Солнце

Ты утоляешь мой голодный взор, Как землю освежительная влага. С тобой веду я бесконечный спор, Как со своей сокровищницей скряга. То счастлив он, то мечется во сне, Боясь шагов, звучащих за стеною, То хочет быть с ларцом наедине, То рад блеснуть сверкающей казною. Так я, вкусив блаженство на пиру, Терзаюсь жаждой в ожиданье взгляда. Живу я тем, что у тебя беру, Моя надежда, мука и награда. В томительном чередованье дней То я богаче всех, то всех бедней! У. Шекспир, сонет 75.

      Грудная клетка судорожно поднимается и опускается в такт хриплому дыханию. Плечо горит и ноет, и от боли по вискам стекает холодный пот. Каждое движение отзывается неприятной тяжестью в животе. Алабин чувствует себя так, словно ему ложкой выскребли все органы, а после запихали обратно в произвольном порядке. Три полных дня он находится в сознании. За это время он ни разу толком не взглянул на свою руку. Не хочет видеть обрубок вместо пальца. Даже Лена его пожалела, хотя обычно её не интересует ничего, кроме своих взрывоопасных игрушек. В штаб-квартире не продохнуть от дыма. Удивительно, что они ещё не взлетели на воздух из-за её экспериментов.       Несмотря на тошноту и головокружение, ум не замутнён ни болью, ни страхом. Лишь жаждой отмщения и крови. Размышления об этом прячутся в самый дальний угол, когда дверь чуть приоткрывается и в проёме показывается не сильно высокая, но весьма массивная фигура, внушающая трепет одним своим видом. Алабин пытается привстать, чтобы выказать минимальное уважение, но голубые глаза пригвождают его обратно к месту.       — Ну-с, что тут у нас? — гость усаживается рядом с диваном и касается взмокшего лба тыльной стороной ладони. Его лицо, по обыкновению, скрыто под маской, — Да у тебя жар, дружок!       — Стенька... — Алабин прокашливается, — Я не ждал тебя.       — Я к Леночке забежал. Уж больно мне нравится смотреть, как она с проводками своими возится. А потом решил: коль время есть, то чего бы и к тебе не заглянуть? Рад, что ты жив.       — Твоими стараниями. Мне уже рассказали, что ты едва ли не лично меня вызволял. Я стольким тебе обязан…       — Полно тебе, — Стенька махает рукой, ничуть на самом деле не польщённый. Для него благодарность скорее как данность, — Разве это было сложно? Не думаю. Из-под носа упырей можно умыкнуть целую страну — они не заметят. Слепые котятки. Как ты?       — Уже лучше.       Знай Стенька его настоящие мысли, зубы бы выбил. Он не дурак, должен понимать, кто сейчас для Тимофея является врагом номер один. Дружина в целом? Юсупов? Руневские, о смерти которых грезят все? Не-е-ет, Алабин отныне мечтает выпустить кишки той, что довела его до такого состояния. София Ларина. Жестокая, грубая, беспринципная тварь, лишившая его пальца. Зазнавшаяся сучка, которую следовало бы хорошенько проучить. Стенька не позволит, он считает её ценной и нужной для дела. Он никого не посвящает в свои планы, но одно все знают точно: она — его идея фикс.       Конечно, Алабин любит, уважает и чтит его, как Бога. Он мирится с тем, что в жизни без масок Стенька носит громкое имя и состоит в Дружине. В стане врага он свой. Все догадываются, что он, скорее всего, птица высокого полета, которая самостоятельно выбралась из грязи и взлетела на Олимп. Это не раз им помогало. Определённые трудности возникли с Руневскими, но и их век недолог. По крайней мере, их сложную систему охрану сейчас пытаются обойти. Смерть Александра Руневского будет быстрой, но вот его жена… Предательница. Обманула Карамору и отдалась упырю! Алабин видел её трижды. Трижды у него чесались руки от желания свернуть ей шею. Бабы! Ни верности, ни мозгов.       — Славно, — Стенька удовлетворëнно кивает, — Тогда поговорим о делах насущных. Ты переборщил с Юсуповым, тебе не кажется?       — Я не...       — Не оправдывайся, Тим. Мне известно, в каком состоянии его нашла Дружина. Я не разрешал спускать на него собак и чинить над ним такие зверства. От тебя я ожидал хладнокровного расчëта, а не этого безобразия, — он делает паузу, которую Алабин не отваживается нарушить. Голубые глаза Стеньки пробирают до костей. Он дьявольски обаятелен, — Но я не сержусь. Я получил результат, на который и не смел надеяться.       — Результат? — опасливо переспрашивает Алабин, округляя глаза, — Какой результат? Я упустил Юсупова и ни на шаг не приблизился к твоей девчонке.       — Девчонке? Твой прапрадед пешком под стол ходил, когда она уже была взрослой женщиной. Но да ладно, это неважно... Она у меня в руках, — в обычно холодном голосе проскальзывают жадные нотки, — Вернее сказать, она сейчас в руках у Юсупова. Понимаешь, что это значит?       — Нет, — честно отвечает Тимофей, — В этом нет логики.       — Для тебя. Но я наблюдал за ним десятки лет. Не по собственной воле, так складывались обстоятельства. В его голове всё устроено не так, как у нас. Он склонен к зависимостям и неразборчив в половых сношениях, не брезгует манипуляциями, упивается жестокостью и чужой болью. У него отсутствует моральный компас как таковой. Я анализировал его, наблюдал за симптомами, чтобы понять, чем поражён его мозг. Ответа я не нашёл. Он имеет ярко выраженные психопатические черты, но он не психопат, потому что умеет привязываться и даже любить. Теперь я это понял. Я вижу, как он очарован. Только есть одно но: однажды ему станет мало. Его душа запросит власти. Соня никогда не позволит властвовать над ней, поэтому он пойдёт дальше — не в чужие постели, а в чужие головы. Он протянул нити через весь Негласный комитет, и в нужную минуту он стянет их все в одной точке. Юсупов давно ослеп от самомнения. Он искренне верит, что в погоне за двумя зайцами, он не потеряет ни одного из них. А мир не так устроен. Придётся выбирать. Он не выберёт её. Постарается, но не сможет. Признаться честно, я сам не понимаю, как работает его мировосприятие. Он ставит Соню выше жизни и свободы, но власть политическая всё ещё является его основным приоритетом. Он сорвётся, вот увидишь. Сонечку это сломает. А Дружина её добьёт, сыграв на чувстве вины. Она будет просить моей помощи. Она придёт, потому что поймёт, что никто, кроме меня, не способен её защитить. Я хотел сначала использовать её привязанность к Мише, но с Юсуповым даже лучше выйдет. Есть в этом некий эстетический драматизм, согласись?       