143

В палате очень темно и тепло. Руслан лежал на старой кушетке и смотрел в потолок, чуть приоткрыв глаза. Ему было уютно и хорошо. Он бы с удовольствием сделал ещё глоток воды и ушёл отсюда, но жизнь не всегда идёт так, как мы хотим, Руслан. Швы болят невыносимо. Особенно на запястье: хочется оторвать бинт и расчесать рану; на шее, по крайней мере, наложен маленький шовчик, просто иногда покалывающий, не давая о себе забыть. Порезы на ногах не были настолько сильными, чтобы их зашивать. Про то, что он вырубается постоянно и чувствует то сильную эйфорию, то гадкую боль в затылке, и говорить не надо — это понятно. Возможно, если бы можно было отдать что-нибудь за ощущение бодрости, он продал бы родненькую однушку. Еще этот трансфуз в руке добавляет плюсик к дискомфорту. Да и вообще, Руслан лежал в больницах всего три раза: при рождении, первой и второй попытках. Информация об этом также не прибавляет ничего в карму. Однако один из сильнейших раздражителей его нервной системы за последние пару дней сейчас находится за дверью и разговаривает? — или ругается? — С Дашей за тоненькой белой дверью. Причин для таких предположений было несколько: во-первых, девушка, возможно, единственная приблизительно знает его трагичную историю — раньше он любил плакать в плечо разным людям, но с ней почему-то разоткровенничался; во-вторых, оставить наедине — это смешать хлор и водород. Ну или, если по-человечески, плохая затея, зная характер обоих и их намерения. А у Руслана на примете были некоторые. Ну и в-третьих, их крики почти с полной точностью долетают до него. — …ублюдок, сделал с ним, да? Ну не будь сыклом, признайся уже! Я не ебу, когда там сроки давности истекают, но я… И снова блаженная тишина. Может, они решили выяснять отношения подальше от его палаты? — …совсем? Я ему жизнь спас, нахуй! Ты давно у него на хате была?! Там такой пиздец, сука, о какой ремиссии ты говоришь? Руслан, блять, и без меня бы тут подох к хуям. Блять, как же неприятно слышать этот голос, произносящий его имя. Он не хочет их слышать, не хочет понимать суть разговора и быть в нем косвенным участником. Руслан примерно понимает, что сейчас они выясняют и о чем именно спорят, но так не желает этого. Нет, правда, как вселенная должна была схлопнуться, в какой момент произошел взмах крыла бабочки или когда открыли ящик, чтобы в его жизни произошел момент, в котором он после неудавшейся попытки слушал истеричные крики своего главного триггера и лучшей подруги? Ему явно тринадцать черных котов дорогу перебежали. Еще и до пульта не достать, пробегает мысль в голове. Так бы мог завершить свое невольное подслушивание программой про маргиналов. Или передачей про всяких лесных тварей, или мультик, на крайняк реалити-шоу: просто для стимуляции мозга. Чтобы не напрягало, но и слишком много информации не давало. Можно было бы даже послушать старперские песни, которые дед любил по радио в пять утра включать. Интересно, а мать сообщала ему о поведении внука? После похорон бабушки они ни разу не созванивались, поэтому Руслан предпочитал думать, что дедушка просто забил болт на него и завел себе хозяйство какое-нибудь помимо кошки. Чтобы причины просыпаться были. Вдруг Руслан осознал другую свою проблему: мама. А ей кто-нибудь сообщил? Старикан, может, взбесился и, как ответственный перед здоровьем юноши, на работе передал о его состоянии куратору? Он не видел своего телефона уже пару дней и понятия не имеет, присылали ли ему открытку с веселым котиком и надписью «Выздоравливай!». Не хотелось бы. И снова до ушей доходит чужой разговор. — …к нему! Увидишь там коньяк и розы, сука! Я тебе повторяю: я не пришел его насиловать. Слышишь? — А что тогда? Как мне в своей, по твоим