Между светом и тьмой

— Младший сын Феанора покинул лагерь и, как докладывают дозорные, скрылся в направлении к землям врага. Фингольфин меланхолично кивает в ответ на донос Тургона, аккуратно, почти любовно поглаживая арфу старшего сына, что лежала на его коленях. Фингон обожал играть на ней, сочиняя лирические вирши, что проникали в самую душу слушателей, и кто бы что не говорил, был исполнителем куда более талантливым, нежели этот Маглор, по которому сходили с ума почти все юные девы в Валиноре. Единственное стоящее напоминание о сыне больно терзало сердце отца. Фингольфин даже представить боялся, что творится с его мальчиком там, среди полчищ этих мерзких творений Моргота, и собственное бессилие лишь еще больше травило душу. — И что мне с того? Одним предателем больше, одним меньше. Сына мне это все равно не вернет. Тургон резко бледнеет. Он знал, кто был любимцем отца, кого тот выделял за заслуги и умения, хотя другие дети также старались ему угодить, будучи привязанными к родителю даже больше, чем к матери. Та единственная любила их всех одинаково, и кто знает, как сложилась бы жизнь, останься они все с ней в Валиноре, отказавшись следовать за отцом. — Они переходят на сторону врага! Как ты можешь игнорировать это? — А что ты предлагаешь? Перерезать глотку каждому из них по подозрению в измене? Те, кто стоят на их стороне, не позволят нам даже близко подойти к своим лордам с оружием. — Тогда позволь установить слежку за ними. — Тургон подходит к отцу и пытливо всматривается в его потухшие, усталые глаза. — Я вывел отряд из земель врага, я добыл важную информацию! Неужели ты думаешь, я не смогу проследить за кучкой самодовольных глупцов, замышляющих предательство? Фингольфин меланхолично пожимает плечами, безразлично кивнув. — Делай, как считаешь нужным, сын мой. Тургон сдержанно кивает и уже собирается уходить, как вдруг слышит слегка изменившийся голос отца, опустошенный и холодный, точно льды Хэлкарассе: — Если узнаешь, что они продались Морготу, не предпринимай ничего без моего решения. Я сам пролью кровь тех, по чьей вине мой сын оказался в плену у врага. Сам.

