Горячо — холодно

Прошлое.

***

— Прошу прощения, я отлучусь, — выдаю с безукоризненной вежливостью, скалюсь в искрящейся фальшью улыбке в ответ на кивки бывших однокурсников сестры, и разворачиваюсь, почти бегом удаляясь к противоположному краю помещения. Выхожу в безлюдный холл и оглядываюсь вокруг. Уверенно шагаю в сторону открытого балкона — начало октября в этом году выдалось особенно холодным, но меня это не останавливает. Мне душно и хочется немного побыть в одиночестве. Как только оказываюсь за широкими стеклянными дверьми, делаю глубокий вдох, подхожу к витой ограде, и упираюсь в холодную сталь локтями, разглядывая пейзаж под ногами. Солнце давно уже село, улицу освещает только рассеянный свет высоких фонарей, и я теряюсь взглядом в кронах деревьев метрах в двух от здания ресторана, поднимаюсь выше, упираюсь в лик полной луны и долго смотрю, изучая россыпь созвездий на бескрайнем чёрном небе. Поджигаю сигарету, затягиваюсь глубоко, до хруста плотного фильтра. Плечи начинают мелко дрожать — синее платье на тонких бретельках совершенно не спасает от промозглого осеннего воздуха, — но всё же упрямо стою на месте, не хочу возвращаться в зал. Я в принципе не люблю большие компании, а уж когда восемьдесят пять процентов приглашённых мне не знакомы, а остальные пятнадцать — моя семейка и ближайшее к ней сборище бандитов, сбежать с каждой секундой хочется всё больше. Однако уйти с дня рождения собственного племянника, которому сегодня исполняется три, не позволяет проклятая совесть. Хотя, с ней договориться у меня бы, может, и получилось. Но вот с Олей — вряд ли. — А врачи у нас нынче тоже курят? — доносится у меня из-за спины, и я не успеваю повернуть голову на голос, как мне на плечи ложится тяжёлый серый пиджак. Киваю в знак благодарности и непроизвольно кутаюсь в него покрепче, чтобы быстрее согреться. Уютно. — Я пока ещё не врач, Виктор Палыч, — отзываюсь чуть погодя, затягиваюсь вновь, и поворачиваю голову правее — Пчёлкин остановился в шаге от меня, также сосредоточенно изучая окружающую местность. Его рука тянется к груди, словно в попытке что-то нащупать, затем безвольно опускается, стóит Пчёлкину вспомнить, что пиджак сейчас покоится на моих плечах. — Зачем же так официально — Виктор Палыч? Я тебе чё, профессор какой? — мужчина хмыкает, и чуть погодя добавляет, — Не подашь сигаретку? Пачка там, во внутреннем кармане. Пчёлкин также кивает, без слов заявляя о своей признательности, когда я выуживаю из недр пиджака упаковку «Кэмэл» и молча протягиваю ему, избегая зрительного контакта. Краем глаза вижу, что он прячет довольную ухмылку за сигаретой, и с трудом сдерживаю себя от того, чтобы закатить глаза. С Виктором Палычем (имя-отчество я почему-то не могу произнести без ехидства, поэтому упрямо продолжаю звать его именно так, даже в мыслях) мы познакомились ещё в девяносто первом, на свадьбе Саши и Оли. Там же я удостоилась чести узнать Космоса и Валеру — всю бригаду друзей Белова в полном составе. Но почему-то, несмотря на плотную преступную связку квартета Саши Белого, из всех именно Пчёлкин стал тем единственным человеком, которого я невзлюбила с первого взгляда. Возможно, роль сыграло его поведение — развязное, с щедрым излишком напускной самоуверенности; возможно — те масленые, лоснящиеся взгляды, которыми Пчёлкин щедро поливал всю женскую половину зала, но особенно — нас с сестрой. Пьяные серо-голубые глаза перебегали с Оли на меня и обратно, и если сестра, поглощённая вниманием Белова, этого не замечала, то я — как раз наоборот, и даже очень. Каждый раз встречалась с Виктором взглядом в ответ и долго смотрела, не отрываясь, пока губы Пчёлкина не складывались в ухмылку, и он не отвлекался на чекушку коньяка, бессвязное бормотание Космоса или смех моей сестры. Дальше ни одна из наших немногочисленных встреч как-то не задавалась, несмотря на то, что причин ненавидеть друг друга у нас, в общем-то, не было. И всё же, один только терпкий запах его одеколона, который я почему-то всегда ощущала раньше всех остальных ароматов, вне зависимости от величины помещения, бил в ноздри с раздражающей силой и в ту же секунду практически вынуждал на автомате морщиться от недовольства. — А я к вам только так — по имени-отчеству. Чтобы случайно что-нибудь погрубее изо рта не вылетело, — отвечаю я, выдержав приличную паузу. Пчёлкин смеётся в голос, запрокинув голову назад, до того громко и заразительно, что меня тоже пробивает на смех, хотя настроения веселиться нет совсем, и я тихо хмыкаю, неуклюже замаскировав смешок за неловким кашлем. — Зря ты, Марья Евгеньевна, себя сдерживаешь. Мне было бы интересно послушать, что ты на самом деле обо мне думаешь. Глаза кривятся в игривом прищуре, уголки губ гнутся вверх, кончик языка проходится по нижней — медленно, играючи, и я ловлю это действие взглядом, невольно почувствовав, как краснеют щёки. Я обычно на такое не ведусь — Господи, да я взрослая и серьёзная девушка, уже почти хирург, а Виктор Пчёлкин — мой самый настоящий ночной кошмар. Обычно не ведусь, но сейчас отчего-то смущаюсь, как-то глупо, наивно и по-детски, так, что идиотские смешки снова совершенно некстати рвутся наружу, и я заставляю себя отвернуться. Такие, как он, если им несказанно везёт остаться в живых, однажды оказываются на операционном столе у таких, как я, и таким, как я, приходится отрабатывать несколько бесконечно долгих часов в операционной, чтобы такие, как он, жили. Я терпеть Пчёлкина не могу не только из-за его напускной самоуверенности и мерзкого характера, но и из-за того, что я — честный человек, а он — преступник, вор, рэкетир и, наверное, даже убийца. Все они — друзья Белова — такие, но этот — худший из всех. По одному только взгляду понятно. Не знаю, почему. — А я о вас, Виктор Палыч, не думаю, не надейтесь, — отвечаю, даже не стараясь скрыть презрения, так явно прозвучавшего в тоне моего голоса. Пчёлкин снова усмехается, делает глубокую затяжку и кивает, как бы признавая поражение. — Что ж, всему своё время, Марья Евгеньевна. Когда-нибудь ты ещё вспомнишь этот наш разговор. Смотрю на него с сочетанием напускной жалости и раздражения. — Очень сомневаюсь, Виктор Палыч, что этот бессмысленный диалог отложится в моей голове. Пчёлкин отстреливает остаток сигареты указательным пальцем, огонёк летит вниз, мелькает между яркой осенней листвы и теряется у корней ближайшей к балкону лиственницы. — Не отложится, так я напомню. У меня проблем с памятью не наблюдается. Закатываю глаза, собираясь продолжить этот, как я пафосно выразилась, «бессмысленный диалог», когда Пчёлкин остужает мой пыл очередной усмешкой и круто разворачивается, уверенно двинувшись на выход с балкона. — Не беспокойся, Марья, я твоей позиции врагу не сдам. Только смотри, долго тут не прячься, а то тебя Ольга уже обыскалась. Скоро торт будут выносить.