143

«…под влиянием хороших мыслей, вычитанных из книги, он бросает взгляд на своё прошедшее и на настоящее».

— Как поживает моя Сесилия? Руслан глаза поднимает на зашедшего, автоматически их закатывая. Откладывает сборник на тумбочку у койки, приподнимается в полусидящее положение и смотрит внимательно на вошедшего. — Твоя? Совсем охуел? Она несовершеннолетней была, попридержи коней. И, блять, придумайте уже что-то про мужиков умирающих. Я ее старше почти на десять лет. — Правда? — делая очень удивленное лицо, спрашивает он, проходя и закрывая за собой дверь. — Твои поступки тянут только на тринадцать. Да и не припомню я мужика, режущего себе что-то там в ванной. Они вешаются обычно, — Руслан только фыркает в ответ. Такие шутки теперь тоже разрешались, и Даня пользовался возможностью, пока знает, что не обижает Руслана. Отношения с каждым его визитом налаживались: старые приколы, обсуждения, воспоминания, а теперь еще и подшучивания в манере их детства не могли не брать за душу. Руслан разглядывает его внимательно и, ну, ничего нового: дорогие брендированные шмотки, мешки под глазами и пакет в руках. Он смотрит на то, как тот кладет последнее на край койки и вопросительно смотрит, немо вопрос задавая. — Тут одежда, два энергетика — себе тоже взял попробовать, — и два куска хлеба с сыром, салатом, помидором, курицей… — Дань, это сэндвич называется. Если по-крестьянски хочешь — бутерброд. — Тебя настолько потряс состав этого блюда, что ты имя мое вспомнил? — поднимая брови, глумливо спрашивает Даня. Довольный ужасно: наконец добился своего. Хоть и в купе с закатывающимися глазами и «какой же ты дурак» между строк, но он рад тому, что имеет слух. А Руслан замирает. Блять, как этого чудака получается его ставить в такие неловкие положения? Разве не он был тем, кто помнит каждую сказанную пьяным Кашиным фразу, неловкое движение или тупой гогочущий смех, чтобы потом припоминать вечно, ехидно улыбаясь, пока тот от стыда сгорает и умоляет не припоминать? Так почему, если эти воспоминания не галлюцинации, этот придурок сейчас заставил его тело онеметь на полсекунды? Вот придурок. Игнорировать назойливый взгляд, горячим лазером направленный ему в лоб, трудно. Сдавать позиции тоже не в его манере, да и ответить что-то за звание «Сесилии» надо. — Пошел нахуй, — иногда фантазия подводит его, и что? Такое поведение, как он считает, вполне может себе позволить. Через пару часов его выписывают, а это значит, что он больше не будет видеть ни злую Дашу, ни старика, ни лижущихся Аришу и Давида. Не будет проверять телефон на наличие сообщений от матери в надежде увидеть там хотя бы одно искреннее ласковое слово; только Даня напрягал немного: не хотелось прекращать эти его визиты. Даже если у Руслана и сложилось мнение, что тот приходит только из чувства вины, хотя и не верил, что такое у него есть, прощаться с веселым, заражающим смехом, уставшими, но светящимися какой-то заботой светлыми глазами не хотелось вовсе. Парфюм этот его дурацкий и слишком резкий: слишком пафосный; высокая фигура, стоящая в проходе, которую словно огибают лучи света из-за светящейся кварцевой лампы в коридоре. Сказать это вслух, естественно — копать себе могилу, поэтому Руслан предпочитает губу закусить и взгляд отвести. Черные шовные нити на запястьях давно сняты, осталось лишь послевкусие стыда и недоделанной работы. А человек рядом с ним такой энергией веет, что и забываешь, почему попал сюда. Даня улыбается ему искренней улыбкой: загорится сейчас. Даже если ему хуево от резкого перехода в трезвую жизнь, сейчас он игнорирует тошноту и боль в висках, наслаждаясь мгновением. Правда, прописал бы ему какой-нибудь врач рецепт на постоянно необходимое нахождение рядом с Русланом Тушенцовым, он бы больше поверил в отечественную медицину. Так приятно просто находиться рядом, не говоря о тактильной — очень редкой, но всё же — близости, разговорах, а чего только этот смех стоит! Аудионаркотик ей-богу. — Схожу обязательно, но после твоей выписки, — и подмигивает гад. — На чей конкретно, подскажешь? — Налоговой. Мне кажется, ты слишком дохуя у них отбираешь. Руслан глупым мальчиком был нечасто: только на эмоциях или нейролептиках, а так, вспомнив их первую встречу в больнице и монолог Дани, его истории и, блять, слишком дорогие сигареты — в детстве покупал себе Филипп Морис за девяносто рублей и не жаловался, — а тут вдруг дым пахнет дороже всех перспектив Тушенцова на ближайшие пару лет. Даже еду тот