143

— Но даже после этого вы отрицаете одержимость данным молодым человеком? — спрашивает голос с акцентом, через некоторое время напряженного молчания. Как же душно в этом кабинете. Зелёные обои с узором тюльпанов давят, дорогая вычурная мебель и множество шкафов будто пафосно смотрят. Правда, в комнате всего четыре стены, три из которых заняты высокими шифоньерами и шкафами с прозрачными ограждениями. За ними находится множество иностранной литературы, а сами ограждения покрыты легким слоем пыли. Еще, помимо всех этих полок, в комнате есть деревянная стенка, на которой стоит фарфоровая посуда и статуэтки то ли японских ёкаев, то ли уродливых лиц — Даня не вникал. Запах с самой прихожей не отпускает тебя, и даже, выходя на улицу, от тебя, скорее всего, будет нести ароматом жасмина и какой-то сладко-ванильной пыльцы. Лёгкие прозрачные занавески с изящным кружевом, сквозь которые проглядывают яркие лучи солнца. Мягкие ковры, которые напоминают ему о не очень уютных помещениях, и два дивана, обитых настоящей кожей. Вопросом «чьей?» усложнять жизнь он себе не собирается. На одном сидит Даня, стараясь выглядеть абсолютно непринужденно. Ему не нравилось вспоминать слова матери и играть в эту новеллу, где от сказанных им слов, мыслей и поступков зависит ход не игры, а жизни — осточертело. Поэтому он выбирает позицию «все едино, все одно, всем всё равно». Главное, это клоунство быстрее закончить. Не самая любимая его практика — приходить и рассказывать о том, в какой момент детство перестало быть детством. В какой момент он совершил ошибку и кто не дал ему упасть в яму. Вспоминать мать, в подробностях рассказывать о своих чувствах при тех действиях; отца и его ебейшую записку. Но женщина настаивала, чтобы он делал это хотя бы раз в неделю или две, говоря о восстановлении его лимбической системы и используя множество других терминов, которые он не хотел запоминать и потом искать значение в интернете. — Я полностью уверен в том, что к «данному молодому человеку» меня влечет не одержимость, а ностальгия и… Не знаю, просто рядом быть хочу. — Но вы потратили огромное количество времени на его поиск. Даже специально наносили себе вред. Не могу утверждать, что это проявление ностальгии. — Тогда последнее. Я хочу быть рядом с ним. После того как я пришел к нему домой… Чувство вины, наверно. Он хотел умереть просто увидев меня. — Вы вините себя в том, что стали причиной его попытки самоубийства, или потому что не дали ему умереть? — Я… Я не знаю. Я хожу к нему уже какое-то время, и он, кажется, перестал на меня злиться. Мы даже как в старые добрые — обсуждаем что-то и смеёмся. Как друзья. — Хорошо, — женщина опустила глаза в очках на блокнот, что-то быстро записывая. — Вы бы хотели уточнить что-то еще? Ваша юность? — Нет. — Понимаю. Трудно вспоминать моменты, когда Вас насильно заставляют делать какие-либо действия. Сочувствовать Вам я тоже, к своему огромному сожалению, не могу — должность не позволяет, но, поверьте на слово, я пережила весь ваш рассказ и те эмоции, которые вы в него вложили. Даня лишь усмехается в ответ на её слова. Вот уже три года, как ему приходится приезжать в этот загородный дом три раза в неделю, чтобы обсуждать с этой взрослой женщиной свою жизнь. Он не считает её психологом, ведь психологи лечат, а она просто повторяет одни и те же банальные фразы от сеанса к сеансу. А еще ему пиздецки не нравится ее испанский акцент. Возможно, это делает её более ценной как специалиста международного уровня? Тогда понятно, почему дядя отправил его именно к ней. Всё лучше, чем лежать в психушке со всеми видами катетеров в теле, чувствуя себя овощем и приходя в сознание только по приходу знакомой морщинистой рожи, что приторно будет задавать вопросы сладким голосом, щуря маленькие глаза. А когда Даня, уже давным-давно забывший, как правильно связывать предложения, просто промямлит ему в ответ какой-то бред, старик, не изменяя традициям, попросит медперсонал выйти и принести ему «шокирующий аппарат» — ублюдок постоянно, говоря это, причмокивал губами и лыбился своими отвратительными гнилыми зубами. Когда медсестры выходили из палаты, Даня получал свою дозу тока в мозг. Конечно, у дядьки не было медицинского образования. Естественно, всё это делалось без анестезии и всей этой предварительно нужной хуйни. Необходимое