143

Он идет по неровной дороге, пьяно пошатываясь. В глазах все плывет, в голове туман. Хочется прилечь на пару часиков и, не трезвея, пойти дальше к друзьям. Даня правда жалел о том, что не смог сегодня переночевать в доме девчонки, с которой почти публично трахался в гостиной. Темные длинные волосы, черные глаза и скулы — острые, порежешься, как дотронешься, — таких он любил. Ее короткая юбка все время задиралась, а он, только ухмыляясь, целовал ее, озорным пальчиком залезая под нее, оттягивая резинку кружевных трусиков. Маечка еще такая коротенькая. А у девочки той или врожденный недовес, или проблемы с головой, но она невероятно худая. Он таких любил. Чувство, что он больше и сильнее, или ощущение власти над маленьким телом, да даже если это блядское повреждение лобной доли мозга, но он до чертиков обожал секс с такими девушками. Если они были высокого роста, то Даня, испытывающий особое влечение к стройным ногам и острым коленкам, сразу же начинал проявлять к ним тройной интерес. Но только под травкой или крепким пивом. В трезвом состоянии у него либо падало либидо, либо настроение, и Даня просто не мог так, как тогда, тереться возбужденным членом о чужие намокшие трусики. И все бы закончилось отлично: он, удовлетворенный, засыпает в объятьях с девушкой, чье имя никогда больше не вспомнит, а проснувшись, сделает вид, что не замечает ошарашенных глаз, прямо говорящих: «Ты что, забыл, что между нами было?». Игнорируя ее, похавал бы дошик и с похмелья с кентами сидел, жаловался на головную боль и курил. Но хозяйка дома, обломав веселье, выгнала всех, крича о скором приезде родителей. И теперь Даня идет в одной футболке по холодной улочке и неровному тротуарчику, пытаясь скоординироваться и найти родное жилище. Максимально этого не хотя, к слову. Просто он заранее видит либо спящую за столом и бутылкой в руке мать, либо активно скачущую на каком-нибудь мужике, умоляя его быть жестче. Как отвратительно. Был еще вариант, в котором мать ушла к одному из ухажеров, но, анализируя всех сменившихся мужчин: почти всегда они оказывались либо дальнобойщиками, приехавшими сюда на месяц и живущими в общаге с еще тремя такими же; или ее просто не впускали. Скорее всего, потому что в их домах спали их жены с детьми. На последний случай — матери. Калитка со скрипом отворилась, и этот звук отдался болью в голове. Даня, пошатываясь, с трудом шёл по каменной дорожке; его знобило от холода и выпитого алкоголя. Он спешил поскорее добраться до дома, где хотя бы тепло. Усталостью он был переполнен, в голове бурлило; чувство, как мозг двигается, а органы внутри него выполняют свои функции, вызывало отторжение, если не рвотный рефлекс и отвращение. Открывая входную дверь, Даня чувствует давно привычный, уже въевшийся в стены запах водки и дешевых крепких сигарет. Как такое курить и пить — он не мог понять. Даже если бы ему угрожали стволом, заставляя подтвердить пятизвездочное качество этих продуктов: он бы не смог. Заходит вглубь темной квартиры, где, как в ебучем хорроре, мигает темно-желтым светом старая лампочка. Был бы отец, заметил бы, думает он. Оглядывается и, не замечая маму, Даня понимает, что та, скорее всего, ушла с одним из своих приятелей. Может, следующую бухаловку у него устроят: навряд ли женщина прибудет обратно ближайшую неделю. Приблизительно столько же в холодильнике не будет еды, задумывается он, уже прикидывая у кого будет пиздить хлеб с колбасой. Он равнодушно осматривает кухню, где повсюду бутылки, окурки и шприцы. «Значит, ещё и кололась», — проносится в голове у Дани. Наверно, эти мысли не должны приходить ему в голову по отношению к матери. Наверно, не стоит реагировать на это так апатично. Чувство жизни в саспенсе переполняет края стакана. Он садится на стул у окна, ставя локти на стол и упираясь подбородком в ладошки. Сонливость пропала, сейчас мысли перемешиваются в кашу. Придумать что-то интересное и пойти к друзьям, или просто лечь на кровать и ждать пока сон вольется в тело — вот что было на уме. Все мыслительные процессы остановились, когда он услышал открывающуюся дверь и ввалившееся — он уверен в этом — пьянющее тело матери. Он лениво обернулся и увидел женщину, лежащую на