Горячо — холодно

Прошлое.

***

— Ну, Машка, давай! За тебя! — Волков поднимает стопку «Столичной» над головой, мы все согласно «у-у-укаем» и чокаемся, заливая каплями водки оливье, картошку, заливное и прочие деньрождественские разносолы, над которыми мы с бабушкой корпели весь вчерашний вечер и сегодняшнее утро. Мой очередной день рождения начался с похолодания до нуля. На секунду я даже задумалась, стоит ли, как мы и задумывали, проводить празднование на неотапливаемой даче или лучше по тихой посидеть дома. Но Катька меня заверила, что «нуль» градусов веселью — не помеха, и вообще, всем нам нужно закаляться, потому что это полезно для здоровья. Не могу сказать, что в контексте происходящего я так уж с ней согласна — всё-таки отмечание моего дня рождения мало походило на крещение, но, на природе нам в любом случае было бы комфортнее, чем в тесной бабушкиной квартире на Цветном. Тосты звучат друг за другом практически без перерыва, и вскоре мне уже требуется проветриться, чтобы не завершить праздник эффектным падением лицом в салат. Нет, конечно, не так уж всё и плохо, но ноль градусов на то и ноль, чтобы, как и было обещано Катей, после партии крепкого хорошенечко подышать свежим воздухом. Выхожу на веранду, которая ещё пару недель назад была крепко завалена снегом, и поджигаю сигарету, лениво делая первую затяжку. — Ну, как тебе праздник, Машк? — спрашивает Саша, вышедший за мной следом. Пасмурный полумрак освещают два огонёчка от наших сигарет и тусклые фары изредка проезжающих мимо машин. — Отлично. Классно всё устроили, жаль только, что шашлык потеряли, — с ноткой напускной досады говорю я и выдаю смешок. — Да-а-а… Это точно… — глубокомысленно тянет Сашка, и мы смеёмся, одновременно переведя взгляды на остывающий в паре шагов мангал и гору шашлыка, который Игорь так удачно уронил аккурат в мешанину из грязи и снега, в попытке снять с огня разом все шампуры, — Зато праздник сегодня будет не только у тебя, но и у какой-то несчастной собаки, слонявшейся по округе в поисках пропитания. — Да ты прям писатель, Волков! Тебе надо свой томик комедий и драм издать. Зуб даю — через сто лет войдёшь в школьную программу, — выдаю я, метнув на Сашу смеющийся взгляд. — Ну-у-у, ты и загнула, Сурикова! Уж что-то, а это — точно не для меня. Максимум — пару статеек для Мурзилки, и то, не факт, что подойду под формат. Свет подозрительно близко мелькнувших фар освещает наши лица. В груди теплится нервное подозрение, я встаю на цыпочки в попытке разглядеть происходящее за забором, как вдруг, калитка открывается и со скрипом впускает Пчёлкина с огроменным букетом алых роз. — Привет, именинница! — кричит он, в ту же секунду завидев меня. Саша отбрасывает окурок в пепельницу и настойчиво пытается ретироваться, но я хватаю его за рукав синей куртки и одним взглядом умоляю остаться. — Здравствуйте, Виктор Палыч, — обречённость в моём голосе сродни некрологу в газете, я показательно прячу руки в карманах, когда Пчёлкин подходит ближе и намеревается всучить мне букет. — С днём рождения! — говорит он, лукаво подмигнув, и кладёт цветы на лавочку у крыльца, — Только хотел тебе здоровья пожелать, а смотрю, курите стоите, значит без надобности. Любви тебе, Марья, да покрепче! — Спасибо, — я стараюсь звучать не слишком обречённо, и всё же, по лицу Виктора пробегает тень, он бросает многозначительный взгляд на Волкова, и тот совершает вторую попытку побега, но я снова упрямо удерживаю его на месте, — Кстати о любви. Познакомьтесь, Виктор Палыч, это мой парень — Саша. Хотя, вы вроде бы пару раз виделись уже раньше. Сашка заходится в