупывая что-то твёрдое. — Какого?.. Боже, блять, пожалуйста, пусть это будет просто копьё в затылке которое я не почувствовал, а не очередная ебанина. Это, бля, не упоминание всуе, а самая, сука, искренняя молитва, честно-честно. Молитвы, как и всегда, оказались бесполезны. Рука открывает растущий чуть выше затылка отросток, который оказывается довольно длинным уходящим в плавную полу спираль и заостряется на конце. — Пиздец. Второй рукой Адам со всей силы сжимает, будто так из можно либо оторвать, либо убедиться в их нереальности, аналогично расположенный рог, на ощупь напоминающий что-то между ногтями и костями. Адам встает на ноги из фигурной, под его тело, ямы, всё ещё не отпуская свои новообретённые рога, и тянет за них, в желании оторвать ко всем чертям. Потому что именно одного конкретного черта, а точнее грёбаную химеру, это и напоминало, но Адам и в обычное время предпочитал не думать о первой жене, провались она в дыру пониже ада. Не-не-не. Нет. Этого же быть не может. Просто идиотизм. Да-да, смешная шутка, но я же не мог… Я, блять, первый человек. Я не совершаю ошибок. Совершил бы хоть одну — не был бы ебучим первым человеком. И у первых людей, душ, экзорцистов, ангелов и дальше по списку не вырастают ебучие рога. Бывший экзорцист нарезает круги вокруг ямы, совсем не зная куда себя деть. Всё ведь не может рухнуть вот так просто. «Грешный экзорцист» — даже звучит абсурдно. Этого не могло быть, правильно? Это же рай. Тот самый рай, который всегда и выставляет правила игры. Он не совершает ошибок. Дилер не может проиграть в покер, потому что он и есть тот, кто создаёт правила игры, раздаёт карты. Проебавшийся рай это просто оксюморон. Такого. Не. Бы. Ва. Ет. Это просто ебучий затянувшийся кошмар. Адам судорожно оглядывается в поисках непонятно чего. Таблички: «чел, расслабься, все норм, ты сейчас проснёшься» не было. Она нужна мне в ебать каком количестве случаев. Адам хватается за внезапно всплывшую в голове идею так судорожно, будто это доска после кораблекрушения в открытом море. Зеркальная поверхность. Вот, что ему надо. Сны и галлюцинации всегда ужасно плохи в отражениях. Они любят показывать ебанину, на чём и прокалывались даже самые пугающе-реалистичные. И ради ебучего Бога, пусть это будет кошмаром. Затянувшимся, дурным и нихуя не смешным кошмаром. Адам замирает у зеркальной витрины как заворожённый, оперевшись о неё обеими руками. Он не знает сколько так стоит, тупо пялясь на отражение, не вызывающее ничего, кроме внутреннего диссонанса и отвращения. На него смотрит… Определённо что-то. Глаза. Наверное, единственное что осталось прежним. Все такие же жёлтые, обрамленные темными разводами неизменных синяков, сверлят его отражение недоверчиво с налетом брезгливости в зрачках. Он, конечно, болел, было дело, но теперешний сероватый оттенок кожи навевает мысли о трупном окоченении. Рога располагались на «привычном месте» повторяя их положение на боевом шлеме и, видимо, повторяя их вес, потому что дискомфорта вообще не было. Из-под полуоткрытого в святом ахуевании рта выглядывают совсем не привычно-человечные зубы, а заостренные акульи клыки. Адам закрывает рукой рот, который будто сам собой исказился в кривом неестественном оскале. Он бы мне ещё копыта приделал, приколист хренов. А что? Ты, сидящий где-то на небе и мерзко сейчас хохочущий старикан. Весело? Это ведь было так забавно сделать из меня это. Сделать из первого ебучего человека и главного экзорциста грёбаную демоническую карикатуру. Обхохочешься до надрыва животика, да, о Бог, которого нельзя упоминать в суе, но как мне сейчас абсолютно насрать? Не смотря на перчатку через неё пробились сначала несколько сдавленных смешков, а позже и открытого издательского смеха, который правда обычно был обращён к собеседнику, а не к самому себе. Бывший экзорцист запрокидывает голову в приступе этого злого хохота смотря прямо на небо. Смешно швырять меня из мира в мир догнивать остаток жизни, когда перестаю быть интересным? Ты не нужен на земле — теперь держи крылья и доживай в раю, мне как-то плевать как, да, милостивый Господь? А теперь с глаз долой из рая вон, ты сделал всё что нужно было? Адаму часто говорили, что у него отвратительный юмор и шутки нихуя не смешные, но теперь он окончательно понял в кого. В ебучее райское мироздание, которое его создало, кем бы оно там ни было. Бывший экзорцист проводит рукой по своему лицу, будто убирая оставшиеся осколки смеха с губ. — Это нихуя не смешно, ты в курсе? Адам смотрит в небо будто то правда могло бы ему ответить. Хотя знает, что эти безжалостные суки никогда не отвечают. — Первый раз? Адам отрывается от собственного отражения недоброжелателей, сверкая глазами на непонятного грешника. На вид тот было довольно