количество энергии, обычно используемое при лечении шизофрении или неврозов, составляет до ста вольт и длится не более пяти секунд. Однако ублюдок любил экспериментировать: он применял сильные, но быстрые разряды, а затем использовал более слабые, но продолжительные. Пока он слова не скажет. Те, которые он хотел услышать. А хотел разные: от «арбуз» до первого монолога Фауста. Самое положительное в этой лечебнице был, пожалуй, парень чуть младше его, с которым они часто виделись в столовой. Даня, даже напрягая память, не вспомнит его имя, но номер, переданный ему когда-то, до сих пор записан в телефонной книжке как «врачишка». Потому что Кашин ясно помнит, как на перерывах они встречались в общей комнате, доверху набитой настольными играми, и просто разговаривали. Так он и узнал о мечте парня стать хирургом. Они познакомились, и очень удачно сложилось, что парнишка тот в выпускном классе и попал он сюда из-за попытки выпилиться — не первой — и что лечение это, как и Дани, принудительное. Он вспоминал порой, как завидовал парню, к которому приходила обеспокоенная бабушка и приносила ему всякие книжки. К нему-то заходили максимум спросить, помогают ли транквилизаторы. Но, к слову, лечебница эта показала ему, что читать, даже если от безысходности, очень интересно. Тогда и читать на двоих у них стало традицией. То по главам, то Даня читал диалоги, а он — описания. Что поделаешь, если не хочет он читать описание прекрасного загородного барского дома на семь страниц? Интереснее менять интонации из серьезных в глупые и неуместные персонажу, зато смех под ухом мягкий и приятный. Он помнит, что у того парня было всё правое запястье обмотано толстым слоем бинта, и он часто дразнил того мумией, на что бинтованный только язык показывал, а после — средний палец. Еще он помнит его внешность, но очень размыто: средней длины волнистые темные волосы, курносый — прям женский, ей-богу, — нос, и над чем Даня тоже стебался — худобой и ростом парня. Он действительно выглядел как персонаж из крипипасты: высокий, бледный, с длинными хрупкими конечностями. Не хватало только какой-нибудь отличительной особенности, например, широких красных глаз или длинной шеи. — Мы можем на этом закончить? — спрашивает Даня, через некоторое время пустого молчания. Мэрилл смотрит на него, приспустив очки, и хитро хмурится, говоря со своим этим блядским, режущим уши акцентом. — Данила, я бы хотела еще немного обсудить ваше состояние на сегодняшний день. Можете рассказать, что происходило с вами за последнюю неделю? Сука. Ей же не доплачивают за дополнительное время, так какого хуя? — Мэрилл, я правда очень устал и последующие пару часов хотел бы отдохнуть у себя дома. — Мэри. Называйте меня Мэри, не первый день знакомы, — улыбается женщина, снисходительно поднимая брови. — Все же я настаиваю. Расскажите коротко. — Фух, — Даня, только из уважения к женщине не сказал сейчас все, что крутится у него на уме по поводу сложившейся ситуации. — Последние дни я часто навещаю Руслана, даже если он меня не впускает… — Muy bien, — перебивает она, снова наклонившись над своим блокнотом и активно что-то там черкая. Может, она его портрет рисует? — Ну… — «Блять» вертелось на языке, но он держится. — Стал чаще вспоминать мать. Ностальгирую по детству. Иногда думаю об отце. Мэри наигранно кашляет в хрупкий кулачок, одетый в тоненькую перчаточку. — Algo nuevo, — бормочет себе под нос женщина, не прекращая что-то чиркать. Вот ещё одна причина, по которой Даня не хотел ходить на сеансы к мисс… мэм… Манн: она иногда забывала, что находится не в своём Мадриде. А он не горел желанием запоминать всё, что говорит женщина, чтобы потом это перевести. Поэтому он просто проигнорировал фразу, продолжая нейтральным голосом: — Беру меньше заказов от дяди и стараюсь не принимать ту… дрянь, что он мне сует постоянно. Не хочу снова оказаться неуправляемым идиотом. Пока я стабилен и навещаю Руслана, чувствую себя довольно хорошо. — Можно подробнее про вашего дядю, молодой человек? — отвлекшись от своего блокнотика и пристально посмотрев на него, требовательно, но сохраняя спокойствие, говорит она. Даня посмотрел на нее удивленно и, фыркнув, просто сказал: — Осточертела его рожа рядом и все то дерьмо, что он делает. — Есть конкретная причина? Если да, это что-то или кто-то? — Второе.