словам, тупой голове искать оправдание того, что ты, тварь, вломился к нему домой? Складывая два плюс два, у меня получается только, что ты напоить его пришел и зачем-то еще пару лет самобичевания подарить. — Ты совсем конченая? Из контекста цветы не убирай. Я, может, мириться пришел! Да и че доебалась, дай зайду уже. Последняя фраза прозвучала даже как-то спокойно. Как будто человек правда желал прекратить спор. Руслан фыркнул на это. — Ни за что. Через мой труп, ублюдок. Последние разы, когда он тебя видел, заканчивались обмороками, обнаженными венами и увеличенной дозой успокоительных. На губах появляется слабая улыбка. Какой же он все-таки жалкий. За него заступается женщина, знавшая его, дай бог, пару лет, из которых восемьдесят процентов они провели или на курсах, или на работе. Когда он познакомился с Дашей, оба выпивали в баре. Наверно, сама судьба решила их познакомить, потому что первая пришла сюда забыться из-за бывшего парня-мудака, а второй — из-за бессонницы, вызванной тоже бывшим, только другом-мудаком. Будучи в отчаяние, такой дуэт быстро разговорился. И тогда они сблизились. Хотя оба понимали, что и те поцелуи, и тот секс были лишними и лучше бы просто притвориться, будто ничего не было, девушка оставила свой номер перед уходом из квартиры Руслана. А он позвонил. Тогда узнал, что они, оказывается, оба учатся в медицинском, специальности только разные. Узнал, что она старше его на два года и уже проходит практику в теперь знакомой больнице, параллельно ходя на необязательные занятия из-за прогулов и угроз от декана. После этого у них завязалась дружба. Если это можно так назвать. Да, иногда они приходили друг к другу за сексом без обязательств, но пока всех всё устраивает — можно называть их общение как угодно, верно? Хотя те моменты близости были скорей от безысходности. Оба понимали это, но, наверно, хотели разделять свои чувства с человеком, который ощущает то же самое. В один из таких вечеров, когда он приехал с двумя бутылками дешевого вина к Даше, а она, сразу понимая, в чем дело, впустила его к себе, он и рассказал про Кашина. Как будто, то доверие, что между ними образовалось, подцепило его для этого разговора. Руслан хорошо помнит: девятнадцатилетний он рассказывает долгий монолог, сопровождаемый судорожными вздохами, слезами и аккуратными поглаживаниями изящной ладони по макушке в попытках хоть как-то успокоить. На его удивление, когда он закончил говорить, девушка в ответ просто обняла. Ни слова больше, ни слова меньше. Весь зареванный, он и уснул у нее, а проснувшись, чувствовал и похмелье, и стыд, хотел сбежать от нее с позором, обрубив все связи. И хорошо, что Даша вышла с чашкой клубничного чая, по-доброму улыбаясь и рассказывая какую-то историю, связанную с каким-то сумасшедшим пациентом. Размышлять на тему его импульсивного рассказа не хотелось. Просто Даша начала чаще спрашивать про его самочувствие. А когда узнала, что практиковаться он будет там же, где она работает, так вообще с катушек слетела, не давая парню и глотка воздуха сделать, всё доебывает со своим «Как ты, Русь?». А он и не против. Ощущать заботу всегда приятно. Просто иногда она слишком навязчива. — Ты меня затрахала уже! Я его всю, нахуй, жизнь знаю! Думаешь, кто фильм этот блядский включил, про который он тебе рассказывал, — а он рассказывал, я-то знаю! — просто съеби с дороги, я не хочу бить женщину. Руслан хотел бы продолжение этого диалога: всё же интересно послушать, что о тебе думают другие люди. Однако буквально ввалившийся в палату Даня не дал ему это сделать. Кашин стоял в дверях, за его плечом можно было видеть злое и красное лицо Даши. Наверно, оба были уверены, что Руслан спит, потому что две пары глаз так и прицеливались