143

Игла проскальзывает в образовавшийся колодец в коже. Его руки трясутся, взгляд мутный и совсем далек от блаженства, которое должно принести содержимое шприца. Большой палец давит на поршень, пару раз удачно соскальзывая с круглого пластика. Тихий визг, услышанный им, быстро сменяется на что-то издали похожее на слова. Вонь сбивает с ног, смесь перегара, пота и уксуса проникает в каждую клетку. Паутина из желтых дымков клубится под потолком, затмевая неоновый свет, отражаясь на стеклянных бутылках. Потрепанный диван разодран, весь синтепон сожжен, а свободное пространство использовалось вместо пепельницы. Даня не знает, где они. Лишь невидящим взглядом разглядывает осколки стекла, рваные шторы, ободранные обои на стене, под которой гостеприимно усаживается вонючая плесень. Разбросанная грязная одежда в углу издает неприятный запах, а маленький деревянный столик без ножки позади него больно давит на ладонь. Даня не чувствует этого, обращая внимание только на парня перед собой, который судорожно поправляет волосы, облизывает губы и безумными глазами бегает по всему помещению, останавливая его на нем: долго смотрит немигающим взглядом, громко дышит через рот; большая футболка сползает на плече, оголяя бледный участок — кажется, единственное светлое место во всей совдеповской обстановке вокруг. Он протягивает шприц Дане, на что тот отрицательно машет головой и сразу приветливо раздвигает бедра, предлагая парню сесть на них. Когда на коленях появляется вес, заставляющий их опуститься, ударяясь о замызганный пол, Даня обнимает его, прижимая к себе. Он проводит широкими ладонями по бокам, медленно поднимаясь выше, касаясь острых плеч, и спускается вниз к рукам. Он не обращает внимания на то, что что-то влажное испачкало его руки, и продолжает обнимать тощее, нервно трясущееся тело. Черные глаза не видят ничего вокруг, как и их хозяин, безвольной куклой размякший в чужих прикосновениях. Даня жмется ближе, носом проводя по шее, спускается к ключицам, вдыхая противный запах, исходящий от порванной одежды. Острые скулы, на которые наткнулся взгляд, выглядят карикатурно, а тяжелое дыхание чересчур громко. Дрожь в руках передаётся всему телу, и парень в его объятиях явно дрожит, вздрагивает от любых прикосновений, что-то бормоча себе под нос. Даня не помнит, в какой момент увидел шприц в чужой руке, но сказать, будто сильно удивился, нельзя. Какие-либо эмоции вызывали только попытки подсунуть ему опиаты и другие наркотики буквально в любую еду, сигареты и алкоголь, но он терпел — любит же. Любит, поэтому вправлял мозги по-своему: он правда не считает, что те крики были лишними, как и последующие акты «мести». То, что делал Даня, — мера воспитания, и он не отойдет от своих слов никогда. Потому что по-другому с ним нельзя, и вырванные клоки волос, как и синяки с гематомами на худом теле, давно перестали вызывать жалость. Иногда возникает мысль, что никогда это чувство не колышело сердце. Сейчас он уже смирился. Смирился с тем, что, приходя домой, видит жирных мужиков в дорогой одежде, под которыми лежит его парень, отрабатывающий долг за пять грамм; его стало устраивать трахать пластилиновое тело, иногда хрипящее в ответ на сильную грубость, но не раз не возникающее; привык к постоянным попыткам его накурить, на что Даня активно отказывался из-за потенциально неприятных последствий, которые дядька показал ему в свое время; привык к тому, что проверяет, не умер ли парень, уже больше машинально, нежели от сильного переживания. Но он же любит. Поэтому и пьет слишком часто и слишком много. Чтобы не потерять то состояние, когда любовь кажется искренней и беззаботной. Парень на его бедрах ерзает, проезжаясь задницей о пах, и низко стонет. Приближается к Дане и дышит все громче, активнее, будто на шее рука, перекрывающая кислород. После двух неудачных попыток, заканчивающихся стуком зубов, губы все-таки сплетаются в поцелуе, вяло двигаясь. Даня чувствовал только холодное прикосновение губ, которые выглядели слишком сухими и бледными. Он отвечал на его прикосновения, едва открывая рот и с трудом перенося неприятный запах слюны. Нежно приобнимая его тело, он с трудом справляется с чувством неприятия этого вялого прикосновения: было трудно наслаждаться ленивыми движениями языка, потому что смешанное в одно серое облако дыхания создавало адский коктейль из перегара и кислого табака. Даня вынужденно отстранился, жмуря глаза от резкой боли, и только потом видит, что парень упал сверху, ударяясь лбом о его плечо и сильно сжимая лопатку сквозь футболку. Как у него ногти еще не отвалились — загадка, но ощутимый скрип сопровождался болезненным шипением. Он вытаскивает ладонь из-под столика и тянется к бутылке, допивая последние капли горькой жидкости. Даня ненавидит находиться здесь, но ради Руслана приходилось терпеть эту адскую яму. Он же любит и хочет быть вместе. Поэтому пьет и не уходит; терпит измены и постоянные просьбы о дозе, порой доходящие до абсурда и хождением на коленях; все равно смотрит в эти черные глаза с покрасневшей слизистой с заботой и мирится с вечной сонливостью и овощным видом, из которого тот так не хотел выходить. Руслан, безусловно, красив. Однако его худоба и бледность, как и немногословность, вызывают