Между светом и тьмой

Подловить рыжего нолдо, подставив его самым подлейшим образом, оказалось делом не столь легким, как могло показаться на первый взгляд. Он был осторожен во всем в особенности после подписания мирного договора, и даже если и имел желание узнать секреты Бауглира, которые тот не спешил ему открывать, то удовлетворять любопытство не спешил. Саурон перебрал в голове сотню подлейших приемов, но ни один не оказался достойным. В большинстве случаев все могло запросто указать на то, что мальчишку подставили, и тогда возникнет вопрос — кто. Единственным способом без последствий обратить гнев Черного Врага Мира против своего пленника, было насмерть развести Повелителя и его вассала, а значит каждое противоречие не должно остаться без внимания. Повелитель Волколаков смотрит на того пленного эльду, который стал весьма близок с первенцем Феанора и кажется был ему дорог, и в голове Гортхаура Жестокого постепенно начинает возникать картинка. С того во всяком случае можно будет начать.

***

Моргот, изловив Глаурунга, велел запереть ворота тоннеля, через которые можно было пробраться к дракону, а скалистый уступ, где была тропа ведущая в подземелье, заставил патрулировать с удвоенной силой. Что-то подсказывало ему так поступить, будто предостерегая об опасности, только он не понимал какой и от кого она может исходить. Его мысли были заняты ожиданием Второрожденных, которых он планировал склонить на свою сторону, а также созданием новых существ, более могущественных, нежели ему удавалось творить прежде. И, конечно же, его думы занимал и рыжеволосый пленник, который после подписания мирного договора стал каким-то напряженным, будто ожидал подвоха. Собственно, на данном этапе уже можно было просить с гордеца то, чего столь давно хотелось, но неволить принца Мелькор не желал. У него было достаточно рабов, которые могли исполнить любую его блажь в считанные мгновения, а здесь был важен процесс игры. Только вот в сердце стали проникать и иные мысли, иные желания, от осознания которых становилось не по себе. Почти тоже самое Моргот когда-то испытывал к Варде, но тьма его забери, если он позволит себе совершить такую же ошибку во второй раз! Его волю не сломить, натуру не изменить, и ничто не может сравняться с тем, что являлось его великим замыслом. Бауглир понимал, что Маэдрос может дать ему желанное сполна, поскольку чувствовал тот же жар томления в чужом теле, почти принял огонь самого Темного Властелина, но глядя на своих братьев в день подписания договора в нем словно что-то надорвалось. Это было очевидно по лицу феаноринга, по его взгляду и напряженной позе. Казалось заговори он тогда, оброни хоть слово, так просто взорвется и все полетит в бездну. Недоверие, пустая злость и стыд — все смешалось во взгляде Маэдроса. Он не смотрел на дружинников братьев, даже не мог долго выдержать их собственного взгляда, хотя те его и не осуждали. Зато он считал, что едва ли не приговаривает их на смертную казнь, чувствуя себя неспокойно и тяжело, и это причиняло нолдо почти физическую боль. Моргот чувствовал эту боль и хотел испить ее до дна. — Ты звал меня? Маэдрос заходит в покои к Мелькору уже на закате, застав того за разглядыванием шахматной доски, где фигуры еще только были расставлены. — Говорят, игру в шахматы очень любят эльдар, в то время как творения этого ничтожества Ауле предпочитают кости. Мне же по душе развлечения, которые будят во мне азарт, а разве могут заставить бежать кровь по венам вот эти унылые фигурки? — Бауглир кивает на доску, слегка скривив чувственные губы, и жестом приглашает гостя присесть. — Прошу, располагайся. Умеешь играть? — Немного. — Сухо отвечает Маэдрос, сев напротив Мелькора. — У нас в семье только Маглор по интеллектуальным играм. — Маглор? Это тот, кто теперь в ответе за все твое расчудесное семейство? — Темный Вала улыбается, оголив ряд белоснежных зубов. — Умница