к его лбу красным горячим лазером. В руках у Кашина была пятилитровая бутылка воды и какой-то контейнер. Скорее всего, пролежав здесь какое-то время, даже такому человеку не понравилось здешнее питание. «Как же он старается заботиться», — думает Руслан. — Ну и че ты, пародист Карениной, пришел уже в себя? — Язвительно обращается к нему Кашин. Он, правда, не знает, из-за получасового крика какой-то девушки на него или от усталости, но язык за зубами держать не смог. Понимал, что за такое ему покажут пальцем в сторону окна, однако все равно сказал. Руслан только саркастично брови приподнимает, смотря точно в светлые глаза. Кашин читать умеет? — Я бы предпочел Свидригайловым побыть. Он хотя бы не из-за малолетки повесился, — не зная, таблетки это или простое смирение, но он перестал чувствовать абсолютно любые эмоции рядом с этим человеком. Просто нейтральность. Серость. Тучи. Вот все это меланхоличное говно Руслан приписывал к Дане в данный момент. Осознание того, что как плазма перельется и он более-менее придет в себя, так на отъебись отвечать уже не получится, где-то на краю сознания вертелось умирающим червем, но зачем об этом сейчас думать? — Это как посмотреть, — задумчиво отвечает Даня. Может, голос звучал обычно, но в душе он охуевал: то есть Руслан не кричит, выгоняя его и проклиная? — Скорее Дейзи Рендоун, — незаметно приблизившись сзади, говорит Даша. Она, может, и не хочет навязывать Руслану чувство вины, но эгоистичное желание сделать ему больно за то, что он в хуй не ставил все ее переживания, иногда оказывалось сильнее. — Ты как вообще? — У меня день рождения через месяц, — закатывая глаза, отвечает ей Руслан. Он отсылку понял, но основное ее содержание развивать не хочет. — Пока его ебало вижу — стабильно плохо. Он этому пидору заплатил или почему его еще не выгнали? — Первое, — усмехается Даня. Присаживается на стул у окна и, обращаясь к девушке, выжимая все свое прекрасное на свет, говорит: — Не больше получаса. И, блять, я его и пальцем не трону. Понимая, что ее хотят выгнать, Даша возмущенно сводит брови и немым вопросом смотрит на Руслана. А тому сейчас так хорошо. Надо будет спросить, что именно ему выписали. Он кивает ей согласно, и девушка с удивленным лицом тихо выходит из палаты. И тут тишина стала комфортной только для Тушенцова. Наконец не слышно криков. Он полузасыпал, облегченно улыбаясь. Такого чувства облегчения он давно не чувствовал, а чтобы это состояние сопровождалось присутствием Кашина — магия, не менее. Для Дани же это молчание стало напряженным с самого начала. Помимо уже приевшейся тревоги и возбужденности одновременно, в данный момент к нему в голову еще и неприятные мысли приходят. Руслан не видит, но его немного подергивает в конечностях. Волнение усиливается с каждой мыслью. Он пытается подобрать нужные слова, но всё, что крутится на уме: «Я чуть не убил его». Косвенно, конечно, но блять. Даня даже смотреть в его сторону не может. Он чувствует угрызения совести, однако вперемешку с этим отторжение, мол, у него же есть причина! У него же была блядская причина, а сейчас — оправдание его поступку. Видел бы его брат отца, пиздюлей бы давным-давно навешал. У него мурашки от этой мысли пробежали по спине, и все же, обернувшись, он встретился с этими черными омутами, как будто под экстази смотрящими на него. Вспоминается его первый секс с парнем, и Даня снова старается увезти мысли в другую сторону. Он сам настаивал на этом разговоре, но по напряжению в палате кажется, будто Тушенцов сейчас встанет, вырвет иглу из вены и начнет ему предъявлять. Если бы Даня пришел к любому другому человеку в палату и ощутил такое, то меньшее, что он бы сделал, — закурил, не выходя. — Давай так, — спокойным