кашле, подавившись то ли слишком резко втянутым воздухом, то ли сигаретным дымом. Пчёлкин в первую секунду выглядит удивлённым, затем на лице резко расплывается ухмылка, он понимающе кивает и пожимает плечами. — А, тот самый, с которым вы друг другу доверяете. Приятно познакомиться лично, Александр. Надеюсь, вы не возражаете, что я вот так вот нагрянул к Марье без приглашения? Порадовать хотел, чтобы она не думала, что я забыл об её празднике. А то ведь она меня сама не зовёт. Стесняется, наверное. — Не возражаю, — коротко отвечает Волков, отойдя от первого шока, и переводит на меня осуждающий взгляд, — Маша мне о вас много хорошего рассказывала. — Правда? — Виктор усмехается, перебегая взглядом с меня на Сашу и обратно, — Вот уж не думал. Приятно слышать. А чего, например? — Например, что вы никогда не опаздываете. Вам не пора? А то нарушите собственный принцип, нехорошо получится, — цежу я, глядя на Пчёлкина со смесью обиды и раздражения — он мне как не верил с самого начала, так и не верит, несмотря на «вещественные» доказательства в лице стоящего с каменным лицом Волкова. Уж не знаю, кто в этом виноват, но я себя чувствую по-настоящему уязвлённой — неужели настолько врать не умею? — А у меня на сегодня никаких планов нет, Марусь. Специально всё заранее сделал, чтобы к тебе сорваться. Внутрь не пустишь? — Нет. Пчёлкин медленно кивает. Переводит задумчивый взгляд в даль апрельского вечера и усмехается — грустно. — Сашка, оставь-ка нас с Марьей наедине. — Сашка останется здесь, — безапелляционно заявляю я, Волков неловко переминается с ноги на ногу и полушёпотом возражает. — Отпусти жениха своего, Марусь. Чё ты, боишься меня что ли? — лукавый взгляд голубых глаз выводит меня на очередной, новый круг принятия — от отрицания и гнева до обречённого согласия. Я разжимаю крепкий хват на локте Саши, и он, кажется, никогда ещё не был так счастлив, как сейчас, когда с облегчением скрылся, наконец, за обшитой утеплителем дверью. — Чё ты цирк устраиваешь, Сурикова? Я-ж по-доброму приехал — с цветами, с подарком. Чтобы тебя порадовать, — выдаёт Виктор. Старается звучать равнодушно, но я без труда улавливаю почти что обиженные нотки. — Не нужны мне ни цветы твои, ни подарки, Пчёлкин. Что ты ко мне прицепился? Неужели не понятно, что не хочу я тебя видеть — ни сегодня, ни завтра, никогда. Гордость есть у тебя хоть какая-то? Виктор снова усмехается — теперь уже зло. — Вот ты, Марья, умная вроде бы девушка, а одного понять всё никак не можешь. Ни к чему здесь твои возражения. Как бы ты ни упиралась, рано или поздно моей станешь. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так в следующем году. И Сашку своего не вспомнишь даже потом, как будто и не было его. Смотрю на него со смесью презрения и недоверия. Он смотрит в ответ — прямо, ни капли не смущаясь, вторит моему взгляду своим — изучающим, заискивающим. Бросает вызов, беззвучно спорит, а я закипаю, пламенею, как угли в мангале, раскаляюсь с каждой секундой всё больше. Опускаюсь на ступеньку ниже — теперь он нависает надо мной коршуном, но мне его «недосягаемый» рост совершенно не мешает — по примеру нашей с ним предыдущей встречи, отвешиваю Виктору такую звонкую пощёчину, что в тишине апрельского вечера недавно вернувшие с зимовки утки пугаются резкого звука и улетают с облюбованного пруда у дома. Пчёлкин не двигается, только на секунду прикрывает глаза, мучающие меня давлением своего взгляда. На щеке расплывается алый след от моей ладони, мне больно, и я несколько раз встряхиваю напряжённой кистью. — А ты, Виктор Палыч, одного понять не можешь — отвратителен ты мне