приносил из ресторанов. Иногда было так неловко съедать очередной легкий суп, а потом по тарелочке искать, из какого заведения Даня принес это, и пялиться в телефон, не отлипая, смотря на почти полторы тысячи за триста миллилитров соленой воды с креветками и фунчозой. Вспоминая новость об аварии и, не разбиравшийся в машинах Руслан, поискав в интернете информацию о его этой «разъебаной малышке», тоже был знатно озадачен ее ценой. Кто вообще покупает что-либо дороже пятисот рублей, а потом не бережет это как Плюшкин? Но они это не обсуждали. Руслан как должное принял, что когда-то лучший друг детства теперь не последний человек в родном городе и посвящать в подробности его пока не планируют. — Эй! Друзьями же были! С чего такие подставы? — наигранно дуясь и фальшивя интонацией, говорит Даня. — С того, что я не Жанна из «Все умрут», и не пиздючка Сесилия, не одна из личностей Салли… — Всё! Перестань атаковать, у меня мозг плавится, — делая вид, что сейчас начнет падать спиной назад, страдальчески отвечает Даня. Мозг взаправду плавится: когда слезаешь со всякой херни, кажется, что плавится, горит, дрожит и гниет каждый атом в теле. Это даже ничего по сравнению с психологической составляющей синдрома отмены. Предполагая, что сейчас конкретно происходит в вентральной части его мозга, он только вымученно вздыхает. — Давай мы пожрем, ты наденешь невъебенную, принесенную самим Данилой Кашиным одежду, дождемся той злобной тетки и старика, а дальше будет как будет. Под «злобной теткой» он подразумевал Дашу, которая при любом удобном случае бросалась радиоактивными отходами изо рта в Кашина. Руслан просто кивнул, слегка приподнимая уголки губ. Пока Даня отходил к подоконнику, дабы разложить одежду и еду, он быстро берет книжку в руки, открывает страницу, которую не успел дочитать из-за ворвавшегося в его палату парня, и пробегается словами по фразе: «Прошлое противно, лучше не вспоминать о нём. А в настоящем то же, что в прошлом». Тупая фраза, думает он. Прошлое всегда прошлое, а настоящее — настоящее. Между ними есть только переживания, люди и материальные предметы. Не может быть в настоящем то же, что и в прошлом: люди уходят, вещи ломаются, эмоции забываются. В какой части сознания Чехов эту фразу откопал? Врачом же был, а они вроде умные. А мысль глупая до ужаса.

***

— Ты, блять, издеваешься?! Футболка с ебаной Итиго? Ты опять своей хуйни накурился? Даня проигнорировал то, как последняя фраза мелькнула у него воспоминанием голосом испуганного семнадцатилетнего Руслана. Отмахивается от нее и лыбится в который раз. — И на секунду не сомневался, что ты знаешь, кто это, — он смеется в ладошку, поднимая взгляд на Руслана, скрестившего руки на груди и взглядом проклиная, наверно, весь мир. — Я, просто, понятия не имею. Взял по красоте: розововолосая девочка-кошка на розовом фоне, что еще нужно мальчику? — Сука! Ты старше на блядских два года… Даня перебивает его, поднимая палец вверх и принимая важный вид, говорит: — И шесть месяцев. Два с половиной, родной. А еще выше на шесть сантиметров. Руслан фыркает противно на него. Плюнуть бы, но, зная свое начальство, заставят его харчок убирать Аришу. — И как мне сейчас по улице идти, недоразумение ты рыжее? — собирая в принесенный Дашей рюкзак все свои вещи, шипит он на Даню. А тот лицо невинное строит, таким же голосом говоря: — Ты так из-за шрама стесняешься? Давай я тебе кофточку принесу. Могу с еще какой-нибудь аниме девочкой или, например, котятами… Чтобы брутальнее смотрелся, честно. — Какой ты туполобый… Да не стесняюсь! Понимаешь, придурь, я — мужик под два метра ростом, грузин и, блять, в ебаной футболке с… — Тс-с-с. Общество никогда не поймет таких, как ты, — поднимаясь, он подходит к Руслану, кладя руку на его плечо. — Но не переживай. Я приму тебя любым. — Гнида, — Тушенцов сбрасывает чужую ладонь, показывает средний палец и присаживается на стул для посетителей. Сейчас он уйдет отсюда в свою маленькую квартирку, где, если и есть еда, то давно съедена всей живностью, которую ему лень травить. Туда, где вечно холодно, одиноко и в каждой комнате мигает тусклый желтый свет, нагоняя паранойи, тревоги и всей той хуйни, что Руслан ощущает последние пару лет. Даня встает со своего места, быстро бегая глазами по экрану телефона, делает жест, мол, сейчас вернусь, и быстро выходит из палаты, оставляя его одного. Кто бы мог подумать, что в больнице, где он проходит ебаную, почти бесплатную, практику, ему станет так хорошо? Нихуя