Падший. Корни зла

— Лют. Она косится на него и кажется даже под шлемом он видит её выражение лица: "Я лечу от тебя в метре, что ты так орёшь, я не глухая", но она как обычно отзывается. — Двести семьдесят пять, сэр. Ему нравится полёт после сражения. Целая армия воодушевлённых и торжествующих солдат прибавляла мотивации и уверенности. А такой способ переклички вообще заставляет возгордиться — слышать, сколько грешников было убито, — услада для ушей. Нет, серьёзно, кто вообще придумал так монотонно перечислять ебучие имена. Скука. А так каждая внимательно слушает, чтобы не проебать своё имя и повыёбываться. Я ебучий гений. — Сив. — Двести пятнадцать. — Джил. — Сто девяносто три. — Дайра. Но в ответ лишь тишина, перемежающаяся шелестом крыльев и звоном оружия. Подчиненные крутят головами, выискивая от чего-то молчаливую соратницу. Но не находят. Адам хмурится в раздраженном непонимании. Чё за? Не помню, чтобы у меня в отряде были полу-глухие. — Дайра! Он повышает голос так, что, кажется, чужое имя слышно даже в аду, от которого они прилично отлетели, минув самые высокие шпили зданий. Но в ответ лишь недоумённо переговаривающиеся голоса, которые из-за большого количества превращаются в невнятный гомон, как и случается с каждой толпой, где каждый говорит что-то своё, а слушателю со стороны ничего не понятно. Адам смотрит на Лют, ожидая объяснений или хотя бы чего то вроде обречённого вздоха, с очередным напоминанием что её здесь нет: «потому что бла-бла-бла и я говорила об этом вам уже как с неделю, сэр», но получает такой же недоумённый взгляд помощницы, явно ожидавшей объяснения от него. — Кто её видит? Во имя всего святого, помогите ей вытащить дерьмо из ушей и послушать меня. Голос беспечный, как и всегда, хотя в голове всё бьётся одна мысль, не дающая покоя. Что-то не так. Нет, это же глупость. Мы ебучие ангелы, что с нами может случится. Да и всё всегда было хорошо. Нет, блять, это не предчувствие. Просто долбоёбские мысли. Адам не может видеть выражения лица Лют, но чувствует этот странный налёт иррационального волнения и у неё. — Её нет. Адам обводит взглядом отряд, натягивая улыбку ещё шире, будто не произошло ничего из ряда вот выходящего. Подумаешь — в аду пропал экзорцист. Каждый вторник одно и тоже, ха-ха. — Хэй, значит полетели и заберём эту сучку. Не помнишь, какой там выговор по уставу за такое опоздание? Адам поворачивается к Лют, будто не знает, что такого пункта в уставе нет, просто пытаясь разрядить какую-то вмиг напрягшуюся обстановку. — Там нет упоминания подобного, сэр. — Заебись. Видите какой ахуенный повод придумать. В этом нет ничего такого. Всё нормально. Да, такого раньше не случалось. Подумаешь. Что с нами может случиться? И не успел счётчик на главной башне круга обнулиться, считая дни до следующего их прилёта, как ангелы вновь спустились в ад. Но теперь не забрав ни одной жизни. Они молчаливыми тенями обыскали, словно псы, каждый закуток этого проклятого места. Отчаянный ветер и поднятая пыль проникали сквозь закопчённые стены, вырываясь воплем из горлышка каждой трубы. Здесь, среди пылающих панелей и ещё не убранных мертвых тел, казалось, не было места для жизни. Только гниение и разрушение господствовали на этой забытой земле без единой живой души. Не он нашел её. Он даже не помнит, кто. Это стёрлось из его памяти словно потерянная часть плёнки. Но следующую сцену он помнит посекундно, будто она осталось на самой роговице глаза. Он стоит прямо перед телом. Обезглавленным телом, но сразу понятно, что это Дайра. Как же она ебала всем мозг, потому что хотела какой-то изъебистый экран на шлеме, чтоб подходил к её какой то особенной форме перьев, хотя сам Адам никогда не видел между ними разницы. Но кажется у него на подкорке сознания навсегда запишутся это промокшие от собственной крови перья. Миндалевидной формы. А теперь нет