Падший. Корни зла

Твою же мать. Сука. Блять. Как же больно. От спины по всему телу растекается обжигающая боль, словно нож выжигает его душу. Адам и забыл, как это больно, когда тело со всей дури протыкают насквозь заостренной железкой. Сука. Блять. Ебучая хуйня. Вытащили и воткнули опять, только с ещё большей силой. Ему не было так больно с момента, как он сдох на Земле ещё в человеческом обличии. Шесть ебучих тысяч лет назад. А сквозные раны — это то, что и спустя десять тысяч не теряет остроту ощущений и незапыленную временем живость. Это, блять, незабываемое чувство, когда из тебя вместе с жизнью вытекает кровь, но ты только тяжелеешь с каждым мгновением. А ещё разбилась ебучая маска. Сука. Тупее смерти не придумать. Дышать тяжело. Он делает это со звуком между хрипом и бульканьем. Наверное, проткнули легкие. У него же есть легкие? Наверное. Не ебёт. Никогда не интересовался есть ли они у ангелов. Ну сердце точно было. Он слышит его стук. И сейчас оно неумолимо билось всё медленнее. Быть не может, что он умрет вот так, верно? Когда ряса намокает от собственной желтой крови, что течёт из проткнутого насквозь живота и пробитой руки. Не так, уткнувшись носом в горячую пыль. Так же не бывает. Он Адам. Он ебучий первый человек. Они так не умирают. Чьи-то руки взяли за плечи и перевернули. Блять, больно же. Головой же думать надо, когда так его тягают. Нож от веса тела входит с мерзким чавкающим звуком ещё глубже. Адам почувствовал, как время замедляется, секунды становятся вечностью. Каждое движение стало невыносимым испытанием, а самая малейшая дрожь вызывала невероятную боль. — Сэр! О. Лют. Хотя бы с ней все в порядке. Относительно. Будь он в более адекватном состоянии, не удержался бы от шутки в своей излюбленной манере: "Эй, я привык что сучки теряют из-за меня голову, но что бы руку." — Сэр! Хей, что с еблом? Боже блять. Ну чё такое? Нахер сырость разводить? Не по нему же. Где его сучка без слёз и крови? Куда ты её дела? — Сэр! Он бы сказал что-нибудь, но тело его не слушается. Зрение отрубается первым. Лют превращается в светло-желтое пятнышко на фоне красного неба. Теперь четко он слышит только её голос. Хоть что-то. — Сэр, не отключайтесь! Голос дрожит, будто она на грани истерики. Даже не так. Это мольба. Такая отчаянная и искренняя. Такая ни разу не была посвящена Богу из её уст. Только ему. Губы растягиваются в слабой улыбке. Ну сисястая, всё ведь хорошо. Чего ныть сразу? Мы ведь не проиграли. Мы на стороне ебучего рая, мы буквально грёбаное добро, а значит всегда правы. У нас не бывает проигрышей. Подумаешь — нож в животе. И чё нам теперь? Сопли по плечам развесить? Да мы трахнем этих ебучих демонов даже в те дыры, о существовании которых они не знали. Всё будет хорошо. Он и не думает отключаться. Сейчас, он только полежит чуть-чуть. Чуть-чуть... — Адам! Он бы улыбнулся чуть шире если бы у него остались силы пошевелиться. Адам. Она звала его так, только когда они были вдвоём. Гребаная профессиональная субординация. Она всегда так говорила, хотя ему кажется, что она пиздела. Адам закрывает бесполезные глаза. Всё равно перед ними только темнота — уже даже без очертаний. Дышать тяжело. Нимб чертовски давит, будто это грёбаная хуйня хочет пригвоздить его к земле. Кажется, если его не снять, он проломит ему череп. Его мысли, смешиваясь с болью, становились всё более затуманенными. Всё казалось размытым и нечетким, словно он находился в параллельной реальности, где боль стала его единственным компаньоном. Хотя нет. Нет же. Не единственным. Лют же здесь. Адам плохо чувствует и руки, и плечи, да и вообще не чувствует нихрена, но она же его держит. Держит ведь? Хотя ему, почему-то, чертовски холодно. Наверное, из-за мокрой рясы. Да. Из-за неё. Говорят, что когда человек умирает, вся жизнь проносится перед глазами. То ли это была ложь, придуманная для красного словца в книгах, херовы пиздаболы, то ли и здесь первый человек смог проебаться и отличиться в какую-то конченую сторону. Впрочем, как всегда. А может жизнь у него была какая-то дерьмовая и самовольная, что не хотела пробегать перед глазами после такой жалкой и недостойной смерти. Всё как всегда, через жопу. Последнее, что он слышит, это тихий, почти не слышимый обычным ухом звон падающего на землю нимба и отдаляющиеся от него шаги, переходящие в шелест крыльев. Всё-таки не держит.