не помогающие таблетки от психиатра, секс как метод отвлечься; боль, чтобы заглушить бесконечные мысли в голове и периодические импульсивные попытки перестать принимать пищу на день-другой — всю эту парашу можно излечить, как же иронично, попыткой суицида, находясь почти по восемь часов в сутки с ее причиной. Он правда будет скучать по этому беззаботному времени, когда всё, что его волновало, — не подралась ли Даша с Даней, и приходило ли сообщение от мамы. Уйти дальше в свою голову не дала резко распахнутая дверь, грозные стуки каблуков и женский знакомый голос. Поднимает взгляд и видит знакомое озабоченное лицо. Сегодня даже не накрашена, думает он. Даша любит себе волосы раз в месяц перекрашивать и делать странные макияжи. «Чтобы старики, когда в себя приходили, гадали — смерть я или пророк», — смеялась она на его замечания о слишком длинных стрелках. Привычно смятый халат, под которым можно увидеть футболку с бабочками, черные брюки и такого же цвета туфли на высоком каблуке делали ее одновременно слишком грозной и обезоруживающей. Без макияжа выглядит словно ангел, но это шмотье элитной проститутки из Невады вызывает странные ассоциации. — Поел? Всё забрал? Тебя точно отпускать можно? Может, всё-таки, в стационар… Он не дает ей договорить, резко поднимаясь: — Нет-нет-нет. Я ж не псих какой-нибудь, чтобы в психушку меня класть. Момент слабости, так и напишите в медицинской карте, — Руслан на секунду замолкает, обдумывая, что сказать дальше, и вместо всего вертящегося на языке подходит ближе и обнимает Дашу за плечи. — Спасибо. — Да, когда-нибудь назовешь меня мамочкой, но в более интимной обстановке, — закатывая глаза и фыркая, отвечает она. Тем не менее упирается лбом в выпирающую ключицу, неодобрительно хмуря брови. «Он все равно меня не послушает», — думает она и, отрываясь от него, спрашивает: — На первые три, ответ положительный? — Так точно. Она осматривает его внимательно и, когда замечает, что на лбу нет лишней выпирающей вены, начинает заливисто смеяться. — Выглядишь как чувак из клипа Френдзоны. — Сходите оба на хуй, — шипит на нее Руслан. И Даша будто оживает в мгновение от этой фразы. — Этот здесь? — «Этот» обещал до дома довезти. Да, он где-то по коридорам шастает, — хмыкает он, наизусть зная следующую речь подруги про «Уебана рыжего!», «Как ты с ним вообще больше пяти минут с глазу на глаз находишься?» и всё прочее, но вместо этого, она просто вздыхает, почти шепотом говоря: — Помнишь, как мы вышли с тобой в четыре утра прогуляться? — он коротко угукает в знак согласия. — Мы, пока в этой подворотне шли, я надпись прочитала интересную: «Чем шире ты раскрываешь объятья, тем легче тебя распять». Задумайся, что ли. Ебать мозги ты любишь. — Ага, там даже продолжение есть: чем чище твоя душа, тем проще в нее плевать. Могу, если надо, сказать кто сказал и кому посвятил. — Да не про это я, — сердито прерывает Даша. — Знаю. Просто хочу, чтобы после того, как меня «распнут», ты сидела где-нибудь неподалеку и ликовала с бутылкой, крича: «Я же говорила! Помнишь, говнюк, про ту фразу на стене в обоссанной подворотне?! Я была права!». Он закидывает рюкзак на плечо, выходя из палаты. Где его, на удивление, стоял и как верный пес ждал Кашин, что-то быстро печатая на телефоне. Он поднимает глаза на Руслана, и улыбка начинает расти сама по себе — все-таки выглядел тот уморительно: в огромных, с мотней по колено черных брюках, в этой дурацкой футболке, взъерошенный и, очевидно, не слишком в настроении. Бинты на запястьях тот не стал снимать по своим каким-то аллегоричным причинам, но он думает, что это связано с нежеланием брать еще супер смешную, по мнению рыжего придурка, кофту. Вансы — их общая болезнь еще с детства, про это Даня заикаться не будет. Но все-таки он доволен своим выбором одежды для Руслана. Даже если тетки в магазине смотрели на него как на последнего идиота, оно того точно стоило. Он отходит от стены на два шага и говорит: — Ричи! Если тебя так не устраивают девушки, будешь им. — Меня устраивают девушки на все сто десять, — до уровня змеи осталось настолько мало, насколько вообще возможно. Ему бы пародировать их шипение в цирке каком-нибудь. — Я так сильно похож на гердозера? — вымученным голосом спрашивает Тушенцов. — Скорей на абстинента, — от его тона Дане стало неудобно. Видимо, эта телка опять промывала ему мозги. Он неловко чешет макушку и, беря парня за запястье, ведет за собой. — Погнали. Такси до твоей халупы уже подъехало.