голосом говорит Руслан, откровенно пялясь на парня. И опять же: без ненависти и отвращения; радости и счастья — максимально отрешенно. Будто внутренности его видит и пытается патологию найти. Будто, блять, душу видит и пытается в ней свет разглядеть. — Если будешь молчать, я зову Дашу и говорю, что ты до меня приставал. Знаю, ход шестнадцатилетней беременной телки, но твой ебальник мне тоже терпеть не в радость. Еще и сидишь так, будто я на тебя хуй забил пять лет назад и… — Всё, — Кашин хочет, чтобы никто никогда больше не вспоминал о том случае, и забыли все буквы из слова «изнасилование». Вообще, чтобы это слово убрали из словаря, — я понял, всё, всё. Просто… Блять, знаешь, как сложно подобрать слова? Я пришел к тебе в квартиру… — Вломился, — поправляет его Руслан, усмехаясь. — Неважно. — Важно, Кашин, важно. Ты даже спустя пять лет ломаешь мое представление о тенденциях жизни. То лучший друг пришел и в ебало харкнул, то он же спустя время оказывается на другом конце страны и спасает от кровопотери. Самому не тошно? Зачем ты вообще появился? Можешь сказать просто «Прости, Русик, пожалуйста» и съебывать. И Даня понимает, что возразить ему есть чем, но ком в горле не дает этого сделать. Пальцы начинают трясти сильнее, а в голове будто фейерверки запускают. — Вообще-то… — Хуето. Давай, говори свои слова извинений, а я, придя домой через пару дней, подотру задницу твоими розами и вылью коньяк в унитаз. Или мне просто сказать «прощаю»? Кашин, я тебя прощаю! Руслан говорил это как в бреду. Но таком приятном. — Да нет же, блять! — Вскакивая со стула и подходя на слишком близкое расстояние, почти орет на него Даня. — Ты из принципа меня по имени не называешь, да? Что за сцену разыгрываешь? Дай с мыслями собраться, я скажу, что хотел — остальное за тобой. А он и бровью не ведёт. Спокойно смотрит в светлые, быстро движущиеся глаза и, слегка улыбаясь, произносит: — Ты под колесами? Чего тебя так несет? — Да нет же, блять! Это часть истории! Слушай, сука, — еще немного, и, возможно, он бы разрыдался. Такой коктейль эмоций испытывать невыносимо, особенно перед единственным оставшимся дорогим ему человеком. Особенно, когда пытаешься донести до него мысль, а ему с утра конскую дозу антидепрессанта в еду подсыпали, не переставая переливать кровь. Сука, что за больница такая? — Перебьешь меня — я… — Снова штаны снимешь? — Пожалуйста, прекрати, — сказал Даня, шмыгнув носом. Он говорил уже тише. Руслан, кажется, потерял не только часть своей крови, но и часть эмпатии. Или это касалось только говорящего перед ним человека? Но зрелище его не тронуло. Он хмыкнул, как бы подсказывая продолжать монолог. — Я ничего тебе не сделаю. Просто хочу, чтобы ты меня выслушал. Руслан кивнул. Даня сделал глубокий вдох, закрыл глаза и досчитал до десяти. Выдыхая, он сказал: — Я правда поступил как мудак тогда. Я знаю, мы были друзьями, а после того момента в церкви — влюблёнными идиотами. Мы оба это знаем, не спорь. В тот период у меня… у меня тогда отец решил шею в петлю запихать, и что-то во мне перевернулось. Тогда я сорвался. Представляешь, увидеть отца в петле? И самое смешное — этот человек оставил записку, где говорил о своих болезнях, о том, что он хочет, чтобы я увидел его первым, и чтобы моя мать горела в аду. Писал про генетику, о том, что такие, как он и я, не должны размножаться. О том, что либо мы все умрём от отравленной иглы, либо будем владеть миром, и прочий бред сумасшедшего. Даня снова сделал глубокий вдох, не понимая, зачем рассказывает эту часть истории бывшему другу. Он поёрзал на месте, посмотрел в окно, а затем обратно на Руслана, который внимательно слушал. Попытался унять дрожь в руках, но это только передалось в ноги. — В