***

— Моя дорогая Мэри! Кого я должен благодарить за возможность услышать ваш голос?

— Он хочет уйти от вас.

Мужчина по ту сторону телефона замолчал. Он ожидал, что когда-нибудь услышит такое от психолога племянника, но хотя бы к годам тридцати.

Он делает глубокую затяжку и наигранно сладким голосом говорит:

— Вас понял, моя госпожа! Тогда мне стоит увеличить нагрузку на работе или нервной системы? Может, поможете с дозировкой?

— Я психолог, а не психиатр, чтобы выписывать вам препараты. Но если ждете моего совета: оставьте парнишку в покое. No puedes cambiar su corazón.

Женщина сбрасывает трубку, закуривая дорогую тонкую сигарету. Даже если этот подлый мужчина платит ей баснословные деньги за промывку мозгов мальчишке, она, которую на родине называли алчной и падшей, считает это перебором. Выдыхая сиплый дым, она бормочет сама себе:

— Bastardo loco…

***

— Да, я уже вижу по твоему лицу, что ты мне не рада, и вообще я скотина последняя, да-да. Дай к Русе пройти. Даша закатывает глаза, скрещивая руки на груди. Ну что за человек? Один раз не выгнали — теперь считает, что хозяин поляны. Руслан, может, и говорит о том, что за последние десять дней уже свыкся к Кашину и общению с ним, но она все никак не может понять, говорит он это, осознавая свои слова, или нет. Потому что девушка помнит тот разговор у нее дома. Потому что она помнит, как, уложив Тушенцова у себя на диване и накрыв пледом, вышла покурить на балкон, чувствуя накопленную влагу на глазах. В тот момент она хотела спрятать этого зареванного, красного от слез и громко сопящего мальчишку — а тогда он казался ей крохотным и хрупким — у себя в кладовке, выпуская иногда погулять и покурить. Даша правда считала, что хватит Тушенцову внешнего мира. А сейчас он, уже переставая употреблять ту дозу антидепрессантов, что она настояла подмешивать ему в еду, и пережив полное переливание крови, сам спрашивает, приподнимая свои брови и пуговками этими чернющими смотря на нее: «Кашин пришел что ли?», и она, в очередной раз раздраженно выдыхает положительный ответ, видит, как загорается чужое лицо, и, злясь, выходит из палаты, запуская «твоего рыжего ублюдка». По-другому она отказывалась его называть. Руслан тоже недалеко ушел, все еще игнорируя имя парня, но сам факт, что тот перестает чувствовать тревогу и страх рядом с ним, вводит Дашу в ступор. И его тоже, если быть честным. Руслан не понимал нисколечко, почему так хочет общаться с Даней. Вроде ненависть, вся та боль и годы терапии, слез и горечи, триггеров и комплексов появились из-за одного поступка этого человека, но с нынешним Даней так хотелось разговаривать. Руслан часто прогуливал семинары, лекции и другие необязательные на его специальности занятия, но, если верить услышанному, то он просто боится остаться в одиночестве. Но почему? У него есть Давид и Ариша, и хоть они всего лишь коллеги по работе, с ними у него отличные отношения. Даша, которая как вторая мама следит за каждым его волоском, и, кажется, всё… Ну, есть еще Коля, с которым они не виделись ну слишком долго, чтобы обозначать их взаимоотношения дружбой, но он тоже не последний человек в его жизни. Мама? От этой мысли ему непроизвольно ударило по вискам. Обида пожирает его, даже если Руслан не глупый и, наверно, может понять, почему она не хочет — именно «не хочет», если бы хотела — давно приехала — видеть сына в таком виде снова. Размышления в его голове прервались, когда он услышал язвительное «заходи уже». Белая дверь открылась, и перед ним предстал мужчина с энергетическим напитком в руках, готовым бульоном и нелепой улыбкой. — Мне передали, что тебя тут кормят сушеными крысиными лапками и тушенкой времен моего прадеда, — оправдывая продукты в руках, тараторит Даня, заходя вглубь палаты и закрывая за собой дверь. А Руслан только уголки губ незаметно поднимает. Заботится. Даня ставит банку и пластиковую тарелку на тумбочку у койки Руслана, а сам садится к нему в ноги, теплым