***

В машине они ехали молча. То ли настроение Руслана так повлияло на Даню, что тот и слова не промолвил, то ли музыка в такси была слишком удручающей. Ну серьезно, Наутилус? Может, блять, еще Нирвану или, на крайняк, Линкин Парк? Тушенцов изначально сидел какой-то подавленный, с таким грустным лицом, что разобрать нельзя: умер кто-то или снова того заебы посещают. С самых первых строчек стало некомфортно. «Я пытался уйти от любви, Я брал острую бритву и правил себя, Я укрылся в подвале, я резал Кожаные ремни, стянувшие слабую грудь». А после это ебаное, повторяющееся: «Я хочу быть с тобой». Добавляло ли это неловкости? Было ли это иронично? Хотел ли Даня дать подзатыльник водителю, чтобы тот включил что-то веселее, а Руслану — чтобы улыбнулся? Да. Тем не менее, когда они доезжают до серой пятиэтажки, Кашин расплачивается с таксистом, мысленно думая, что этому мудаку он поставит одну звезду, и слышит тихое: — Я тебе за такси верну, наверно, — Руслан прокашливается и, слегка дрожа от холодного ветерка, хрипит: — Я и пешком дойти бы смог, без твоих поддержек. — В этой наипиздатейшей футболке? Если ты не пришелец с другой планеты, то Руслан Тушенцов, которого я знаю, сгорел бы нахуй, увидь его кто-то в одежде с кошко-девочкой. Тихо-тихо, — прижимая указательный палец к чужим губам, опережая гневную тираду, Даня с легкой усталостью в голосе говорит: — Может, пустишь к себе? Чай попьем, как в старые-добрые. Руслан безразлично хмыкает, уводя взгляд. Вот что прицепился? Простили его, хватит уже друзей строить. — Не всю биографию Руслана Тушенцова ты знаешь. Он очень не любит, когда к нему напрашиваются. И это неправда. Оба знали. Просто Руслан донельзя желал, чтобы его оставленный в ванной позор никто не видел. Ключи есть только у матери, а этого для визуализации ее шока уже хватает. Больно надо, чтобы еще и Даня увидел этот кровавый пиздец. Второй раз. — Ой, да пизди, — отмахивается Даня, закидывая руки на голову, сцепляя пальцы. — Руслан Тушенцов сам приглашает к себе и настаивает на посиделках дома, потому что «На улицах ебучий сброд, бла-бла-бла, как я не люблю глупые лица людей», — парадируя голос какой-то малолетней девочки, улыбаясь, говорит Даня. — Забей хер, там всё убрано. Когда тебя забрали, я заплатил этим придурям и остался оттирать пол. А еще там коньяк. Заманчивое движение бровей было проигнорировано. Его снова поняли, даже без намека. Приятно осознавать, что о тебе заботятся. Получается, Даня взаправду пришел тогда с добрыми намерениями, раз после увиденного остался полы отдраивать. Осознание этого почему-то улыбнуло Руслана. — Идиот. И делает приглашающий жест, открывая парадную дверь. Они поднимаются по лестнице, напевая мотив какой-то песенки. В квартире не изменилось примерно ничего. Возможно, стало холоднее: не ему судить, по его мнению здесь всегда холодно. И темно. Они разуваются и, ни слова не говоря, проходят в маленькую кухоньку. Руслан включает тусклый свет. Ничего не изменилось. Вздохнув, выключает его. Кашин удобно располагается на табурете рядом со столом, на котором стоят коньяк и увядшие розы, заговорчески шепча: — Сгнившие розы в каком-то народе считаются началом чего-то нового. — Покажи мне, где ты всё это читаешь, — закатывая глаза и подходя к раковине, чтобы помыть руки, бормочет Руслан, параллельно взяв чайник, полностью заполнив его водой. Ставит на плиту и поворачивается к Дане. — Такие розы значат или гнев, или знак сожаления. — Зау-у-учка. Он не обращает на это внимания и достаёт из шкафчика кружки, а затем кладёт в них чайные пакетики. Даня, увидев это, возмущенным голосом говорит: — Эу! Я про чай пошутил! Этот коньяк старше тебя, давай выпьем старичка. Я уверен, ты ничего дороже какого-нибудь Чешского в жизни не пробовал. На это он только смешно фыркает, но чайные пакетики убирает. Садится напротив