пороге. Её одежда была в лохмотьях, короткая рваная кофточка закрывала запястья, редкие волосы спутались, а лицо, и так покрасневшее из-за лопнувших капилляров, в тусклом тёплом свете казалось фиолетовым. Быстрым взглядом осматривая потолок, она кряхтела и с трудом поднималась на ноги. Даня сразу обратил внимание на то, что на ней была юбка, кажется, короче, чем у школьницы, с которой он чуть не переспал сегодня. Её ноги были ободраны, а на бёдрах отчётливо виднелись гематомы и отпечатки широких ладоней. Мерзко. Он с трудом сдерживал злость. Она уже не раз слышала от него слово «шлюха», но в этот момент ему хотелось высказать все свои обиды. Катарсис начался бы с минуты на минуту, но мать опережает его, вскакивая с пола, в мгновение оказываясь перед сыном, тыча ему в шею чем-то острым. — Сученыш, знаешь, что мне сказали про тебя? — Даня только усмехнулся. Как будто впервые она ему тут стекляшкой угрожает. Мычит вопросительно, брови поднимая. — Блять это все из-за крови того ублюдка в тебе! Блять, негораздок ты последний… Почему ты просто не можешь быть нормальным ребенком? Помогать матери, а не убегать от меня, а?! — Женщина кричит на него истерично. Слезы наворачиваются на глаза, а щеки краснеют. Острое стекло впивается все сильнее. — А ты могла бы не пить как тварь последняя, — пытаясь деликатно — насколько это получается в этой ситуации — убрать руку матери от своей шеи Даня. Смотрит в глаза напротив, чей светло-зеленый свет не видно либо из-за освещения, либо из-за хмурого, что та вколола себе в ляжку пару часов назад. — Заткнись! Просто, заткнись! И тогда она отпускает руку от Даниной шеи. Отходит на два шага назад и смотрит немигающим взглядом. Некоторое время они просто разглядывали друг друга. Даня молился, чтобы силы из этой ебаной лампочки наконец-то испарились, и свет погаснет, потому что смотреть на мать невыносимо. Больно, противно, мерзко до судорог и жалко до слез. — Знаешь, сынок, — вдруг совершенно нежным, но донельзя загнанным голосом, тихо шепчет женщина, — скоро брат твоего отца приезжает сюда. Хочет на кладбище приехать, братца навестить. Я… Я не хочу видеть еще одного рыжего ублюдка в своей жизни. Вы… вы все сумасшедшие… Мне… мне все, все абсолютно говорили бежать от него, когда только познакомились… Но я… Сука, да что это такое?! Почему в моей жизни одни уебаны с отклонениями?! Почему, ответь мне, сынок! Почему, блять, на мне такое проклятье? Этим уже давно ставшим привычным монологом она его тронуть не смогла. Даня понятие не имеет, схуя она взяла про какого-то дядю, отклонения и кто эти все, что ей говорили бежать от отца. Скорее всего, белочку поймала, вот и несет бред. Или это просто передоз от препаратов и алкоголя в крови так стимулирует мозг. Тем не менее, Даня только плечами пожимает и глаза сонные потирает. Не надо было приходить сюда. Или просто уснуть. Когда он в объятьях старого потрепанного одеяла, его будто щит защищал от нападений мамы. Но если подумать, то отклонения ладно, он может понять — отец повесился, а человек со стабильным психическим здоровьем не сделал бы такого. Кто ей говорил бежать от него, если все отзывались о папе отлично, называя порядочным семьянином — неясно, но Даня может предположить что те старперы, пиздящие на юношей, оказавшихся негодными для армии. Его отец подходил под описание. А вот какой брат отца? Она его только что выдумала? У него галлюцинации, или искренний страх увидеть «третьего рыжего ублюдка» выражается в таких словах? Он мог бы подискуссировать на эту тему чуть позже, будучи более трезвым, более внимательным и без впившегося в живот горлышка дешевой пустой стекляшки. Блять. Боль доходит до него не сразу. Мать пристально смотрела на него, обдавая его лицо неприятным запахом перегара. Держала стекло так, чтобы оно глубже вонзалось в плоть сына. Её взгляд был неподвижен, а выражение лица — максимально нейтральным. Казалось, она смотрит в пустоту. Пыталась надавить сильнее, чтобы самый острый кусок стекла попал либо в желудок, либо в диафрагму. Кровь, проступающая сквозь футболку, увеличивалась в размерах. В душе смешались оцепенение и разочарование, но на смену им быстро пришла злость. Раздражение, разочарование, ублюдская