беспокойство. Но Даня любит его искренне и сильно. Конечно, иногда Руслан может раздражать, но причинять ему боль было бы неправильно. Можно обидеть кого угодно, даже человека, который приходит вместе с Русланом за дозой, но только не его. Ведь Даня любит. Только почему Руслан такой холодный? Руки сами прижимают его ближе, сцепляясь в замок за спиной. Даня надеется, что парень слышит стук его сердца и хотя бы невербально осознает его чувства. Свою температуру он определить не может, но надеется, что его объятья способны согреть холодное тело. Даня не заметил, как колышущийся парень в руках перестал суетливо ерзать на нем. Он переложил руки ему на бедра, пододвинул ближе, но не смотрел, вместо этого предпочитая настойчиво пилить входную, ободранную и помятую железную дверь мутным взглядом. Она как будто постоянно двигалась, но при этом не сдвигалась с места: Даня едва успевал двигать глазами, чтобы запомнить этот ненадежный прямоугольник как можно лучше. Чем дольше он смотрел, тем светлее казалось помещение вокруг, а та подозрительная, буквально смотрящая в ответ дверь — чернее, почти сливающаяся с невидимой бездной. Даня проморгался, стараясь вернуть привычную картину, закрыл глаза, чтобы не видеть странную картину, однако, подняв веки, он чуть не закричал во все горло, слыша, как сердце в груди перестало выполнять основную функцию, начиная биться по диаграмме Исикавы. Перед ним стоял еще один Руслан, что презрительно смотрел Дане в глаза, иногда переводя его на парня, спящего в чужих руках. Резкий, дробящий кости взгляд заставлял чувствовать себя чуть ли не размером с бактерию, которую ученый разглядывает под микроскопом, двигая спицей слизкую массу. Даня сглотнул удивленно, замерев и открывая рот от шока, будто одно его движение карается неминуемой смертью. Руслан улыбнулся. Горько, саркастично, устало. Даня захотел заорать на него. Спросить, что ему нужно; зачем он пришел, если у него уже есть один Руслан; поинтересоваться, для чего выжигать в нем чувство вины и стыда. Но он лишь молчал, ошарашено отдергиваясь, стоит Руслану насмешливо хлопнуть его по подбородку, призывая закрыть рот и звонко удариться зубами. — Такой ублюдок, ну правда, — тихо шепчет Руслан, приподнимая брови. Даня только смог постыдно отвести глаза от чужого лица, разглядывая фиолетовую ветровку с размытым логотипом и плавающими белыми полосами: такая знакомая. Буквально вынуждающая напрячь извилины, чтобы вспомнить, где он такую видел, — но ничего не получается. Взгляд спускается, подползая ниже и замечая обычные джинсы и черные кеды, но самое важное в его виде он старается игнорировать, и получается это ровно до момента, пока Руслан сам не встает впритык, показывая всю бледность и угловатость своего лица, черные круги под глазами, безжизненный взгляд, отросшие волосы, смешно падающие на лоб, и высыпания, резко контрастирующие с общей безликостью полотна; Руслан смотрит долго и пытливо, пока не выдыхает через нос, закатывая глаза, и говорит: — Ну же, посмотри. И Даня смотрит. С самым настоящим ужасом, стараясь закрыть глаза, но какие-то невидимые силы будто пригвоздили его к ребристой и рельефной странгуляционной борозде, что зловеще смотрела на Даню в ответ, явно злорадствуя над ним. Четкие очертания веревки чуть выше кадыка рисовал, видимо, самый настоящий творец, талантливый художник — или почему он выглядит так реалистично? Даня пытается повернуть голову прочь и вроде получается, но ком в горле, который так и проскакивал последнее время, все-таки вырвался наружу, стоит Руслану снова заговорить. — А ведь твой отец умер так же. И тоже из-за тебя. Даня-Даня, что же ты делаешь с нами? Сколько волка не корми, все равно откусит, да? Вытерев рот от рвоты, что успешно вышла из него после сказанных с цоканьем слов, Кашин потер красные глаза грязными кулаками, щурясь. Он сглатывает горькую, ядовитую слюну и бормочет еле слышно: — Ты… Ты сделал это?.. Руслан мрачно засмеялся. — Сделал что, Даня? Называй вещи своими именами, — он выдохнул тяжело, фыркнул, наблюдая за человеком перед собой без всякой жалости. — Сдох? Это ты хотел спросить? Умер ли я? — дождавшись кивка, Руслан засмеялся. Долго, заливисто, до слез и болящих скул. — Да, Даня. А знаешь, чьими стараниями? Кашин не мог выдержать этого лукавого подмигивания. Он хотел встать, ударить по красивому лицу и попросить сказать, что это лишь шутка. Обнять и прижать к себе, чтобы спящее тело на нем сползло на пол и растворилось в ворсе грязного ковра. — Ты врешь! Сука-сука-сука… Я опять у дяди? Он снова пичкает витаминами? Что, блять… Ты ненастоящий! Вот, — он судорожным движением указывает на черную макушку перед собой, — вот настоящий Руслан. А ты… Ты ебаная галлюцинация, глюк, видение, мираж… Громкий смех был способен своими волнами потопить стены вокруг. Скидывая влагу с глаз, Руслан насмешливо улыбнулся. — Даже если так, тебе не стыдно? Даже ебаное сознание тебе говорит, что ты губишь все вокруг себя. Отец, мать, дядя, Мэрилл, я. Не кажется ли, что это слишком? Не противно? Ты сидишь в притоне за городом с мертвым телом на руках, облеванный и не просыхающий уже вторую неделю. Помыться не хочешь? — Почему?.. Это же снова сон, да? Ты не можешь успокоиться там, на