общем, тогда моя мать начала пить, и все стало как в ток-шоу про алкоголиков и их семейный быт. — Ты мне всё своё детство пересказать хочешь? — тихо спрашивает Руслан, теперь отчасти понимая, почему они никогда не проводили время в гостях у Кашина. Тот усмехнулся. — Почти. Слушай, может, в будущем книгу напишешь. Назовешь «Грязь» и расскажешь о долбоебах, которых в жизни встречал… — Даня попытался пошутить, но тон голоса говорил за себя. — Я тогда начал пить. А ты мне всегда нравился: и внешне, и своим этим ебучим стервозно-душным характером. Он набрал полные легкие воздуха и слегка улыбнулся. Руслан не заметил, но увидел бы, подумал, что тому взаправду приятно вспоминать те моменты их детства. — В тот день мать выгнала из дома, чтоб я не видел как ей на клык дают. Ну и купил бутылку пива, пошел на эту ебаную церковь и заностальгировал. А тут тебя вспомнил и… Только сейчас понимаю, почему это произошло. А тогда, вернувшись домой, я возненавидел тебя. Мне больше не хотелось трогать сиськи, наматывать длинные волосы на кулак и слушать глупые вопросы звонкими голосками. Я начал курить, не мылся неделями, похудел на шесть килограмм и каждый день думал как бы подохнуть быстро, совершая минимальные телодвижения. Хотел заткнуть уши и не слышать наигранных стонов матери. А ещё я думал о тебе. Даня нервно усмехнулся и посмотрел в глаза напротив. Возможно, они сейчас оба выглядят как коты под мятой, ибо зрачки расширенны у обоих, а улыбки слишком наигранные. Еще эта блядская трясучка в ноге… — Я хотел тебя убить, потому что это произошло так внезапно! Просто проснулся — и всё! Я больше не хотел пить ебаную Охоту, а умирать в своей комнате с самым жалким видом на свете. Я даже хотел вырезать на груди: «Тушенцов — пидор», но скорей из-за лени, чем от отсутствия великого ума я не сделал этого. И всё из-за того, что я поцеловал тебя. Так я жил, казалось, сто лет, — он усмехается, смаргивая слезу. Как же это жалко. — А потом мне предложили экстази. Даня резко закончил говорить. Руслан весь его монолог только пазлы в голове соединял и понял, что ему хотят донести. Повернул голову в сторону Кашина, тихо бормоча: — Можешь закурить. Даня подчинился. Смотрел на голубей, которые клевали то остатки сухарей, то камни. Погода и настроение были отвратительными: дождь вот-вот должен был пойти, ветер яростно раскачивал голые деревья, а улица будто в мгновение опустела. Он медленно курил, пытаясь успокоиться. Интересно, кто сказал, что при нервах последнее, что нужно делать, — это курить и пить? «Пошёл ты к чёрту», — подумал Даня. Переживать эмоции — сложнее, чем вдохнуть яд в лёгкие. Не поворачиваясь к Руслану, он тихо сказал: — Ты все-таки будущий врач. Не ебу, изучаете вы ебанутых или нет, но ты… Понял? — Ага. И если это часть твоих эпизодов, то по сценарию… — Да нет же! То есть да, но нет. Я слезаю с этой хуйни медицинской. Мне ее не в очень хорошем качестве продавали. — Галоперидол в подворотнях нынче продают? — будто правда удивляясь, спрашивает Руслан. Если через неделю он будет помнить этот день, обязательно его проанализирует, а пока он может издеваться над Кашиным и не чувствовать уколы совести. — И не только. Всякая производная гниль. Только я не в подворотнях. Думаешь, откуда у меня часы за двести штук, а у тебя дома — коньяк за пятнадцать? — Ты реально барыжишь? М-да, не ожидал я такого от великого… — Руслан прикусил губу, чтобы не назвать имя. Это была его личная игра, в которую он проигрывать не собирался. — Че ты по крайностям бегаешь, пучеглазка. И тут они оба в ступоре посмотрели друг на друга. Смех наполнил палату. Даня, смаргивая слезу, надеялся что это шаг к миру. Руслан, хрипя от смеха, надеялся, что больше никогда не увидит Кашина.