ни шлема, ни головы. Крови натекла целая лужа, настолько, что не понятно, как её могло быть так много в теперь кажущимся хрупким и маленьким теле. Адам стоит прямо перед ней, а за его спиной войско. Самонадеянный ангел, который разрушал всё на своем пути, с жестокостью, не имевшей границ, положивший конец грешным жизням, теперь казался лишь безжизненным телом, жалким и бесполезным. — Сэр. Но он ничего не слышит. У него гул в ушах от всего того, что перекручивает его органы и мозг в кашу. То, что сейчас вырывается криком, который оповестит всех жителей ада о приговоре. Ненависть. — Сэр. Они посмели нас тронуть. Нас тронуть. Покалечить. Убить. Убью их всех. Всех. — Сэр. Они поплатятся за это. Они, эти мелкие лживые твари, не посмеют поднять на небеса свой ебучий взгляд ближайшие десятилетия, не то, что оружие. Убью. Собственными руками, всех до единого. — Сэр. Недобитые захлебнутся кровью своих соплеменников и тогда... Его со всей дури, совсем не по-армейский и не по уставу тряханули за плечи так, что зубы клацнули. Нечеловеческим усилием он переводит взгляд от изувеченного тела на два черно-белых глаза шлема. — Адам. Нам надо уходить. Она, наверное, звала его и до этого, но он не слушал. Может, говорил мысли в слух. — Давай убьем этих уёбков. Собственного голоса он не слышит за гулом в голове. — Нам надо уходить. Нужно доложить обо всем. Потом мы вернёмся. Они пожалеют об этом. Губы растягиваются в неестественной улыбке, которую отражает шлем, в слишком похожей на грешников зубастой манере. Сисястая права. Я командир армии, а не ебучая тряпка. Сейчас не время на горевания и всю остальную соевую хуйню. Глава истребителей поворачивается к остальным, закрывая рясой и крыльями неприглядное зрелище. — Мы уходим. Ненадолго. Обратно они летят в полной тишине. Ни шепота, ни фырканья. Ничего. Раньше, летя обратно, они наслаждались смертью, воспевали её. Раньше. *** Адам открывает глаза с едва слышным вздохом через нос. Это всё, что он себе позволяет. Вскакивать и вздрагивать было чем-то отвратительным, от чего он себя отучил. Муторно и долго, но отучил. Хотя бы от того, что смог. Он не мог заставить себя не видеть сны или воспоминания. Он вздыхает, протирает рукой лицо и зудящую от пыли щетину. Надо было всё-таки побриться. Это всё-таки был не паршивый сон, и он не проснётся в раю, кривясь самому же себе от бреда, который преподнесло ему сознание. Даже не знаю, с какого конкретно момента лучше бы это всё был сон. С момента ебучего сотворения, на всякий случай. Встаёт с грязной земли отряхивая одежду. Бля, чё эти демоны со мной делали, пока тащили? Только перчатки и кеды, которые он носил под рясой, потому что никто не проверял что там у него под ней, остались прежними. Вместо привычной и приевшейся мантии на нем были штаны, а сверху кожаная черная куртка с похожим на прошлый воротником. Не то чтобы подобный прикид не был прикольным, да и стоит радоваться, что не в платье нарядили. Но Сера бы сказала что это неподобающий вид для любого представителя рая. Адам тряхнул головой. Ладно. К чёрту. За воскрешение мне наверное и не такое простят. На пробу крутанул в руках копье, которое, на удивление, за время его отсутствия не попробовали стащить. Крохи самосохранения у этих кретинов остались. Или во сне он держал его слишком сильно. Вроде делал всё как обычно, но получалось медленнее. Для обычного глаза почти незначительно, но в бою играло роль каждое мгновение, особенно если он не с дилетантами. Но это уже фигово, а не хреново, как было в прошлый раз. Чувствовал он себя получше. Те "внутренние ресурсы" о присутствии которых он никогда и не задумывался, как, например, о присутствии руки, сейчас были на исходе. Одним пальцем на пробу крутанул копье без рук. Оно поддалось как обычно, но будто требовало от него каких-то усилий. Ещё и цвет силы какой-то странный. Будто с