небе? — Будь я мертвецом, лежал бы под землей — точно не в небе, — Руслан обошел их, сел рядом и наклонил голову, разглядывая бледное лицо живого Дани. — Но это иронично, разве нет? Твоя больная голова постоянно проецирует мой образ. Даже пока этого ебёшь, — он указательным пальцем ткнул в худую скулу. — И вечно я дохлый, Дань. У тебя есть фетиши, о которых я не знаю? Он поправил волосы, ехидно улыбаясь. — Так ты жив?.. — Откуда такое предположение при некрозе мозга? Мы с Русланом давно умерли. Я — за двадцать минут до того сообщения, а он — уже как два часа перестал дышать. Даня не верит. Это всё ложь. Просто мозг играет с ним злую шутку, мстя за нетрезвость, что уничтожает его клетки. Он машет головой из стороны в сторону, жмурит глаза и прижимает тело ближе к себе, истерично лапая костлявую грудь, ища заветный стук сердца. — Он жив. Ты врешь. Руслан прыскает, озорно поднимая брови. — А вот и нет. Он мертв. — Нет! — Ме-е-ертв. — Не беси! Он живой, я слышу пульс. — Это твой собственный, еблан. Он мертв. — Нет! — Умер, выдохся, сдох, слег, тусуется в Авраамово лоно, испустил последнее дыхание, начал процесс разложения: какой именно из них тебе более понятен? Говорю: он умер. — Не пизди! — Умер. Даня резко открывает глаза. Девушка напротив него пытливо смотрит, все же чаще обеспокоено переводя взгляд на третьего человека в комнате. Ее длинные волосы прилипли к мокрым щекам, блестя на свете, просачивающимся сквозь ободранные занавески. Даня пытается прокашляться, но болящая голова, чувствующаяся пульсация в висках и, наконец, психосоматическая гиперсаливация в горле не дают это сделать. Еле открытые глаза бегают из стороны в сторону, пытаясь найти Руслана — настоящего, мать его Руслана, — который ласково улыбнется и скажет, что это просто сон. Других мыслей в голове не было, кроме того, что он стал совсем другим, раз увидел в парне, безжизненно лежащем на его бедрах, Руслана. — Умер… — повторила девушка, переминаясь с одной ноги на другую. Даня ничего не отвечает, стараясь собрать голову. Вот почему здесь нет ведра с холодной водой? Или ведро, или эшафот — настолько радикальные ветра гуляли по закуткам сознания. — Не знаешь точное время? Он не сразу понимает, что от него требуют. Но когда доходит, девушка, пыхтя, пытается поднять холодное тело, ухватив под плечами. Даня не знает, почему и откуда в нем столько джентльменства в такой странной ситуации, но он подпрыгивает на месте, беря на руки парня. — Ты?.. — Мелисса. Его сестра, — она кивает на парня в чужих руках, а потом поднимает голову, пытаясь ухватить чужой беспокойный взгляд. — А ты тот самый «Только он меня понимает… Ах! Данечка-Данечка-Данечка»? Даня неловко кусает губы. — Типа того. — Тогда пошли, Данечка, вымоем тебя. Незнание сияло в воздухе ровно до момента, пока на глаза не попадает окровавленная рука парня и испачканные шорты, которые Даня постыдное время не снимал. Получается, в вену врезалась не игла шприца?.. И он не увидел? Снова не смог предотвратить чью-то смерть? Тем более, что прекрасно знал, какие слова корявым почерком вырисовывал психиатр тому каждую неделю в психушке? Можно ли сказать, что он убил еще одного человека? — Громко думаешь. Подставляй руки, у вас тут не кран, а блядская кайсака. Даня откашлялся, послушно вытягивая руки над ванной. Холодная струя отрезвила совсем немного, но здравый смысл приходил, хоть и самыми маленькими шагами. Ванная комната в этой совдеповской квартире выглядит так, словно время здесь остановилось несколько десятилетий назад. На стенах облупленная облицовка — светлые плитки покрыты желтоватым налётом и плесенью. Лужи рядом с унитазом не высыхают, пропитывая кафельный пол. Вдоль краев ванны, поцарапанной и ржавой, мягко растет черная грибница, а сама ванна испещрена трещинами — её поверхность больше напоминает гороскоп знаков Зодиака. Сумрачный свет, пробивающийся сквозь жирное пожелтевшее окно, лишь подчеркивает бардак. Бежевые шторы из какой-то клеенки висят, как брошенные скомканные тряпки. Пол застлан крошечными, несимметричными плитками, между которыми забились комки грязи. Даня прикрыл глаза, стараясь не всматриваться во всю картину перед собой. Постоянный запах канализации смешивается с едким ароматом мыла, оставляя ощущение, будто каждый глоток воздуха здесь — это акт самопожертвования. Или призыв к распятию. Даня оглядывается, когда понимает, что остался один, и удивленно моргает, стоит услышать сзади не ожидаемые слезы — сестра все-таки нашла мертвого брата, ожидание истерики и попыток избить оправдано, — а грязные маты и звуки скрипящей мебели. Шатаясь и почти неслышно шипя, он выходит из ванны, сразу попадая глазами на невысокую девушку, активно что-то ищущую в небольшой грязной комнате. Она переворачивает диван, брезгливо скалясь на испуганных тараканов; подцепляет ноготком тяжелый, пропитанный спиртом, запахом мочи и кислоты ковер, слегка приподнимает его и грузно выдыхает, не находя того, что так усердно ищет. Мелисса подходит к деревянному подоконнику, на котором прожжены причудливые символы, повсюду углубления от бычков и слой чего-то липкого, что не замечал никто из присутствующих. Она садится на корточки, рассматривая низ деревяшки, будто забыв вовсе, что в метре