до глубины души. Ты для меня, как слизняк, как червь дождевой под подошвой ботинка. Упрямо виляешь своим склизким тельцем, всё пытаешься мне чего-то доказать. А правда в том, что плевать мне с высокой колокольни — ты мне не нужен в помине, и я никогда — никогда, слышишь, — твоей не буду, даже не мечтай. Ни сегодня, ни завтра, ни через год. Забирай веник свой и вали отсюда летящей походкой, а не то я ребят позову, и они найдут на тебя управу. Пчёлкин дышит тяжело, оскорблённо, и я впервые могу сказать — вот он, предстал передо мной во всей красе. Разъярённый, собранный весь, прокручивающий в мыслях способы моего убийства. Наконец-то я не вижу в нём привычного фарса, наконец-то могу сказать — вот он, самый искренний и настоящий. По истине отвратительный, вызывающий глубоко внутри эвакуацию желудка. Я вижу, как в его глазах вспыхивает опасный огонёк ярости. Всего на мгновение, но мне кажется, что он сейчас ударит меня в ответ, треснет кулаком в область напряжённой челюсти и оставит на мне пару-тройку переломов. Всего на мгновение, но меня охватывает бесконтрольное совершенно чувство паники, и я хочу сбежать отсюда следом за так невовремя покинувшим меня Волковым. Всего на мгновение, но Пчёлкин пугает меня по-настоящему, а затем, так же резко огонёк в глазах гаснет, он берёт себя в руки и предусмотрительно отступает на шаг назад. — Ладно, спорить не буду, заслужил. За тот раз у «Метелицы» ещё заслужил и сейчас — тоже. Но ты не сомневайся, Марья, мы ещё вернёмся к этому разговору. Рано или поздно обязательно вернёмся, — он разворачивается на пятках, не давая мне ни шанса на возражения, и скрывается за калиткой деревянного забора. Мотор мерседеса рычит, фары бьют в глаза с удвоенной силой, я щурюсь в попытке наощупь найти щеколду, и запираю калитку. При желании этот забор можно перемахнуть на раз-два, но мне с запертой как-то спокойнее. Понимаю, что руки дрожат только, когда сигарету не получается подкурить с третьего раза. Букет роз и маленькая коробочка, перевязанная шёлковой лентой в тон пышным бутонам, мозолят глаза, раздражая бешено скачущий норадреналин. — Маш, всё хорошо? — из-за двери высовывается голова Масловой, она оглядывает меня с головы до ног, затем натыкается взглядом на подношения Пчёлкина и расплывается в широкой улыбке, — Твой что ли приезжал? — Блять, Катя, сколько раз тебе говорить — не мой он! — я не сразу осознаю, что кричу. Маслова дёргается в испуге и без слов скрывается за закрытой дверью, оставив меня наедине с колючей яростью. Я раздосадовано цежу под нос связку ругательств и делаю глубокую затяжку — сигарета не спасает, внутри всё клокочет и бурлит, я закрываю глаза и по кругу считаю от одного до десяти и обратно. Только Пчёлкин одним своим появлением на пороге может довести меня до состояния, когда ещё чуть-чуть, и я обращусь в пепел. Не знаю, что в нём так меня цепляет — раздражает, бесит, выводит из себя. Я злюсь на него — и даже больше на себя — за тот вечер у «Метелицы», за то, чему почти позволила случиться. Знаю, что это не моя вина, что проблема, как всегда, кроется в Викторе, который обладает удивительной способностью портить своим существованием всё, к чему прикасается. И всё-таки, именно из-за злости на себя я позволила себе же так сорваться — сначала на Пчёлкина, а потом и на подвернувшуюся под горячую руку Маслову. Извиниться перед ней нужно. Мёрзну на крыльце ещё минут десять, как вдруг, снова прокрутив в голове всё произошедшее, ловлю себя на том, что, как умалишённая, начинаю смеяться в голос. Я бандиту пригрозила, что его отметелят парни-ординаторы. Ну не дура ли часом?