парень, держался на переговорах даже лучше тебя. — Взгляд черных глаз становится резким, губы сжимаются в тонкую линию. — Что тревожит тебя, маленький принц? Уж не передумал ли ты? — Передумал? — Прыскает Маэдрос, делая первый ход. — По-моему поздновато для раздумий, не находишь? — Никогда не поздно ударить ножом в спину. Как и повернуть обратно. — Не в моем положении. Моргот играет значительно лучше своего пленника, обставляя его ход за ходом. Когда-то дед говорил, что его внукам следует уделять больше времени именно подобным занятиям, а не только ремеслам да охоте, но увлеченные страстью отца да путешествиям с Оромэ, феанарионы редко засиживались за гуманитарными науками, а в последнее время им и вовсе было не до спокойных посиделок с книгой в руке. Сейчас же Маэдрос чувствовал жгучую необходимость обставить врага во что бы то ни стало, как будто это соревнование могло хоть как-то помочь ему в его не простой ситуации. — Что ты думаешь об успехах моего детища под твоим руководством, Ваше Высочество? Черный взгляд пробирается прямиком в душу, пытается прочесть, что скрыто за маской спокойствия и отстраненности. Маэдрос прекрасно понимал, что ему никуда не деться от этого взгляда, что теперь за ним будут следить гораздо усиленнее, а потому даже в своих мыслях не может остаться один. — Для их уровня весьма неплохо. — Для их уровня? По-твоему, они настолько примитивны, что даже стрельба из лука для них великое искусство? — Они не знают дисциплины. Их устрашает только сила. Не будь лидера она разбредутся кто куда, и ты это прекрасно понимаешь. Моргот криво усмехается и салютует сопернику в игре «съеденной» ладьей. — Не только это заставляет тебя так о них отзываться. Уж мне, Отцу Лжи, можешь не лукавить. Маэдрос напрягается, делает ход конем. Его мышцы напряжены как при физической нагрузке, а в груди тяжело, почти нечем дышать. — Феанор был великим лингвистом. Мне довелось читать его труды. — Моргот делает еще один ход и хитро улыбается. — Как изумительно его издевательство над своими же сородичами за то, как те произносят какие-то жалкие звуки. — К чему ты клонишь? — К чему? — Откинувшись в кресле тянет Бауглир. — К тому как вы сами легко могли презреть себе подобных. Считать их ниже себя из-за различий в силе, склонностях, какого-то вшивого произношения. Понятно почему тебе столь неприятны орки, ведь они и вовсе не похожи на тебя и тех, кто идет за тобой. Или шел, тут уже как посмотреть. Маэдрос проигрывает партию, а обиду чувствует такую, словно то был грандиозный турнир. От чужого пронизывающего взгляда становится еще неприятнее, и первенец Феанора срывается с места, импульсивно подорвавшись к окну. Он чувствовал себя загнанным зверем, фактически таковым и являясь. Когда ему на плечи ложатся горячие ладони, чей жар чувствовался даже через коту, то великим трудом являлось не скинуть их и не покинуть эти покои, желательно навсегда. Но он стоит, вскинув подбородок и глядя в чернеющую даль, а в груди все клокочет, так и норовя выплеснуться наружу. — Хочешь, я скажу тебе, что тебя тревожит? — Одна ладонь ложится на шею, наподобие захвата, притянув нолдо к крепкому мужскому телу. — Там на переговорах ты чувствовал себя предателем. Ты видел взгляды своего племени и осозновал свою беспомощность. Ты не веришь моему слову, но также и своему, данному из вынужденности, а не по желанию. Маэдрос закрывает глаза, стиснув зубы, но уже более не пытается вырваться из объятий врага, который нашептывал этот отравляющий душу яд с удивительной прозорливостью, будто на самом деле читал нолдо как открытую книгу. — А знаешь, что еще тебя пугает? Интерес к тому, что я творю. Так ли ужасно все, к чему я прикасаюсь. Так ли отвратительны те, кто идет за мной. И разумеется, так и не решенный нами вопрос, как можно испытывать ко мне, Изгнаннику, желание, столь противное твоей целомудренной натуре. На последних