лежит бледный труп брата, из руки которого давным-давно вылилась половина венозной крови. Был бы тут Руслан, сказал бы, какая это стадия и когда тело начнет коченеть, но кошмар — близкий к настоящему фейерверку эмоций — давно исчез, сменив себя действительностью. — Могу помочь? — неловко говорит Даня, почесывая затылок. Он выпрямляется и сразу стонет от боли в ноющей спине. — Уже помог. У меня брат сдох, — фыркает она, не оборачиваясь. Миниатюрная фигурка совершенно не сочеталась с грубым говором, презрительным взглядом и грязными матами, то и дело выплевывающими изо рта. — И у этого мудака где-то спрятаны доки на эту хату… Она махнула на него аккуратной ладошкой, мол, иди, сама справлюсь. А у Дани будто слепота в неизлечимой форме, или почему он присоединился к поиску? — Почему он про тебя ничего не рассказывал? — между делом, как бы невзначай, спрашивает Даня. — Ему стыдно из-за того, что один ненормальный в семье. Сдохнуть хотел — так бабка к нему как к последнему лучику перед вечным затмением, а он, мудила, только деньги из нее высунуть пытался. Как видишь, квартира у него — а что он из нее сделал, только вопрос времени. Я всегда говорила, что до добра это не доведет. Вы что тут курили, блядь? А… — она ошарашено отпрянула от столика, заметив шприц, приветливо поблескивающий своей иглой. Мелисса сглотнула, махнула головой больше сама себе, чем с каким-то посылом, и вылупилась черными — видимо, семейное, — глазами на Даню. Наконец он смог рассмотреть ее получше: овальное лицо обрамлено каштановыми волнами, аккуратно струящимися вниз до лопаток. Мягкий свет падал на ее кожу, подчеркивая теплый загар, а губы, слегка приоткрытые, казались неправильной формы, кривыми.Но что действительно завораживало в ней, так это ее глаза. Черные, как смоль. Она присвистнула, выводя из размышлений. — Вовремя я, получается. И сдох, и на метадон занять не успел. — Там что-то дороже, — хриплым голосом сообщил Даня. — А ты ему варил, что ли? — Ага. По мне же видно, что я последний дезоморфиновый монстр, — с наигранной обидой в голосе ответил он, тяжело выдыхая, стоит ей тихо засмеяться. — Где ваши родители? Мелисса насмешливо фыркнула, поднимая тонкие брови кверху. — Там же, где и браток с бабкой, — она показала указательным пальцем вверх. Даня сглотнул слюну и утвердительно кивнул. Но теперь девушка задумчиво огибала его взглядом, приподнимая уголки губ. — Мы с ним близнецы, — пробормотала она, отвернувшись, продолжая поиски. — Он старше на тринадцать минут. Всегда гордился этим, а в детстве клялся защищать. Пока не влюбился, правда. Потом начались попытки перерезать артерию, вены… Даже пах вроде — безответная любовь пиздец зла. Про наркотики я не знала, — она замолчала, что-то обдумывая. А Даня всё не мог насмотреться в эти плавные черты лица. Как можно быть такой красивой и не в другой стране за счет богатеньких мужиков, а тут, в Питере, искать документы на однушку-притон старшего брата? — Ну, про тяжелые. То, что курил и колеса ел, догадывалась. Или что вы там делаете, охотники на легкий кайф? Даня демонстративно развел руками, без слов демонстрируя свое недовольство. Он не хотел показывать, что от рассказа тонким голосом у него возникло желание похлопать собеседника по плечу и сказать: «Прости, я не знаю, чем тебе помочь, давай побудем в тишине минутку-две?». — Я не наркоман, — он нагибается ниже, шаря рукой по пыльному полу под креслом без подлокотников. — Только коньяк. Мелисса засмеялась. — Поэтому по всей халупе валяются банки егермейстера и балтики? Туше. Даня улыбнулся и загадочно повел бровями. Девушка на это не ответила, пожимая плечами и продолжая поиски. Труп на полу уже никого не смущал, как и Даню тот сон, в котором Руслан — его, настоящий Руслан, пропавший неизвестно куда, оставив только странный набор цифр, — мертвый, винил его во всех смертных грехах. Даня предпочитал отвлекаться от дурных мыслей, периодически куря сигареты и перекидываясь парой-тройкой слов с Мелиссой. Почему-то он не почувствовал дрожь в сердце, скрученный желудок или узел в горле, когда в очередной раз старался нащупать пульс на тонком запястье, усыпанном противными шрамами. Не такими, как у Руслана. У того они будто выгравированы дорогими инструментами самыми настоящими деятелями и знатоками своего дела: они украшали, дополняли кожу, рассказывая историю — от лежащего же на липком полу трупа в сердце, душе или хотя бы мозгу не вызывало буквально ничего — только действия, вроде хлопка руками и наигранно-сочувственного тихого шмыганья носом — не более. Никаких чувств, только отработанная, как в театре, мимика. Будто кто-то с джойстика по ту сторону нажимает одну и ту же кнопку. — Получается, ты осталась совсем одна? — смирившись с тем, что бумажки, которые брат, судя по всему, или спрятал где-то вне квартиры, или другие самые мерзкие вещи, возникающие при мысли о том, что он мог с ними сделать, они сели у маленькой кухоньки, скорей импровизированной, чем правда существующей и входящей в план здания. Одна сигарета на двоих, как и эмоция на лице, объединяли совсем не теми узами, о которых говорят в книгах, но атмосфера стояла довольно необычная. Неловкое молчание нарушало выстроенную идиллию, придуманную его полунерабочим мозгом, да