ненависть. Мать попыталась провернуть впившийся осколок сильнее и провернуть горлышко, но Даня резко схватил её за запястье, заламывая руку за спину. Он достал из себя кусок стекла, наблюдая, как когда-то светлая футболка окрашивается красной жидкостью. Дальше все как в тумане. Он помнит, как, опустив мать перед собой на колени, наотмашь ударил ее ногой в макушку, пока та громко кричала о помощи. Помнил, что, присев на корточки и накручивая слабые короткие волосы на кулак, гневно прошептал: «Это вторая самая тупая идея в твоей жизни» — и ударил кулаком в скулу. Помнил, как, обхватив ее шею и уже собирался задушить, пока краем глаза не замечает небольшую рюмку. С размаху он ударил ею по голове матери. Рюмка разбилась, маленькими осколками впиваясь ему в руку. Он ухмыльнулся довольно, видя слезы на глазах сидящей перед ним женщины. Его же сверкали чем-то маниакальным, таким живым и идейным. — Как же ты отвратительна. Я долго думал, как к тебе относиться: жалеть тебя, может быть, начать верить в Бога и ставить свечи за душу твою грешную, или возненавидеть за эту ебланскую слабость. Ты глупая, жалкая и ужасно мерзкая женщина. Я могу понять отца. Если ты всегда была такой, то удивительно, почему ему не говорили уйти от тебя. Ты давно смотрелась в зеркало? У тебя такое неприятное ебло… Даня, говоря это, параллельно отрывает края футболки, чтобы после этой сцены быстренько перевязать живот. Но вскоре он входит во вкус. Дане определенно нравится то, что он заставляет ее испытывать. Обхватывая шею, он нагибает ее, заставляя больно упереться носом в деревянный, грязный и липкий пол. Хотел еще что-то сказать, но в голову снова приходит интересная затея. Он хватает со стола пустую бутылку и с силой бросает её на пол. Осколки разлетаются во все стороны, а он, довольно усмехаясь, берёт один из них и приближается к уху своей замершей от страха матери, шепча: — Знаешь, один мой хороший друг любит читать всякую поеботу, — злорадствуя над своим положением, шепчет Даня, — и мне пересказывать. В одном из таких рассказов мужчина вырывает своей матери сердце. Знаешь, если я хорошо помню, то ему телка приказала это сделать. Даня смеется безумным, чуть задыхающимся смехом и продолжает говорить. Мама уже и звука не издает — старается не дергаться, а, возможно, и вовсе уснула. — Но можешь не переживать — это мое личное желание. Самое, нахуй, искреннее. Резким движением впивается острым осколком бутылки меж ребер женщины, слушая ее громкий, звонкий писк. Она не может слова сказать, раскрыв глаза от шока. «Хорошо, что еблом в пол», — думает он, сильнее вдавливая острие в плоть. Не хочет вкладывать в это все свои силы — вырезать сердце, как тот тип из книги, про которого рассказывал Руслан, вообще желания нет. Он просто с каким-то садистским удовольствием смотрит, как напряженное тело женщины постепенно расслабляется, а их кровь на полу смешивается. Он вытаскивает осколок, переворачивает мать на спину и, словно одержимый, смотрит на её бледное лицо. На его лице появляется безумная улыбка, и он начинает вонзать стекло в худое тело. Чувствует, как стекло ударяет её в грудь, и сразу же перемещает руку вниз живота. Он не имел представления о расположении органов в теле человека любого пола, но в тот момент идея попасть прямо в яичники, матку, живот и другие женские детородные органы казалась ему интересной. Вырвать бы какой-нибудь из них. Когда мать перестала даже трястись, кровь фонтаном лилась из области паха, а вся небольшая кухня пахла неприятным запахом железа, Даня все равно не успокаивался, тыкая ножом в уже труп матери. Но скоро потерял к этому интерес и, завязывая себе рану на животе, падает рядом с мертвой матерью, мгновенно вырубаясь. «Наверно, мне что-то подмешали», — последняя его мысль перед тем, как он окончательно уснул на полноценные двенадцать часов. Открывая глаза и приподнимаясь, он чувствует запах ржавчины и терпкий душный запах дорогого табака. Вымученно стонет от боли в голове. Похмелье как-никак, то, что болит голова, а не каждая клеточка тела — чудо. Некоторое время смотрит в потолок, а после, поворачивая голову, видит… свою мертвую, полностью исколотую, с вывернутыми органами, родную