Алабин приходит в ужас. Права была Лена, Стенька совершенно помешался на Софии! Сдурел на старости лет! Гляди того, объявит её символом новой эпохи и притащит сюда. Вампиршу! Эту высокородную дрянь, чья голова достойна плахи. Раньше Тимофей не возражал против неё. Не питал к ней симпатии, но понимал, что она может им пригодиться. Через неё будет легче добраться до Романова. Её руками можно вычистить Дружину, отшлифовать её до блеска, превратить в куда более полезный и, главное, официальный орган. Но теперь одно её имя наполняет его яростью и презрением.       И что за странное мнение о Юсупове? В каком смысле Стенька его анализировал? Ему что, заняться больше нечем? Говорит о нём так, будто они тысячу лет знакомы!       — Ты знал Юсупова до всего этого?       — Косвенно, — коротко отвечает Стенька, кажется, немного задетый полным равнодушием к его тираде, — История стара, как мир. Вряд ли тебе будет интересно.       Алабин не настаивает, потому что понимает: бесполезно. Десятки вопросов и пустота заместо внятных объяснений. Идя за Стенькой, ты идёшь не за идеей и даже не за мыслью. Ты идёшь за надеждой. Надеешься, что завтра проснёшься — и кости не будет ломить. Надеешься на будущее, на свет, на хорошую, безбедную жизнь для себя и близких. Россия больна, и ты надеешься её вылечить. От коррупции, разврата и беззакония. Стенька пропускает эту хворь через себя. Прячет под крылом малолетних проституток, давая им кров, пищу и шанс, помогает старикам и сиротам, рыщет по тёмным подворотням, чтобы найти сподвижников. Алабина он подобрал одним из первых. Он тогда только вышел из тюрьмы. Пока он мотал срок, умерли родители. Вскоре за ними ушла и бабушка. Идти было некуда. Стенька нашёл его в притоне — голодного, холодного и озлобленного на весь чёртов свет. Спас. Помог справиться с алкогольной зависимостью и дал денег на первое время. Алабин пошёл на зов, слизал с открытой ладони подачку и уселся подле его ног, готовый служить своему благодетелю до самой смерти. Благодетель в те время не носил маски, а прятал лицо под широким капюшоном. Сразу стало ясно: преступник. Но Тимофей не боялся, потому что с иными не водился и сам был одним из них.       Он рассказал Стеньке о существовании вампиров. Каково же было его удивление, когда тот оказался упырём! Алабин пытался его убить. Проиграл, конечно, но в живых его оставили. И вот тогда он узнал о Караморе, о настоящих масштабах зла, о плане, который Стенька вынашивал несколько десятилетий. И закрутилось. Он помогал своему идейному вдохновителю во всём. Помогает до сих пор. Но София Ларина…       Дай Бог, девка не доживёт до нового мира. А если ей это удастся, то Алабин тихонько поможет ей отойти на тот свет. Стенька не узнает.

***

      Пальцы бережно мажут по белому краю клавиш. Вырвавшийся из рояля звук больно ударяет по ушам. Музыка выстраивается в голове в упорядоченную систему, ноты помнятся так же чётко, как помнились с полсотни лет назад. И всё же внутри стыло и пусто. Внутри никак.       Феликс с грохотом захлопывает крышку, не жалея инструмента. Вдавив палец в колëсико зажигалки, он даёт пламени облизать кончик сигареты, и горькая вишня моментально обжигает лëгкие, немного ударяя и по сознанию, которое размазано по черепной коробкой из-за дозы белого порошка. Эффект постепенно сходит на нет, что, конечно же, к лучшему. Скоро Софа вернётся домой. Зайдёт в гостиную, вытянет ноги на диване и откинет в сторону удушающий галстук, обнажив тонкую шею. И после они обязательно будут целоваться до онемения губ и омертвения всего плохого. Он хочет прикончить всех тех, кто считает, что его можно трогать, но с прикосновениями Сони Феликс смирился. Да что там смирился — начал получать от этого удовольствие!       С побега Алабина прошло почти полторы недели, и он постепенно влился в привычную колею. Первые дни он отчаянно желал вернуться в своë безопасное жилище, где нет людей, вампиров, громких голосов, вежливых бесед, либеральных полудурков из Думы, случайных прикосновений и намеренных рукопожатий, чужих запахов и ещё более неприятных чужих лиц. Домой, домой, домой. В тихое уединение, где есть лишь Соня. К сожалению, она против затворничества. Приходится стараться не сколько ради себя, сколько ради неё.       Она называет это затишьем перед бурей. Феликс называет это скукой. На самом деле, ему нравится вариться заживо в этих тягучих летних днях. Соня практически у него живёт, но гораздо чаще они пересекаются в Дружине. Она носится, как полоумная, по разным делам и по поводу и без бывает у Руневских, чем-то там занимаясь. Она много времени проводит с друзьями, умудряясь при этом ещё и пахать, как проклятая. В сутках у неё не двадцать четыре, а минимум тридцать часов. Чëткий график. В шесть утра она уже на ногах, собранная и готовая к выходу. Феликс только к семи обычно продирает глаза. Ему нужен минимум час на завтрак и два — на сборы. Соня никогда его не дожидается. Обязательно целует в щëку на прощание и пропадает на целый день, заставляя его чувствовать себя самым ленивым бездельником на свете. А он не бездельник!       Просто ему нелегко среди других. Так трудно, как никогда не бывало. Выбора нет. Соня не может быть ему и возлюбленной, и нянькой одновременно. Она считает, что ему нужно уметь обходиться без её плеча. Эта самостоятельность Юсупову нахрен не сдалась. Он хочет проводить с ней каждую минуту своей жизни. Хочет видеть её рядом всегда — будь то собрание Дружины или унылый аперитив для галочки. Увы, Софа не готова проводить с ним так много времени. Она слишком ценит уединение.       Феликс выпускает кольцо дыма и роняет голову на сложенные на коленях руки. Его знобит, несмотря на температуру, которая даже на ночь не опустилась ниже двадцати пяти. Мысли, как волны, то приливают, то отливают. Он не включил света, потому что в темноте легче и безопаснее.       Зараза, куда же он делся?       Юсупов резко поднимает голову, надеясь словить случайную тень. Раздражается, увидев лишь отблеск Луны на начищенном до блеска полу.       — Я же знаю, что ты меня слышишь, — медленно проговаривает он и делает особенно глубокую затяжку. Его одолевают странные чувства от того, что он говорит с почти пустотой, — Это нечестно, бес. Раз имеешь смелость копаться в моей голове, то найди храбрость и покажись мне целиком.       Тишина. Даже сад за окном молчит.       — Трус, — выплëвывает он презрительно, — Сволочь неблагодарная. Попользовался мной, а теперь вздумал в прятки играть? Так со мной дела не ведут. Плати по долгам.       «По каким долгам, с-с-сладкий?».       Феликс быстро поворачивает голову. Он уверен, что видел что-то в углу. Но там пусто. Голос знакомый.       — Явился! — Юсупов срывается на шипение, — Где ты был? Я тебя не чувствую. Впрочем, наплевать. Долги у тебя вполне понятные. Ты использовал меня, как свой сосуд. Я требую платы за это.       «Ты что-то путаешь, родной, — по ногам пробегает холодок. Ветер? — Я ис-с-спользовал твоё тело единожды. А вот ты дважды прибегал к моим ус-с-слугам. Значит, это ты в должниках. Прос-с-стая арифметика».       — Что за бред? — Феликс скалит клыки, — О каких услугах речь?       «Ты помнишь, как я появилс-с-ся?».       — Мне точно было больше десяти. Лет двенадцать-трина... — он резко обрывает себя. Не в силах сдержать волнение, вскакивает на ноги и принимается мерить шагами комнату, лихорадочно бормоча себе под нос, — Так вот оно что. Я так и знал! Дело в мальчике, с которым я дружил. В том, что я его убил, а после этого только и делал, что отвергал свою сущность. Я прав? Знаю, что прав. Ты просто зацепился за меня, как клещ. Почувствовал запах крови и этого мерзкого самобичевания, а после того, как я принял свою вампирскую природу и начал задумываться о бессмертии... О нет, я явно не бессмертен. Но ты продлеваешь мне молодость. Так или не так?       «Умница. И за это ты платишь с-с-собой. Ничего с-с-страшного, тебе не впервой отдаватьс-с-ся натурой».       — На твоём месте я был бы осторожнее в выражениях, — злой смешок слетает с княжеских губ, — Из всего этого выходит, что ты зависишь от меня целиком и полностью. Что будет, если я, скажем, себя убью? Ты умрёшь вместе со мной?       «Ты этого не узнаешь, пока не решишьс-с-ся проверить. Но возвращаяс-с-сь к твоим долгам... Ес-с-с-ли бы не я, то ты уже был бы мёртв. Я позволил тебе пережить те пытки. Вернул тебя с-с-с того с-с-света. Ты ещё не заплатил».       — И чего ты хочешь? Душу? — Феликс сбавляет тон и замирает в неясном предвкушении.       Одна секунда. Две. Никакого ответа. Изморозь пронзает позвоночник сотней мелких иголок, Юсупова передëргивает. Ну же. Ну! Есть душа или нет? Может, в самом деле, пора проверить голову? Нет. Он нормальный. Нор-маль-ный. Всё хорошо, всё в порядке, всё...       Голоса. На этот раз вполне реальные. Софа. Пришла, пришла, пришла! Конечно же, Феликс не собирается бросаться к порогу, чтобы поприветствовать её виляющим хвостом. Он стремительно оказывается у рояля, тушит сигарету, едва не просыпав пепельницу, и опускается на банкетку, решив, что это будет менее подозрительно, чем хождение кругами по комнате и разговоры с воздухом. Почему Соня так рано? Даже одиннадцати ещё нет.       Она бесшумно проскальзывает в гостиную — тень, подобная той, что он видел. Где его найти, наверное, подсказал Павлик. С ним в разведку не пойдёшь — он внезапно к ней прикипел. Хорошая, говорит, женщина.       София включает свет, и Юсупов жмурится с непривычки. Она ничего не говорит про его одиночные сидения в темноте, потому что быстро свыклась с некоторыми его странностями.       — Уже дома? — в её голосе проскальзывает усталость. Вряд ли она сегодня присаживалась хоть на минутку, — Как дела в Негласном комитете? Лëва сказал, что собрание было не из лëгких.       — Пойдёт, — непринуждённо отвечает он, быстро запирая все ненужные мысли на замок. С ней два варианта: либо говорить правду, либо не думать о запретном в момент разговора. Она понимает, когда он увлечëн другим. Феликсу очень интересно, почему оно так реагирует на Соню. С другими женщинами у этого бесёныша проблем не было, — Речь, что ты мне написала, произвела фурор.       — Ты сам её написал, — Соня опускается на диван, — Я лишь подкорректировала.       Её немало волнует Негласный комитет, и она активно интересуется всем, что там происходит. Поначалу это удивляло Феликса. Даже напрягало. Он всегда предпочитал быть гордой индивидуальностью, нежели частью команды. Но с Софой и правда так просто, что даже в радость. Несколько дней назад она мимоходом заикнулась, что у них с Лëвой возникли разногласия по поводу этичности цензуры, а Юсупов выдохнул с облегчением: слава Богу, что она всё-таки не либералка. Он бы подобного не пережил.       Он тоже ратовал за то, чтобы связать прессу по рукам и ногам, и поэтому сделал всё, чтобы этого добиться. Соня выслушала его заранее заготовленную речь для Негласного комитета, подправила неудачные моменты и сбавила градус красочности. Она не лучший оратор, но отменный критик. Всё чëтко и по делу, даже Феликс не может этого не признавать. Он внëс правки. Негласный комитет — особенно та часть, которая у него куплена, — встретил подобное предложение с воодушевлением. Закон о введении цензуры завтра отправится в нужное место и будет вынесен на рассмотрение. Против только Соколов и один не особо интересный чиновник.       Феликс с удовольствием рассказывает Софии про то, как всё прошло, тактично упуская часть про возгласы её мерзкого дружка.       — Умница, — одобрительно кивает она. Юсупов едва не расплывается в совершенно идиотской улыбке, но во время себя останавливает, — Надеюсь, они все осознают важность подобного закона. Да, это отменяет свободу слова, но... Это вынужденные меры. На время.       — Ну конечно, — Феликс иронически усмехается и незаметно — по крайней мере, он на это очень надеется, — потирает кончик носа.       Она естественно видит, что он под чем-то. Опять. Господи, пусть делает, что хочет. Скандалить из-за подобного? Увольте! Соня слишком измоталась за день.       — Сыграй мне что-нибудь, — неожиданно просит она, — На свой вкус. Мне очень понравилось, как ты играл зимой.       Феликс поджимает губы, не понимая, как она умудряется одной фразой портить ему всё настроение. Она будто почувствовала… Ерунда, конечно, она ведь не в курсе. Как ей отказать, не вызвав при этом подозрений и не обидев отказом? Юсупов аккуратным взглядом мажет по её лицу. Он доверяет ей. Нет ничего такого в том, чтобы поделиться с ней. Она никому не расскажет. Это единственное, что по-настоящему волнует Феликса. Он жутко боится, что все его новые слабости выйдут в свет. Но он и так утаивает от неё, что болтает периодически сам с собой. Нужно постараться быть честным хотя бы в остальном.       — Я не могу больше играть.       — То есть? — она, конечно, не понимает.       — Это сложно объяснить, — Юсупов поводит плечами. Он звучит куда резче, чем следует. Злиться, но не на её, а на... Сам не знает на что. Просто бесит. Он молчит, пытаясь понять, сколько ей можно сказать, чтобы не прослыть чудаком, а потом, не придя к компромиссу с самом с собой, вываливает на неё весь поток сознания, — У меня всегда были сложные отношения с искусством. Я рано понял, что не могу создать ничего своего. Ни поэмы, ни простецкой увертюры, ни мало-мальски сносного пейзажика. Не сказать, что меня это расстроило. У меня всё ещё было чужое. Были красивые картины, которыми я мог любоваться часами, были сотни и тысячи книг, которыми я упивался в моменты тоски. Но ничего я не любил так, как музыку. Она была со мной всегда и везде. И пусть я не способен был творить, я всё ещё мог пожинать плоды чужих трудов. Но... — Юсупов понижает голос, взволнованно заглядывая в карие глаза, что смотрят на него с интересом и беспокойством, — У меня не получается теперь.       — Не получается именно с музыкой? — уточняет Соня, обнимая себя за одно колено.       — Да. Я её не чувствую. Она будто... бездушная, понимаешь? А так быть не должно. Музыка — это страсть, накал, надрыв. Человек может знать теорию в идеале, но он не станет великим музыкантом, если не умеет улавливать настроение мелодии. Представь, что перед тобой поставили холст, но связали руки. Представь, что их развязали, но отобрали кисть. Представь, что перед глазами всё серо, а от тебя просят насыщенных красок. Что ты нарисуешь, не различая цветов? Нелепицу. Будут пропорции, но души... Нет, души у такой картины не будет.       — Ты иногда странными понятиями мыслишь. Очень возвышенными и гротескными. Любое искусство так или иначе связано с механикой. Душа — это, безусловно, прекрасно, но те же пропорции являются фундаментом. Ты пишешь сначала пейзаж, лицо или условную вазу, и они уже являются чем-то цельным. Они могут существовать без цвета. Но не будет их — не будет и красок, которые являются просто дополнением.       — Ты чëрствая, как сухарь. Фундамент не нужен, если продолжения нет.       — Продолжение создаётся из желания, а не из инстинкта. Ты строишь дом, и там может не быть бархатных шторок, дорогих чашечек и ложечек из маминого сервиза. Но любая штора, чашка и ложка не существуют вне дома. Дом — инстинкт, чашка — желание. То же самое с картинами и твоей музыкой. В ней есть законы и правила. Говори, что хочешь, но игра будет по меньшей мере сносной, если ты их знаешь.       — Отвратительно, Соф, — презрительно цедит Юсупов. Её грубое, холодное отношение к искусству настолько его поражает, что всякие тревоги окончательно отходят на задний план, — Нельзя равнять музыку с... построением дома. Что за пошлые солдатские привычки подгонять всё под один стандарт?       И как кому-то столь циничному удаётся создавать хоть что-то прекрасное? Она выполнила проигранное в карты желание и закончила его портрет. Подобного он ещё не видел. Уровень мастерства поражает, но дело не только в этом. Феликса беспокоит, что Соня обладает тонким художественным чутьём, которое снимает с её глаз все шоры. Она не додумывает и не добавляет оттенков, а пишет, что видит. Никакой мечтательности, что была присуща её прошлому стилю, а только нагой грязный реализм. Юсупов не помнит, чтобы хоть один из портретистов изображал его так правдиво. Это, знаете ли, уже слишком. Да, он получает некоторое удовольствие от честности с ней, но не настолько же! Она могла бы приукрасить хоть немного.       — Это вовсе не... — начинает она и тут же смолкает, сведя брови к переносице. Сползает вниз на подушках, позволяя рубашке задраться на животе, — Ладно, допустим. Но я такой человек. Мне не до твоих романтических размышлений — у моих ребят аврал в Москве, который я вынуждена помогать им разгребать по телефону. Тамошний филиал совсем от рук отбился. Убили целую семью, представляешь?       Феликс едва не огрызается. Какое ему, сука, дело до чьей-то смерти? Его проблемы куда серьёзнее!       Но он не говорит этого, потому что Соня вдруг стискивает зубы и касается виска. Мигрень. Ну конечно, у этой дурëхи будет болеть голова, если она спит по пять часов раз в три дня! Она ещё и кровь почти не пьёт. Вроде как перебивается Соколовым. А Феликсу отказывает, хотя он был бы не прочь, чтобы она его укусила. Исключительно в экспериментальных целях! А то, что его это возбуждает, — это так, приятное дополнение.       Впрочем, трудно сказать, что его в её действиях не возбуждает. У Софы на него нет вре-ме-ни. Пришла, сходила в душ, заснула, проснулась, ушла. И так по кругу. Юсупов честно старается не быть похотливой сволочью и не лезть к ней слишком настойчиво, но терпение никогда не относилось к числу его достоинств. Сколько можно, в конце концов? Когда у неё появится это «время»? У него порой создаётся ощущение, что Соня и вовсе его не хочет. Самое страшное, что может быть.       К счастью, каждый раз он убеждается в обратном. Хочет и ещё как. С таким удовольствием тискается с ним в перерывах на работе, что это просто чудо, что их не ещё никто не застукал. Было забавно видеть Соню серьёзной на одном из собраний и знать при этом, что ещё полчаса назад она с куда более вдохновлëнным видом сидела на его коленях. Без галстука, в расстëгнутой рубашке, с затянутым поволокой взглядом. Феликс почти добрался до её ремня, когда к ним постучал наученный горьким опытом Миша. Юсупов был готов его придушить. Всякий раз, когда кажется, что вот-вот и будет можно, как кто-то мешает. Соня всюду нарасхват. Министерство внутренних дел, полиция, подкупная пресса, Виктор, Руневские, десятки её знакомых. И после них всех Соня засыпает чуть ли не на пороге. Юсупову, как бы сюрреалистично это не звучало, не хватает наглости к ней лезть в такие моменты.       — Феликс, — зовёт она, поняв, что он никак не собирается реагировать на чью-то там смерть, — Через несколько дней будет очень важный вечер. По поводу караморовцев, но в формате светского приёма. Исключительно для политической элиты. Из наших общих дру... знакомых почти никого не будет. Я приглашена. Пойдёшь?       — Пойду, — незамедлительно отвечает он. Юсупов не хочет нигде появляться и светиться, но он обязан. Подобные мероприятия полезны для имиджа. Новые знакомства и шанс похвастаться собой. Быть с Соней вместе не только приятно, но и полезно. Она — ключ к десятку дверей, — Но только в качестве кого, позволь узнать? Эскортницы? Тебе известно, что к вашему занудного кружку по интересам я не отношусь.       — Ты будешь просто со мной. В качестве спутника. Только никаких диких выходок, хорошо? Там высочайший уровень. Для прессы вход закрыт, но всё же.       — Обязательно дам всем повод для новой грязной сплетни, — обещает Феликс. Соня шутку не оценивает, и он закатывает глаза, — Буду паинькой, Соф. Надену платье, накрашусь и соблазню какого-нибудь чинушу у всех на глазах, чтобы каждый знал, как развлекается наследник того самого Феликса Юсупова. Не посрамлю честь предка.       — Мог бы постараться и создать себе новую личность. Поражаюсь тому, что многие из нас выдают себя за своих же потомков. Я пару раз меняла отчество. И всегда беру новую фамилию.       — Тебе бы пошла моя, — ляпает он вдруг.       Соня вскидывает брови. Не отвечает — только тихо фыркает, неясно, какую цель при этом преследуя: то ли насмехается, то ли что. Феликс даже готов рассердиться. Вот вечно она так! Молчит и снисходительно улыбается, будто на ребёнка смотрит. Юсупову совсем не нравится, когда к нему относятся как к мальчишке. Ни одна женщина себе такого не позволяла. Но Софии наплевать. Она дёргает большую кошку за усы, потому что знает, что при ней у этой кошки клыки сточены до основания. До сих пор непривычно, что в Дружине он — персона нон-грата и презираемый всеми негодяй, которого вдобавок ещё и боятся, а с Соней он «солнышко» или «любимый». Не дай Бог, кто прознает, в какую размазню он превращается с ней наедине. Он всегда потешался над Руневским, в лицо называя того и «подкаблучником», и ещё как-нибудь похуже, а теперь сам…       Тьфу ты, стыдно признаться!

***

      В гостиной невыносимо жарко. Ветер, проникающий сквозь распахнутые настежь окна, горяч и душен. Он калит бледную тонкую шею, пол под ногами, карандаш в пальцах, который уже должен был вспыхнуть, как спичка. Волосы, собранные в небрежный пучок на затылке, пушатся и лезут в глаза. Маша сдувает с лица длинную рыжую прядь и закусывает губу, буравя скучающим взглядом кроссворд в руках.       Хлопает входная дверь. Быстрые шаги разрушают знойную тишину, и Мария лениво поднимает голову. Тут же опускает её обратно, завидев Руневского. Он почти не обращает на неё внимания, увлечённый разговором по телефону.       — Я тоже скучаю, котёнок… — он скидывает пиджак на стул, — Нет, прости, мамы нет дома… Работает с Виктором Алексеевичем… Она тебя любит… Передавай «привет» дедушке.       Старцева косится на него исподлобья. Этот мужчина кажется ей тайной за семью печатями. Она в жизни не признается, но он её пугает. Александр Константинович присутствовал на большей части её допросов. В отличии от большинства, он был спокоен и обходителен, следил за тем, чтобы её содержали в хороших условиях и не обижали, не возражал, когда его милейшая жёнушка — одна из немногих, кому Маша кое-как, но доверяет, — взяла шефство над ней. И всё же есть в нём что-то такое… Словами не описать. Знай Мария о вампирах только по человеческим россказням, она бы именно так представляла себя упыря. Холодный, как труп, щепетильный в мелочах, мрачный. Оказывается, он такой только на людях. Так разговаривает со своей дочерью, будто она взаправдашний котёнок!       Несмотря на то, что Старцева живёт в его доме, она едва ли оставалась с ним наедине больше двух раз. Он всегда на работе. Сегодня что, какой-то праздник? Да нет, тогда бы и Алина здесь была.       — Вы кроссворд Свечникова с таким усердием решаете?       Она снова поднимает взгляд на Руневского, который уже закончил беседовать с дочерью. Свечников, Свечников… Его отец, верно же? Хотя, Алина, кажется, говорила, что не родной.       — Пытаюсь, — Старцева отстранённо улыбается, испытывая обычный дискомфорт от разговора с ним, — Не подскажете классика русской литературы, открывшего двадцать новых видов бабочек?       — Набоков, вероятно.       — Подходит. Благодарю, Александр Константинович.       Она ожидает, что он уйдёт. Но он не уходит, вдруг усаживаясь за стол и раскладывая перед собой какие-то бумаги, в которых Дружина, должно быть, скоро потонет. Маша поджимает губы. Сама уйти не решается — это будет выглядеть невежливо. Конечно, её тяжело назвать тактичной, — папа всегда говорил, что она грубиянка и хамка, которую следовало в детстве пороть, — но сейчас ей почему-то кажется, что побег можно будет счесть за проявление трусости. Дурнее славы не сыскать!       — Когда вернётся Алина? — пытливо спрашивает она, откладывая кроссворд в сторону.       — Я не знаю, — следует отстранённый ответ.       Руневский до невозможности педантичен и строг, когда речь заходит о работе. Маша краем уха слышала, что он начальник какого-то важного отдела. А ещё, кажется, он военный. Чёрт, откуда у них всех столько времени? Вечно какие-то собрания, совещания, встречи. Насколько Старцевой известно, он не умеет и не любит работать в команде. Максимум — София Володаровна. Она постоянно ошивается в этом доме и говорит вещи, которые Марии, как человеку чужому, непонятны от слова совсем. Так сказать, внутренняя кухня. С Алиной куда приятнее и веселее, чем с этими двумя. Софию вообще невозможно не боятся — она правая рука министра. И путается с Юсуповым, который, по слухам, полнейший подонок.       — А она случайно ничего про меня не говорила? — Маша подгибает одну ногу под себя.       — Что она должна была говорить?       — Никто про меня не спрашивал?       Руневский наконец удостаивает её взгляда. Глаза у него как у дикого лесного кота — проницательные, с зеленоватыми отблесками и нечитаемыми целями. Маша не отворачивается, хотя признаёт про себя, что он умеет сбивать с толку.       — Нет, Мария Васильевна, никто вами не интересовался, — на этот раз его голос звучит не так сухо, как обычно. Старцева выдыхает с нескрываемым облегчением, а он внезапно добавляет, — Я не думаю, что ваш жених вас ищет.       Она сводит рыжеватые брови к тонкой переносице и машинально прячет правую руку за спину. Уму непостижимо, он догадался, кого она имеет в виду!       — А вам откуда знать? — щерится она, глубоко уязвлённая его осведомлённостью. Конечно, обручальное кольцо на пальце вполне ясно даёт понять, в каком статусе она на данный момент находится, но это же не означает, что об этом можно говорить!       — Вы находитесь в Петербурге несколько месяцев, большую часть из которых провели под арестом. Простите, но я сомневаюсь, что ваша судьба сильно его волнует.       — И слава Богу! — в сердцах выплёвывает Маша, — Я как раз таки не хочу, чтобы он меня искал.       — Тогда сложившаяся ситуация вам более чем на руку, — Александр поглядывает на часы. Кого-то ждёт?       Её догадка подтверждается. Через некоторое время хлопает входная дверь, и до Маши долетают несколько голосов. Охрана Руневского не пускает кого попало. Старцева, поняв, кого это принесло, спускает ноги на пол, принимая позу посолиднее, и с двойным усердием берётся за кроссворд, делая вид, что происходящее ни капли не занимает её любопытную голову.       В гостиную уверенным шагом заходит София. Как всегда, холодна и величественна. Алина её обожает. Говорит, что милее никого во всём свете не сыскать. Вот уж бред! Мария отродясь не встречала столь закрытых и неприступных особ. Неясно, из чего исходят эти качества: из простой природной сдержанности или из высокомерия. Старцева не горит желанием проверять.       — Мария Васильевна, — приветствие, на которое Маша отвечает кивком. Большего и не требуется, Соня не к ней в гости пожаловала.       Она не одна. За её спиной маячит незнакомый Старцевой мужчина. Батюшки родные, какой красивый! Черноволосый и не менее строгий по виду, чем его спутница. Он не намного выше неё, но плечи у него широкие, да и вся фигура в целом отличается мужественностью. Есть в его облике что-то до первобытности естественное. На волевом подбородке темнеет щетина, сквозь ткань лëгкой рубашки проступают мускулы, а пистолет на поясе добавляет ему особого героического шарма. Небывалое волнение рассеивается, когда София, не взглянув на него даже краешком глаза, бросает короткое: «Присядь, Мишенька, я быстро».       Мишенька... Старцеву забавит такое обращение. Всякое веселье сходит на нет, когда названный Мишенькой подходит ближе и вежливо спрашивает:       — Можно?       — Можно, — выходит слишком резво.       — Михаил Владиславович, — представляется он, садясь рядом. Дистанция при этом такая, что даже для приличий это слишком много.       — Приятно познакомиться. А я...       — Знаю. Много о вас слышал.       — В Дружине?       — Где же ещё? — он косится на Софию. Та будто бы уже забыла о его существовании, мигом погрузившись в дела. До Маши долетают некоторые слова и фразы. Что-то про цензуру и прессу. Скука, — Вы не подумайте, о вас не говорят плохо.       — Я в курсе, что обо мне говорят в вашем рассаднике сплетен, — Старцевой даже мысленно стыдно произносить те гадкие слова, которыми называют её и её семью. Её покойную мать честят на все лады за роман со Стенькой. Ей приписывают участие в революционной деятельности и говорят, что она, наверняка, якшалась и с другими террористами. Может, даже с самим Караморой, который у нынешних отступников занимает почëтную роль символа и Бога. Маше страшно представить, как мучается папа, запертый неизвестно где и подвергаемый постоянным допросам. Руневский принимает в них непосредственное участие, а София славится на всю Россию своими незаурядными способностями к пыткам. Алина клянётся, что никто из них и пальцем к Василию не притрагивался. Мол, Саша не любит марать руки, а Соня вообще в это дело предпочитает не лезть. У Старцевой выбора нет, поэтому приходится верить.       — Не делайте поспешных выводов, — новый знакомый прерывает поток её мыслей, — Я не работаю на Дружину и не имею, как вы выразились, к этому рассаднику сплетен никакого отношения.       — А на кого вы работаете?       — На Софию Володаровну, — её имя он произносит как-то по-особенному.       — О, так она ваша начальница! Надо же, а я подумала, что вы родственники. Так похожи. Уверена, что если вы улыбнëтесь, у вас даже ямочки будут точь-в-точь.       — Меня часто принимают за её младшего брата, — похоже, этот факт не доставляет ему особого удовольствия, — Но наше сходство — простое совпадение. Увы, я не из графского рода.       «Значит, она была графиней. Тогда неудивительно, что все считаются с её мнением. Интересно, а Руневские кем были? Кажется, тоже. Александр Константинович — так точно. С Алиной сложнее. Она такая... Не знаю. Очень особенная среди них. Никогда не слышала, чтобы кто-то из вампиров так яро поддерживал либерализм».       — Младшего? А выглядите почти как ровесники.       — Я обращëнный.       Машу это заинтересовывает ещё больше. К нечистым вампирам она не имеет никаких предубеждений, но встречаются ей такие не часто. Из близких знакомых только Ташенька. Она нянчила не только её, но и маму, и была в их семье, сколько Старцева себя помнит. Она давно уже не прислуга, а часть дома. Даже папа с ней считается, хотя он редкий упрямец и гордец.       — Сколько вам лет? — вопрос некорректный, но Маше то безразлично.       — Девяносто пять.       Ей думалось, что больше. Слишком уж хмурый! Хуже Александра Константиновича.       — Хорошо сохранились, Михаил Владиславович.       Он чуть улыбается. Ямочки у него и правда есть — глубокие и очаровательные, как у мальчишки.       — Вы крайне непосредственны, — в его голосе не слышится осуждения, — Теперь понятно, почему вы приглянулись Алине Сергеевне. Она любит прямолинейность.       — Считаете это недостатком?       — Нет, наоборот. Сам всегда стараюсь быть честным.       «Он просто душка!».       Старцева понимает, что ей нельзя с ним кокетничать. Она принадлежит другому. Среди чистокровных вампиров это встречается сплошь и рядом. Все стремятся сохранить своё наследие — и от того сводят дочерей и сыновей с такими же. Дружина с этим борется, чтобы снизить уровень рождаемости капп, но без особых успехов. Вдали от неё подобное цветёт пышным цветом. Маша долго сопротивлялась. Била посуду, топала ногами, орала на отца, потому что он сам-то по любви женился! Какой, чëрт возьми, век на дворе? Почему она должна жить по завету тех, на кого ей плевать с высокой колокольни? Она не согласна! Не будет!       