налётом красновато грязной пыли. Выходя из переулка Адам берёт с собой оружие, поднимая и так высокий воротник повыше, скрывая нижнюю часть лица. Здесь его почти никто не знает в лицо, что в его ситуации несомненный плюс. Нужно идти в конец города чтобы взлететь было проще. Он не уверен, что потянет драку с большим количеством демонов, тем более в полном одиночестве. Бля. Как только вернусь нужно заняться собой. Да и не только собой. Армией тоже. Нас, блять, нагнула кучка грешников. Руки сами собой сжимаются до хруста. Не то чтобы Адам был тугодумом. Но... Будто именно в это мгновение пришло то странно обжигающее понимание, которое, казалось, покинуло его навсегда с приходом в рай. Мы ебучие бессмертные души, чего тут бояться? Смерти? Даже смешно. Только теперь как-то смеяться не тянет. Они умерли. Те тела, которые бездыханно лежали там, никогда не поднимутся. Погибли. Прямо, бесповоротно, окончательно. Больше никогда не вернутся. Адам скрипнул зубами. Да и я проебался по полной. Истекать кровью от ебучего ножичка в спине. Ножичка, блять. Шаги становятся более размашистыми, а стук подошв громче, и он начинает по-армейски чеканить шаг. Будь он в раю, мог бы на чём-нибудь выразить злость, но сейчас он может только скрипеть зубами и стараться не выделяться в вялом потоке грешников. Сука, отбрасывая нахуй весь пиздец, который произошёл от их ебучего присутствия, тянет блевать. С каждым шагом количество мусора как обычного, так и живого, всё возрастало, крыс становилось больше, от близости общественной помойки с объедками. Высокие дома попадались всё реже. Но грешников становилось всё больше. Они смотрели на Адама неодобрительно и презрительно, как на чужака. Как на что то, что конечно и должно здесь быть, и по идее никуда не денется, но лучше бы оно было где-то подальше. Запах алкоголя и дым от сигарет тошнотворным шлейфом наполнили воздух, а грязь и отходы на тротуарах создавали ощущение абсолютного похуизма и деградации. Эти твари, которым давался дохулириард шансов встать на путь истинный, только теперь опомнились что что-то не так, когда век как сдохли. Очнулись. Это мерзкие насекомые, которые не достойны прощения, посмели дать отпор. Мне, ебучей первой душе и моим сучкам. Кто то свалился чуть ли не ему под ноги, не справившись с заплетавшимися то ли от алкоголя, то ли от дури ногами. Желудок грешника таких акробатических трюков не выдержал, запачкав блевотой дорогу чуть ли не на метр вперёд. Адам, брезгливо поморщившись, переступил его. О такое даже жалко марать копьё. Вот что до сих пор интересно. Каким бы отлетевшим не было люциферское отродье, что оно могло найти вот в этом. С мамашей и папашей ей, конечно, не повезло, но чтобы настолько ничего в голове было... Это даже не ничего. Даже радугу оскорблять не хочется, она не заслужила такое сравнение с той серой массой, которая решила, что эти достойны чего то кроме милосердного копья в голову. Обычные дома и вовсе остались позади. Теперь рядом только жалкие самодельные постройки, не имевшие намека не то, что на фундамент, а на хотя бы ровные стены. Мелкие твари забились по углам своих убогих лачуг, чуя чужака, но пока не решив что с ним делать. Табличка «Недобро пожаловать в пентаграмм сити» становится призывом к действию. Адам разворачивается, оценивая свой путь и расправляя сложенные до сих пор крылья. По закону подлости, выжив тогда, сейчас мне прилетит ебучее копьё промеж глаз. Первый взмах крыльями всегда самый сложный: сопротивление воздуха. Но потом перестаёшь даже следить за частотой взмахов. Это происходит автоматически, как дыхание, о котором не задумываешься. Но сейчас до автоматизма доводить не стоит. Наоборот, он напряжён каждой своей мышцей, потому что в воздухе напасть легче всего. Он открыт со слишком многих сторон, так что стоит смотреть по сторонам, чтоб не пропустить