***

Амрас стоял посреди огромного зала, надзираемый с около десятка орков, которые смотрели на него с недоверием и опаской. На их вкус в крепости стало находиться слишком много эльфов. Сын Феанора держался смело, старался даже не смотреть по сторонам, лишь на ту дверь, откуда должен был выйти сам враг, но вся маска воинской твердости и непоколебимости тотчас слетает, когда в зал входит не Темный Властелин, а его родной и любимый брат, чья улыбка тотчас озарила это угнетающее своей чернотой место, точно луч света в подземелье. — Амрас! Маэдрос загребает юношу в медвежьи объятия, чувствуя, как по щекам стекают горячие слезы радости. Он целует брата в макушку, по привычке взъерошив его непослушные рыжие волосы, и еще крепче прижимает нолдо к себе, словно боялся, что все это морок и родич может куда-то исчезнуть. — Майтимо, ты мне ребра сломаешь. — С тихим смешком говорит Амрас, сам утирая рукавом покрасневшие от слез глаза. — Как я рад, что ты жив… — Жив, брат мой. Со мной все хорошо. Но как ты сюда попал? Братья слегка отстраняются друг от друга, осматривая с ног до головы. Амрас смотрит тепло и доверчиво, как и прежде ровняясь четко на старшего брата, и Маэдросу безумно не хочется огорчать юношу той неприятной правдой, которую так или иначе ему придется раскрыть. Пускай он потеряет уважение в его глазах, но истина из первых уст гораздо лучше, нежели те домыслы, что родятся в народе, приправленные злословием и ненавистью. — Я пришел к тебе. Слушай, у нас там такое творится, с чего начать не знаю! Тургон говорит, что ты предатель, что ты продался Морготу. Мы были здесь с отрядом, видели вас на тренировочной площадке. Майтимо, скажи мне, что это не правда! Маэдрос отводит взгляд. Ему безумно стыдно, хоть сквозь землю провались, больно от того, что вот сейчас он все расскажет и брат отвернется от него навсегда, как и Финьо, не поймет, не услышит, но Амрас словно чувствует чужие душевные терзания и кладет руку старшему на плечо. — Майтимо, я все пойму. Расскажи мне все. Орки недовольно скалятся, когда эльфы отходят в самый дальний конец зала, но не останавливают их, лишь искоса наблюдая, дабы те не наделали чего лишнего. Первенец Феанора выдает все как на духу, без утайки, его как будто прорывает и вот он уже с трудом сдерживает себя, чтобы не орать в голос, наконец получив возможность вывалить все то, что тяжким грузом висело у него над душой. Амрас слушает молча и участливо, впитывая в себя каждую деталь повествования, и в его сердце нет ненависти или презрения к брату, напротив, поселяется доселе неведомая жалость и сострадание. Обыкновенно Маэдрос был тем, кто приходил к нему на выручку, сильный воин, отважный витязь, гордый и храбрый, а теперь этот почти что легендарный герой сам нуждался в помощи, и Амрас не мог бросить родича в беде. — Мы придумаем что-нибудь, Майтимо. Просто нужно подумать. — А что тут думать? Если я не приложу все усилия, то нас ждет затяжная война, которая унесет тысячи жизней. Мы прибыли сюда не только ради Клятвы, но и во имя свободы, независимости. А получается, что все летит балрогу в зад. Амрас со свойственной ему юношеской легкомысленностью предлагает варианты, как можно было бы обхитрить ненавистного врага, который имел уши по всей цитадели и уже наверняка проникся столь душевным братским раговором, но Маэдрос знал, что все это бесполезно, поскольку даже если Моргот не врал и был готов пойти на уступки, то те эльдар, которые прибыли в далекие края за потомками Финвэ, явно не разделили бы стремления к договору с Черным Врагом Мира. — А что если попросить у Бауглира один из камней? Тогда мы были бы освобождены от Клятвы и могли бы уплыть домой. Маэдрос с жалостью смотрит на брата, тоскливо улыбнувшись. Дом. Ведь он не здесь, он остался там, и если младший того еще не понимал, то первенец Феанора осознал точно — назад дороги нет, Валар не простят его семью. По крайней мере, в том он был уверен и это отчасти питало его стремление во чтобы это ни стало остаться на этой земле и обрести влияние здесь. — Во-первых, он не отдаст. А во-вторых, ты думаешь Манвэ примет нас с распростертыми объятиями за камень отца? — Но ведь можно попробовать! Сам подумай, получив Сильмарил и связав себя мирным договором, Маглор будет вынужден пойти на переговоры. — Братья не согласятся, ты разве не знаешь их нрав? А коли Тургон уже пустил слух о моем падении, то любые инициативы с моей стороны будут рассматриваться как ложь. Амрас понуро опускает голову, стараясь держать себя в руках, ведь ему так хочется показать брату, какой он уже взрослый и сильный, что теперь он будет поддерживать Майтимо, что на него можно положиться. Но отрицать правоты слов родича нет смысла, ведь даже если их семья согласится, один только Второй Дом да стоящие за ними наведут такую смуту, что даже последователи Феанора могут взбунтовать и перейти на их сторону. Но Маэдрос понимает — выбора нет, а потому погружается в долгие размышления, которые заставляют его пойти на те риски, которые точно не одобрил бы даже отец. — Нам всем нужно потянуть время. Я прошу тебя помочь мне. Ты согласен? Амрас молча кивает и придвигается к брату ближе, стараясь не упустить ни одного его слова. Он так хочет быть похожим на своего кумира детства, что даже копирует его манеру держаться, скрестив руки на груди и расставив ноги по ширине плеч. — Слегка припугни наших. Наши позиции уязвимы, а за Бауглиром стоит армия орков. Маглор не захочет рисковать и, представив вероятное кровопролитие, возможно пойдет на переговоры. Вели усиленнее тренироваться, но взывай к благоразумию, а главное — не дай втородомовцам даже носа совать в наши дела, пока я не буду уверен до конца в правоте наших действий. Брат кивает, и глядя в его преданные глаза у Маэдроса будто спадает камень с груди. — Я попрошу Моргота, чтобы тот разрешил тебя и впредь быть нашим парламентером. — Но как мне знать, когда я буду тебе нужен? Вороны — первое, что проносится в голове у рыжеволосого нолдо, но потом он вспоминает встречу с Вестницей тьмы в кипарисовом саду, когда она в порыве безумной страсти покрывала его шею и грудь пылкими поцелуями-укусами, что до сих пор горели на коже, и в голове проносится идея, как через близость попробовать обзавестись своим доносчиком в крепости. Если, конечно, получится и Моргот не отрубит ему голову за подобные замыслы. — С этим я разберусь. Но ты должен понимать, что Бауглиру все известно и он следит за всем, что творится даже за пределами его владений, а потому будь осторожен. — Не переживай, я уже не ребенок. — Нет, не ребенок. Но по моей вине ты втянут в эту опасную игру, а потому я не могу не волноваться за тебя. Моргот сказал, что тебе дозволено уйти без препятствий. — Нолдо оборачивается к оркам и кричит во весь голос, как настоящий командир, громоподобно и резко, что даже сами создания тьмы невольно сжались, толкаясь ближе друг к другу. — Слышали, что я сказал? Ваш господин разрешил моему брату покинуть эти владения живым и здоровым! Кто сомневается в истинности моих слов, пускай сам явится к нему за подтверждением. Орки не двинулись с места, но недовольно заскрежетали зубами. Братья обнимаются напоследок, не сдержав рвущихся наружу слез, и Амрас уходит под конвоем прислужников врага, чувствуя на себе обеспокоенный взгляд брата. А Маэдрос возвращается в покои Мелькора, напряженный, словно натянутая тетива, и первое, что он говорит, поймав на себе заинтересованный взгляд, это слова, дающиеся с тяжким трудом, но необходимые, несмотря на их вынужденность. — Я готов обсудить условия сделки. Мелькор хитро улыбается, довольный, точно кот вылакавший целую плошку сметаны. — Прекрасно.