маму. Оцепенение и страх — вот что он почувствовал тогда. Нормальный человек, размышлял спустя время Даня, наверно, должен был ощутить вину и ненависть к себе. Но тогда он только вылупил глаза, которые еще не до конца сфокусировались на окровавленном трупе, и, потряхиваясь, приподнимался на локтях, замечая засохшую алую жидкость на себе и тянущую тугую боль в животе. Всё произошедшее постепенно воспроизводится в его голове. Он быстро машет головой в разные стороны, впиваясь окровавленными ладонями в волосы, сжимая их и сильно; зажмуривает глаза до белых пятен и причудливых узоров под веками. Нет-нет-нет. Даня, может, слегка не дружит со своими эмоциями: друзья часто агрессивным называли, — но не настолько же? Может, это ложные воспоминания, и ему их электричеством вбили в голову? Тогда почему твои руки в ее крови? — Очнулся? — внезапно грубым хриплым голосом спрашивает неизвестный. Даня на звук поворачивается и замечает мужчину с сигарой во рту, в дорогой одежде, квадратных очках и донельзя похожего на его отца лицом. Только с морщинами и носом еще более крупным. Он сидит на старой кушетке, скрестив ноги, и безэмоционально смотрит на него, приподнимая брови, ожидая ответа. — Да? — неуверенно сиплым голосом отвечает он. Пазл не складывался. Даня не понимал, кто это и что он делает здесь. Не понимает, почему на его руках все еще нет наручников и его не ведут, скрутив, в бобик. А мужчина только улыбается небрежно желтыми зубами и руку протягивает. — Федор. Брат твоего отца. Он сглатывает вязкую слюну, ошеломленно смотря на мужчину перед ним. Руку в ответ не жмёт, и Фёдор, замечая это, отбрасывает свою назад, упираясь о неё. Он присел перед ним, гладя парня по рыжей макушке. Ему же хочется разрыдаться. До него начинает доходить абсолютно всё — даже то, что за пределами построенной картины. — Я… Даня… — Что ж ты с ней сделал, дурачок? Еще и так грязно. — Мама… Она… Я… — мысль не может сформулироваться. Оправдываться ему нечем и незачем: все и так понятно. А новоприобретенный родственник только улыбается беззлобно. — Знаю, сынок, знаю. Давай приведем тебя в порядок для начала. Дядя или «Федя», как настаивал мужчина называть его, помог подняться с пола в кровавом ковре и принес тазик с водой. Хотя бы руки умоет. Дружно, не замечая окровавленный женский труп на полу, они в молчании вымывали лицо Дани, после этого пол. Федор обработал ему рану, а после последняя деталька дала посмотреть на всю картину. Даня только тогда заметил отодвинутые половицы и выкопанную яму. Тогда произошла точка невозврата. Он с трудом сдерживал дрожь в руках, когда отрезал конечности своей матери. Мужчина одобрительно кивал, изредка отпуская комментарии. После того как они положили части тела в пакеты и опустили их в землю, дядя сам прибил доски обратно. — Знаешь, я всегда мечтал о сыне. Правда бесплодным оказался, — хмыкнул мужчина. — Кажется, теперь я его нашел. И улыбнулся нежно. Даня молчал. — Мы с твоим отцом по разным дорогам пошли все-таки. Когда я узнал, что он повесился, честно, не удивился. Я всегда настаивал на внутривенном лечении: оно самое эффективное. Но тот всё отрицал. Впрочем, он всегда отличался особым мышлением. Глупым, я бы сказал. — А почему вы приехали… Ну, пару лет уже прошло после его смерти и… — Мальчик мой, это продолжение моей милой истории! В отличие от твоего папочки, я, окончив школу, переехал в нашу прекрасную столицу. А после, если, сокращая рассказ, — надеюсь, ты не против, — переехал в Санкт-Петербург. На самом деле, я так не считаю, но, если спросишь у моих коллег, все дружно ответят тебе, что меня выгнали. — Он засмеялся хрипло, доставая сигарету из дорогой пачки, предлагая ее племяннику. Даня принял предложенную сигарету и сварку. — Так к чему я это всё? Моя работа и те же коллеги — немного необычные люди. Если коротко, мы избавляем мир от грязи и продаем ее же. А ты, как я вижу, одну уже удачно убрал. Научиться бы еще не разводить столько грязи… Он задумчиво закуривает, смотря на племянника, открывшего рот от шока. Разве возможно такое, чтобы жизнь перевернулась настолько кардинально буквально за день? Данила долго молча курил, смотря на пол. Под которым были остатки его мертвой матери.