атаку. Ненадолго, конечно. Стоит ему подняться над пентаграммой и его никто не достанет, но именно поэтому сейчас нужно не допустить и царапины. Напряжение будто разбито в воздухе, и он вдыхает его вместе с порывами ветра, но кроме него ничего нет. Только хлопанье крыльев, свист в ушах и собственное дыхание. Когда главный экзорцист поравнялся и пролетел дальше самого высокого здания в городе, Адам выдохнул всем телом. Даже челюсти расслабляет, хотя не помнит в какой конкретно момент сжал их до скрипа. Светлое пятнышко рая не приближается, сколько не лети, хотя Адам знает, что это иллюзия. Его подлёт всегда от чего-то наступал резко. Вроде летишь долго и всё кажется далеким, а потом пару взмахов — и ты у жемчужных врат. Или так просто казалось? Интересно, что вообще нужно сказать, когда прилечу? Привет, сучки, я живой, салют по поводу моей кончины отменяется? Тут же представляется перепуганное лицо Сэры, что вызывает неподдельную ухмылку. Она только подумала, что избавилась от меня, а тут такой облом. Эмили... Да, как бы она меня недолюбливала, насколько это пиздючка вообще может испытывать какие-либо негативные эмоции, но она тоже обрадуется. Ведь: "никто не заслуживает смерти". Божий одуванчик во плоти — чё с неё взять. Ну в ком сомневаться так точно не стоит, так это в отряде. И в Лют. В ней особенно. На шею к нему они не бросятся конечно (а жаль, я бы на это посмотрел), но и рыдать от избытка чувств не станут. Характеры не такие... Мысли сворачивают в совсем какую-то тупую и сентиментальную сторону, и Адам возвращает себя к сути, тряхнув головой. Бля. Это же нужно будет с ними поговорить и вся хуйня. Про весь пиздец, который произошел за последние несколько дней. Не просто рявкнуть, чтобы все ебальники свои завалили и делали то что им говорят. Но так тоже, конечно, сделать можно — кто ему запретит. Но... Бля. Не. В жопу. Он не ссыкло, чтобы об этом не говорить. Если тебя ебут, а ты глаза закрываешь, хуй, который тебя ебёт, никуда из твоей задницы не девается. Значит надо послать этот хер и кастрировать, чтобы другим херам неповадно было. Будто проверяя фразы на слух, Адам бормочет их себе под нос. — Я понимаю, это хуйня... Нет. Дерьмо какое то. — Наш долг защищать рай, и мы... Адам опять себя обрывает. Нет. Всё не то. Это слишком веет еблей мозгов от Сэры. А хуеверть Сэры — последнее, что мне надо говорить. Да и у меня так никогда не получилось бы. — Да, мы проебались. Уже лучше. Уж со своими сучками можно голову в песок не прятать и формулировки не выворачивать. Злость всегда была хорошим стимулом для них. Разозлимся, потренируемся и снова их нагнём. Мы ангелы рая или херы собачьи? — Да, мы проебались, но теперь точно всех нагнём. Он будто уже видит перед собой лица, которым он это говорит. Сначала тишина. Так и будет: они никогда ничего при нём не обсуждают. Но позже тихий гомон разлетится по рядам. Взмахи крыльев идут в такт с мыслями, будто помогая друг другу. Все лица, стоящие бок о бок, сначала переглядятся между собой, рассматривая реакцию соратников, но так и не найдя какого-то однозначного ответа, погрузятся в свои мысли. — Че сопли развесили? Ни на день вас оставить нельзя. Копья трубой, сиськи прямо, перья почистить. За неспешными мыслями ангел долетает до белоснежных облаков, на которых, сверкая, громоздятся золотые ворота. Источник света внутри врат создаёт потрясающий эффект, но если подлететь ближе, он не будет светить в самую ебучку, а просто красиво проблескнёт золотыми искорками. В мышцах спины уже начинается небольшое жжение. Всё-таки, наверное, спать на них не надо было. Слова вырываются дроблено, в такт каждому взмаху крыльев, будто Адам поддерживает какой-то ритм. — Всё. Будет. За. Е. Бись. Ведь. Здесь. Под ногами привычно пружинит небо, чуть проминаясь под чужим весом. Вместе со вздохом облегчения вырывается последнее слово. — Я. Жемчужные