открывающего бутылку Дани и, упираясь виском о холодную белую стену, внимательно наблюдает за каждым его движением. Пальцы с татуировками, длинная черная кофта с названием бренда, которого Руслан при всем желании прочитать не сможет, даже если на третьем курсе ходил на пары латыни; широкие плечи, бледная жилистая шея, усеянная, как и в детстве, веснушками. Он всматривается в то, как комично Кашин старается вальяжно открыть бутылку. Смешными были только его действия — лицо вызывало у Руслана какое-то беспокойство. — Ты чего такой заебанный? Выглядишь, будто марафонил семь дней подряд. — Синдром отмены. Так легко вылетает из его рта, что и вставить нечего. На подумать оставил, гад. Тот как-то упоминал, что слезает с какой-то дряни, но Руслан, то ли под впечатлением, то ли из-за сложившегося мнения, решил, что Даня слезает с наркоты. Правда, тот выглядел как человек, находящийся в объебосе двадцать три часа в сутки — пятьдесят девять минут на поссать и проморгаться оставил. Тушенцов не размышлял над этим, но, смотря на друга сейчас, до него постепенно доходит. Звук открывающейся крышки приводит его в себя. Ухмыляющийся Даня смотрит довольно, взглядом на чашки, оставленные на шкафчике у раковины показывает. Руслан молча встает, подносит их и чувствует крепкий запах духов своего декана: от ванили до настойки трав. Да, он был прав, говоря, что Тушенцов такое и вблизи не видел. Кашину пальца оттопырить и пиджака не хватало для всей картины: важно наклонив старую дряхлую кружку, с видом Джордана Белфорта наливает янтарную жидкость в стакан, передавая ее Руслану. Рассматривая ее недоверчиво, он подносит кружку к носу, морщится от душистости и одновременно терпкости запаха. Делает маленький глоток и удивленно поднимает брови. Скептическое отношение к идее выпить «подарок» от Дани испарилось сразу. Приятные нотки ванили ощущались на языке, а неприятное послевкусие от алкоголя, которое обычно не нравилось Руслану, полностью отсутствовало. Коньяк был одновременно сладким и горьким, и Руслан сделал глоток побольше. Кашин тоже времени не терял, наливая себе полный стакан. «А мне, мудак, полкружки налил», — пролетает в голове Руслана, но быстро испаряется после очередного глотка. Вкусно. Голова не кружится, как от водки или ликера, блевать не тянет, и отрыжки, как от пива, нет — что может быть лучше? Надо уже начать строить свой пусть Гэтсби, чтобы, если напиваться, то не чем попало. Они в молчании выпивают половину бутылки. У Руслана все мысли испарились, ощущение, что всё наладилось, что больше нет проблем, и всё, произошедшее раньше, — не более чем галлюцинация Поприщина, усиливалось. На душе становилось теплее. За окном темнеет, маленькая кухонька обволакивается последними лучами солнца, но желания включить свет нет ни у одного из них. Воспоминания о приятном прошлом будились, вызывая по всему телу приятную дрожь. Можно ли назвать это блаженством? В тот момент Руслан, не думая, утвердительно угукнул. Даня, выпивший заметно больше него, полулежит на стене, пьяным взглядом всматриваясь куда-то в дверной проем. Или опять изучает душу Тушенцова сквозь него. В тусклом помещении не увидишь точно, но Руслан руку на отсечение поставил бы, что Даня хмурится. Комфортное, упоительное и такое необходимое молчание прерывается хриплым тихим голосом, шепчущим: — Ты одна из тех, кто может вдруг мой привычный мир перевернуть. До него не сразу доходит. А Даня только уголки губ легко поднял, смотря с ожиданием. — Непонятно, враг ты или друг, всё меняется с тобой вокруг, — как в озарении, пробормотал Руслан. Давно он эту песню не слышал. Ностальгия прошибает обоих, но только один может как-то прокомментировать это. — Знаешь, я вспоминал эту песню, когда мать хоронил. И когда в лечебнице лежал, тоже напевал. Там парнишка интересный был, постоянно говорил, что я охуенно пою. Просил