Солнце

Есть мгновенья дум упорных, Разрушительно-тлетворных, Мрачных, буйных, адски-черных, Сих — опасных как чума — Расточительниц несчастья, Вестниц зла, воровок счастья И гасительниц ума!..

Н. Некрасов «Ревность».

      Огромные напольные часы тикают так, что их, наверное, можно услышать в любой части дома. Юсупов помнит свой первый визит к Старцевым достаточно смутно, но, кажется, здесь совсем ничего не изменилось. Всё то же обилие убогих кружевных салфеток и цветочных горшков, белые-белые занавески, дорогой сервиз. Феликс меланхолично помешивает сахар в чашке, восседая на неудобном диване подобно султану на шëлковых подушках, и поглядывает на Соню, которая — какая жалость! — предпочла стул, а не его колени.       В гостиной царствует напряжëнное безмолвие. Даже Юсупов не отваживается его нарушить, поддавшись атмосфере общей удручëнности.       Николаша проявил невиданное для себя доверие и выделил им всего троих… напарников? соглядатаев? Неясно. Феликс, как самопровозглашённый эксперт, оценил их на твёрдую, уверенную тройку. Двое мужчин и женщина, все при погонах.              Каково же было его удивление, когда выяснилось, что главного из них, Руслана Нечаева, Софа знает давно. По её словам, они служили вместе за несколько лет до её отставки. К Феликсу он относится настороженно и преувеличено вежливо, будто бы боится, что от неверного слова или движения тот мгновенно взорвётся. Такое отношение подкупает. Приятно знать, что его по-прежнему находят непредсказуемым и опасным.       Соня быстро нашла общий язык со светленькой девицей, Дарьей. Феликс невзлюбил её с первых секунд за манеру разговаривать. Среди вампиров немало тех, кто сохранил свои речевые привычки, и Даша со своим оканьем и постоянным растягиванием гласных походит на сибирячку. Она много молчит, но если говорит, то громко и быстро. Юсупов едва ли перемолвился с ней хоть словом, но он интуитивно чувствует, что она питает к нему сильнейшую неприязнь. Чего не скажешь о втором мужчине, Фëдоре. Вот уж кто точно плевал на всех с высокой колокольни. Сейчас, к счастью, нет ни его, ни Дарьи — они сразу упорхнули на прогулку, чтобы оценить общую обстановку в этой дыре.       Мягкий свет настенных ламп усыпляет Феликса лучше всяких колыбельных. Целый день они провели в пути, и он изнывает от желания смыть с себя дорожную пыль, накуриться до тошноты и выпить что-нибудь покрепче кофе. К сожалению, все, кроме него, преисполнены трудоголичного энтузиазма. А Юсупову даже не объяснили ничего толком. Он знает, что они задержатся в этой глухомани минимум на несколько дней. Требуется опросить заново всю прислугу и обыскать по-новой весь дом. Да и саму деревню хотят прочесать целиком и полностью. Начать решили с Натальи Павловны. Её Феликс признал сразу — именно она встречала его и Соню зимой. То ли служанка, то ли старая Машина нянька, то ли просто друг семьи.       И вот теперь они сидят и дожидаются, когда она соизволит к ним явиться. Изредка заглядывает прислуга, и Феликс всё порывается попросить себе вина. Но пока что он только надеется размельчить сахар в своей чашке до невидимых микрочастиц, а Соня заливает в себе вторую кружку горького кофе.              Дверь открывается с тихим скрипом. София переглядывается с Русланом, готовясь заранее к сопротивлению, которое окажет им Наталья. Женщина уже немолода. Проблески седых нитей в стянутых на затылке волосах и сеть мелких морщин возле глаз. Она медленно кивает незваным гостям.              — Рада приветствовать.              Не рада, — и это слышно по её презрительному тону. С чего бы ей радоваться, если именно эти вампиры уже столько месяцев держат у себя Васю и Машеньку? Священная Дружина. Да чтоб им всем провалиться с их святостью!              — Присядьте, — Руслан с готовностью отодвигает стул, но Наталья остаётся неподвижна, — Что ж, хорошо… Я приношу вам тысячу извинений за такой поздний визит. И хочу заранее предупредить, что мы задержимся у вас на некоторое время. Конечно, если вы не возражаете.              — У меня есть выбор?              — Выбор есть всегда, — Соня отпивает кофе, — Можете помочь следствию, избавив нас всех от необходимости прибегать к услугам более серьёзных органов, а можете разделить одну камеру с Василием Ильичом.              — Это угроза?              — Предупреждение, — весёло бросает Феликс со своего места.              — Тогда это в корне меняет дело, — Наталья складывает руки на колышущейся от гнева груди, — Вы можете остаться. Что ещё вам нужно? На все вопросы я уже ответила Виктору Алексеевичу.              — Последний раз он навещал вас почти три месяца назад. За это время появились новые факты, про которые мы бы хотели вас расспросить, — София смягчает голос, но ласковым он от этого отнюдь не становится, — И так. Кем вы приходитесь Василию Старцеву?              — Я нянчила его дочь, когда та была ещё совсем ребёнком.              — А теперь?              — Слежу за бухгалтерией, занимаюсь прислугой, поддерживаю порядок в доме.              — Вас с Василием связывают исключительно дружеские отношения?              — На что это вы намекаете? — Наталья раздувает ноздри, — Я знала его жену! Оля была моей воспитанницей! Я бы не посмела…              — Успокойтесь, пожалуйста, мы не хотели вас обидеть, — Руслан примирительно выставляет руки перед собой, — Было бы замечательно, если бы вы всё-таки присели. Повторите, пожалуйста, всё то, что вы рассказывали Виктору Алексеевичу. В общих чертах.              Явно показушничая, она закатывает глаза, но всё-таки выполняет чужую просьбу. Всем от этого сразу становится как-то спокойнее.              Феликс обращается в слух. Прежде Виктор рассказывал ему какие-то детали, но князю хотелось бы узнать обо всём из первых уст. Наталья звучит ужаснее бездарнейшего из ораторов, но и из её заунывной речи можно почерпнуть немало интересного.              — Нечего мне вам рассказывать, я говорила тогда и повторяю сейчас: не смейте обвинять Старцевых. Виктору Алексеевичу хватило ума этого не делать. Пусть Машенька его и не жалует, но то её юношеские капризы, а Вася с ним дружен. Виктор понимает, что мы не при чём. Меня с этой семьёй связывают куда более прочные узы, чем кровь, и я клянусь, что никто из них не стал бы… Да вам должно быть стыдно лишь за одни такие теории, ибо эти теории противоречат всем законам милосердия! Да, Вася не любит Дружину, но ведь именно вы сделали его изгоем, прогнали, как вшивую дворнягу, из Петербурга за безобидные идеи! Он всего-то мечтал о реформах, а вы уже навесили на него революционное клеймо. Он бы никогда не стал убивать вампиров. И Оля не была убийцей, чтобы про неё не говорили. Может, у них обоих и немало грешков за душой, но не вам про это говорить. Сами-то… Каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить.              Феликс внимательно следит за Соней, пытаясь уловить малейшие изменения в её настроение. Обычно подобные упрёки воспринимаются ей болезненно. В приглушённом свете её глаза кажутся чёрными и блестящими, как прибрежные камни, омытые волной. Чем дальше, тем больше она походит на оголодавшую волчицу. А Юсупов всё лучше понимает её эмоции. Она не переносит, когда кто-то начинает говорить про милосердие и уж тем более попрекать её в его отсутствии. Только это и обижает её по-настоящему.              — Простите, что вмешиваюсь, — елейно и преувеличенно мягко начинает он, — но кто именно прогнал Василия Ильича из Петербурга?              — Понятно кто! — Наталья скалится, обнажая крупные клыки, — Граф Дашков — известная в своё время дружинная шавка.              «Это была моя шавка. Но я впервые об этом слышу. Когда граф успел, интересно?».              — Вот как. И за какие же провинности, если не секрет?              — Вася водил дружбу со многими обращёнными и пытался убедить всех, что на родовитости и чистоте свет клином не сошёлся. Дашкову это не нравилось              Так вот оно что! Тогда не удивительно, что Феликс об этом не знал. В этом плане он предоставлял Дашкову полную свободу действий. Тот мог делать что угодно и с кем угодно, пока это не затрагивало интересы самого Юсупова. А на обращённых ему всегда было наплевать. Он ими просто брезгует. И Виктором, и Соколовым, и прочим сбродом, с который Соня водит дружбу. Немного лояльнее он относится к Руневскому, но с ним его связывает нечто большее, чем общечеловеческие понятия о привязанности. Хотя, конечно, в этом Юсупов не признается даже себе. Он плохо понимает Сашу, тот, в свою очередь, почти не понимает его, но это не отменяет того обречённого странного принятия, что всегда между ними царило.              — А где Василий познакомился с Ольгой? — спрашивает Соня, — Вам наверняка известна полная история, раз вы были её гувернанткой.              — Наставницей, — недовольно исправляет Наталья, — Они познакомились здесь, в Ворзогорах. Этот дом когда-то принадлежал Олиной семье. Они ездили сюда каждый охотничий сезон. У нас тут всегда нестреленной дичи с перебором было. Но потом её отец отправился на фронт — тогда русско-японская война шла, — и Оля приехала сюда лишь в компании матери и Олежи. Это братец её. Был ещё старший, но он тоже воевал. Предугадывая ваш вопрос, нет, все они уже мертвы, поэтому никто из них вам помочь не сможет.              Она замолкает на пару секунд, тоскливо хмуря брови. Набравшись воздуха, продолжает бесстрастно:               — Я поехала сюда с Олей, ибо за незамужними девками нужен глаз да глаз. Вот тогда они с Васей и встретились. Он сам-то нижегородский. В молодости перебрался в Петербург, а потом оттуда и бежал, надеясь скрыться от Дашкова. Оказался у нас. Жил по соседству, у дядьёв своих. Мы, взрослые, с ними мало общались. А вот Оля порой к ним забегала. Ей тогда всего восемнадцать было. Заскучала она тут быстро. Ну, мамаша и дала добро на её поездку в Петербург вместе с Васей. И на этот раз с ней поехала наша домашняя немка, а не я. Не знаю уж, что у них там приключилось, но…              — Ольга, по нашим сведениям, именно в те годы навсегда закрыла себе дорогу в высший свет, — произносит Соня, — Она вступила в интимную связь с неким револю…              — Вздор! — яростно выплёвывает Наталья, — Она бы не стала!              — Не стоит меня перебивать, — беззлобно, но строго, — Её дочь, Мария, это подтверждает. Знаете, что я нахожу странным? Её любовника никто и никогда не видел. Ходили слухи — не более. Это немного затрудняет поставленную передо мной задачу. Как хорошо, — Соня скупо улыбается, — что у нас есть вы. Мне нужна правда. Вы уже никому ей не навредите, Ольга мертва.              Наталья надолго замолкает. Проседь в её волосах добавляет её виду ненужные года. Она неуверенно мнётся, глядя на Соню, как на первого и последнего своего врага, и отчаянно размышляет, прикидывая, как ей поступить. Вася и Машенька у этих вампиров. Эти вампиры требуют откровений. Возможно, если дать им, что они хотят, они оставят Старцевых в покое?       — Я тоже его не видела, — наконец говорит она, тщательно подбирая слова, — Оля скрывала его ото всех. Я сильно её ругала за это. Обещала, что доложу мамаше. Не доложила, увы. Побоялась, что это расколет семью. Оленька… Она любвеобильной девочкой была. Ничего и никого не стеснялась. Я не могла уследить за всеми её романами. Знать не знаю, как она с тем революционером сошлась. Подозреваю, что их познакомил Вася.       — То есть, Василий того мужчину знал? — Руслан взволнованно выпрямляется, — Почему вы не сказали об этом Виктору?       — Он не спрашивал. А я увлечена другими делами, и ваши караморовцы меня не волнуют. Я даже не вспоминаю об этом. Но, кажется, дружили они втроём: Вася, Оля и этот ваш революционер. Вася влюблён в Олю был. Сватался дважды. А она его ухаживаний не принимала до самого конца. Годы бежали, а мы даже не замечали этого. Оля пыталась пробиться в Дружину, но безуспешно. Потому что, как вы сказали, от её репутации уже ничего не осталось.       — У этого революционера есть имя? — Руслан ставит локти на колени, поддаваясь вперёд.       — Она не говорила… Революционер, насколько мне известно, скрылся в Европе в десятом году. Почему — не скажу, сама не ведаю. Оля письма ему писала. А после сбежала. К нему сбежала, представляете? Ни словечка не сказала семье. Вернулась, когда в Европе война началась. Снова пошли письма. И всё.       — Что всё?       — Они не виделись больше никогда. Переписку прекратили в начале двадцатых. Кончилась любовь. Она за Васю замуж выскочила — мы оглянуться не успели, как уже всё: муж и жена.       История занятная, но дыр в ней считать не пересчитать. Юсупов совершенно не понимает, почему с Василием Старцевым до сих пор церемонятся. Он видел Стеньку… Видел своими собственными глазами! Почему бы силой не добиться от него правды? Софии, понятное дело, Феликс этим заниматься не позволит, но другие-то чего бездельничают? Тот же Виктор. Упустил Алабина, так пусть исправляется!              Юсупов, устав цедить давно остывший кофе, ставит чашку на твёрдый подлокотник и поднимается. Он задолбался сидеть. Тем более, стоя легче думается. Он останавливается перед каминной полкой, крутя в голове десятки догадок. Что они имеют в итоге? Обрывочную историю чужих чувств, Василия под арестом и странного незнакомца, чьё лицо является тайной для всех, кроме Старцева. У Феликса мозг вспухает от количества вопросов. Но он молчит, разглядывая старинные фотокарточки на полке. А нет, есть и относительно новые. Вот, например, снимок, сделанный сразу после рождения Маши — за несколько дней до убийства Ольги. Счастливый отец, новорождённая дочь и…              Юсупов распахивает глаза и берёт рамку в руки, надеясь, что ему показалось. Не выспался, утомился, всякое бывает… Всякое, но не такие совпадения. Сука, ну пожалуйста, нет… Просто похожи, не так ли? Рыжие кудри, зеленущие глаза, точённый подбородок. Чем внимательнее Феликс смотрит, тем больше понимает: ему конец. Вот почему Машино лицо показалось ему знакомым.              Он спал с её матерью!              Чёрт, неужели это было именно в те годы, когда она была в Петербурге с Василием? Последние месяцы «Маленькой победоносной войны» — месяцы, в которые Феликс почти не спал, потому что Дашков, гоняясь по России за одной мелкой вонючей крысой, которая путала его хозяину все карты, оказался близь имперских войск. Юсупов до одурения чётко помнит промозглое серое утро, горькую папиросу, выпавшую из его рук на дорогой ковёр, и газетные листы, пахнущие типографской краской. «Куроки атаковал восточный фронт! Японцы заняли Мукден! Десятки тысяч погибших и раненых!». Какой позор для страны, — подумал тогда князь. А потом узнал, что Дашков едва там не погиб. Когда его, облезлого и грустного, привезли в Петербург, Феликс чуть не удавил его голыми руками за непроходимую тупость. Но ярость сменилась отвращением, стоило только заметить повязку на лице. Он потерял зрение на одном глазу. И никакие регенерации не помогли. Было жуть как обидно, потому что такие ищейки на дороге не валяются. А от покалеченной псины толку мало.              Юсупов воспринял эту утрату как личное оскорбление, но всё же сделал немало, пытаясь выяснить, можно ли вернуть Дашкову способность видеть двумя глазами. Он приглашал лучших лекарей и учёных, специализирующихся на вампирах. И был там один славный мужичок, за которым часто таскалась его племянница. Такая рыженькая, зеленоглазая… Дашкову полное зрение так и не вернули, и за это Феликс сполна наказал его упрёками. А потом смирился, переключив всё своё внимание на юную вампиршу, которая годилась ему даже не во внучки. Уж больно она ему понравилась. Юсупов бесстыдно воспользовался её неопытностью в делах любовных. Комплименты, красивые ухаживания, дорогие подарки — она сдалась и отдалась быстрее большинства. Вряд ли она сразу поняла, с кем связалась. Но и сам Феликс сильно её недооценил. Он ну никак не ожидал, что параллельно она будет спать с кем-то ещё. Справедливости ради, это начало происходить лишь тогда, когда она узнала о его регулярных изменах. Скандалили они из-за этого по-страшному. А спустя три месяца она просто исчезла. Канула в лету, оставив после себя лишь гору битой посуды, карманное зеркальце и платок с изящно вышитой «О». Остался осадок, но, в общем-то, Феликсу было почти наплевать, он успел обзавестись новой страстью в лице одной начинающей балерины. Прошлая пассия забылась моментально.              Но это, безусловно, была именно Оля. Только, разумеется, не Старцева. Тогда она ещё носила девичью фамилию. Юсупов чуть не уточняет её у Натальи, но вовремя себя останавливает, представляя, какой гвалт поднимется, если кто-то узнает, что он…              Святый Боже, они со Стенькой крутили шашни с одной и той же женщиной едва ли не одновременно! Осознав это, он спешно ставит рамку обратно, побоявшись, что из охваченных тремором рук она выпадет сама собой. Ироничность сей ситуации пробивает его на смех. Знает ли об сам Стенька? Феликс многое бы отдал, чтобы расхохотаться ему в лицо, упиваясь фактом того, что и с Ольгой, и с Соней он оказался на шаг впереди. Конечно, на первую ему всегда было плевать, но в целом это всё равно забавно.              Только другие вряд ли оценят. Пытаясь выглядеть естественно, Юсупов сцепляет пальцы в замок за спиной, мастерски изображая заинтересованность в других фотографиях. Нельзя сказать наверняка, что будет, если кто-то выяснит правду. Тяжелее всего с Софой. Придётся ли ей по вкусу такая мерзкая история? И дураку понятно, что он в ней выступает в роли злодея, который развращает невинную девицу и раз за разом предаёт чужое доверие. Соня не оценит. Феликс ежедневно прикладывает массу усилий, чтобы реабилитироваться в её глазах. Сводить свои собственные труды на нет как-то не шибко хочется. Юсупов по большей части пытается быть с ней откровенным, но есть вещи, которые он бы хотел оставить в секрете. Отношения с женщинами в их числе.              Дружина же точно решит, что он знал Стеньку лично. Никто не поверит, что для него это стало не меньшим, а, может быть, даже большим открытием! Слишком уж подозрительно.              Именно поэтому он моментально решает сохранить это в тайне. Нечего им всем копошиться в его личных делах. Незнание — благо. Тем более, он всё равно не сможет добавить новых фактов к расследованию.              Юсупов удосуживается отвлечься лишь тогда, когда возвращаются Федя и Даша. Взгляд девушки до того ему противен, что хочется выкинуть что-нибудь гадкое лишь назло ей одной. Но Соня строго-настрого запретила лезть на рожон.              Пока Наталья с ужасом созерцает ещё двоих «гостей», а Руслан убеждает её в том, что они не собираются никого стеснять, Феликс подходит к столу и занимает место рядом с Соней. Облокотившись щекой о ладонь, он второй рукой подцепляет тяжёлую девичью косу и пропускает между пальцами атласную ленту. Софа заплетает волосы либо так, либо использует шпильки. На этот раз лента красная. Уж не для того ли, чтобы его порадовать? Она посылает ему предупреждающий взгляд, но не отстраняется. То-то же!              — Ну-с, — он опускает подбородок на её плечо, — Что мы завтра будем делать?              — Обыскивать дом, — вполголоса отвечает она, стараясь прислушиваться к идущему рядом разговору.              — Я видел, что у Старцевых есть лошадь. Настоящая лошадь, представляешь? Целую вечность не ездил. Давай?              — Какая лошадь, милый? Мы будем заняты целый день.              Феликс удручённо вздыхает и в отместку за занудство щипает её за бок. По рукам он получает моментально.              — Наталья Павловна, — протягивает Даша, обращая серьёзный взор на временную хозяйку, — Мы тут у вас прошлись, поглядели… Народу как-то многовато. И видно, что тоже нездешние. Хотелось бы узнать, что у вас тут происходит.              — Так Иванов день же на следующей неделе!              Точно. Юсупов и забыл, что июль уже начался. Соня, судя по виду, и вовсе не помнит о существовании каких-то там праздников.              — И что с того? — Федя недоумённо хмурится, — Как это объясняет ваш шабаш?              — Это традиция, — раздражённо чеканит Наталья, поражаясь чужой неосведомлённости, — На Купалу к нам многие вампиры приезжают.              Феликс, кажется, что-то слышал об этом. Все кровопийцы любят купальскую ночь. Отчасти, из-за ностальгии, отчасти, из-за того, что издревле она связана с происками нечистых сил. К слову, на счёт них… Здесь ли ещё та ведьма? Посмотреть бы этой старухе в её паскудные змеиные глазёнки и сказать, что она была неправа. Что никого он не губит. А-то нагадала какую-то дрянь и радуется, поди, сидит!              — А что у вас тут делать? — Даша даже не старается выглядеть заинтересованной. Зато Руслану, кажется, это известие приходится по вкусу. Вероятно, он куда старше своих тупоголовых дружков, — Никакой цивилизации. Даже связь почти не ловит.              — Вот и езжайте к себе домой! — гаркает Наталья.              — Обязательно, но только после того, как во всём разберёмся, — вежливо произносит Соня, мастерски игнорируя яд, сочащийся из чужого рта, — А сейчас, если позволите, мы бы хотели отдохнуть с дороги.              — Это что же, вам каждому по отдельной комнате надо?              — Мне и князю вполне хватит одной. А остальные уж как сами решат.              Феликс косит на Софию удивлённый взгляд. Он и не надеялся, если честно, что они останутся вдвоём. Славно, что она сама всё решила. Краем глаза он видит, с каким презрением на него поглядывает Даша. Несносная сука с несносным характером. Кто знает, может Романов что-то успел ей про него нашептать. Или этот Руслан. Юсупову очень даже нравится быть объектом для чужого презрения — это заставляет помнить о том, что никто из этой шайки не достоин его доверия. И, признаться, это неплохо так подкармливает его самолюбие.              Ненавидят — значит, замечают.       