врата. Рай. Дом, милый дом. Адам не то чтобы был сентиментальным. Просто на контрасте с адом как-то хорошо стало. Засунув руки в карманы и посвистывая, будто ничего и не произошло, Адам подходит ближе, отвлекая Петра от наглого отлынивая от своих обязанностей. Вот это у него глазищи. Кажется сейчас модно не только весь белок глаза увидеть, но и обратную их сторону. Хах. Да. Я тоже охринел бы. — Да-да, привет. Вы все пиздецки рады что я жив и дальше по списку. Давай быстрее выходи из ахуя и пропускайте меня, мне ещё это дерьмо разгребать. Беспечно оттарабанил Адам улыбаясь во всё зубы. На лице Петра улыбка, но она уж слишком натянутая и неестественная. — Д-да. К-конечно. А ещё Адам замечает странные ритмичные движения рукой где-то возле книги, под стойкой, где он не видит. Он бы пошутил что консьерж дрочит прям на рабочем месте, но этого обычно не делают с настолько напряженным ебалом и глазами полными… Страха? — Эй. От счастья ослеп что ли? Это же я. В чём затуп? Что-то не так. Свист воздуха был предупреждением. Выработанные за века рефлексы сработали как надо. Адам поворачивает корпус и видит, как буквально в паре сантиметрах от его бока, пролетает, втыкаясь в облако, ангельское копье. Какого? — Э. Какого хуя? Адам оглядывается в поисках того, до которого дошло бросить в него оружие. И находит. — Какого хуя? В него кинула копьё экзорцист. В меня. Моя сучка кинула в меня копье. — Посмел явиться сюда, грязный грешник? Грешник? Блять, Сив, что за цирк? Чё вы тут курили пока меня не было? Почему её голос так звенит и сочиться ядом в ненависти... К нему? — Вы совсем там ебнулись пока меня не б… Адам заносит руку, чтобы треснуть по воротам, привлекая чужое внимание. Рука успешно долетает до ворот, но вместо гула металла, вибрацией разлетающегося по всей ограде, ничего не происходит. Доля мгновения и вместе с тихим, но от чего-то угрожающим шипением, белая волна вырывается из ворот, обжигая руку так, что он даже слышит запах собственной горелой плоти. — Возвращайся в ту канаву, из которой вылез. Воздух выбивает из лёгких и Адам понимает, что падает вниз только в процессе. Канаву? Я? Меня? Что? Ветер на большой скорости треплет волосы и одежду, что только ещё больше дезориентирует. Сердце бешено стучит в груди, а желудок сжимается от чувства падения. Вокруг были лишь облака и бескрайний голубой небосвод. Мысли метались как сумасшедшие, теряясь в пространстве. Какого хера? Соображать пришлось недолго. Это первичная защита от грешников. Как же её не узнать, если она придумывалась с его помощью. Она сработала на меня? Крыло бестолково прорезает воздух. Получается только кружение, лишь немного сбавляющее его скорость. Бля. Бля. Бля. Бля. Бля. Одно крыло подбито. Видимо, надломилось, когда его отбросило, и теперь оно висит бестолковой тряпкой, которую теребят порывы ветра. Мозг это понимает, а тело то нет, так что он продолжает на автомате изворачиваться и барахтаться будто он тонет. Скорость увеличивалась с каждой секундой, тело пронзал ветер, а уши заслонял шум воздушного потока. В это мгновение ничто не имело значения кроме абсолютно свободного падения. От этих кувырков он перестает понимать где верх, а где низ. Будто это падение в бездну, у которой нет конца. Но всё быстро обозначает себя. Удар перемешивается с хрустом и треском костей — по большей части крыльев, поскольку Адам приземлился на спину. Шок от удара пронзил его сознание. Писк в ушах заглушал, кажется, во всех смыслах, адскую боль. Странный момент падения быстро уступил место реальности жесткого контакта с землей. Крылья, которые должны были обеспечить ему легкое и грациозное падение, оказались сломанными и больше не поддерживали его, превратившись в кашу костей, мяса и крови. А в голове крутиться всего одна желчно-горьковатая мысль, с которой он и закрывает глаза, отключившись. Поговорили, блять.