постоянно. А я всё о тебе думал, пока ее тому мальчишке пел. Осознание сказанного вбивается в голову с опозданием. Но как только он соединил буквы в слова, а их в предложения, вопрос вылетел сам собой: — У тебя мама умерла? Почему ты не рассказывал об этом раньше? — если бы Руслан вел дневник своих эмоций в разные моменты времени, то одной из надписей была бы: «Сейчас семь вечера. Меня задавили, растоптали и закопали взглядом, унизили и обматерили без слов в собственной квартире. Чувствую себя неловко…» Потому что такими дикими глазами Даня нечасто смотрел на кого-либо, что тут говорить о нем. — Да спилась она. Из притона мне позвонили и… сказали, что подохла… Ничего интересного или смешного в этом нет, поэтому не говорил, — с запинками говорит он, пожимая плечами. Делает еще один большой глоток, жмурясь. — Можно закурю? Руслан бормочет краткое «да», снова погружаясь в свои мысли. Получается, у него вообще не осталось родственников? Насколько он знает, у того ни братьев, ни сестер… Как он до сих пор с ума не сошел? Вот почему, наверно, переехал, думает он. Чтобы подальше от кладбища с родственниками. А лечебница? Про нее Кашин тоже ни разу не говорил. Руслан не глупый, понял уже, что у его друга детства с префронтальным участком мозга всё не в порядке, но не до той лечебницы, о которой он подумал, сказал Даня, правда? Запах шоколада и табака заставили его передернуться, вспоминая, где и с кем он. Неловко поднимая голову, Руслан спрашивает: — В лечебнице… общей, надеюсь? А Кашин только улыбается ехидно. — Ну чего ты таким загнанным голосом говоришь? Понимаешь же, что в специализированной. Стесняешься спросить, да? — Нет, — шипит Руслан. — Просто… Ты не рассказывал об этом. Как ты туда попал?.. Дверь в темный хотбокс, воняющий жжено-кислым запахом, открывается резко. Недолго думая, Даня заходит вглубь комнаты, сквозь дым находя нужного ему человека. — Так рано? Уже всё сделал, что ли? — Говорит ему хриплый прокуренный голос. Как же он его ненавидит. Подходит ближе, щурясь и, замечая галстук, неаккуратно повешенный на дряхлую старую шею, натягивает его на себя, приближая накуренное лицо ближе к себе. Пытается вздохнуть полной грудью, но откашливается от запаха и дыма гашиша. Слезы на глазах появляются из-за этого, точно. — Ублюдок ебаный! Перестань мне эту хуйню подмешивать! Я не хочу продолжать у тебя на дудке играть, ты понимаешь меня, а? Мужчина только смотрит на него удивленно, приподнимая брови. Если глаза — зеркало души, то у этого человека ее нет. Он смотрел сквозь него, обдумывая — если вообще способен на это — что-то и спокойным голосом отвечает: — Можем уменьшить дозу. — Да нет же, блять! В любом случае от этой хуйни меня толкает в состояние овоща! Я устал, дядь, устал. Я… Я не хочу убивать никого. Я не хочу сидеть на винте, колесах и ебучих ешках! Он резким движением подносит шестнадцатый Атаман к участку кожи чуть ниже челюсти мужчины. Желваки на чужом лице не поменяли свой изначально расслабленный вид. — Ты слез со всего, да, Дань? У тебя мания начинается, родной. Ты не понимаешь, что творишь. — Ты не понимаешь, что творишь, урод! — ствол упирается сильнее в дряблую кожу. — Если бы не ты… — То ты, убивший свою родную мать, сидел бы где-нибудь и считал камни под ногами. Не забывай наше знакомство. — Заткнись! Не говори про нее ничего, сука! В помещение быстро вбегают двое мужчин в черной форме, за секунду скручивая его и уводя подальше от мужчины. — Я правда не хотел этого, Дань. Ты меня вынудил. Это была последняя фраза перед ударом по макушке. Очнулся он в белой комнате. — Глупость совершил одну. Тоже хуйня неинтересная, — делая особо глубокую затяжку, говорит Даня. Нахуй такое вспоминать. Руслан некоторое время мнется, закусив губу. Понятно, что ему недоговаривают — он не против. Если эта тема неприятна Кашину, настаивать не