и вопрос казался уместным, поэтому, не подумав дважды, он ляпнул его, сразу поймав на себе презрительный взгляд. Резкое чувство дежавю не отпускало, пока эти проницательные смоляные глаза пытались настроить лазер и начать уничтожать всё на своем пути. Он уже хотел отказаться от своих слов, но почувствовал, как сигарета пропала из пальцев, а боковым зрением увидел сиплый дым, кусками вылетающий из чужого рта. — Можно и так сказать, — она неуверенно повела плечами. Смотрела куда-то вдаль, сквозь дырку в шторе и дома, виднеющиеся за окном в паре метров от столешницы, о которую они облокотились. Даня только открыл рот, дабы извиниться, но Мелисса продолжила: — Не сказать, что я сильно расстроена. После смерти бабушки с этим идиотом я не встречалась. Только когда он умолял меня сходить за него на комиссию. Не знаю, о чем он думал, если между ног у нас не один хер. Даня улыбнулся. Последняя фраза его рассмешила, а камень, который он носил на сердце, словно бы раскололся на мелкие кусочки. — Он всегда таким был? — Ага. Но после того как влюбился… Ты бы знал, какие люди бешеные, стоит им начать чувствовать гусениц в животе — всё, считай, пропало. А вместе с этим привязанность, преданность, искренность… Ух, такая ёбань, правда. Эмоционально зависеть от человека похуже хуеты, которую вы тут колете, — она посмеялась совсем несмешно, резко затягиваясь. Даня заметил, как грузно пар вышел из ноздрей. — Вот ты любил когда-нибудь? — вдруг спросила девушка, кладя подбородок на колени и поворачивая голову к Дане. — Понимаешь, о чем я? Противоречия в душе затанцевали под карнавальные мотивы. Одновременно приятные воспоминания смешивались с гневом, который вызывал ебаный Руслан. Зачем приходит во снах? Почему ушел? Что, блять, Даня мог сделать не так?! Этот мудак просто взял, съебался, а теперь, как последнее ссыкло, может приходить только в виде существа, дотронуться до которого ему не по силам? Щелчок под ухом заставил дёрнуться. Он пододвинулся подальше и неловко ответил: — Можно… Наверно, можно и так сказать. — Все еще любишь, но тебе разбили сердце? Именно. «Совершенно несправедливо разбили сердце», — мысленно добавил он. — Ближе к правде. — Могу помочь расслабиться, — слишком обыденно и двусмысленно говорит Мелисса, не отводя взгляда. Даня удивленно посмотрел в ответ, не понимая, что прячется за этим пытливым взором. На что она намекает, эта странная улыбка и закушенная губа? Однако рассуждать долго не получилось, как и проанализировать момент, в который к нему на колени — совсем как пару часов назад — упало тело. Только шевелящееся и, кажется, очень старательно пытающееся его возбудить. — Тебя даже трупак за спиной не смущает? — Из всех вопросов Даня выдавил только этот. Руки сами обернулись вокруг осиной талии, притягивая ближе. Зачем он это делает? — Трахалась в местах и пострашнее, — хохотнула она, перехватывая его ладонь, перемещая к ремню собственных джинс. — Бывал когда-нибудь в пресвитерианской секте? Она спустилась с него, помогая снять ненужную одежду. Долго он молчать не смог: абсурд переполнял мозг, спутываясь с возбуждением. — С чего вдруг такая благотворительность? — когда ее губы дотронулись до члена, спросил Даня. Он решил игнорировать обжигающее язык «в католической церкви». Зарылся пальцем в длинные локоны, шипя, стоит ее зубам пробежать по уретре. С громким «чмок» Мелисса выпустила головку изо рта, задумчиво сводя брови к переносице. Даня не знал, почему, но невозмутимый взгляд девушки отстранял от себя, делая ее милое лицо суровым. Но желание не проходило, и он аккуратно спустился ладонью с затылка до щеки, поглаживая сухую кожу большим пальцем. — Хочу. А тебе нужна разрядка. Выглядишь отвратно. Не давая ему ответить, она юркнула вниз, вбирая плоть в рот. Его не хватило надолго. Не зная, чем себя занять, когда он должен был наслаждаться ощущениями, но слыша только навязчивые мысли и шум в ушах, он сказал: — Все-все, понял. Я сейчас кончу, поднимайся. И уже когда девушка лежит на животе, выгнувшись ближе к его прикосновениям, Даня почувствовал то, о чем говорил Руслан во сне: он максимально отвратительный. Голова была забита мыслями о парнем, который покончил с собой всего несколько часов назад, Русланом и сороконожкой, бегло пробегающей мимо, но не девушкой, стонущей под ним. На едва ощутимые прикосновения он отвечал механически, пока его сознание было полностью поглощено воспоминаниями о прошлом. Но оказавшись в ванной спустя час, за который он успел подремать и окончательно забить болт на поиски документов, выпалил лежащей под боком Мелиссе: — Давай договоримся? — она удивленно посмотрела, поднимая одну бровь. Хотела уже открыть рот, но тяжелая рука упала на губы, останавливая начинающийся поток вопросов. — Дай договорю, не смотри, будто я тебе булку с печенью продать хочу. Ты ведь осталась одна, а документами на хату брат твой дорожки распределял. И я не совсем люблю жить наедине со своими тараканами. — И? — Мы с тобой живем в одной квартире, я беру все траты на себя, а твоя задача — просто разговаривать со мной, не мешать и иногда снимать трусы. Как тебе? Девушка будто того и ждала. Не изменившись в лице она согласно кивнула. По правде, Даня не долго думал об этом предложении.