***

      Феликс, расположившийся на широком подоконнике, кусает сигаретный фильтр, нежась под тёплыми лучами закатного солнца. Это место он избрал своим наблюдательным пунктом. Идеальное место, чтобы всё контролировать, но при этом самому оставаться в тени вязовых ветвей, что за долгие годы доросли аж до второго этажа. Сквозь листья видно и крыльцо, и часть длинной неровной дороги. А если слегка приподняться, то можно и в парочку чужих дворов заглянуть.              Они находятся в Ворзогорах три долгих, прямо-таки бесконечных дня. И если изначально Феликс счёл эту поездку сугубо развлекательной для себя любимого, то Соня быстро развеяла все его сладкие иллюзии. «Делу время, а потехе час», — вот её девиз по жизни. Когда наступает час потехи Юсупов так и не понял.              Он едва ли работал по-настоящему хотя бы один день в своей жизни. Единственное, что его всегда увлекало, — это цифры. Финансовые махинации в Дружине, собственные громадные счета, денежные сделки и прочие радости, связанные непосредственно с цветастыми бумажками. Феликсу подобная возня доставляет искреннюю радость, потому что-то, а зарабатывать, не делая при этом ничего, он научился. Хитрость, ловкость ума и никакого мошенничества. Если только чуть-чуть.       Сонина работа отличается в корне. И только из-за ощущения новизны (а не потому что она попросила!) Юсупов взялся за дела вместе с ней. История Старцевых кажется ему интересной, и если Соня занимается этим, чтобы поскорее покончить с кошмаром, обрушившимся на Россию, то он лишь утоляет своё любопытство. Он ненавидит Стеньку, ибо Стенька заглядывается на женщину, которую Феликс считает своей, он презирает и, чего уж скрывать, побаивается Алабина, но вот другие караморовцы кажутся ему не страшнее петербургской непогоды. Да, мешает, но потерпеть, в принципе, можно. Можно даже выгоду из этого извлечь!              Обыск идёт полным ходом. Каждая комната осматривается настолько тщательно, что Феликсу кажется, что Соня в своих происках вполне может разобрать дом на доски. Остальные целиком и полностью её в этом поддерживают. А Юсупов уже в первый день устал чихать от пыли. Тем более, здесь много пауков. Таких больших, противных, юрких… Обнаружив одного из них, он вышел покурить и совершенно случайно задержался на два с лишним часа. Ну не любит он их, что поделать?              Впрочем, с некоторыми вещами он всё-таки помог. В спальне Василия Федя обнаружил десятки и десятки старых, пожелтевших писем, некоторые из которых оказались частью переписки с Ольгой. Почти всё на французском. Соня криво-косо перевела одну треть. Феликс оценил её произношение, а вот скудному словарному запасу ужаснулся. Как была дурочкой в этом плане, так и осталась. Он за несколько минут разобрался с тем, с чем она бы сидела несколько часов.       Письма лишь подтвердили слова Натальи. Оля и правда провела за границей несколько лет, интересовалась политикой и бывала на анархистских и большевистских съездах. Но о Стеньке она не написала ни строчки. Лишь единожды она упомянула самого Карамору: смешной человечек устроил дерзкое шоу в Амстердаме, пытаясь убедить людей в существование вампиров. Ольга не дала личной оценки этому случаю. Соню ужасно огорчилась, потому что надеялась на подсказку.              Несмотря на явные неудачи, выглядит она с каждым днём всё прелестнее. Загородный воздух плодотворно влияет на её самочувствие. Мигрени по-прежнему терзают её ежедневным хлыстом, но она стала легче засыпать. Кожа на лице слегка загорела, разгладились морщинки у глаз, да и сама она в целом перестала напоминать собой Персефону, томящуюся в подземном царстве. Соня неплохо спелась с неразговорчивым Федей и без проблем сдружилась с Дашей. Про Руслана и говорить нечего. Юсупов, терзаемый смутными подозрениями, выспросил у неё всё подробности их знакомства. Нечаев родился за десять лет до начала войны, а с Соней они повстречались в семидесятых, когда он был повышен в звании и направлен в Москву. «Хороший парень. А какой из него военный, ты бы только знал!», — такова была её краткая оценка. Феликса это не то чтобы успокоило.              Ему постоянно кажется, что она его игнорирует. Даже в работе Соня отдаёт предпочтение именно Руслану. С обыском закончили ещё вчера, и теперь они принялись опрашивать семейства, которые живут в Ворзогорах больше века и в теории могли видеть Стеньку. Юсупов должен был заниматься этим вместе с ними, но проспал. Когда он спустился к завтраку (был обед), то узнал, что Соня уже ушла. Могла бы и разбудить, с неё бы не убыло!              Они почти никогда не остаются наедине. Потому что, сука, она всегда занята! Вокруг неё всегда полно людей, она часами висит на телефоне, интересуясь тем, как идут дела в её любимой Москве, а Нечаев советуется с ней во всём, будто бы ему мало своих собственных людей. Феликс изнывает от нехватки внимания, ревности и обиды. Ну он ей устроит, когда она вернётся!              Он случайно прокусывает себе губу. Стерев кровь подушечкой пальца, он возвращается к наблюдению за улицей. Даша и Федя пришли ещё час назад. А Софа — нет.              Проходит далеко не одна минута прежде, чем Юсупов различает в наступающих сумерках её фигуру, бредущую к дому. Рядом другая, чуть повыше. Руслан, будь он неладен! Они о чём-то говорят, при чём последний совсем не старается быть тихим. И Соня… смеётся. Сигарета сама собой ломается в руках. Её тлеющий кончик обжигает запястье, но Феликс не чувствует боли. Он вообще ничего не чувствует, кроме медленно разгорающегося гнева. Огромных трудов стоит заставить себя остаться на месте.              — Никогда не забуду, как вы поставили на место того лейтенантишку, — Руслан открывает перед ней калитку, а Юсупов чуть не умирает на месте, поймав тень короткой улыбки на её лице, — Уж и не помню: а чего он тогда на вас так взъелся?              — А пёс его знает, Руслан Вадимович, — Соня легко пожимает плечами, направляясь к крыльцу, перед которым они останавливаются вдвоём, — Я не особо много разобрала в его скулеже. Боюсь, Мишенька слишком крепко его приложил.              — Смелый парень он у вас. Так и не женился?              — Увы, — она разводит руками, — Одна работа на уме.              — Учится на вашем примере, — Руслан весело усмехается. А затем внезапно говорит, выпрямляя спину, — Вы теперь кажетесь такой счастливой… Видимо, Юсупов очень особенный, раз смог растопить ваше ледяное сердце.              Феликс замирает без движения, жадно внимая разговору. Он даже дышит через раз, боясь что-то пропустить. Что скажет Софа? Ох, ну конечно же, она подтвердит, что он у неё самый лучший!              Но она молчит. Руслан касается её руки, и этот жест поражает своей двусмысленностью. Соня вовсе не противится, взглянув на него из-под полуопущенных ресниц. Он сжимает её плечо. Она оттолкнет, да..? Руслан склоняется чуть ниже и понижает голос. Приходится поднапрячься, чтобы разобрать слова.              — Послушайте, вам нечего бояться. Я уже понял, что он кошмарит вас своей ревностью, но… Нет ничего такого в том, что мы когда-то были вместе.              — Мы не были вместе, Руслан Вадимович. Мы спали в свободное время, потому что могли. Не более. Слишком низкое занятие, чтобы посчитать его хотя бы за роман.              — И всё же, — он немного тушуется, — Я хочу, чтобы вы знали: я никому не расскажу. Мне самому это невыгодно, так как я женат на дочери одного важного человечка. У нас трое детей. Так что давайте пообещаем друг другу хранить молчание. Ваша репутация и так оставляет желать лучшего. Тем более, теперь, когда вы выбрали себе такого… эксцентричного любовника.              — Я и не собиралась никому ничего говорить, — Соня аккуратно убирает с себя его руку и отступает к крыльцу, — Извините, но уже поздно. Мой эксцентричный любовник меня заждался. Спокойной ночи.              Она поднимается по ступеням, оставляя Руслана в одиночестве. Он не успевает попрощаться.              Феликс слышит, как хлопает дверь.              Он пытается прийти в себе. Осознать, что он только что услышал. Вместо здравых мыслей услужливое сознание подкидывает отвратительную картину того, как его Соня… Одно дело просто знать, что у неё было много мужчин, и совсем другое — видеть одного из них ежедневно. Больше всего Юсупова поражает, что она ни словечком об этом не обмолвилась. Он бы не стал сердиться, если бы она сама рассказала. А не так, что он узнаёт об этом через гнусное подслушивание.              Он не успевает собраться, как дверь открывается, являя его взору абсолютно спокойную, обычную Соню. Скажи, скажи, скажи…              — Я просила тебя не курить в комнате, — она морщит нос и проходит в комнату, практически на него не глядя, — Ты прекрасно знаешь, что у меня голова трещит от твоих сигарет. И, если тебе интересно, целоваться без этого приятнее. Так что будь добр…              Она говорит что-то ещё. Такое неважное сейчас, что Феликсу хочется залепить ей рот скотчем.              — Прости, что не разбудила с утра. Я подумала, что тебе стоит выспаться, ведь ты и так плохо спишь из-за кошмаров. Мы всё равно ничего не узнали. Разве что пару неинтересных мелочей. Во-первых, да, слухи про роман Ольги с революционером ходили даже здесь. Во-вторых, даже здесь никто в глаза его не видел. Лишь одна старушка сказала, что Василий впервые оказался в Ворзогорах в компании некого мужчины. Она не помнит, как он выглядел. Неудивительно, уже столько лет прошло… Юсупов, хотя бы сделай вид, что слушаешь меня.              Он впивается ногтями в ладонь до глубоких лунок. Держать себя в руках. Держать… Да чёрта с два!              — Ты спала с Русланом.              Выходит очень гневно. Не детская обида, а открытая злость. Такая чистая в своём проявление, что этот высокий концентрат вполне может отравить их обоих. На Сонином лице лишь на секунду мелькает что-то, похожее на удивление. Она поджимает губы и резюмирует.              — Ты подслушивал.              Её мирная реакция выбешивает его ещё больше. Юсупов делает глубокий вдох, заклиная себя не срываться на крик. Проигрывает сразу же.              —Да вы орали так, что вся округа, должно быть, слышала! Ты солгала. Ты сказала, что вы не были близки, а тут выясняется, что были.              — Это не ложь, Феликс, — она делает упор на его имя, сводя брови к переносице, — Да, я утаила часть правды, но…              — Ты даже отрицать не будешь?              — Какой в этом смысл? Ты сам всё только что слышал. Небольшая интрижка, если выражаться твоим языком. Ничего серьёзного. А умолчала я об этом не просто так. Ты становишься отвратительным, когда дело доходит до моих прошлых увлечений.              Соня смотрит на него как на дитё, потревожившее её покой своим глупым капризом. Гордое, безучастное снисхождение, доводящее Юсупова до точки кипения.              — У тебя их было подозрительно много.              — Не больше, чем у тебя женщин. Только я почему-то не делаю из этого катастрофу вселенского масштаба. Я понимаю, что ты мнишь себя Юпитером, а всех остальными — быками, но тебе не кажется, что с этой Готтентотской моралью пора заканчивать? Тебя не касаются мои бывшие любовники.              — Касаются! — огрызается он, успешно пропуская почти все её слова мимо ушей, — И именно поэтому твой Руслан отправляется к чёрту. Я запрещаю тебе оставаться с ним наедине.              Она скептически изгибает бровь.              — Я запрещаю запрещать.              — Нет у тебя таких полномочий.              — У меня есть все полномочия, дорогой мой. Я взрослая женщина. Отдельный человек. Не твоё продолжение и не племенная кобыла, которой ты можешь распоряжаться, как вздумается. Ты ревнивый до крайности. И чем дальше, тем хуже. С твоим количеством любовниц это выглядит просто-напросто лицемерно.              — Это другое!              — Да? Просвети же меня, несведущую, в чём заключается отличие. В том, что ты — мужчина?              — В том, что они были для меня никем, — выплёвывает Феликс, сверкнув глазами, — Но я в жизни не поверю, что ты не питала симпатии к Нечаеву. Ты не можешь без этого, тебе обязательно нужна влюблённость или хотя бы крепкая эмоциональная привязанность. Я никого, кроме тебя, не любил, а ты разбрасывалась этим чувством направо и налево! Скольким ты говорила то же, что и мне? Трём или трём десяткам? Когда я сказал, что согласен быть одним из, то это было исключительно для красного словца. Не согласен, на самом деле. И никогда не буду. Ты только моя. Ты должна…              — Я ничего тебе не должна, — Соня медленно вздыхает и, потерев висок, садится подле него, — Господи, я бы многое отдала, чтобы у тебя был кто-то до меня. Я была бы счастлива от мысли, что любили тебя и любил ты! В этом нет ничего плохого. Ну неужели ты бы хотел, чтобы все эти годы я лила по тебе слёзы и мучилась от одиночества?              Возможно, при определённых усилиях он бы смог признать её правоту. Но Феликс вспоминает руку Руслана на её плече. Отданную ему улыбку и то прошлое, что их, оказывается, связывает. Вспоминает и выходит из себя окончательно. Он мгновенно оказывается на ногах и шипит ей в лицо:              — Пожалуй, именно этого я всегда и хотел. Жаль, что от тебя не дождёшься. Я не шучу, Соф. Увижу Нечаева рядом с тобой — прикую тебя к себе цепями. А его оторванную голову пошлю его жёнушке. Надеюсь, она оценит этот презент.              — Ты забываешься, — и вот он добивается желаемой реакции. Обиды на её милом лице и стопроцентного разочарования. Самое то для профилактики и острастки, не так ли? Чтобы помнила, кто он такой и не смела считать, что он будет вечно-бесконечно плясать её дудку, — Спустись с небес, я уже давно не та трусливая дурочка, готовая разбиться оземь ради твоей мимолётной прихоти. Удовлетворять твоё непомерное эго я больше не собираюсь. Иди и ори на кого-нибудь другого, хорошо?              — О, ну раз Ваше Величество не желает меня видеть, то конечно, — Феликс прижимает руку к груди и театрально раскланивается, — Не буду вам докучать. Думаю, у вас найдётся тот, чьё эго вы удовлетворите с бóльшим удовольствием.              Он вылетает из комнаты за секунду — Соня даже осмыслить до конца ничего не успевает. Юсупов хлопает дверью так громко, что она чуть ли не подпрыгивает, напряжённо смотря ему в след.              И что это, вашу мать, было?       