станет. Интересно, алкоголь так влияет на него или хронически воспаленная эмпатия? — Я, конечно, не первый человек в твоем списке, но… — он мотает головой, пытаясь привести мысли в порядок. Наверно, не лучшая идея пить алкоголь после продолжительного лечения нейролептиками, еще и на пустой желудок. Иначе он не может объяснить все свои дальнейшие поступки. — Но я рядом. Ты можешь рассказывать мне, если что-то на душу этим, блять… камнем ляжет. Вспомнил. Голова приятно гудит, слова путаются, а глаза внимательно наблюдают за пальцами, держащими сигарету. — А тебя легко набухать. Две недели назад ты в обморок ебнулся, увидев меня, — безразличным голосом хмыкает Даня. Руслан правда давно не пил. Может, поэтому он так не контролировал свои действия? Возможно, его задел тон голоса Кашина и то, как тот побледнел вмиг. Он встал, пару секунд постоял, облокотившись о стену, в ожидании, пока пройдёт головокружение и темнота в глазах. Пошатываясь, Руслан подошёл к Дане, который мутным взглядом смотрел на него. Неожиданно он почувствовал чужой вес на своих коленях и холодные ладони, сжимающие его щеки. Теплое дыхание и шепот в самое ухо вызвали табун мурашек по всему телу. — «Всё меняется вокруг с тобой». Разве это не песня нашей юности, Дань? Когда я тебе костяшки обрабатывал и успокаивал после расставаний? Ты мне важен, правда. — Но… Я, — Даня замялся, смотря в чужие глаза, чьи зрачки определенно оккупировали радужку. Или почему они кажутся такими бездонными и искренними? Освещение? Нежность? Он неловко обнимает сидящего на нем Руслана, скрестив руки в замок за его спиной. — Я поступил как конченый ублюдок тогда. — Да забудь ты, господи! Сейчас-то, это как ситуацию меняет? Я хочу проводить с тобой время. Хочу слушать твои рассказы. С таким тобой, а не тем, который «поступил как конченый ублюдок». Руслан пьяно улыбается и откидывает голову на чужое плечо. — Даже не знаю, стервой или душкой ты мне больше нравишься, — бормочет в волнистую макушку он, судорожно вздыхая. Взаправду это сейчас или его снова вставляет? — Пошел в пизду, — Руслан пьяно смеётся, обвивая руками шею. Даня согласно хмыкает, прикрывая глаза. Давно он не ощущал такого комфорта и интима при обычных объятьях. Тушенцов ерзает на нем, удобнее усаживаясь и, видимо, найдя самую удобную позу, крепче прижимается к нему, слегка дрожа. Даня быстро включается, отодвигая от себя парня, но не сгоняя с колен, снимает с себя кофту и сует ее удивленно смотрящему на него Руслану. Он улыбается мягко, тихое «спасибо» испаряется в воздухе после того, как он, надев худи, снова прижимается к теплому телу. Они могли сидеть так хоть всю ночь: Руслан засыпал на чужих коленях, а Даня и под угрозой жизни не разбудил бы его. Слишком это все по-домашнему. Но он чувствует вибрацию телефона в кармане спортивок, аккуратно достает телефон, включая его. Яркий экран ослепляет на пару секунд, а проморгавшись, он читает сообщение, выделенное в важных. Работа 20:23 Нашли. Вышел на разговор. Ждет вас. Даня страдальчески вздыхает. «Сука, ну почему именно сейчас?» Стараясь не делать резких движений, он пятерней зарывается в темные волосы, взлохмачивая их и слыша невнятное «мгм». — Мне идти надо срочно. По работе. — М-м-м… — до него не сразу доходит, какие движения требуются. Тем не менее он, все еще пьяно шатаясь, встает с Дани. — Коньяк себе оставляю, — бормочет Руслан, мотнув головой в сторону недопитой бутылки. Кашин согласно кивает и выходит к коридору. Старается быстро обуться, поднимает взгляд на смотрящего своим умильным пьяным взглядом Руслана. Еще улыбается так приторно. Даня делает шаг вперед, наклоняется, целуя того в щеку. — Напишу еще. И быстро выходит из чужой квартиры, чувствуя накапливающийся адреналин. Руслан, только через время поняв, что произошло, усмехнулся и пробормотал сам себе: — Кофту забыл, дурачок.