взглядом осматривая парня. Тушенцов, правда, не понимал, в какой момент разрешил ему столько дозволенностей, но не возражает. Просто в какой-то момент Даня стал появляться в этой «халупе» чаще и приносить с собой то сменную одежду, купленную за свои деньги, то какой-нибудь легкий перекус. А когда он узнал, что этот мужчина, десять лет назад читавший только порножурналы, знает, кто такой Леопольд Блум и Билли Миллиган, был приятно озадачен. А Даня только сидел и смеялся с его лица, наигранно делая обиженное лицо. — Я что, по-твоему, совсем идиот последний?! И когда Руслан утвердительно покачал головой. Даня, не выходя из образа, махнул на него рукой и отошел к окну, скрестив руки на груди, стоял, рассматривая погоду на улице, драматично вздыхая, а после начинал петь какую-то придурковатую песню, и улыбаясь, слыша смех Тушенцова. Бывало, Кашин делал комплименты татуировкам на руках Руслана, но всё равно ехидно подмечая, что они выглядят так, будто тот сам иголкой и пастой из ручки их накалякал. Даня любил припоминать их разницу в возрасте, обращаясь к нему по-дебильному и ссылаясь на свой «жизненный опыт» при любом споре. Он тоже замечал рисунки на пальцах у Дани, но, не вглядываясь, бросал лишь: «у тебя никогда не было вкуса». А тот обиженно ноздри вздувал, говоря, что летучую мышку на шее набивают тоже не от огромного ума. Часто они смотрели ютуб на телевизоре, который, как ни странно, тоже оплатил Кашин. Руслан стал почти забывать о том, что видеть этого человека больно было. Стало приятно проводить вместе время, и он даже чувствовал скуку, когда тот не приходил. Даже если Даня всегда говорил когда придет, вплоть до минут, и никогда не опаздывал. Иногда с улыбкой вспоминали детство. Громко смеялись, вспоминая, как прыгали с тарзанок в озеро или нарочно дразнили гусей, чтобы потом убегать страшнее было. Они помнили, как ездили с дедушкой Руслана на сенокос и несли на себе огромные тюки сена. Позвоночник, казалось, вот-вот не выдержит, но они всё равно старались донести сено, под хриплое ворчание деда, который приговаривал: «не халтурьте мне тут!». А потом, приехав в посёлок, они долго лежали на траве, пытаясь отдышаться и найти силы, чтобы не расходиться по домам так быстро. Однако были и другие моменты, о которых они предпочитали не вспоминать. Церковь Комната Руслана Ему нравится ловить на себе весёлый взгляд и слушать глубокий голос, который то и дело рассказывает один и тот же анекдот или какую-нибудь историю из жизни. Даже неловкие поглаживания по коленке сквозь больничную сорочку ему приятны, хотя раньше он не разрешал никому прикасаться к себе, даже родной матери. Но эти прикосновения не казались ему колючими, как все остальные: даже если ладонь у Дани широкая и мозолистая, он еле касался кожи Руслана, в каком-то метафизическом плане даря свою тактильность. Из-за чего это происходило, Руслан понимать не хотел. Возможно, на него все еще действуют те таблетки, что подруга «незаметно» подсовывала в еду. Может, ему просто не хватало внимания, а тут оно само приклеилось и отцепляться все никак не хотело, навязывая себя. Еще был вариант более глубокий и заумный: мол, Руслан желает вернуть те взаимоотношения, что были между ними до того дня. Но нет, он не хотел. Когда эта мысль пробежала в его голове, он как в фильмах потряс головой, стараясь ее смахнуть. Просто потому что это невозможно. То ли всё наладилось, то ли я просто привык к пиздецу — такая мысль приходит в голову. Кажется, он увидел эту фразу на стене общественного туалета. К сожалению, у него была отличная память, и поэтому отлично помнил всё: от бессмысленных дат, знаков зодиака знакомых и прочей ненужной бурды до всей той хуйни, что испытывал. И драку на речке помнит, и встречу в послеоперационной. Проще говоря, раздувать этот шар из мыслей можно было сколько угодно, Руслан предпочел оставить это на потом. — Я их сам ловлю и ем, — смешком отвечает он. — Добровольно, получается? Я что, зря искал