***

      Феликс не возвращается. Ни до, ни после полуночи. Он не возвращается, когда первые лучи касаются остывшей за ночь земли, а визгливые деревенские псы начинают наперебой драть глотки, заглушая своим воем даже петухов. София, заснувшая с трудом, с ещё большим трудом просыпается. Долго лежит, слушая улицу и дом. Смотрит на ровную простынь и не знает, что чувствовать. Уже непривычно. Юсупов всегда вертится во сне, превращая свою половину в поле боя. Он обязательно ворует одеяло и подушки. Больно пихается локтями. И всегда выходит так, что она открывает глаза и находит себя в его объятиях. И это уже стало… нормальным. Чувствовать его руки на своём теле и мерное дыхание в паре сантиметров. Без этого утро кажется каким-то не таким.              Соня собирается куда медленнее обычного. Почему-то хочется оставить волосы распущенными. Это желание отправляется в топку, и коса получается даже туже, чем она привыкла.              Где ночевала эта кудрявая истеричка? У Юсупова ведь талант попадать в неприятности. Если он их не находит, то создаёт, если не может создать, то доводит других до ручки. Выточенное годами мастерство — не пропьëшь и при желании. Соня заставляет себе успокоиться. Здесь не из чего создавать проблемы. Перебесится и придёт. Он всегда приходит, верно же?              Ссора глупая. Но ещё глупее Феликс. Создать конфликт из ничего — его инстинктивная потребность. Признаться честно, вчера он здорово попортил ей настроение своей убогой ревностью. Вначале это казалось забавным, но теперь это видится Софии дикостью. Юсупов вообще меры не знает. Других его контроль может быть и устраивал, но ей это нахрен не сдалось. Ему нужно послушание? Пусть ищет его в других или извиняется за вчерашний концерт. Если, конечно, хочет вернуть её расположение.              Она не понимает, как он умудряется сочетать в себе такое огромное количество противоречащих друг другу качеств. Красивые слова, дорогие подарки, безоговорочная преданность, готовность умереть ради неё — и вместе с тем постоянные обиды, нытьё и жалобы. И каждый раз Соня места себе не находит из-за диссонанса. Как будто бы в Юсупове живут два разных человека, и он сам периодически между ними теряется, не зная, кому отдать предпочтение. Его непредсказуемость напрягает.              В коридоре Соня нос к носу сталкивается с Русланом. Надо же, Феликс не оторвал ему голову. Будто бы и не помня об их разговоре, Нечаев здоровается, сверкая улыбкой во все тридцать два, и безмятежно сообщает о том, что на сегодня никакой работы нет. Звучит сомнительно.              — Купала же, — объясняет он, — Тысячу лет не праздновал!              — Это легкомысленно, Руслан Вадимович, — неодобрительно замечает она, — Николай нас прикончит, если узнает, как бездарно мы проводим время. Хочу вам напомнить, что мы здесь для того, чтобы…              — Знаю-знаю, — он кивает, не теряя задора, — Но мы же не машины, София Володаровна, тоже отдыхать иногда хотим. Мои ребята просто не вывозят ваши темпы! Вы привыкли всех в хвост и в гриву гонять, да и Коля… — Руслан запинается, но продолжает как можно скорее, — Романов дал вам добро, но во всём нужно знать меру. Всего один день. Ни с кого не убудет.              Такое чувство, что им всем где-то выдали книжку с одинаково тупыми аргументами. Неужели они все не понимают, что стоит на кону? Единственный, от кого София видит реальную пользу, — это Руневский. Вот уж кого точно нельзя ожидать жалоб и проблем. Сейчас они оба думают, что делать с Василием Старцевым, который яростно отрицает, что был знаком со Стенькой. Александр рассказал, что Виктор смог уговорить Дружину не применять к Василию физического насилия. Чем усерднее Соня думает о теории Руневского на счёт Виктора, тем больше она ей нравится. Жалко, что по телефону такое не обсудишь. В недавнюю встречу они сошлись на мнении, что их могут прослушивать. И ему, и ей хочется оставить всё втайне. Алине это очень не понравится. Расстраивать или беспокоить её возможной напраслиной не желает никто.              Соня оглядывает Руслана с ног до головы. Он совсем не изменился. Разве что глаза чуть выцвели, да добавились несимпатичные морщинки на лбу. Но в целом он всё так же хорош собой, приятен и весел в общение и чертовски упрям. Подумать только, он успел жениться и обзавестись детьми. А ведь он младше неё на добрую сотню лет!              — Будете сами объясняться с Николаем, — сжаливается она, пусть и неохотно. Накалять отношения — не самый лучший вариант. Тем более, Софии почему-то хочется, чтобы Нечаев, докладывая о ней Романову, рассказывал только хорошее. Может быть, это положительно скажется на мнении о ней.              — Буду, конечно, — соглашается Руслан.              Она готовится уже распрощаться, но вдруг спохватывается и спрашивает:              — Вы не видели Феликса?              — Не видел. А что-то случилось?              — Нет. Просто не могу его найти.              — Спросите у Натальи Павловны, она уж точно знать должна. Следит за нами так, будто мы какие-то разбойники!              Когда он, сославшись на свои личные дела, уходит, она украдкой провожает его взглядом. Она ничуть не жалеет о тех нескольких месяцах, что они провели друг с другом. Нечаев был вполне себе… милым. Неревнивым, работящим и внимательным. Таким, каким быть правильно. Как жаль, что Софии всегда нравилось другое. Руневский, знавший и помнивший её ещё со времён Юсупова, объяснил это тем, что в ней нет никакой экспрессии, и именно поэтому она выбирает и любит тех, в ком такого хоть отбавляй. На её вполне справедливое замечание о том, что в нём самом экспрессии и того меньше, Александр ответил: «Именно поэтому я женат на вчерашней анархистке. Чем вам не экспрессия?».              Встряхнув головой, Соня спускается на первый этаж, ни на секунду не переставая думать о том, куда подевался Юсупов. По пути ей то и дело попадается суетящаяся прислуга. Видимо, здесь и правда любят Ивана Купала.              Из столовой доносится чей-то звонкий смех, и она устремляется на звук, даже не предполагая, кто в этом мрачном доме может смеяться. На пороге её пронзают три пары внимательных глаз — сразу насквозь и без шансов на побег. Наталья и две девчушки, выдающие свою молодость одинаковыми беззаботными улыбками. Сразу видно, что сëстры. Та, что постарше, лукаво прищуривается и брякает чашкой по блюдцу. Она склоняется к младшенькой — лет шестнадцать, не больше, — и что-то шепчет ей на ухо, сверкая ровными острыми зубами из-под прелестных розовых губ. Младшая прыскает в кулак и громко заявляет:              — Ташенька, а ты не говорила, что у вас гости.              Соня оказывается сбитой с толку. Не зная, какую эмоцию выбрать, она открывает рот, планируя извиниться за то, что помешала, но Наталья опережает её, презрительно сужая глаза:              — Это из Священной Дружины.              — Из Дружины?! — младшая аж подпрыгивает, будто быть из Дружины — то же самое, что быть из небесной канцелярии, — Ой, никогда не видела никого из Дружины, кроме Витеньки!              У Софии от удивления чуть не вытягивается лицо. Виктора никто так не зовёт. Он не терпит сокращений.              — Угомонись, девочка, — Наталья опускает ладонь на девичье плечо, — Не видела раньше, вот и нечего начинать. Вы куда-то шли, София Володаровна? Продолжайте свой путь.              — Благодарю за разрешение, — вежливо отвечает Соня, выпрямив спину едва ли не до хруста, — Но я ищу Феликса. Вы его не видели?              — Откуда мне знать, где шляется ваш дружок? Я ему в няньки не нанималась. Ищите, где хотите.              — Какая ты всё-таки язва, Таш, — всё та же младшая, которая явно посмелее и понаглее старшей, осуждающе покачивает головой, — Василий Ильич тебя совсем распустил. Разве можно так с гостями? Присаживайтесь, пожалуйста… Соня, верно?              — София Володаровна, — пусть и не грубо, но с нажимом. Девица ещё соплячка, вот и пусть обращается к старшим соответствующим образом, — Спасибо за предложение, но я…              — Да вы не стесняйтесь, — Соня моргнуть не успевает, как девушка оказывается рядом. Такая пигалица, что приходится слегка опустить взгляд, — Нам с сестрой будет интересно с вами поболтать. Меня Юлей звать. А её, — она махает рукой назад, — Ирой. Без всяких отчеств. Я к вам тоже без отчества буду, вы уж простите, не люблю. Имя у вас и так красивое. Как у царицы! Вашему виду под стать.              «Что за льстивая балаболка», — Соня не замечает, как её усаживают за стол. Ира тепло улыбается, тут же наливая ей чаю, а Юля мигом занимает место по правую руку, не прекращая свою трескотню ни на миг. Наталья поджимает губы, не тая жгучего недовольства.              — К нам ваши почти не заглядывают, — Юля понижает голос, словно бы делясь секретом, — Ещё бы, мы для всех отшельники и чудаки. Ну-с, ничего, мы не сердимся. Я у вас бывала. В Петербурге, в Москве, много где. Красота неописуемая. А машин-то сколько! Но дома, конечно, лучше. Верно я говорю, Ириш?              — Верно, — старшая степенно кивает. Голос у неё куда нежнее и ровнее, — Скажите, София Володаровна, вы надолго к нам?              — Зависит от того, как скоро я разберусь с делами, — лаконично отвечает Соня, пригубляя чай. Зараза, сахар положили.              — С караморовцами, насколько я понимаю? Вы же считаете, что мы все тут с ними повязаны. Извините, если нельзя спрашивать, но я спрошу: с Машей Старцевой всё в порядке? Видите ли, она наша подруга, и нам бы хотелось знать…              — Она в безопасности, не переживайте. Её отпустили из-под ареста, и сейчас она находится под присмотром Алины Руневской. Это супруга начальника отдела внутренних расследований. Она не даст Старцеву в обиду, ведь сама приложила руку к её вызволению.              — Что ж, замечательно, — Иру вполне удовлетворяет такой ответ, — Мы сильно переживаем.              — Ещё как! — горячо подтверждает Юля, — Я соскучилась. Её скоро отпустят домой?              — Я не располагаю подробными сведениями на счёт этого дела.              — Больно вы все деловые в этой Дружине, — Ирина тихо фыркает, — А чем конкретно вы занимаетесь? Тоже ищите Стеньку у Старцевых за комодом?              — Я работаю, барышни. Без подробностей, если позволите.              