***

На улице тепло. Ледяной ветер и привычный ночной дубняк забываются, на фоне его эйфории. Даже курить не хочется, такое у него сейчас настроение. Слегка пьяный, вышедший от Руслана Даня настолько удовлетворен своей жизнью, что даже забывает о предстоящей ему задаче. Он проходит чуть дальше вдоль длинной улицы, вглядываясь. Черный BMW два раза светит фарами и, понимая намек, он оглядывается, замечая свою цель. Выцепив стоящего у кирпичной стены курящего мужчину, Даня, схватив его за предплечье, поворачивает за поворот, бегло осматриваясь. Машина, припаркованная неподалеку, обнадеживает и, хоть он и не впервые таким занимается, успокаивает. Когда на вид сорокалетний мужчина заходит за поворот, послушно следуя за Даней. Он, долго не думая, зажимает того у стены, сквозь призму тусклого света от фонаря неподалеку вглядывается в резко испуганные очертания лица перед ним. Мужчина, до этого уверенно стоящий и закинув руки в карманы недорогих брюк, сейчас выглядел противоположно своей изначальной решительности: морщинистое лицо жмурилось, показывая напряженные желваки, выпирающие вены; губы смяты в тонкую упругую нить, а пропитые, с лопнувшими капиллярами глаза крепко закрыты. Худое тело вжимается в стену, всеми силами старясь огородиться от держащего его тела. Дрожь усиливается, когда острое лезвие холодом обдувает его гусиную кожу на шее легким ветерком. — Знаешь, мне все всегда говорили, что, выполняя свою работу, я развожу много грязи, — наклонившись, в самое ухо шепчет Даня. Он более чем уверен, что мужик перед ним чувствует запах коньяка, который он пил полчаса назад, и почему-то эта мысль его развеселила. Серебряный балисонг упирается в плоть сильнее. Первые капли крови мужчина ощущает не сразу, но, поняв это, хрипло завыл: — Что… Что я вам сделал? — Серьезно, дядь? — поднимая бровь, не скрывая усмешки, саркастично спрашивает Даня. — Ты разъебал шесть миллионов своей ебаной развалюхой. — Но… — он сглатывает вязкую слюну, поднимая слезящийся взгляд на парня. — Но у меня в той аварии сын… Сын умер. Моя жена, я и дочь сильно пострадали. Я… Я правда не специально врезался в вас. Лезвие упирается еще глубже. Венозная кровь начинает вытекать обильнее — сонная артерия показываться все сильнее. Дане всегда нравилось это ощущение власти. Когда ему не старик приказал сделать что-то, а когда он сам, зная о безнаказанности, зная об отсутствии последствий, добровольно лишает недостойных жизни. «Нельзя дорожить жизнью, недостойной человека», — пролетает цитата из книжонки, прочитанной им в психушке. А он считал почти всех ею недостойной. — Да похуй мне на твоего сына, клянусь. Ты деньги мне никогда в своей жизни не отдашь. Думаешь, я тебя просто словил, чтобы ножичком перед еблом покрутить? Кириленко Дмитрий Олегович… Про работу там неинтересно — завод есть завод, а вот судимость и семейное положение… Как тебя в каталажку-то не закупорили еще? Нанесение побоев несовершеннолетней дочери, разбой, совершённый организованной группой с применением насилия, попытка изнасилования… — Это было пятнадцать лет назад! — нервно двигая глазами из стороны в сторону, беспомощно кричит мужчина. — Ага, знаю. А твоя жена, прожившая с тобой на пять лет дольше, знает? А про любовниц? А про то, что у тебя есть еще один ребенок на другом конце страны? Даня делает резкое движение рукой. Кровь брызгами летит из шеи стонущего от боли мужчины, пока Кашин, отходя от него на два шага, дает тому упасть на землю. Пусть почувствует холодный асфальт. Он закуривает неторопливо, садясь на корточки перед корчащимся и пытающимся ладонью зажать фонтан темной крови на шее, что течет водопадом, и, выдыхая дым дорогих сигарет тому в седину на затылке, спокойно говорит: — Так вот. Мне всегда говорят, что я делаю свою работу грязно. Знаешь, Дмитрий Олегович, я ни о чем не жалею, пока вижу таких, как ты, под своими ногами, — он переворачивает нож хвостиком и пару раз ударяет мужчину в место пореза. Немного увлекшись, лезвием прорезает еще одну глубокую, но не так резко, как до этого царапину, напевая что-то себе под нос. Песня Славы Прокса, что ли? Докуривая и бросая окурок куда-то в лоб мужчине, Даня удовлетворенно вздыхает, слегка приподнимает уголки губ и, выходя из вонючей подворотни, быстрым шагом направляется к приготовленной заранее коллегами машине. Залезая на переднее сиденье и чувствуя приятный запах дорогих сигарет, он поворачивается к водителю, весело говоря: — Меня домой, ручки отмыть надо. В ответ он слышит хриплое: «Как скажете», и черный тонированный автомобиль сдвигается с места. Держащий в руках чужую кофту Руслан, стоял на противоположной стороне улицы, ошарашенно смотря за происходящим, не решаясь сдвинуться с места.