этот ебаный энергетик «донт шугар», пока ты тут крыс жрешь? Дурацкие улыбки были на обоих лицах. Правда Руслан заметил, что Даня сегодня выглядит слегка потрепанно: синяки под глазами и обычно дорогая одежда с барской сменилась на обычную, крестьянскую. Но Тушенцов тем не менее помнит, что если спрашивать у Кашина что угодно, о чем он сам не начинает разговор — ответа не дождешься. Но прошло уже много лет, отношения между ними поменялись, да и честно, Руслан не думает, что очень долго будет горевать если Даня снова бросит его. Да и бить лежащего не в его вкусе, тот сам об этом заявлял. — А че это с тобой? Ты когда сюда после аварии попал, мне передали, что твои часы — чья-то однушка в Тюмени. Ты это лицо у какого бича спиздил? — глупо улыбаясь, спрашивает он. Даня только брови недовольно хмурит. — Нормальное у меня лицо! — Ага. Выглядишь как пиздюк Гэри и его страусихи из Сауспарка. — Ты снизошел до отсылок, которые мне не надо гуглить? — наигранно подняв брови, спрашивает Даня. Он теснится с ним на этой маленькой койке, стараясь сжать ноги как можно ближе друг к другу, чтобы хоть как-то поудобнее расположиться. Если он правильно помнит, то Руслану было комфортно, когда рядом кто-то, кто о нем переживал. Поэтому, когда Даня познакомил Руслана со своими друзьями, у которых были свои тюремные понятия, неровные аббревиатуры на ногах вроде «ХМВС», «АУЕ» и «СЭР», вырисованные черным маркером. Руслан не стал с ними общаться. Даже когда Кашин настаивал на совместной прогулке, говоря, что они нормальные парни, Руслан лишь закатывал глаза и брал в руки книгу. Он предпочитал занять свой ум чем-то, что стимулирует мозг, а не алкоголем и кражами сухариков из местного ларька. — Иногда даже таким, как ты, нужна передышка, — не переставая улыбаться, отвечает Руслан. — И вообще: я другой энергос просил. Сам пей эту ссанину адреналиновскую. Оба понимали, что это стеб. Оба были рады прошедшему напряжению между ними. — О, простите меня, Руслан Сергеевич! Прямо сейчас пойду и вылью эту парашу за две сотки в дырку, которую ваш старик называет общественным сортиром. — Чтобы все живущие в нем зарядились таурином и устроили восстание? — фыркает Руслан, показушно закатывая глаза. — В тебе что-то революционное или геноцидное просыпается? В какой момент мне бежать к дому напротив дамбы? — Давай сначала поешь, а потом я буду уже думать, из гта это отсылка или ты опять ебешь мне мозг древнегреческой мифологией. В ответ легкий кивок и улыбка. Даже если он давно не испытывает голода и не хочет есть, с радостью примет пищу от человека, который небезразличен к нему. Потянувшись за черной пластиковой тарелкой, Руслан случайно обжегся, прошипел сквозь зубы проклятья, но дальше просто начал трапезу под спокойный взгляд Дани. Давно он не ел при ком-то. Даже неуютно слегка, ведь из-за него есть на людях стало неприятно. Эхомнезия заставляет его вспоминать неприятные события, или это просто его память решила устроить в голове настоящий штурм — непонятно. Но он кушает этот соленый бульон с плавающим в нем вареным яйцом и, не чувствуя насыщения или прилива энергии, все равно чувствует себя удовлетворенно, словно от сахара. Ест медленно, всасывая этот бульон по миллилитру, и Кашин уже хотел посмеяться над этой его странной манерой, но вовремя вспомнил, что его нахождение здесь, рядом с этим донельзя близким для него парнишкой, зависит от его слов и действий полностью. Облажать он не может, поэтому думает дважды перед тем, как что-то из себя выдавить. Ну, кроме беспочвенных споров или обсуждения какой-нибудь знакомой обоим личности. Там можно уже врубать обычного разговорчивого Даню, шутящего чернуху, с которой Руслан будет до слез смеяться, сквозь икания добавляя что-то еще, добивая очередной мега-крутой панч. А когда тянется за белой баночкой энергетика, его руку быстро перехватывает широкая ледяная ладонь и он слышит ехидное: — Разве ваше величество не хотело другого? — и ловким движением