***

Русик привет! Это мама. Мне твоя коллега рассказала про случившееся с тобой, но, к моему огромному сожалению, я не смогу приехать навестить тебя — сам понимаешь работа. Я невероятно сожалею о случившемся, надеюсь, чувствуешь себя лучше. Все-таки мама переживает, прости что на звонки не отвечала. Вся в работе… Поворчит на Дашу позже, думает он. Выключает сообщение на автоответчике и заходит в мессенджер. Включает голосовое. Русик, в этом месяце заглянуть у меня не получится. С квартирой тоже помочь не смогу — да и ты мальчик взрослый уже, сам оплачивать должен. Не ругайся там ни с кем, дорогой, люблю! Что ж ты на работе тогда делаешь? — язвительно думает он, отбрасывая телефон. Кажется, его мама перестала помогать ему материально в девятнадцать лет. Будто, ей правда нравится эта игра в «люблю — не люблю». Будто она не перестала воспринимать его как своего ребенка еще в семнадцать, решив забить большой и толстый. «Сукин сын, ты же понимаешь, что сам выбираешь страдать?» Он поморщился, вспоминая слова пригубившей матери. Хотя бы звонит и говорит нежности по возможности. Хорошо, что ему от нее досталась только прическа и цвет глаз. А эпилепсия, характер, ебло и тело — от мертвого бати. Так хоть не видит в ней ничего хуевого.

***

— И где ты был? — с ходу спрашивает мужчина, больше для пафоса чем для удовольствия, в зубах сжимая косяк. Не смотрит на зашедшего, пересчитывая деньги в руках. Когда Даня впервые оказался в этом кабинете, он был в полном восторге. Его внимание привлекла огромная тёмная комната с дорогими обоями, чёрными навесными потолками и множеством шкафов, заполненных книгами и изысканным алкоголем. Два стола из красного дерева, ковёр из шкуры медведя, тумбочки, доверху набитые пакетами с порошками или стволами с гвоздиками, — всё это создавало особую атмосферу. Здесь множество дорогих подделок известных картин, которые в «плохие времена» владелец кабинета продавал как оригиналы за огромные деньги. Сейчас же остались только две картины: Николая Ге «Совесть, Иуда» и Крамского «Русалки». Даже бюст Ленина, казалось, все еще стоял где-то на шкафу и наблюдал за всем происходящим. Даня мечтал устроиться в этом огромном кожаном кресле и читать какую-нибудь заумную книгу, осознавая, что он — король на доске и все будут защищать его своими жизнями. Нынче это место вызывает отвращение. Он искренне хотел перестать делать все, что делает. Обрубить связи с мужчиной сидящим перед ним, никогда больше не употреблять и купать руки в чужой грязной крови. Перестать быть зависимым — вот, чего он хотел. — А то ты не знаешь, — шипит ему в ответ Даня. Он проходит внутрь и садится на одно из гостевых кресел. Замечает поднятый на него взгляд и бормочет: — Только попробуй что-нибудь с ним сделать. Я сам. — Мне насрать на этого пиздюка, пока ты работаешь на меня. Просто выполняй свою работу, и всё, — хмыкает мужчина, открывая рот и выдыхая сиплый дым. Делает еще затяжку и продолжает, не отводя взгляда: — Но ты же не за этим сюда пришел, верно? И пальцем тычет в шкафчик с гречкой. Ублюдок, знает же, что ломает. — Нет. Мне нужен Атаман AP16. Мужчина подавился дымом. — Может тебе еще глок Штирлица подарить? Кашин только глаза закатывает. Смотрит на него, хмурым взглядом огибая, и говорит: — На день рождения. Пока только это прошу, — и то на время. — Дань, ты, конечно, у меня в приоритете — главный работник как-никак, — то, что у них кровь родная, упоминать не хочет, — но это слишком много, парень. На кой хер тебе вообще огнестрел? — Внебрачный заказ, дядь. Хуйню одну убрать надо. Все будет чисто, обещаю. Мужчина с медными, заметно тронутыми сединой волосами, в дорогом пиджаке, задумчиво промычал что-то нечленораздельное. — Лучше бы успокоиться взял, — но в противовес своим словам опускается к шкафчику под столом и достает золотой ключ, передавая его племяннику. — Только делов не натвори. Взяточников становится все меньше и меньше. — Да, конечно, — на автомате отвечает он, забирая ключ и, не говоря лишнего, выходит из кабинета, пропитанного запахом ганджи.