Никто не настаивает. Соня внимательнее вглядывается в лица девушек, пытаясь догадаться, будет ли от них какой-то толк. Они знакомы с Виктором, что моментально приоткрывают ей возможность разузнать побольше про его отношения со Старцевыми. Такой шанс упускать нельзя. Как и нельзя начинать расспросы при Наталье. Она обязательно встрянет. Её можно и нужно уважать за то, как отчаянно и смело она защищает своих давних друзей, но Софии, как человеку с определённой задачей, это только мешает. Ничего личного, конечно, Наталья иногда бывает славной. Соседи её обожают.              В Ворзогорах все связаны между собой. Здесь у многих давние счёты с Дружиной. За своих они стоят горой, какие бы отношения не царили внутри их логова. Соне вчера понадобилось меньше часа, чтобы понять, что никто из местных не станет говорить о Старцевых плохо в присутствии чужаков. Сама она беседовала с Василием дважды: зимой, здесь же, и несколькими месяцами спустя, когда его доставили в Петербург. У него помойка, а не рот. Вряд ли у него вообще есть друзья с таким мерзким характером! Его дочь тоже не из робкого десятка. И всё же местные дали им сугубо положительную характеристику. Даже если Старцевых здесь не любят, то не скажут, ведь их общий враг — Дружина.              Как втолковать им всем, что сейчас не время для обмусоливания старых обид? Нет ничего удивительного в том, что Стенька раз за разом одерживает вверх. Он сумел объединить вокруг себя людей, а вампиры так же, как и раньше, грызутся за куски посочнее. Соня всё чаще уповает на принуждение и хитрость, не видя более гуманных путей. Россия стоит любых жертв. Лучше действовать вразрез со своими установками, чем проиграть войну.              — Вы будете на празднике?              Она обращает рассеянный взгляд на Юлю, мимоходом отмечая её бледность. В Ворзогорах почти все такие. Животная кровь не сказывается положительно на внешности. Феликс от неё плюётся.              — Не думаю, что вашим это понравится, — честно отвечает Соня, затыкая внутренний голос. Ей бы очень, на самом деле, хотелось.              — Вот именно: нам это не понравится, — подтверждает Наталья, задирая нос.              — Таша! — Юлю немало задевает такая враждебность, — Говори за себя, понятно? Лично я была бы не против. И Ириша тоже. Да, Ир? — младшая то ли гоняется за одобрением старшей, то ли просто подбивает сестру на немедленное и послушное согласие. Впрочем, ей даже ответы никакие не нужны, она решает всё и за всех. У Софии глаза на лоб лезут, когда непосредственная девчонка хватает её за руку и взмаливается, — Пойдёмте, пожалуйста. Каждый год одни и те же лица — надоело уже! А у нас ведь столько интересного! Больше нигде не празднуют Купалу с таким размахом, как у нас.              «Было бы неплохо, на самом деле, — вот тут уже начинается торг, — Не для развлечения, конечно. Юля явно не умеет держать язык за зубами. Я бы могла разузнать у неё про Виктора. Я уверена, что она выболтает всё как на духу. Я не стану слишком давить, всё-таки она совсем ещё дитя, но если аккуратно, то можно. Хотя, кому я вру? Я хочу именно ради развлечения. Руслан прав: ни с кого не убудет. Ну а Феликс… Если не придёт к вечеру, то я его найду и убью к чёртовой матери за такие выходки. Неужели он не понимает, что я волнуюсь?».              — Я ещё не бывала на ваших праздниках, — Соня несмело улыбается, показывая, насколько её тронуло такое радушное предложение, — Если здесь всё так здорово, как вы описаете, то я была бы не прочь взглянуть.              — Это больше, чем здорово, — многообещающе заявляет Юля, игнорируя возмущённый взгляд Натальи, — Обещаю, вам понравится.       

***

      Травы, разнося свои ароматы, колышутся на ветру подобно морским волнам. Уже проснувшееся солнце светит ярко и спокойно, пока не жаря, но уже подготавливая мир к очередному знойному дню. Гуляющая сама по себе чëрная кошка топорщит уши и, недовольно мяукнув, запрыгивает на одно-единственное деревцо на этом цветастом поле — молодую берëзку с длинными изящными ветвями. Шмели и стрекозы, привлекающие до этого её внимание, оказываются вмиг забыты. Животное, ловко цепляясь коготками за гладкую кору, забирается выше и аккуратно, словно элегантная дама, усаживается на ветку. Дëргает хвостом, когда наглый лист щекочет спину, и опускает вниз зеленущие глаза, ожидая узреть наконец того, кто так расшумелся.              Стук конских копыт заставляет камешки подпрыгнуть. Мимо стремительно и лихо проносится белая лошадь. Кошка провожает её взглядом и укладывает голову на лапы, надеясь, что ей удастся вздремнуть. Лишь бы голосистый соловушка, снующий над её головой, не вздумал улететь. Ей же нужно будет кем-то отобедать!              В висках стучит горячая кровь. Руки потом обязательно будут болеть — такое случается всегда, когда ездишь без перчаток. Феликс всё ещё помнит, как кровят обветренные губы и ноют ноги после целого дня в седле. Но для ясной головы можно пренебречь остальным. Он погоняет лошадь что есть сил, пусть и понимает, что у него после стольких лет без практики есть огромный шанс свернуть себе шею. Но кобыла ему досталась спокойная. Послушная, в отличие от некоторых женщин! Юсупов толкает лошадь шенкелями и подаëтся корпусом вперёд, побуждая её к прыжку через поваленное дерево. Можно обойти, но так теряется смысл. Сердце в груди подскакивает от задора. Ветер ударяет в лицо наотмашь и закладывает уши. Секунда полëта — почти свобода, если обрести сейчас крылья, — и копыта ударяют о землю, взметая в воздух облако пыли.              Феликс всегда любил верховую езду. Ещё мальчишкой он доводил мать до седых волос, пренебрегая своей и чужой безопасностью. Она говорила, что такая горячность доведёт его до беды. Были и разбитые локти, и сломанные ноги, и жгучие слëзы. Но одурманивающий азарт перекрывал собой любую боль. Чем сложнее, тем увлекательнее. Юсупов припоминает ту славную лошадку, доставшуюся Соне от её любимого дяди. Что за злобная животина была! Ни в какую не давалась ей в руки. Гневно фырчала, вставала на дыбы, клацала зубами, готовая навредить любому. Софа жутко её боялась, а лошадь чувствовала страх. Они же умные животные.              Феликс поверить не может, что они с Соней поссорились из-за такой, казалось бы, ерунды. Руслан — ерунда, верно же? Наверное, да. И всё-таки от количества этих «Русланов» в её жизни Юсупова трясёт. Почему в её окружении столько мужчин? Откуда, сука, она их вечно достаёт? Только смиришься с одним, как выскакивает следующий, — ещё похлеще предыдущего. Почему она тратит на Нечаева столько времени? О какой совместной работе вообще может идти речь, если он её трахал? Он — да, а Феликс — нет! Это же просто кошмар! Ходишь вокруг да около, миришься с самыми нелепыми границами, не настаиваешь, потому что боишься её спугнуть, а в итоге получаешь картину маслом: она и её бывший любовник мило воркуют под окном.              Юсупов не смог заставить себя вернуться к Софии ночью. Прошатался без дела, бесясь от невозможности напиться или обдолбаться. Негде и нечего! Он заперт в этой дыре. И единственная, кого он здесь переносит, была невыносима для него в те часы. Под утро он столкнулся с пареньком, работающим у Старцевых. Они разговорились о том и о сём, а потом Феликс добился того, что ему позволили взять лошадь. Прошло, наверное, миллион лет с момента, когда он последний раз ездил верхом. Он немного даже соскучился по такому. А Соня пусть кусает локти.              Мысль о том, что она легко находит общий язык с другими мужчинами, режет его без ножа. Какого, спрашивается, хрена? Почему его от всех тошнит, а ей с ними замечательно и интересно? Так же интересно, как и с ним! Словно его и эту второсортную дрянь можно ставить на одну ступень! Злая обида жрëт его изнутри. Иступлëнная ревность мешает дышать и жить. Перед глазами картина того, как Руслан касается её плеча. Сжимает его. Феликс едва не сдох, чтобы добиться таких привилегий, а Нечаеву достаточно открыть свой поганый рот. Да что за несправедливость, вашу мать? Ему что, до конца дней нужно будет доказывать свои хорошие намерения? Это как быть подвешенным над пропастью. Всё ждать, когда сорвёшься. Когда Софа заметит хоть один изъян и сама перерубит верëвку точным и хлëстким ударом. Невыносимая, упрямая, принципиальная…              Феликс сжимает поводья до режущих ощущений. Дышит тяжело и рвано, будто только что на своих двух преодолел весь этот немаленький путь от деревни до тëмной кромки густого леса. Он замедляет лошадь и сжимает зубы, когда вспоминает, что в это время Соня как раз просыпается. Чем и с кем она занимается в эту минуту?              Пусть делает, что хочет.              — Вот так, умница, — Юсупов треплет кобылу по холке, и она, всхрапнув, довольно поводит бархатными ушами, — Устала, да? Ничего, обратно медленнее поедем.              Его успокаивает чьë-то безмолвное дружелюбное присутствие. Пусть даже это всего лишь животное. Ему просто нужно побыть одному. Освежить голову, провести время без этих раздражающих голосов, свои мысли, в конце концов, послушать. Раньше Феликс не замечал в себе подобной потребности в уединении. Такое появилось после пыток. А ещё тремор, кошмары и стойкое желание отомстить. Но сейчас это всё неважно.              Вокруг становится всё больше деревьев — приближается лес. Он вдыхает полной грудью чистый воздух и откидывается в седле, позволяя лошади замедлить шаг. Солнце, проникающее сквозь древесные кроны, приятно греет кожу, и Феликс, жмурясь, подставляет лицо под тëплые лучи. Прислушивается к перекличке дроздов, к стуку копыт, к своему дыханию. Отсчитывает вдохи и выдохи, как учила Соня. Столько нервничать вредно для кожи. Юсупов буквально насильно заставляет себе расслабиться. Здесь никого нет. Никто не нападёт со спины.              На фоне ярко-голубого полотна мягко покачиваются макушки многовековых деревьев, поскрипывающих от лëгкого ветра. Мысли бесцельно бродят где-то там — в вышине. Лес околдовывает. Под его влиянием кажешься сам себе помолодевшим и живым. Вдалеке журчит ручей. Смесь травяных и цветочных ароматов, пряных запахов и влажной почвы — так и правда легче дышать. Всё вокруг переливается от красок. От салатового до цвета чистого изумруда, от желтизны до охры. Здесь трудно чувствовать что-то, кроме умиротворения.              