***

Первым звуком было не сердцебиение, а шорох перьев. Вместе с первым вдохом раздаётся едва слышный стон, который он обозначает только губами. Сука, как же хреново. У него ломит всё тело, а голова гудит словно с бодуна. Его утаскивает мерзкое чувство опустошённости, будто он сейчас упадёт в обморок, как кисейная барышня. И легкие горят и ноют от внезапного поступившего в них кислорода. Нет, лёгкие у него всё-таки есть. Стоит ему только немного прийти в себя, чтобы начать хоть что-то соображать, и благоразумно не открывая глаза он понимает: первое — он жив. Второе — его куда-то немилосердно тащат за обе ноги. И, судя по тому, что он не стесал спину в мясо, его на что то положили. Хотя, он может этого просто не чувствует, потому что дыр в животе по ощущениям тоже нет. Ну уж куда бы они делись. В ушах противно пищит и шуршит какое-то время, но через всё это неумолимо пробиваются чужие голоса. Три, если у него они не двоятся и он уже в состоянии что то слышать, конечно. Один хрипловатый мужской и два звонких, говорящих чуть на распев. Что-то про обед и вкусное мясо. Что им повезло урвать целый куш, так ещё и про запас останется. И звон металла. Чёрт возьми, он узнает его из тысячи. Копья бьются друг об друга. Небось, целым скопом их несут. Тц. Его сучки-подчиненные такого себе не позволяют, нормально обращаются с оружием. На пробу Адам сжимает руку в кулак. Заебись. Она слушается. С небольшим запозданием, ведь он привык делать всё быстрее, но это уже неважно. Тем более, здесь всего три ебучих грешника. Рывок ногой и жертва теряет равновесие. Выскочить на ноги получается быстро, хотя на какую-то долю секунды перед глазами темнеет, чего не было на его памяти вообще никогда. Резко, блять, встал. Дожили. Взмах крыльями для ускорения, и он подлетает к той, что держит оружие. Какое-то количество валится на пол, но он успевает взять одно копье. Соперник на удивление сохраняет снаряжение при себе, натренировано отпрыгивает и даже становится в боевую стойку. Презрительная усмешка спазмически дергается на лице Адама. Вроде грешник, а какая наивность. Прямо-таки младенческая. Его первые удары даже сумели заблокировать. Чёрт. Нужно было чаще тренироваться с обычным оружием. По сравнению с гитарой, копье чересчур лёгкое. Второй удар грешник тоже блокирует, только теперь для этого ему пришлось взяться за палку двумя руками. Тут то он и попадается. Адам показательно заносит копье для удара в правый бок, так, что сопернику приходится тратить драгоценные мгновения чтобы перехватить орудие. Но в последнее мгновение Адам выворачивает руку, в которой чуть слышно хрустнули сухожилия. Удар был слишком слабый, чтобы снести голову полностью одним размахом, что удручало, но достаточным, чтобы полу-труп по инерции повалился в сторону. — Я владел этой хуйней, когда твоя мать ещё не умела сосать член. Одна тварь мертва. Осталось ещё двое. Они быстро вышли из ступора и явно приготовились к драке, демонстрируя в улыбке свои острые мерзкие зубы. Они были уверены в своих силах, думали что смогут легко справиться с ним, надеялись, что первая победа ангела была только благодаря неожиданности. Они обходят его, словно хищники, загоняющие добычу. Как будто он будет метаться между ними двумя как обезумивший от страха зверь. Не на того напали, сучары. Он знает эту тактику. Это тактика сраных неуверенных в себе гиен. Выпад, удар соперника, отступление на прежнее место. И так, пока жертву либо не измотают до полного изнеможения, либо пока она случайно насадится сама, подарив лёгкую победу. Быстрый наскок со стороны грешника что зашёл справа, как и ожидалось. Но Адам словно в танце, в котором ведёт враг, отходит вместе с ним. Только вместо поз вальса у обоих стойки, готовые к нападению. Чужое копье приподнимается в блоке. Хах. Я, кажется, даже догадываюсь, кто их учил. Но вот проблемка, шлюшки. Вашу сучку учил я. Блок удаётся, но прикрывать нужно было не то. Резкий и неожиданный разворот клинка, и запястье жертвы с омерзительным хлюпающим звуком отделяется от тела. Не успевает второй удар располосовать горло, окончательно умертвляя слишком самоуверенного грешника, как на него нападают со спины. Точнее пытаются. Только задели крыло, оставив длинную, но поверхностную полоску на внешней его стороне. Теряю ебучую хватку. Обычно такие номера с ним не прокатывали, и он успевал не то, чтобы уклониться, так ещё и ответить. Он рывком подтягивает второго за ворот к себе, до искр из глаз прикладывая об свой лоб. Слышно, как чужая голова от удара дёргается назад и, кажется, хрустит. Он любил этот приём, но из-за шлема делать такое было проблематично. Грешник не теряет сознание, но даже секунды дезориентации хватает. Подсечка, и противник валиться на землю, успев как то слабо взмахнуть копьём в сторону ангела, но, разумеется, не попадая. Пинок, переворачивающий ещё живое тело, и Адам вонзает острие чуть ниже затылка. Теперь он точно не будет его беспокоить. Наконечник проникает прямо между костями черепа и первого позвонка, убивая мгновенно. От