забирает напиток себе в руку. — Разве ваше величество когда-либо волновало что заботит наше? — недовольно бурчит Руслан, приподнимаясь, чтобы забрать банку. А Кашину всегда нравилось бесить Тушенцова. В детстве тот выдавал нечленораздельные слова, шипел и бил траву под ногами; когда были подростками и дело доходило до несерьезной ссоры, Руслан обычно первый — даже если заранее знал о поражении — шел на Даню, чтобы или по лицу кулаком получить или коленкой в живот. И его до ужаса веселило такое настроение друга. Он сразу превращался в стервозную заучку, ворчащую проклятья на своем литературном, сравнивая его с каким-то Джеком-фашистом, свиней убивающим. По мнению Дани, это как в десять, так и в двадцать пять — слишком смешное зрелище. Нахмуренные брови, чёрные глаза, в которых словно горит ярость, тяжело дышащий нос и голос, произносящий проклятья, выглядели очень даже мило. Может, Даня тот еще мазохист или это его странные фетиши, а, возможно, вообще синдром Красной Шапочки, но такой Руслан на вес золота, и Кашин не упустит возможности посмотреть на «ископаемое» поближе. А Тушенцов злится. Какого черта, этот идиот забирает то, что сам для него принес? Он сгибает ноги в позе лотоса, и наклоняется к Дане, а тот руку только дальше откидывает, лыбясь довольно на чужое хмурое лицо. — Да отдай блять! — шипит он, уже приподнимаясь на колени, чтобы достать до заветной руки с его баночкой. Если бы можно было встать — непременно бы воспользовался такой возможностью. Но, зная Кашина почти десять лет, он более чем уверен, что встав, тот выбежит из палаты и будет кричать что-то или слишком тупое, или слишком смущающее. — Просить надо уметь, — говорит Даня. Отклоняясь от тела, сидя на краю койки, Руслан чувствует что держит его на ней только одна нога и желание позлить друга. И тогда Руслан делает резкое движение, встаёт на колени и тянется к сидящему. Но, не удержав равновесие, с громким «сука!» падает на Кашина. А тот, от неожиданной тяжести падает на холодный кафельный пол. Он бы оценил эту ситуацию отрицательно. Потому что это было донельзя близко и неловко: Даня, ударившийся о пол и стонущий от боли, и Руслан, буквально лежащий на нём, упираясь одной рукой о пол, а другой — о чужую грудь. Он смотрит вниз и, видя зажмуренный взгляд Дани, губу закусывает и глаза уводит в другую сторону, чтобы по старой привычке веснушки чужие не начинать считать. А Даня, глаза открыв, наслаждался моментом как мог: на нем этот парнишка выглядел как что-то, что идет в комплекте. Но руку с энергетиком, гад, все равно вытянул подальше от Тушенцова. А придя в себя после наигранного болевого шока и возгласов о скорой смерти, так вообще ухмыльнулся и пытающегося встать Руслана к себе прижал, как осьминог какой-то, всеми конечностями обхватывая. И к своему огорчению чувствует пальцами отчетливо выпирающие ребра и впивающиеся ему в бедро тазовые кости. Надо будет что-то тяжелее бульона принести, думает он. Забинтованное запястье не отдает болью — прошло достаточно времени для заживления, но Руслан все равно наигранно стонет, когда Даня ненароком касается его. Шов на шее сняли давным-давно, открывая взор на небольшой бледный шрам. — От тебя воняет, — бубнит Тушенцов в чужое плечо. Покрасневшие в тот момент уши он еще придумает на что списать. Конечно, он не смущен. — Отвянь. — А ты, как всегда, пахнешь обворожительно! Чем-то похожим на корвалол и духи «Душная зануда». — Ты где это, блять, вычитал? — Руслан надеется, что Даня чувствует как он закатывает глаза. — Я вообще-то, только что себе бизнес придумал! Запахи «Душная зануда», «Неформалы в шмотках с секонда», и, моим триумфом будет: «Аромат сгоревшего испарителя»! Буду торговать ими рядом с Техником. — Чтобы потом рядом с ним на бутырке сидеть за кокаин в штанах? Руслан тихо засмеялся в чужое плечо, расслабляясь. Неудобно, холодно и на грязном полу, зато с Русланом в объятьях. Неудобно, тепло и на Кашине, зато энергетик незаметно забрал.