Которую он убил.

И наконец тишину и его мысли размешивает спокойный тембр дяди. — Предлагаю один раз, Даня, всего один. Будешь работать на меня? Очередная фатальная его ошибка, ведь он ответил утвердительным мычанием.

***

Когда они приехали в Питер, Даню начали обучать прелестям его новой работы. И исправлять мышление — так называл это Федор. Он где-то прочитал, что с настроением племянника можно бороться электрошоковой терапией. И тогда Даня познал ад не только в моральном смысле этого выражения. Помимо того, что он мучился постоянными мыслями о друзьях, которых он покинул, ни слова на прощание не сказав; мысли об похороненном теле матери под построенным ей же, с тогда еще любящим мужем доме и, наконец, то, что он сейчас за пару тысяч километров от привычной жизни, не давали ему покоя. Но постепенно его научили пользоваться огнестрелом. Еще позже — как находить вену и правильно распределять дозу. А первый его заказ на какую-то мелкую шишку, продающую наркоту школьникам, и вовсе прошел без дрожи в руках. «Шоковая терапия» стала для Дани привычным явлением. Он всегда испытывал боль и дискомфорт во время этих процедур, но никогда не сопротивлялся. «Лучше так, чем оказаться за решёткой», — думал он. Кроме того, он игнорировал таблетки, которые ему подкладывали в еду, потому что ему было всё равно. Из него пытались сделать машину, максимально приближенную к главе этой шайки. А он и не против. Главное, что за все его действия ответственность не висела на нем. Главное, что он перестал ощущать абсолютно все эмоции изо дня в день, просто выполняя приказы, иногда развлекаясь в борделях или барах. Порой и в бильярдную заглядывал. Денег много: даже проиграв их, на следующий же день найдет сумму в три раза больше. Но вмазываться добровольно все равно не соглашался. Колоться — последнее, чем он собирается абстрагироваться от любой эпистемологии. В таком темпе он жил два года: три раза в неделю его ебашили током, пятидневкой работал, убивая сброд или пряча закладки, и рефлексировал под травкой. Иногда выходил потрахаться. Порой просто прогуливался вдоль Невы. И тогда очередной переворот в его жизни оказался совсем рядом. Руслан. Тот самый парень, с которым они дружили в детстве, сидел на лавочке и мило беседовал с каким-то парнем, положив голову ему на плечо. Было очевидно, что это свидание, ведь на часах был второй час ночи. Но для Дани эта картина отдалась неожиданной болью. «Какого хуя? После меня ты еще на мужиков смотреть можешь?» — подумал он. Однако не ушёл, а остался стоять в паре метров от них у моста, глядя на мутную воду. Когда его старый друг наконец попрощался со своим спутником и отошёл, Кашин быстрым шагом приблизился к спутнику Руслана и схватил за капюшон толстовки, притянув к себе. Светлые глаза испуганно смотрели в спокойное на вид лицо, челюсть которого была плотно сжата. Даня, долго не думая над тем, что говорит, спросил: — С кем ты сейчас был? Ему моментально отвечают, слишком испуганным голос тараторя: — Это мой одногруппник! Мы не встречаемся — я девушек люблю! Даня только рассмеялся хрипло. Кажется, причина перестать быть мальчиком на побегушках сама нашла его. — С какого факультета? Или универ назови, — раздражённо спрашивает Даня. И этот идиот сам ему всё рассказывает: и про практику, и про направление Руслана. Только всё отказывался больницу называть, в которой тот мочу убирает.

Найду