жертвы слышится только тихий вскрик, прежде чем она замолкает навсегда. Адам стоит над тремя убитыми демонами, громко дыша и восстанавливая дыхание. На нём самом крови немного, а вот под сапогами хлюпает. С рукавов жидкость спокойно стекает из-за особенности ткани. Иначе все экзорцисты были бы перемазаны с головы до ног. Они то не особо против, но остальных напрягало бы. Кожу на щеках противно стягивает засыхающая кровь. Всё-таки попало, когда перерезал кому-то горло. Адам наклоняет голову чуть в бок обтирая лицо локтем. — Сосите, уёбки. Получается глуше чем обычно, и Адам прочищает горло. Ещё и шипастый ворот непривычно давит, не позволяя нормально отдышаться. Первый человек раздражённо поправляет его рукой. Бля. Со мной точно что-то не так. Задыхаюсь от такой херни. Адам облизывает губы языком, на котором почти не осталось слюны. После боя его покидают последние силы, выклянченные у адреналина. Его пока не шатает, но держать себя в статичном состоянии становится сложнее. Странное опустошение. Будто он сосуд, который только недавно был полным, а теперь жидкости осталось только на палец от дна. Ещё и маска. Ебучая маска в которой он ходил всё время и чуть ли не спал, сломалась. Хотя затылок фантомно оттягивает от её тяжести. Ебучий самообман. Это противное чувство грёбанной беззащитности. Будто я, блять, не первый человек, а какой-то малолетний грешник. Ебаная хуйня. Крылья будто инстинктивно приподнимаются по обе стороны, защищая бока. Сука, как они успели их так изгваздать? По угольной шахте что ли тащили, херли они чёрные? Несмотря на общую слабость, копьё получается держать цепко. Даже не так. Будь перед ним орда демонов, он бы ни за что его не отпустил, вцепившись как в спасательный круг. Но в его ситуации это даже не трусость, наверное, а необходимость для выживания. Ему чертовски повезло, что у боя не было свидетелей. От пяти он может ещё бы отбился, а от двадцати навряд ли. Хотя, кто этих тварей знает. Может просто прошли мимо. Ноги, кажется, сами заносят его в узкий плохо пахнущий переулок. Будь его воля, он бы не провел в этом ебучем месте ни секунды больше, но ему нужно хотя бы посидеть сейчас, потому что в нынешнем состоянии он не то что до рая не долетит, тут ещё не факт, что вообще сможет подняться. Чувствовал он себя отвратительно. Даже не так. Ебать как отвратительно. Из него будто вынули все кишки и намотали их на ближайшие столбы, оставив только кожу с костями. Тянуло блевать, хотя он точно помнил, что нечем. Жрать перед зачистками его никогда не тянуло. Его не мутило от крови и трупов, было достаточно времени привыкнуть. Просто ощущения были не те. Хотя обычно эту фразу мужчины используют касательно других моментов жизни. Поджав ноги чуть ближе к себе, получается почти полностью накрыть себя вторым крылом. Здесь не было холодно. По сравнению с чистой и освежающий прохладой рая, ад казался ужасно душным. Умом, конечно, можно было понять, что крылья его никак его защитят, да и если защитят то повреждать их никак нельзя. Ему ещё обратно лететь, и желательно быть не сбитым в процессе. Все эти аргументы были конечно ахуенно логичными и ебать важными. Да, да, да. Но сейчас нужно было просто дать непривычно измотанному телу отдых, а то оно и правда окочурится. А садиться в какие-то уверенные позы, и тем более в таком положении закрывать глаза, вообще не разумно. Выебоны это конечно святое, но жить хотелось гораздо больше, тем более он буквально пару часов назад испытал судьбу по этому поводу. Про то почему он, собственно, не сдох, и куда делись несколько дырок в животе с висящей плетью рукой, он разберётся потом. Главное, что сейчас он не истекает кровью и не подыхает под рыдающей подчиненной. Всё потом. Он бы не смог называть это состояние сном. Он просто отключился на пару-тройку минут и снова приходил в себя от любого звука. Но то ли они опасались подходить к человеку с копьём, то ли картина валяющегося в переулке в невменяемом состоянии существа была привычной. Обрывочные фрагменты сна мешались в его сознании, словно пазл. Он пытался собрать эти кусочки воедино, но они оглушительно трещали, вызывая боль в голове. Ум был на грани разрыва, и он понимал, что эта таинственная угроза всё ещё витала в воздухе, как мрачный спутник в его жизни. Ад потихоньку оживал, пережив очередное нападение, которые жители предпочитали проводить заколотив досками окна и двери, а сейчас все будто забудут о нависающей угрозе, забывшись в пьянках, потрахушках и наркоте. Обстановка стала непредсказуемой и опасной, а они, вместо бдительности и осторожности, предпочитали расслабиться и плюнуть на все проблемы словно малые дети. Словно и песни, которые пропали семь лет назад, что многие до сих пор слышат в своих снах, совсем ничего не значили. Да и зачем думать об этом, обрекая себя на боль и сожаление? Ведь есть только сегодня, а завтра не наступит никогда. А если остался всего один день на проклятой небесами земле, значит они, только очнувшись от всепоглощающего ужаса, будут не спать до утра.