***

Но кто знал, что секс между мужчиной и женщиной порождает новую жизнь? Любой восьмиклассник, думает Даня, месяц спустя рассматривая фотографии с узи. Звон в ушах мешал услышать слова Мелиссы о здоровом плоде, двух неделях и том, где на маленьком глянцевом снимке сердечко. С одной стороны, он испытал облегчение от того, что отца больше не было, чтобы мог увидеть его лицо. Однако, с другой стороны, он чувствовал себя подавленным и виноватым. Как он мог быть отцом, если собственный считал его недееспособным в прямом смысле. Желание бросить всё, включая точку на фотографии, и страхом перед тем, что его постигнет та же судьба, что и его отца скрепились между собой тугой косой. Внутри боролись противоречивые чувства. Он хотел помочь ребенку защититься от боли, которую он испытал сам, — Даня уверен, что с такой матерью она будет даже хуже, — но в то же время он не мог не задаваться вопросом, не передал ли он ему свои так называемые проблемы. Сомнение в генах плода, возможных патологиях — Даня не стал бы считать себя создателем человека с церебральным параличом — вдруг это вообще ошибка? Но они уже живут вместе. Вопрос времени, когда Мелисса родит, он увидит ребенка и поймет — его или нет. Пока же решил не трогать себя мыслями о Мэри Белл или Фреда и Розмари Уэстов. У него есть женщина под боком, неограниченное количество алкоголя, а главная проблема последних дум стала пропадать после переезда. Все-таки место проклятое, и с головой всё хорошо. Но жить с девушкой оказалось трудно. Помимо очевидных проблем, вроде волос на всех горизонтальных поверхностях, пропадающих бритв и кофт, появились ситуации, которые на самом деле казались слишком странными. Например, то, что она слишком часто хочет трахаться. Буквально каждый день и по несколько раз. Постоянно. Даня не был в сильном восторге после пробуждения от веса, активно ерзающего на паху, одновременно с тем, пока у него кружится голова и подступает тошнота от выпитого. А когда, спустя меньше полугода, он наконец заговорил о том, что его мало устраивает такое сожительство, учитывая ребенка и все такое, она просто сказала, что раз не он, то найдется еще кто-нибудь. Об округлившемся животе, к слову, оба будто забыли. Даня, как он считает, делает это благоразумно — ему потомство не уперлось от слова «совсем». Он все-таки предпочитал мыслям об отцовстве и совместной жизни с Мелиссой выпить и покурить. Может, вообще не его ребенок? Так еще и родится с дефектом каким-нибудь от такого-то папани… Нет. Родит и точно выгонит к чертям. Там уже тест на ДНК, может, даже суд. Даня не против платить алименты или что-то вроде того, лишь бы не видеть плод своих похождений. Если учитывать, что совсем скоро она доказала свои слова — сомнения о том, что пятно на черном снимке не имеет с ним одну кровь, подтвердились. Он совсем не удивился, увидев чужое белье у них на кровати. Сильного саспенса не испытал, заметив в ее кровати женщин. То, что ему в сожители — или, правильнее, подруги с привилегиями — досталась настоящая нимфоманка, не смущало, пока они пользовались презервативами, а утро начиналось со звонка курьера о доставленной еде. Или пиве. Мелисса запрещала пить что-то крепче, и его почему-то даже умиляло такое поведение. В душе будто цветы расцветали при мысли, что он кому-то нужен. Но быстро загнивали, стоило ему зайти за порог квартиры и увидеть ее, что стоит перед голым мужиком, умоляя снять с нее одежду. — Квартиру себе новую сними, — говорит Даня отстраненно: показать злость или, не дай бог, ревность он не хотел — ближе было слово «язвить». Выделить сарказмом, как вещал отец. Он прошел вглубь, сразу направляется в ванну, не сказав замершей от неожиданности парочке и слова. Даже взгляд было жалко отдавать. — Тогда ты останешься совсем один, — спустя время ответила девушка. Она права. Но Даня не хочет и не может это признать. Поэтому молча уходит в комнату, мгновенно забывая об этом инциденте. Так проходили совместные дни и недели: жизнь была скучной и однообразной. Дни сливались в бесконечный поток рутины, заполненные скрытыми упреками и натянутыми разговорами. Когда Даня раздражался, постоянно напоминал Мелиссе о ее финансовой зависимости, в то время как она ехидничала над чужой неудачей в личной жизни. Ни у кого из них не было иллюзий относительно союза. Они откровенно плевали на жизнь друг друга, терпели лишь по необходимости. Но однажды всё изменилось. Мелисса исчезла без следа. Ни звонков, ни сообщений, ни отпечатков ее присутствия. Словно ее никогда и не существовало. Возможно, Даня так и думал какое-то время, разрешая мыслям стучать зубами над ухом, будто огромное чудовище, желающее сожрать с костями. Он не раз задумывался над тем, что придумал вообще всю свою жизнь, пока материальные вещи не подтверждали реальность происходящего. Таким напоминанием о Мелиссе стало, как ни странно, не одежда, косметика или женский шампунь — а звонок спустя четыре месяца ее пропажи. Остальное он помнит плохо. Перевел нужную сумму на счет бывшего личного хирурга дядьки и попросил перевести находящуюся в «предсмертном состоянии», как сказал холодный голос по ту сторону телефона, к ним. А после окровавленный труп и младенец, уютно спрятанный в одеялко. Крики и слезы. Попытки задушить идиотов, что трудились над операцией. Всё пролетело в один миг. Тогда Даня выбежал из подвального помещения, быстрым шагом скрываясь подальше от запаха спирта и розовых вещичек. И единственным правильным решением, как позже понял Даня, вспоминая минувшие годы, было позвонить по давно забытому номеру. — Мэрилл, — он шмыгнул носом и глубоко вдохнул. Мурашки пробежали по всему телу, а дрожащие пальцы до побеления в костяшках сжимали телефон. — Вы не могли бы… — Данила?! — ошарашенно вопросила женщина с привычным акцентом. — Что ты натворил?! Даня вместо ответа чаще задышал, стараясь удержать тяжелые слезы. Ком в глотке не давал выдавить и слова, оттого он и стоял, облокотившись о кирпичную стену, не имея возможности объясниться. Он глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться, но это не помогло — наоборот, стало хуже, и через пару секунд Мэрилл могла услышать тихие рыдания, скрытые от переулка тканью кофты у рта. — Dios mío, — ошарашенно прошептала женщина, не веря своим ушам. — Данила, смогу прилететь через два дня. Справишься? — расслышав неразборчивое мычание, она добивала: — Не пей ту гадость, está bien? — К-какую именно? — ноги подкашивались, а голос дрожал. Он присел на грязный асфальт, вытягивая ноги, и, чувствуя малейшее успокоение, решил перестраховаться в своих предположениях. — Parkinson. Милый, не могу вспомнить, как по-русски сказать, — она выдохнула, расслабляясь, услышав Данин голос. — Те, что настроение тебе поднимают*. Даня кивнул сам себе и тихо угукнул в трубку.