Подобные места навевают на Феликса приятную ностальгию и жалостную тоску. В юности он открещивался от России как мог. Это было своеобразным актом протеста отцу. После его смерти выëживаться стало не перед кем, и это отпало от юного князя само собой. И пришла любовь, горькая в своей болезни и сладкая в гордости и крепкой привязанности к родным краям. На чужбине проще и безопаснее, но здесь — дом. Именно Россия дала ему самые счастливые воспоминания. Наверное, с возрастом это должно забываться. Сгнивать и пропадать со всеми остальными радостями. Но оно никуда не ушло, а укрепилось внутри крепкими дубовыми корнями.              А ещё на Родине Соня. Его ли хоть на долю?              Она — маленькое воплощение России для князя. Всего того, что он утратил, но вдруг снова приобрёл. Её преданность стране столь велика, что хватит на целую армию. За это Феликс её почти ненавидит. Потому что папа умер из-за любви к России. Потому что все, кого Юсупов знал, погибали за идеи. Потому что это глупо.              И потому что он с годами сильно пожалел о том, что бросал семью и дом всякий раз, как приходила беда.              — Глупости, ей-богу, — повторяет он уже вслух, — Такие глупости…              Феликс спешивается. Намотав поводья на кулак, он тянет лошадь за собой. Ехать дальше будет трудновато, так что лучше пешком. Он не знает, что ищет и что ему вообще сейчас нужно.              Юсупов оглядывается. Некстати вспоминает, как он бежал ещё полтора месяца назад по лесу, пытаясь спасти свою жизнь. Как лаяли собаки. Как было больно и…              Хватит. Феликс встряхивает головой и ступает увереннее, убеждая себя, что ему ничего не грозит. Не хватало ещё панической атаки! Софы рядом нет, так что успокаивать его будет некому.              Чем дальше в лес, тем сильнее сгущается крона над головой. Десятки, сотни звуков. Беззаботные птички снуют в листве, а под ногами пружинит мягкая трава. Жарковато. Феликс закатывает рукава свободной белой рубашки до локтей. Ручей слышится всё ближе, и он ускоряет шаг. Кобыла покорно следует за ним, с интересом моргая огромными глазами. Такая хорошая, что Юсупов жалеет, что не взял с собой сахара.              Деревья чуть расступаются, открывая вид на небольшую поляну. С заросшего кустами пригорка спускается широкий ручей, буквально пышущий свежестью и прохладой. Феликс отпускает поводья и, погладив лошадь по боку, вполголоса произносит:              — Погуляй пока.              Понимает она или нет, но взгляд её кажется ему куда более разумным, чем взгляд того же Руслана. Довольный такой мыслью, Юсупов делает пару шагов и присаживается перед ручьём, с интересом вглядываясь в своё переливчатое отражение.              Кудри растрепались от ветра, но в целом Феликс находит свой внешний вид не менее прекрасным, чем обычно. Может, даже более. Красивый. Что-то между античной строгостью и вычурностью Востока. Совсем как у византийцев. Большие глаза — кукольные, с длинными завитками светлых пушистых ресниц, — выражение задумчивости, застывшее в них непотопляемым ледником, зрачки всегда огромные, пьяные без вина, невозможно чëрные и глянцевые. Щëки, окрашенные нежным здоровым румянцем. И всё лицо будто бы из углов и обрывочных линий — острый угол челюсти, острый нос, острый изгиб тонких розовых губ. Всё именно так, как надо.              Свет мой, зеркальце, скажи…              Ах, ну конечно же, нет на свете никого прекраснее, румянее и белее. Феликс готов любоваться на себя до самой смерти, ибо картины чудеснее он не видел никогда. Соня спрашивала его, знает ли он легенду про Нарцисса. Он жалеет, что не послал её тогда к чëрту. Нет, послал, конечно, но позже. После того, как отполировал коленями пол перед ней и наговорил чепухи. Про то, как скучал. Про то, что она должна принадлежать только ему. А Соня стояла и слушала — гордая и равнодушная, как королева. Теперь она всё реже кажется ему холодной. Лишь тихой, как свеча. Как Эхо.              Хруст. Тонкая ветвь разламывается под чьей-то ногой. Феликс резко — ещё до того, как успевает что-то понять, — выпрямляется и тянется к карману. Потом вспоминает, что карманов нет. Пистолета нет.              «Отлично, меня сожрëт медведь. Надеюсь, Софа будет плакать. Плакать и жалеть о том, что была со мной такой жестокой!».              Лошадь поднимает голову от травы. Юсупов бесшумно встаёт на ноги, готовясь в любой момент кинуться к ней. Напряжëнно всматриваясь в деревья, он замирает без движения, отсчитывая про себя удары сердца. Может, зверушка какая-нибудь… Лиса или заяц. Или в самом деле большой и страшный медведь!              Снова хрустит ветка. Проходит долгая секунда, а за ней целых пять. Ничего. Показалось? Слуховые галлюцинации. Голову напекло. Да что угодно! Людей здесь точно нет. Разве что…              Феликс грязно выругивается вслух, различая наконец полный силуэт. Его захлëстывает новый поток злость. Теперь уже на себя. Ну что за паникёрство без повода? Трус? Господи, ещё какой! Испугался неуклюжей старухи! Этой ведьмы!              Это и в самом деле она. Бредёт через высокую траву, бормоча что-то себе под нос и сжимая в руках плетёную корзину. Такая же, как тогда, зимой. Нескладная, костлявая карга, укутанная в шали и обряженная в юбки. Седая, как лунь. Как же её звать? Настасья, кажется.              Она поднимает взгляд от земли. Щурится, вглядываясь в него с узнаванием. А потом улыбается, показывая острые, как лезвия десятка кинжалов, зубы. Змеиные глаза сужаются, пробивая насквозь наигранную княжескую невозмутимость. Она быстро преодолевает разделявшее их расстояние. Замирает в метрах трёх-четырëх и хрипло констатирует:              — Вампир.              — Ведьма, — не остаëтся в долгу Юсупов, поглядывая на неё с плохо скрываемой тревогой. Его охватывает странное волнение — какое-то непонятное выжидательное чувство, появляющееся обычно в преддверии беды. Затылок покалывает, и липкий холод обтекает плечи студëной волной.              «Без резких движений, милый. Она ничего нам не с-с-сделает. Не рис-с-скнëт».              Опять он. Почувствовал и понял. Всегда придёт, когда нужно, сколько бы перед этим не прятался. Феликса успокаивает его незримое присутствие. Удивительно, но с ним он даже чувствует себя в безопасности.              — В этот раз без масок, да? — колко усмехнувшись, спрашивает он.              — А разве в прошлый раз были маски? — Настасья недоумëнно склоняет голову в бок. Крылья её носа трепещут. Лошадь поглядывает на неё с любопытством. Не боится, значит, наверное, всё в порядке.              — Ты ни слова не сказала о своей природе.              — То была не ложь, а недомолвка. Как и с твоей стороны.              — Что ж, пожалуй, — милостиво соглашается Феликс.              Она смотрит на него со скукой. Гладко зачëсанные волосы открывают её морщинистое, жуткое лицо, которое пробуждает в нëм больше интереса, чем презрения. Она крепко сжимает корзину в руках, а Юсупов кивком головы указывает на поклажу и спрашивает:              — Что это?              — Ягодки, — с невинной полуулыбкой отвечает она, — Хочешь?              Поначалу он думает отказаться, но быстро решает, что в этом нет ничего такого, потому что отравить его всё равно не смогут. Феликс протягивает руку, а Настасья, запустив пальцы в корзину, высыпает пригоршню ему на ладонь. Он вскидывает брови. Ирга. Разве она поспевает так рано? Он точно помнит, что нет. С подозрением прищурившись, Юсупов отправляет одну ягоду в рот и не находит ничего необычного. Конечно, кроме того, что Сонины поцелуи имеют похожее послевкусие. Ведьма знает? Да нет, не может быть.              — Не проводишь бабушку до дома?              — С какой стати? — Феликс кривит губы, — Я что, похож на идиота?              — Похож, — серьёзно произносит Настасья и не добавляет больше ничего, заставляя его задохнуться от возмущения. Что за наглость?              Самым верным вариантом будет отправиться обратно, пока Софа его не хватилась. Но что-то удерживает его от таких внезапных порывов. Возможно, дело в любопытстве. Или… Интересно, а старуха сможет ему ответить, если он спросит, что с его душой? Зимой она с безбожным удовольствием нагадала ему поганую судьбу. Если в том не крылось обмана, то она должна знать, что с ним происходит сейчас. Он просто спросит и уйдёт. Ничего более.              Феликс подзывает лошадь к себе, и она с готовностью подходит ближе, сразу даваясь ему в руки.              — Сделаю вид, что не слышал этого, — он вскидывает подбородок, — От такой, как ты, не ожидаешь ничего, кроме грубости. Пошли. Учти, моя… Кое-кто знает, где я. Если я не вернусь, она тебя прикончит.              «Твоя девчонка и пальцем не пошевелит, Феликс-с-с».              «Захлопнись. Молчал? Вот и молчи дальше. И не смей, сука, называть меня по имени».              — Нисколько не сомневаюсь, княже, — серьёзно кивает Настасья и поворачивается к нему спиной, рукой зазывая за собой.              Откуда… Разве он говорил в прошлый раз, кто он такой? Юсупов точно помнит, что нет.              Дорога не занимает много времени. Старуха выбирает хорошо протоптанные тропы, а Феликс старательно запоминает маршрут. У него никогда не было с этим особых проблем, но сейчас всё вокруг кажется ему одинаковым. Высокий старый дуб. Снова он же.              Вроде бы ничего подозрительного, — в конце концов, мало ли в лесу похожих деревьев? — но Юсупов всё равно отмечает в памяти сломанную кем-то ветку. На всякий случай.              «С-с-с каждым днём я разочаровываюс-с-сь в тебе вс-с-сë больше и больше. Однажды мне надоес-с-ст тебя выручать, и ты с-с-сдохнешь в какой-нибудь канаве только потому, что тебе показалос-с-сь забавным в неё залезть. Ты не знаешь, что ожидать от этой ведьмы. И я тоже, ибо не чувс-с-ствую её, как других. Пойдём. Ещё не поздно повернуть назад. Ты с-с-сильнее, быс-с-стрее, хитрее. Можем даже убить её. Мир от этого не обеднеет».              «Совсем уже рехнулся, дружок? Какая мне от того выгода? Да и ей незачем мне вредить. Я просто хочу поговорить. Спросить у неё, откуда ты взялся. Боишься, что она расскажет мне правду?».              «Правда ей неведома. Как и тебе. Как и любому из вам подобных. Ты даже с-с-сам не уверен, что я реален. Может, ты как раз и рехнулс-с-ся. Выдумал меня. Не приходила в голову такая мыс-с-слишка? С-с-самовнушение, родной, жуткая вещица. Так что давай, шагай назад. К с-с-своей отвратительной…».              «Ты ревнуешь меня к Софе, да? — Феликс усмехается, и Настасья награждает его неясным взглядом, — Кто бы мог подумать, что ты такой обидчивый. Носу не кажешь, когда она рядом».              «Дело не в ревнос-с-сти. Ты целиком и полнос-с-стью мой, и это не изменит какая-то там девка», — вопреки резким словам, затылок пронзает болью. Значит, всё-таки сердится. Юсупов встряхивает головой и машинально приглаживает волосы сзади. Как же тяжко с этой сволочью!              Дуб повторяется опять. Сломанная ветка — один в один, что была на предыдущем. Уж не кругами ли Настасья его водит? Хочет запутать, чтобы не нашёл дороги обратно? Феликс вмиг жалеет, что не сообщил никому, куда он отправился. Да хотя бы той же Даше, на которую он наткнулся с утра.              К счастью, вскоре деревья расходятся в стороны, и показывается дом. Подойдя ближе, он крепко привязывает лошадь к крыльцу, и поднимается по ступеням. Приходится пригнуться, чтобы не врезаться в пучки трав, что развешаны перед дверью. Настасья быстренько избавляется от корзины и спрашивает с мерзкой улыбочкой:              — Чаю?              — Водки, если есть, — распоряжается Феликс, сразу же освежая память по части убранства. Травок у неё добавилось. От их запаха не продохнуть, и даже открытая настежь дверь не особо-таки спасает положение, — Бедненько у тебя, конечно. Неужели совсем одна тут живёшь?              — Можно сказать и так, — она лезет под стол за бутылкой. Юсупов, не озабочиваясь никакими условностями, садится на стул и складывает руки на груди, выжидательно поглядывая на хозяйку, — Бабы, разве что, деревенские, ко мне иногда забегают, да ихний молодняк. Уж больно они любят, чтобы я им гадала на любовь всякую. Сегодня, вот, под ночь придут наверняка. Продыху от них в Купалу нет.              «Чёрт, я опять забыл. Хотя, в сущности, какая разница? Софа всё равно занята. Подступиться к себе не даст. А я и сам не хочу!».              Феликс прослеживает взглядом за тем, как старуха наполняет рюмку. Настроение у него ужасное, и он бы с огромным удовольствием выхлестал бутылку с горла и в одиночку. Такой возможности ему не предоставляют. Протянутую рюмку он опрокидывает залпом. Юсупов привык к французским коньякам и дорогим итальянским винам, поэтому от обычной русской водки, не разбавленной совершенно ничем, у него чуть ли не искры из глаз вылетают. Самое то после бессонной ночи!              — Целую вечность не пил водку, — делится он с Настасьей, которая уже заняла широкую лавку, укрытую половиком. Она ничего не отвечает, но смотрит внимательно. Феликс уверен, что она интересуется им не меньше, чем он ей. Иначе бы не позвала сюда. Он плохо понимает её мотивы, но это добавляют происходящему действу остроты. Он любит ходить вокруг да около, но сейчас нетерпение рвёт его на части, и он не отказывает себе в безобидном вопросе, — Помнишь женщину, которая была со мной зимой?              — Помню, голубчик.              — Почему ты не стала ей гадать? Всем гадаешь, а ей отказала.              — Она крещённая.              — В России все крещённые.              — Но не все истинно верующие, — со значением проговаривает старуха, кривя рот, — Не хочу связываться с одной из них. Таким безбожникам, как я да ты, подобное лучше обходить стороной.              — Я не безбожник, — запальчиво возражает Юсупов, самостоятельно наполняя рюмку. Во второй раз водка идёт легче.              Сколько Настасье лет, интересно? Сколько вообще живут ведьмы? Ох, Феликс бы многое отдал, чтобы узнать про неё всё! Родилась она такой или стала? Почему решила здесь поселиться? Есть ли другие такие же или она единственная в своём роде? С возрастом привыкаешь, что не всё тайное становятся явными. Что-то раскрывается лишь частично, а что-то ожидает своего часа, чтобы явить себя свету. В своей жизни Юсупов видел много того, чего не понимал и не понял до сих пор. Он давно смирился с тем, что некоторые вещи навсегда останутся за пределами его понимания. Но ему не хочется, чтобы в этот список входил его собственное «я». Старая карга обязана знать правду!              — Может ли дьявол завладеть человеком против воли? — вдруг спрашивает он, заглянув в жуткие колдовские глаза, которые тут же вспыхивают, как будто бы их владелица только и ждала этого вопроса.              — Зависит от того, существует ли он.              — Существует! — Феликс судорожно сглатывает и понижает голос, — Он есть, я знаю.              Нечто в его голове молчит, но князь чувствует его незримое присутствие повсюду. В тенях, притаившихся в углу, и в дуновении ветра. Юсупов сжимает в ладони рюмку.              — Ты чувствуешь его во мне. Не смей отпираться, я по лицу твоему вижу, что ты всё понимаешь. Ты именно поэтому с такой радостью гадала для меня. К слову, все твои слова были враньём и попыткой меня запугать. Теперь ты будешь говорить мне правду и только правду.              — А если не стану? — подтрунивающе спрашивает Настасья.              — Я заставлю, — без тени улыбки произносит Феликс, закидывая руку за спинку стула, — Тебе известно, на что я способен, не так ли?              — Это даже тебе неизвестно, — она срывается на задорный, будто бы даже игривый смешок. Столько животного возбуждения в этом звуке, что дрожь берёт, — Но мой глаз острее, так что ты прав, я вижу намного дальше. И всё-таки я не скажу ни слова. Плати.              «Мерзкая бесстыжая торгашка», — кольца падают на стол — золото и камни в обмен на правду. Настасья прихлопывает их некрасивой рукой. Склоняется ниже, вглядываясь в каждое. Одобрительно хмыкает, кивая самой себе. Её палец взметается вверх и останавливается рядом с ухом. Феликс неохотно расстаëтся с маленькой бриллиантовой серëжкой.              — Камни к нам из земли да горной породы пришли, — объясняет она свой запрос, рассовывая по карманам драгоценный улов, — Природное, чистое…              — Хватит болтать. Говори, что со мной.              — Какой нетерпеливый, — Настасья облизывает тонкие губы, — Так ли нужна тебе истина? Не боишься?              «Боюсь, Господи. За себя и себя. Но хуже уже не будет».              — Нет.              — Очень зря, — с внезапной серьёзностью говорит она, — У тебя уродливая душа. Будь у меня такая, я бы, может, и жить бы не захотела. Но дело хозяйское, конечно.              — Душа существует?              — Не в том виде, в котором ты её себе представляешь, но да. Это не субстанция и даже не идея, а нечто такое… Это не объяснит на вашем языке. Никакой язык не в силах будет раскрыть сущность этого слова. Но, признаюсь честно, голова твоя волнует меня куда больше, — Настасья делает значительную паузу, елозя языком по внутренней стороне щеки. Внезапно она подаëтся вперёд и хрипло шепчет, устремив на него алчущий взгляд, — Ох, князюшка, знал бы ты, как я хочу забраться в самую её глубь. Я лет триста не видела ничего подобного. А может и все пятьсот! Такие, как ты, раньше строили и разрушали империи! Начинали войны, создавали законы, брали города и юниц, калечили, помогали, творили мир и суд. Такие нынче не рождаются — то дары и проклятья прошлых эпох. Чаши на весах уравновешены поначалу. То туда, то сюда… Положительно прекрасные люди иногда выходят. А порой получаются чудовища.              Эта странная речь немало его заинтересовывает, лаская самолюбие. И всё-таки Феликс не отваживается узнать, в какую сторону клонятся его весы.              — Тогда, зимой, я трижды бросала на тебя кости. Не удержалась, уж больно ты меня увлёк.              — И что ты… — он не озвучивает вопрос до конца. Ему неожиданно становится так холодно, что всё тело сжимается под натиском незримого льда.              — Сплошной сумбур, а не будущее. Все нити перепутаны. Будто бы судьба сама не знает, что с тобой делать. Но, думаю, рано или поздно она решит. Есть некоторые предопределённые точки, по счёт которых я уверена, но их так мало, что это буквально ничтожный пшик в линии твоей жизни. Я не отказываюсь от того, что говорила. Я действительно видела много тьмы. Грязи в тебе с перебором. Многовековый изгнивший пласт, не продохнуть от смрада злобы и тщеславия. А жадности-то в тебе сколько! Любишь птичку, но чтоб пела да не ела.              — Если это метафора, то неудачная, — голос звучит растерянно, а голова болит, наверное, даже похлеще, чем у Сони. Недавний холод перетекает в жар, а затем резко обратно. И снова, и снова.              Феликс чуть не подпрыгивает, когда Настасья выкидывает вперёд костистую руку. Но ничего плохого не происходит, она просто ждёт, когда он протянет в ответ свою. Но он остаётся неподвижным. Нет. Ни за что!              — Руку, — негромко требует она. Голос её меняется. Становится ласковым и завлекающим, как гипнотическая мелодия для змеи. Сопротивляться практически невозможно. Юсупов ощущает шевеление крохотных червячков у самого мозга, ему даже кажется на секунду, что что-то реальное, имеющее физическую оболочку, проникло в его голову и хочет выжрать его изнутри. Невероятно, невозможно больно! Внутри поселяется стойкое убеждение: поддайся — и тотчас станет легче. Ведьма заговорит вновь, и боль пройдёт, сменившись райским наслаждением. Смири непомерную гордыню. Феликс сжимает зубы до скрипа, сдерживая рвущийся наружу скулёж. Новая порция острой боли захлёстывает его адским наказанием, в глазах на секунду мутнеет. Он закрывает веки и открывает их снова, упрямо не шевелясь и держа на замке рот. Старушечьи губы приподнимаются вверх, но он не понимает, угрожает ли она ему или ей правда нравится, как он реагирует, — Руку, милый князь. Всё обязательно пройдет, ежели упрямиться не будешь.              