***

— А помнишь, как ты рыдал из-за не хватившего балла на огэ? — спрашивает Даня, сидящий у него уже третий час. Говорят, чтобы сформировать привычку, нужно три недели. Однако в этом случае всё произошло быстрее. Он и сам не может объяснить, почему после пробуждения, выполнения заказа или деловой встречи с богатыми стариками сразу идёт к Руслану. Иногда даже без видимого повода: принести поесть, сменную одежду или передать что-то от Давида. Просто заходил и радовался, видя расслабленный взгляд Руслана, который начинал подшучивать над ним с порога. — Мне до пятерки тогда не хватило! — Это синдром такой, ты знал? — Синдром — это рыжим родиться, а я тогда обоснованно расстроился. — Расстроился? — фыркает Даня. — Ты истерил два дня подряд, — открыто смеясь, говорит Даня, игнорируя подколку. — А успокоился, когда я тебе принес котенка бездомного и ты забыл про ебаную литературу. — Пошел нахуй. Фраза уже как родная. Несерьезная, но ради приличия и сохранения авторитета, надо брови нахмурить и убийственным взглядом в веснушчатое лицо посмотреть. Так проходила каждая их встреча. Даня, приходящий с поводом и без, и Руслан, ждущий его, как собачка хозяина, чтобы хоть чем-то перекрыть мысли в голове. Обида на мать растворялась, когда рядом сидел Кашин и рассказывал, сколько трупов в Неве еще не всплыло. Даша раздражалась и всегда уходила. Она перестала его беспокоить своими словами: «Это до хорошего не доведёт!», «Люди не меняются» и прочим, что тогда было ему не нужно. Один раз, очень неожиданно, в пять ебаных утра ему позвонил Коля, спрашивая о самочувствии. Спрашивал, не нужно ли ему что-то принести, и намекал на то, что от боли очень хорошо помогает травка. В своей манере беспокоился, но тоже приятно. Руслан тогда вежливо отказался от встречи и всего предложенного, пока не дошло, что про его позор узнала как минимум компашка Коли, максимум — весь ебаный поток. Осознание того, что выписка через пару дней, ударило его с басистым «Fatality». Желание доделать когда-то начатое, навязчивые противные мысли, головная боль и тошнота прошли мистическим образом, когда через два часа самобичевания к нему пришел уже приевшийся рыжий болван. У того, кажется, вообще не было расписания: приходил то далеко заполночь, то, как сейчас, до рассвета. И Руслан передумал, увидя эту неловкую улыбку и тихое: — Доброе утро, — Даня, немного удивившись, не услышав привычного: «Тебя кто сюда запускает вообще?», присаживается на край койки и, не повышая голоса, ровным тембром спросил: — С самого утра зонтик в помещении раскрыл? Или у тебя здесь где-то топор? Руслан фыркнул только, облегченно выдыхая. Как здесь продолжать хмуриться и насиловать мозг? — Когда переезжал, нож подарили, видимо, аукнулось. Кашин все смотрел на него, ожидая объяснений. Коротко рассказав, почему он не в настроении, Даня только брови поднял и издал легкий смешок. — Ты всегда слишком драматичный. Не давая тому возможности возразить, он приближается и обнимает, соединив руки у него за спиной. — Всё будет хорошо. Не забывай, я же рыжий. Наколдую что-нибудь и всем до пизды станет. Руслан только угукнул согласно в чужую ключицу. — Их еще сжигали. Даня рассмеялся хрипло. Тепло.