***

Вспоминая дальнейшее, Даня никак не мог понять, почему Мэрилл согласилась приехать. Однако она сразу дала понять, что не собирается с ним церемониться, и потребовала все деньги, полученные им в наследство. Умалчивать про дочь долго не получилось — как и всё, о чем Мэрилл спрашивала, — и ее озабоченное лицо тогда смогло пристыдить Кашина лучше всяких нотаций в школе. Но женщина никак не прокомментировала рождение ребёнка, отлично помня, как Данила пересказывал наизусть выученное письмо отца. Даня сжал пальцы в кулак, глядя в глаза женщины напротив. Он знал, что она ему предложит. Знал, какой способ вернуть всё она предложит, и уверен в том, что к аргументу «тот бедный мальчик» добавится еще и «у тебя теперь дочь. Ты отец». Поэтому, сидя в каком-то кафе, он нервно рассказывал всё, что произошло с ним за последнее время. Не стесняясь в выражениях и подробностях, он рассказал даже про тучи, которые были в день, когда Руслан отправил ему злополучное сообщение. Рассказал про ебанутых близнецов и про дочь, которую позорно оставил там, в подпольной приемной, не зная, что с ней и как. А ведь у малышки даже имени нет. — Заберу её, — сказала тогда Мэрилл, грустным взглядом смотря на зеленые ставни, что делали просачивающийся сквозь них свет озёрного цвета. — Со мной жизнь ей покажется неуютной. В этом городе есть хорошие детские дома? У Дани от тихих слов сердце сжалось. Ей не было и месяца, а она уже стала сиротой. «Станет, — в мыслях поправил себя он, — станет, если я буду сидеть на жопе ровно». Мальчишеское желание доказать и опровергнуть велело ему без громких заявлений дослушать Мэрилл, а когда она замолчала, чтобы сделать глоток кофе, слегка улыбнулся, сказав: — Я буду лечиться. И он громко засмеялся, стоило женщине поперхнуться. Ее глаза смотрели пристально, красная помада на тонких губах требовала обновления цвета, а морщинки на лице стали виднее, стоило ей сощуриться. — Данила, — Мэрилл погладила себя по голове, убирая лезущие на лицо волосы, — ты понимаешь, что это не день и не два? Полноценная реабилитация — длительный и тяжелый процесс. Согласие было сказано несколько раз в разных формах. Мэрилл недоверчиво хмыкнула на его оптимизм, уже на следующий день хлопая парня по плечу и успокаивая, обещая, что клиника перед ним — лучшее архитектурное и медицинское поприще Санкт-Петербурга. И Кашина начало пробирать дрожью уже на пороге: всё так похоже на прошлое. Кирпичное четырехэтажное здание, внутри которого наверняка всё белым-бело, куда ни зайди, нос уловит флёр хлорки и спирта, а все врачи и технички ходят исключительно в масках. Будто пандемия какая-то. Он знал несколько правил в подобных учреждениях, и именно это стало причиной его озадаченно открытого рта из-за одиночной палаты, окна в стене и обычной, мать его, кровати. А где комната размером с кладовку, в которую дай бог по пятнадцать минут в день проникают яркие лучи холодного света ламп через маленькую форточку? Но после ухода Мэрилл начались настоящие муки. Вечные разговоры с психологами, которые говорили слово «рецидив» чаще его имени во время опроса. Мерзкие подробности он вспоминать не хочет, но детоксикация организма определенно хуже глотания лампочки в детстве. А после самое трудное. Ломка, бессонница, мучительные мысли — всё это Даня переживал на собственной шкуре. Терапия была интенсивной, откровенной, заставляющей взглянуть в лицо реальной жизни и собственной слабости. Самым страшным стали люди, с которыми он ел за одним столом. Он вспоминает, как лежал в диспансере в одной комнате — его кладовку в кои-то веке решили прибрать, а других мест не нашлось — с четырнадцатилетним мальчиком. Позже он понял, что у того диссоциативное расстройство, но до того, как он прочитал это и услышал от двух врачей, мальчишка со светлыми волосами, испугавшись Даню, попросил приятеля в голове выйти из-за ширмы. Конечно, там был двенадцатилетний преступник-маргинал с невероятным умением сжимать большие пальцы на кадыке. Тогда его спасла медсестра с лекарствами подростку. Но сейчас всё намного страшнее. Даня смотрел фильмы про людей, сидящих на системе годами: видел, в какое ужасное нечто они превращаются, но вживую всё выглядело намного красноречивей. Потому что вид людей с ампутированными от толкания седала с водой конечностями, обнаженные язвы и слезшая, висящая словно лохмотья кожа с корками, гангренами и язвами ужасал своим видом. Почему его — немного странного, но безбожно пьющего — Мэрилл направила сюда, к дезоморфинщикам, он не знал. Люди с разными диагнозами, которые заставляли пугаться в мирной игровой, иногда могли схватить за руку, долго и пристально смотреть или долбиться в дверь, сбежав из палаты; сопровождающий