***

Эльфы, в отличие от орков, которых с самого момента появления на свет приучали к войне, не привыкли к крови и убийству. После осквернения Валинора пролитой кровью сородичей, нолдо Первого Дома еще долго не смогут вернуть расположения всего народа эльдар к себе, так и оставшись для них убийцами, только вот никто не интересовался тем, что чувствуют сами сыновья Феанора и каким пламенем горит их сердце. Маглор до сих пор видел во сне Альквалондэ и Лосгар. Ему хватило с лихвой убийств и крови, но он знал, что за честь семьи и спасение близких готов снести хоть еще несколько сотен голов, даже если после того на него падет очередное проклятие Валар. Ощущение того, что они загнаны в угол, не имеют надежды на победу и, главное, даже не знают куда отступать в случае проигрыша, все чаще травило душу Маглору, который теперь, на правах главы Дома, все чаще предавался размышлениям как быть дальше. Им бы как-то исполнить Клятву, обрести свои земли, зажить в мире, а вместо этого очередная дрянь от судьбы. Он не верил, что брат мог предать их, свой народ, родного отца, но вдруг то правда, должен ли родич судить родича, не зная мотивов его поступка? А что если того, кого видел Тургон, и не стоит принимать за Маэдроса вовсе? Вдруг то лишь иллюзия, фальшь, очередная ложь от врага, дабы рассорить эльдар между собой? А теперь еще и Амрас пропал, не появляясь в лагере вот уже несколько лун… Маглор в ярости от собственной беспомощности скидывает со стола все карты, кувшин с вином, ногами пинает стулья. — Мама, — менестрель падает на колени, обхватив голову руками, — мама, прошу тебя, даруй мне сил. Помоги нам, заклинаю тебя, не бросай нас одних. Прости нас и молись за нас. На плечо Маглора вдруг опускается чья-то рука, и от неожиданности он отскакивает в сторону, инстинктивно схватившись за кинжал на поясе, но рассмотрев вошедшего, тотчас успокаивается, позволив сгрести себя в объятия. — Тише, Амрас, тише. Все хорошо. Маглор гладит брата по волосам, сам находясь в не меньшем стрессе, чем младший отпрыск Феанора, пока тот, трясясь точно лист на ветру, сжимает кольцо рук сильнее, будто в том находил для себя некое спасение. — Он жив, Кано. Это правда он, не морок! — Так ты был в землях врага? Я думал, Тургон лжет. — Я пошел встретиться с ним, я должен был рискнуть. Кано, ему так плохо, он там совсем один… Маглор успокаивающе целует брата в висок, а потом велит ему сесть рядом за стол. — Я хочу знать все. Рассказывай.