безобидный. Просто толкал вперед тележку с какой-то кашей из, судя по рогам и парочки глаз, которую Адам заметил, трупов грешников соскребённых с пола. — И чё? Сдохнуть захотел, сука? Это лицо казалось старым, хотя привычных признаков этого не было. Лицо грешника не было ни обвисшим, ни разрезано паутиной морщин, но не имело никакого выражения кроме, будто въевшегося в кожу, безразличия. Даже в ответ на агрессию вместо привычных страха или гнева не отразилось ничего. Но тот, кажется, даже не слушая того, методично собирает с пола уцелевшие остатки демонической плоти. Видимо, не один Адам «удачно» полетал. — Если что, ты не под кайфом, не набухался, не заснул и не в коме. Ты умер и это ад. Тебя здесь ждет вечность или как повезёт. Адам хмуриться, оскаливая зубы. Это начинало невозможно бесить, просто по факту того, что это правда. Да, блять, я в курсе, что здесь меня ждет ебучая вечность из-за одного проёба, о котором я даже не в курсе. И да, я стал тем, кого истреблял. Как поучительно и поэтично, можете все просто завалить свои ебальники, сатирики хуевы. — В жопу себе эти объяснения зас… — И последнее. Звук выстрела показался оглушительным для Адама, слишком привыкшего к бою на холодном оружии. Он даже не заметил, как собеседник достал пистолет. И на этот раз Адам не успел увернуться. Это кажется почти мгновенным, но он чувствует, как что-то маленькое и твёрдое пробивает прочные кости черепа. Сука, почему в раю запрещён огнестрел, а остального оружия хоть убейся? Сознание стремительно пробуждается, словно выбрасывается из забытья, подобно телу, всплывающему из ледяного омута. — Ты не можешь умереть. Эта фраза пробивается сквозь странный туман оцепенения и Адам тут же вскакивает. — Что за хуйня? — Ты не умрешь. Только от этого. Грешник подбирает копье, лежащее на месте его прошлого падения. Адам чуть подзавис, стараясь переварить писк в ушах от недавнего выстрела и свою смерть. Очередную. Наверное, стоит заводить дневник для подсчета. Третья за день. Серьезно? — Я возьму это, ты не против, так ведь? Адам, с ошарашенным выражением лица, смотрит как собеседник машет его рукой, переведя взгляд на себя и убеждаясь, что обе на месте. Стоит признать, по сравнению со всей кашей в тележке, рука выглядела очень даже презентабельно, хотя не в одной вселенной Адам не то, что не назвал бы это аппетитным, а даже не притронулся, будь это хоть самой последней едой на свете. — Ещё вопросы? Адам встаёт с земли потирая место, где недавно была аккуратная дырка от пули. — Да. Щелчок ломающихся позвонков, и тело валится на землю. Адам, подхватив оружие с земли, втыкает в тело подобранное с земли копьё, чтобы любитель чужих конечностей не встал. — С чего ты, блять, решил, что мне можно отхерачить руку? Ему самому не шибко нравится его новое тело, но отрезать от него куски никто не будет. Он в этом теле, в конце концов, живёт. Адам с чувством какого-то отвращения берёт двумя пальцами его бывшую конечность. Блять, не знал бы что моя, подумал бы что демоническая. Аж противно. Черная у ногтей и серая в основе. От тряски из неё посочились остатки красной крови. Это было странно знакомое зрелище. Бывший экзорцист бросает руку обратно, в общую кучу месива, вытирая руку о штаны и  так уже немного запачканные в крови. Подавитесь. Адам не был настолько к себе сентиментален, чтобы носить с собой оторванную конечность. Хотя... Будь это был немного другой орган, что пониже, он бы может и подумал. — Я надеюсь, на этот раз это всё, а, божественное ты хуило? — Смотря в небо, спрашивает Адам. В обычной ситуации даже он опасался так обращаться к Богу, но… Куда уж хуже блять? Пятнышко рая как то шкодливо сверкнуло прямо после этой мысли, из-за чего Адаму стало как то не по себе. Осененный одним таким конкретным свойством, которое может сделать ситуацию ещё хуже, бывший экзорцист аж замирает. — Сука, только, блять, попробуй. Он, оттянув заднюю часть штанов, он хоть где-то может выдохнуть с облегчением, впервые за день. Спина и задница не потерпели никаких изменений, кроме цвета, и там, слава всему святому и не очень, не вырос хвост или чего похуже. Что конкретно кроме хвоста там могло отрасти, бывший экзорцист не знает, но помня юмор и фантазию мироздания, наверху бы что-нибудь, да придумали. Как-то обречёно, сравнивая с прошлым  облегченным выдохом, Адам вздохнул,  подбирая с земли выроненный чужой пистолет. Стрелять он не умеет, только видел пару раз как это на земле делают люди, но пусть будет. В крайнем случае им можно просто уебать. И пули тратить не придется. Оглядывает неприветливые и даже скалящиеся на него стены домов, Адам идёт, сам не зная куда и зачем. Потому что идти некуда, и, как оказалось, не к кому. Интересно, в баре примут оплату пиздюлями?