персонал, которому Манн, кажется, всю сумму с наследства отдала за «уют» в больнице, невероятно раздражали. Впрочем, он быстро стал понимать, что к чему. Когда терапия подошла к моменту избавления его от всех болячек, он свыкся со справкой, кричащими в ужасе людьми за стенами и регулярному приему лекарств. Постепенно Даня начал замечать перемены. Сон стал крепче, мысли — яснее. Мозг постепенно переставал воспроизводить жуткие картины, а в глотку наконец без тошноты проваливалась еда. Он знатно похудел, питаясь утром и вечером только для того, чтобы без последствий принять таблетки — но почти всегда не больше столовой ложки. Однако путь к выздоровлению был тернистым. Были моменты спада, когда Даня хотел всё бросить, вернуться к привычной жизни, где одиночество и сны ужасного содержания можно заглушить рюмкой с янтарной жидкостью. Он бесился, грубил и бил стены, умоляя выпустить на волю; даже как-то попросил телефон, чтобы позвонить Мэрилл и сказать, что он поганая грязная тряпка, которая не держит своих слов: принесите, пожалуйста, выпить. Но память о дочери, ее спящем умиротворенном лице заставляло живот скрутить от предыдущих мыслей. Доказать отцу и самому себе, что он способен на что-то такое серьезное, как возложить на плечи ответственность за чужую жизнь — вот, что им двигало. И так изо дня в день: лекарства, слезы, пугающий контингент. Повезло, что спал без снов. В день выписки Даня вышел из центра с ясной головой и болями в ней. Перед ним был тот же Питер с серым небом, в кармане — рецепты и рекомендации. Осознание «светлой, новой жизни, полной возможностей» дошло до него намного позже. Он знал, что путь к полному выздоровлению еще далек, но был готов к попытке. Ведь у него есть ради чего стараться. Мэрилл ждала его на неизвестном адресе. Не скидывая вещи, он мигом заказал такси и вскоре был у стен детского приюта. Даня осторожно открыл скрипучую дверь, его сердце бешено билось в груди. На пороге стояла Мэрилл с маленькой девочкой на руках. Даня оцепенел, глядя на свою дочь. Ее темные кудряшки развевались на ветру, а большие голубые глаза светились любопытством. Земля ушла из-под ног Дани, когда женщина, улыбнувшись его лицу, протянула ребенка. Девочка робко смотрела исподлобья, больше жмясь к тонкой женской шее. Детский интерес берет свое, и спустя долгие мучительные шептания девочке на ухо Даня взял ее в свои дрожащие объятия, надеясь, что тёкшая жидкость чуть ниже глаза — пот. Он прижал ее к себе так крепко, как только мог, словно боялся, что она исчезнет. Девочка хихикнула, обхватив его крохотными ручками за шею. Это был шаг к той самой «новой» жизни. Следующим же стал Руслан. Желание найти его Мэрилл поощрила, давала советы и показывала пособия по психологии о разговорах с ментально что-то там — Даня не особо запомнил. Потому что найти парня, что снился ему мертвым, слишком громадное количество раз превышало хронологию последующего. Ему плевать: главное — увидеть, убедиться, что жив. А дальше все зависит от Руслана — захочет, пусть хоть руки ему отрежет. Мэрилл посоветовала обойти знакомых Тушенцова, и Кашин может с уверенностью сказать, что так долго пыхтеть над изучением биографии посторонних людей последний раз мог только в восьмом классе — гребаный Наполеон. И сразу после Даши, пославшей его далеко и надолго, путь был построен в квартиру Тушенцовых… — Ты ходил к моей матери? — прерывая рассказ, спрашивает Руслан. Они сидели на диване, изначально планируя посмотреть фильм, но сцена с психбольницей побудила Даню рассказать об интригах и остальных прелестях лечебниц. Будто Тушенцов не знал по собственному опыту. Тем не менее, дослушав рассказ про психиатра, трахающего девушек в отключке, он настоял на полноценном рассказе о похождениях Дани. Такое Руслан слышать откровенно не желал, морщась и чертыхаясь от подробностей чаще, чем от скримеров на экране. Мавка рядом мурчала, будто специально нагоняя атмосферу. Хорошо, что Камила спит — правда, в их комнате. Завтра будет много вопросов, какая фея перенесла ее обратно в кровать. — Примерял роль зятя, — хохотнув, сказал Даня. Наконец, он смог отвлечься от повествования. Руслан не перебивал ни разу, из-за чего приходилось строить последовательность и надолго зависать, думая, нужно ли говорить то или иное, в итоге пересказывая всё, что можно вспомнить. — Она на тебе сидит ужасно, держу в курсе, — мрачно бормочет Руслан, улыбаясь, когда на плечо ложится чужая голова. Он зарывается пальцами в рыжие волосы, перебирая между пальцами пряди. — Согласен, ты лучше. Руслан не отреагировал, пассивно закатив глаза. Остальное обсуждать казалось бессмысленным и ненужным. Фильм не ждал, как и сон, пришедший к Кашину спустя пять минут просмотра.