Феликс строптиво мотает головой и сжимает пальцами спинку стула. Главная беда — незнание. Он не понимает, как ведьма на него воздействует. Он слышал о подобных… индивидах. Одного из них он даже убил! Распутина, ту грязную самодовольную мразь, что умела влиять на людей посредством прикосновений. Но Настасье к этому прибегать не нужно. Ей достаточно просто находиться рядом. Когда встречаешься с тем, кто в стократ превосходит тебя по силу, требуется бояться. Но Юсупов привык к страху, он стал одной из основных составляющих его личности. Чем-то настолько обыденным, что даже не заметишь за горой прочих чувств. Ему кажется, что сейчас в нём море невиданной, безрассудной, абсолютно нездоровой смелости. Как у солдата, добровольно идущего на войну, как у террориста-смертника, как у Софы, которая служит для Феликса примером самой отчаянной на свете храбрости.              Увы, ему и в самом деле просто кажется. Настасья открывает рот, и у него немеют конечности:              — Глупый, глупый хлопче. Зело норовистый. Туго тебе, должно быть, такому.              Он упускает момент, когда острые ногти вонзаются ему в запястье. Ничего, ничего — и вдруг..! Зашипев от неожиданности и дискомфорта, он пробует освободиться, но терпит сокрушительное поражение, здорово бьющее по его честолюбию. У него вызывает удивление тот факт, что старуха, еле-еле душа в теле, настолько сильнее его. Держит покрепче, чем держали бы кандалы. Самое жуткое, что ему совсем не хочется противиться. В голове кто-то воет, и ему всё больше верится в то, что покорность избавит его от этих тяжёлых мук.              Феликс прокусывает язык, когда чужой ноготь с усердием надавливает на вену. Секунда — и крошечная алая капля срывается вниз и разбивается о дощатый пол. За ней вторая и третья. Юсупову наконец удаётся вырвать руку. Он возмущённо открывает рот, но она выставляет ладони перед собой и примирительно бормочет:              — Не ярись, княже, не со зла я. Любопытно мне просто. Дивная у тебя кровушка, — она отправляет палец в рот, смакуя, точно вампир. Картина не только страшная, но и на редкость отвратительная, — Сла-а-адкая, будто мёд.              Боль не отпускает, но становится тише. Извинение на Настасьином лице — не более чем талантливая маска. В горле першит. Феликс неожиданно обнаруживает холодный пот, выступивший на спине.              — Обычная кровь, — тон получается относительно ровным. Есть в нём некоторая истеричность, но он надеется, что ведьма этого не заметит, — Как у всех.              — Как ты любишь себе цену набивать, — она смеётся, — Знаешь, что никак у всех, а ждёшь, ждёшь, милок, чтобы я это подтвердила! Откуда ж ты, такой балованный, взялся? Неужто твоя женщина до сих пор тебя смирению не научила? Странно, странно… Мне разочка хватило с ней, чтоб понять: у такой в ручках сразу шёлковым станешь. Барыня баская, но порядочная гордячка. Как ловко она тебя на крючок поймала! А ты и рад под её дудку плясать, верно?              Видно, что Настасья забавляется с ним от души. Феликс же не видит никаких поводов для веселья. Она говорит о Соне. Больше не о ком! Господи, неужели старухе известно всё? Знает ли она в таком случае, что её предсказание было именно о Софии? Проклятая колдунья! Юсупов и без неё был в бешенстве, а уж теперь… Ты с-с-сильнее, быс-с-стрее, хитрее. Можем даже убить её. Мир от этого не обеднеет.              «А я и правда могу!» — решает он в каком-то туманном забытьи. Быстрее, чем дурное намерение успевает отразиться на лице, Феликс оказывается на ногах и хватает Настасью за горло. В её глазах не мелькает удивления, словно бы она ожидала чего-то подобного. Юсупов врезается длинными пальцами в содрогнувшуюся от напряжения глотку и склоняется ниже, обнажая клыки.              — Ни под чью дудку я не пляшу, — выплёвывает он, совсем не замечая инфернального запаха, коим разит от старухи. Так пахнет прелая земля, сгнившая человечина и окислившаяся медь, — Не смей открывать свой поганый рот ни в мою, ни в её сторону! Ты не стоишь и половины того, чего стою я. А до неё тебе и вовсе не достать и не дотянуться. Ты не стала ей гадать не потому, что она «истинно верующая», а из-за того, что уже успела увидеть моё будущее. И ты поняла, что именно она повязана со мной судьбой. Вы всегда вините злой рок, хотя достаточно лишь признать, что вы все просто слишком слабы и глупы. Я гораздо умнее, — Феликс усиливает хватку. Удовольствие малость притупляется из-за Настасьи, которая и не думает сопротивляться. На её виске вздувается вена, губы подрагивают, узкие зрачки кажутся ещё уже, чем прежде, — Я хитрее вашей чёртовой судьбы. Плевать я хотел на то, знает она или не знает, что со мной делать. Я сам своей жизнью буду распоряжаться. Захочу и стану положительно прекрасным, — последние два слова он произносит едко и насмешливо, — А захочу — и люди увидят чудовище, которого бояться. Но не она, понятно? Все твои слова на счёт неё — ложь. Ни с кем она не будет так счастлива, как со мной. Никто не даст ей столько, сколько могу я при желании. Я желал, чтобы она стала моей. И она моя! И с ней ничего не случится, потому что я так хочу! Всё зависит от одной моей воли.              Ведьма растягивает губы во всю ширь и вдруг заливается гомерическим хохотом, что полон не только издёвки, но и безумия. Её смех то и дело прерывается из-за руки на горле, становится то тихим, то лающим и громким, как у человека, который видел всё и разучился бояться. Феликс никогда не слышал такого смеха. Желание убить становится физически ощутимым, и он понимает, что это не его собственная воля. То, что внутри, бесится, источает слизь и яд, крепится кольчатой сколопендрой к позвоночнику. Ладонь нагревается, словно кто-то чиркнул по ней спичкой. Настасья смеётся, и под кожей вспыхивает зуд. Юсупов с криком отдёргивает руку и к вящему своему удивлению и ужасу обнаруживает на ней ожоги. Старушечье колдовство! Рыкнув, он размахивается, готовясь к тому, что всего один удар сможет переломить ей шею, но голова взрывается дикой болью. Смех уплывает на периферию. Всё пропадает. Остаётся лишь режущая пульсация в висках и дрожь в конечностях. Зрение мутнеет, искажая реальность. Кажется, что даже пройденный им недавно ад не сравнится с тем, что делает Настасья. Щупальца морока вяжут по рукам и ногам, проникают в черепную коробку, сдавливают органы, обливая их поистине драконьим пламенем. Ведьма медленно поднимается, обрывая смех и разрешая его отзвукам отрикошетить об мутное оконное стекло. Её пальцы ложатся на плечи, она приподнимается на носках и шепчет прямо в ухо:              — Судьба — не собака, палкой не отобьёшь.              Она делает шаг назад, и всё моментально стихает. И головная боль, и пожар в теле. Шумно выдохнув, Феликс валится обратно на стул, пытаясь прийти в себя. Грудная клетка вздымается и опускается, как после смертельного забега. Не до конца прояснившийся взгляд находит чистую кожу на ладонях. Ожоги привиделись или были на самом деле? Всё чувства куда-то улетучиваются, и даже ярость сходит на нет. На замену ей приходит нечеловеческая усталость.              — Я хотела знать, как твой бесёнок отреагирует, — подаёт голос Настасья. Её пальцы касаются распушённых кудрей на виске. Юсупов пробует отдёрнуться, но получается вяло, будто бы его чем-то накачали. Что за..? — Ты сильно ему сопротивляешься. Помнится, раньше мне не удавалось так легко его побороть. Но потенциал, безусловно, есть. Если бы ты дал ему волю…              — Ты уже видела такое? — разговаривать, как ни в чём не бывало после того, как вы едва друг друга не поубивали, оказывается несложно. Феликс крайне смутно осознаёт себя сейчас. Он ощущает чужие прикосновения, ему вроде как от них плохо, но он не может шевельнутся.              — Видала, да. Было двое мужиков — это точно. Несколько женщин… Три аль четыре. И отрок лет восьми. Все, кроме одной бабёнки, померли. Человеческое тело быстро изнашивается, когда в нём проживает такой паразит. Не спрашивай, что это. Я не ведаю. Проще, конечно, наречь его дьяволом, но что-то мне подсказывает, что дьявол — человеческая выдумка.              — Он один или их бесчисленное множество?              — Вполне возможно, что каждый раз он ищет себе нового носителя после смерти старого. А может, их и в действительности не пересчитать. Откуда, впрочем, мне знать? Люди думают, что ведьмы продают душу Сатане и постигают все тайны мироздания, но это далеко от истины.              — А что к истине близко? Ты родилась такой?              — Я слишком стара, чтобы помнить. А даже если б помнила, то не сказала бы тебе.              Её руки наконец исчезают. Разум сразу очищается, дышать становится легче. Часто моргая, Феликс встряхивает головой. И что это было? Плохие эмоции моментально возвращаются обратно, но теперь он точно уверен, что каждая их них принадлежит ему. Сегодня в его голове покопались все, кому не лень! И поучительно, и унизительно.              Взгляд падает на часы с кукушкой. Почти полдень. Юсупов недоумённо хмурится. Он уверен, что провёл здесь не больше получаса. Ещё недавно был рассвет! Окончательно выйдя из себя из-за этих непонятных махинаций, он решает убраться отсюда как можно скорее. Соня уже должна была потерять его двести раз. После всех этих злоключений ему срочно необходимо к ней.              «А она вообще захочет меня видеть? — эта мысль заставляет его застопориться, — Устроил скандал, сбежал, прошатался не пойми где всю ночь. Софа убьёт меня, когда я вернусь. И, наверное, даже будет за что. Я бы её точно прикончил, если бы она скрылась в неизвестном направление, оставив меня терзаться тревогой. Чёрт. Может, я переборщил? Не стоило, наверное, так орать. Она точно обиделась. А я… не хотел. Нет, хотел, но в моменте. Я случайно и не со зла. Господи, как же с женщинами сложно. Они все, наверное, немного ведьмы. Поунижался здесь, а сейчас пойду унижаться к ней. И она обязательно меня помучает перед тем, как простить».              — Плохая из тебя хозяйка. Мне не понравилось, и больше я не приду, — Феликс поднимается, едва ли взглянув на Настасью.              — Не придёшь. Это последняя наша встреча.              — Потому что ты добегаешься, и кто-нибудь подпалит тебе шкуру. Поди, соскучилась по временам инквизиции?              — Смотри, княже, как бы ты не добегался. Осмотрительность никому ещё не навредила.              — Приму к сведению, — саркастично отвечает он, направляясь к выходу.              Юсупов не прощается, посчитав, что старуха этого не заслужила. Он выходит, оставляя за спиной злобный душок и тёмную комнату. Он спускается по ступеням, отвязывает заскучавшую лошадь и забирается в седло.              Дверь в дом захлопывается сама собой.