словах Моргот усмехается, опалив ушную раковину принца горячим дыханием. — Я тебя удивлю, — Маэдрос слегка поворачивает голову в сторону Бауглира, вновь напрягаясь как вытянутая струна, поскольку чужая рука уже скользила по его груди, подбираясь все ниже к паху, — я в принципе не испытывал влечения к мужчинам до того, как ты… Тут он заминается, быстро схватив юркую ладонь, что легла на ремень его коты, и это вызывает у Темного Властелина легкий смешок. — Как я что? Совратил тебя? Околдовал? Сбил с пути истинного? Я пытал тебя, мой принц, причинял тебе боль, поскольку ты был моим врагом. Я вынудил тебя пойти на крайние меры, что ты считаешь великой жертвой. Но не более. — Он поворачивает рыжего нолдо к себе лицом и кладет ладонь на его бледную щеку. — Невозможно внушить то, что тебе противно. — Хочешь сказать, я поддался на это, потому что возлечь с тобой мой скрытый соблазн? — В голосе Маэдроса скользит неприкрытая ирония, а губы против воли изгибаются в усмешке. — Фэа и хроа… — Вот только не начинай мне душещипательные рассказы про фэа и хроа! Я сыт этим по горло. — Отступив от первенца Феанора на несколько шагов, Темный Вала недовольно закатывает глаза, издав нечто вроде змеиного шипения. — Я видел, как юноши, которые не испытывали желания к женщинам вступали в брак, потому что того требовали законы ваших Валар! Я видел тех, кто бы бы рад отдаться пороку и возлечь с кем угодно, но сдерживал себя, поскольку так считалось не праведным! Я видел жен, которые становились куда более близки с подругами, нежели с мужьями, поскольку последние уже не могли, а может просто не желали, коротать с ними ночи! Поэтому не начинай свою благочистивую лекцию, меня уже тошнит. Маэдрос не знает, какой ответ будет наиболее достойным в данном случае, а потому благоразумно молчит, однако не такой реакции ждал от него Черный Враг Мира. Вновь подойдя к нему ближе, он заглядывает в его глаза, медленно облизав чувственные губы, и та тьма, что плескалась в этих демонических глазах губила душу Маэдроса, как бездна, в которую нельзя долго смотреть. — Ты когда-нибудь задумывался над тем, чего жаждет твое сердце? Чего жаждет твое тело? Не по чьим-то указам, а исходя из собственных желаний? В глазах Падшего медленно, но верно загорается пламя, яркими всполохами заполняя собой всю радужку, и первенец Феанора не может отвести взгляда от этого огня, который вновь находил что-то родственное в том пожаре, что до сих пор бушевал в его собственной душе. — Чего ты хочешь, мой принц? — Я не знаю… — А хотел бы ты того, чего жажду я сам? Губы Моргота горячие, жадные и мягкие. Он покрывает поцелуями шею Маэдроса, слегка вбирая алебастровую кожу и прикусывая ее острыми зубами, ведет языком по выступающему кадыку, полной грудью вдыхая чужой запах — неповторимую смесь корицы и миндаля, — и нолдо поддается, прикрыв глаза и позволив себе получить удовольствие от ласки врага, чей яд проникал в его душу и травил его сердце. Обхватив лицо феанариона руками, Бауглир увлекает его в долгий поцелуй, вторгаясь в горячий плен рта с настоящим голодом, который могла утолить только желанная близость. Маэдрос сам запускает пальцы в волосы другого мужчины, сам притягивает его к себе властным жестом, схватив свободной рукой за ворот рубахи, цепляясь так, будто от этого зависела вся его жизнь. Он не дает себе опомниться, понять что творит, как низко падает, но Темный Вала и не позволяет ему думать о чем-либо кроме удовольствия, скользнув рукой между чужих бедер и обхватив пятерней легкое возбуждение нолдо. — Не думай ни о чем, — шепчет Моргот, вновь глядя принцу в глаза, — и делай то, что хочешь. Ты хочешь этого? — Да, — сдавленно отвечает Маэдрос, поддавшись бедрами навстречу массирующим поверх ткани штанов пальцам, — хочу. — Тогда я даю слово, что исполню любое желание Его Величества в эту ночь. В эту и те последующие, что ты проведешь в моих объятиях.