Папа всегда был равнодушен к её капризам и сам выбрал жениха. Маша знала его с детства, он живёт по соседству. Он тоже был недоволен таким раскладом, что не мешало ему приставать к ней при любом удобном случае. Мерзость! Сначала, конечно, было увлекательно, и она даже разрешила поцеловать себя пару-тройку раз ради эксперимента. Оказалось, что это не так приятно, как в книгах, и она быстро потеряла к этому занятию всякий интерес.       Тем временем Руневский, убедившись, что на него и Софию перестали обращать внимание, отодвигает в сторону стопку документов. Его собеседница моментально понимает, что у него есть разговор. По крайней мере, Саше кажется, что она догадывается. Он ждал этой встречи. Готовился. Наличие двух лишних людей ему даже на руку, потому что так точно никто не подумает, что он что-то замышляет.       А Саша замышляет и ещё как. С момента побега Алабина у него не было ни одного спокойного дня, но он уже успел составить свой собственный пазл. Получилось не то чтобы хорошо, многие детали не сошлись, но на красоту и гармоничность картины давно рассчитывать не приходится. Выглядит нормально, так что спасибо и на том. Ему нужно за что-то цепляться, чтобы видеть в происходящем хоть какой-то смысл. Александр очень много думал.       На это у него время есть, потому что в последнее время Алины дома не бывает — она носится по городу вихрем, появляясь на месте каждого убийства раньше него самого. Почти всегда с Виктором. Саша не особо понимает, когда они успели спеться. Впрочем, он бывает дома ещё реже, так что пропустить такое было несложно. С Виктором её многое объединяет. Когда они узнали, что Негласный комитет серьёзно занялся вопросом цензуры, то одинаково сильно огорчились. Алина не разговаривала с Сашей три дня, когда выяснила, что он голосовал за ограничение свободы слова. А что ему оставалось делать, скажите на милость? Это необходимость. Жестокие времена диктуют жестокие правила. И именно такие времена рождают по-настоящему сильных лидеров. Соколову тоже стоило согласиться, а не ругаться на то, что это противоречит этике.       Грязь, которую развели журналисты, — вот единственное, что идёт вразрез со всякой моралью.       — Вы знали бывшую жену Виктора Алексеевича?       Соня, занявшая место напротив, не прячет удивления от вопроса. В последнее время она перестала как-либо контактировать с Виктором. Она злится на него из-за Алабина, и Руневский уповает на то, что не прогадал, решив, что его и её терзают схожие догадки. Ему не к кому идти с такими теориями. Алина не поверит.       — Мы не пересекались, но я много о ней слышала. Говорят, она была той ещё вертихвосткой.       — Была, — подтверждает Саша, — Поэтому мы все удивились, когда она вдруг выскочила замуж за человеческого мальчишку.       — Влюбилась, может, — Соня пожимает плечами, не особо понимая, к чему он клонит.       — Наверняка. Тогда я не задавался никакими вопросами и пришёл на их свадьбу. Видел, как она годом спустя ходила по отделам и комиссиям, добиваясь разрешения на его обращение. Они жили душа в душу несколько десятилетий, она отказалась от любимого ей общества и от всех ухажëров, хотя представить это было практически невозможно. Возможно, и правда любила. Но почему-то это не помешало ей сбежать семь лет назад, забрав с собой их сына. Вы никогда не задумывались: а почему она ушла, если у них всё было так идеально?       — По слухам, у неё появился любовник.       — А на самом деле?       — Я не знаю, Александр Константинович, — Соня потирает висок, — На что вы намекаете?       — Кто такой Виктор? — он переходит на полушёпот, — Мы ведь не знаем, откуда он тогда взялся. Где она его нашла? Зачем было исчезать из его жизни таким нечестным образом, когда их связывали столь длительные отношения? Она даже с сыном ему видеться не даёт. Мальчик растёт на чужбине без отца.       — Я думаю, у неё были свои причины. Виктор много пьёт, профессионально играет в карты и балуется опиумом. Не каждая будет готова с этим мириться.       — Он не был таким до её ухода. И даже сейчас, он сдержан и аккуратен в подобного рода увеселениях. Он мягкий, даже безвольный в какой-то степени. Любит власть, но не хмелеет от неё, так что это вряд ли можно считать пороком. С какой стороны не посмотри — он хороший муж. Чуткий, внимательный, занимает далеко не последнюю должность. Гляди того, войдёт в Негласный комитет. И при этом всём, женщины от него бегут, как от огня. В чём, как вы считаете, причина?       — Мне куда интереснее будет услышать ваше мнение, — София облокачивается локтями на стол.       — Подозреваю, что главная причина кроется в его прошлом, о котором нам ничего неизвестно. Вы с Алиной подозревали его в один момент. Но моя жена... хм, будем честны, она ужасно доверчивая. Сами видите, — Руневский кивком головы указывает на Марию, которая всё никак не может отстать от Миши, — Мнительность — не достоинство, но в определённые моменты ей пренебрегать нельзя. Что если он связан с караморовцами?       — Я проверяла, — протягивает Соня с сомнением, — Виктор находится под моим наблюдением. Я могу отследить каждый его шаг и имею доступ к его рабочим перепискам и делам. Там нет лазеек, я лично выстраивала эту систему и лично её контролирую.       — При всём уважении, вы не всевидящая.       Александр знает, что её сеть шпионов и ищеек простирается куда глубже, чем все думают. Она не только умна, но и политически подкована. Хитра, хотя это качество она в себе отрицает. Теперь Руневский в этом убеждëн, потому что невозможно крутить шашни с Юсуповым, и при этом не быть немного лисой. Саша уважает её куда больше, чем всех своих коллег и подчинëнных вместе взятых. У них похожий стиль в работе. Как сказала Алиночка, они все просто старые, закостенелые консерваторы.       — Не всевидящая, — соглашается Соня, — И, конечно, я поддерживаю вас во многом. Странно, что мы не знаем его прошлого. Странно, что от него ушла жена. Но мы ведь столько лет знакомы. Не верю, что он может быть предателем. Уж не ревность ли в вас говорит? Признайтесь, что вам не нравится, что Алина проводит с ним столько времени.       — Он — не самая лучшая компания для неё, — абстрактно отвечает Руневский, поражённый её предположением. Ревность..? Вот уж неправда. Он доверяет ей. В конце концов, у них общий ребёнок! Было бы глупо её ревновать к какому-то сосунку, не так ли? — Его либеральные теории и мысли звучат из её уст чаще, чем собственные.       — Алина теперь тяжело поддаëтся чужому влиянию. Более того, — Соня деловито поправляет манжеты на рубашке, — Я всё чаще вижу, что она пытается влиять на Дружину самостоятельно. Она резковата в высказываниях, но у неё природное политическое чутьё. Ей разве что опыта не хватает.       — Я не отрицаю и стараюсь ей в этом помогать. Но Виктор сбивает её с толку. То, что он ей говорит — это крамола в чистом виде.       — Простите, но по части крамолы она преуспевает и без помощников. Мне нравятся её суждения, и я нахожу её идеи перспективными и логичными. Просто непривычными для себя и нашей страны. Ваша жена ушла далеко в будущее. Она... Это может плохо для неё кончиться, понимаете?       — Я оберегаю её по мере возможностей. Поэтому и боюсь, что Виктор может ей навредить. Алабин удрал у него из-под самого носа. Что если именно Виктор ему помог? А ведь больше и некому. Кроме меня и его, никто больше не допускался в палату. Врачи находились под наблюдением. Охрану отбирал не я, но я её проверял. Соколов ни разу на Алабина не взглянул, вы в это время находились у Юсупова. Да я бы и не подумал вас двоих обвинять. Остаётся Виктор. Вы можете мне не верить, но факты говорят сами за себя.       Соня долго молчит. Ничего, за исключением вдумчивой складки на лбу, не говорит о том, что её хоть сколько-то волнует происходящее. Он терпеливо выжидает, понимая, насколько тяжело теперь быть хоть в чём-нибудь убеждённым. Кажется, что ещё немного, и никому из них не останется ничего иного, как начать подозревать самих себя.       — Я уже не знаю, кому можно верить, — наконец произносит она. Ему сразу слышится, с какой осторожностью она подбирает выражения, — Кто-то очень умело водит нас всех за нос. Но хорошо, признаюсь честно, в последние недели я сильно разочаровалась в Викторе. Не только из-за побега Алабина. Вы были в том доме, где нашли Феликса. И знаете, что там было трое мужчин.       — И двое из них были убиты при задержании.       — По официальной версии. Реальное положение дел другое. Я их убила. Ни в одном из отчётов вы не прочитаете, что сделала я это тогда, когда они уже были обезврежены. Я вышла из себя из-за того, что они сотворили с Феликсом. Не знаю, что на меня нашло, — непривычно слышать отголоски волнения, которые пронизывают её слова. Руневского немного поражает, как всё обстояло на самом деле, но он и не думает осуждать. Если бы кто-то посмел тронуть Алину, он убил бы всех, — Проблема заключается в том, что Виктор был свидетелем. Он сказал, что меня следует отстранить от работы за своеволие и что я сошла с ума. Он защищал их, я уж думала, расплачется от страха и злости. Прежде я считала, что дело в жалости, но чем дальше, тем больше у него ошибок. Очень страшных, непоправимых огрехов, с которыми приходится разбираться всем нам. Я верю, Александр Константинович. По крайней мере, не исключаю вашей правоты. Но я не понимаю, что вы хотите от меня.       — Возможно, это самонадеянно, но мне бы хотелось, чтобы вы прикрыли меня в случае провала. Меня не пощадят, если я оступлюсь. А вот вас никто не посмеет тронуть.       — Вам нужна лишь страховка?       — Это единственное, чего у меня нет.       — Я могу обещать вам неприкосновенность перед законом. Надеюсь, что Алину вы в это не впутаете.       — Я даже сказать ей об этом не смогу. Она убьёт сначала меня, потом вас, а затем снова меня. Уж злиться она умеет пострашнее прочих.       — Видела, — Соня выпрямляется,— Если это ради ваших и моих близких, то я согласна вам помочь. Я так понимаю, это исключительно наша тайна?       — И ничья больше, — подтверждает Руневский.       — Тогда договорились? — она протягивает руку.       — Договорились, — кивает он и пожимает её крепкую ладонь.

***

      Соня поддевает пальцем застëжку белья. Обнажëнной груди касается вечерний воздух, струящийся сквозь открытое окно, и она поводит плечами, ощущая прохладу солëного ветра. По голым плечам рассыпаются подвитые блестящие локоны, а язык, случайно мазнувший по губам, ловит своим кончиком вкус помады. София чувствует себя куклой. Она давно не наряжалась. Ни времени, ни желания, ни сил. На этот раз настоял Феликс: мол, для светского вечера нужно выглядеть соответствующе. Сам сделал ей укладку, сам накрасил. Соня, вынужденная терпеть его капризы, ожидала чего-то более нейтрального. Макияж, конечно, вышел не совсем вульгарным, но всё равно ярким. Тëмные тени, острые стрелки, бордовая помада. Юсупов скрыл все шероховатости кожи и синяки под глазами. Выделил скулы. Странное у него представление об ангелах.       Он подарил ей платье, на которое она ни разу толком не взглянула. С неё сняли мерки, а остальное Соню не волновало. Страшно представить стоимость этой тряпки, которую Феликс гордо окрестил произведением искусства.       София одевается практически не глядя, искренне надеясь, что ей пойдёт. Результат более чем поражает. Пока не ясно, в хорошем или плохом смысле.       Бархатный корсет украшен чëрной вышивкой. Изящные, мëртвые цветы, у которых на месте сердцевин — маленькие, глубоко-красные камни. Декольте кажется по меньшей мере вызывающим. Соня, онемев от эмоций, ведёт взгляд ниже. На узком поясе переплетаются лепестки и стебли — всё те же чëрные нити. Работа талантливейшего мастера. Юбка не слишком широкая, но доходит до щиколоток. Длина не спасает. Вырезы по обеим сторонам бедëр доходят до середины и оставляют мало простора для воображения. Цвет тяжело назвать просто красным. Это чистая, неразбавленная кровь. Война, власть и сила — как сказал когда-то Феликс. Её цвет. Возможно, именно поэтому ей так и не довелось примерить подвенечное платье.       Дверь открывается, и Соня поворачивает голову. Комната принадлежит Юсупову, но это совсем не означает, что он может врываться без стука. Не то чтобы её что-то смущает. Это элементарная вежливость.       Он окидывает её алчущим взглядом. Его глаза подозрительно долго не опускаются ниже груди, и у неё появляется возможность разглядеть, как оделся он сам. Чëрные пиджак и рубашка и красная жилетка с такой же вышивкой. Цвет крови, — напоминает себе Соня, и всё равно невольно прикусывает щëку. И в самом деле настоящий принц. Пусть полностью облачится в тëмное — это всё равно ни на каплю не очернит его ангельской мордашки.       — Великолепно, — Феликс одобрительно вздëргивает уголки губ, — Я знал, что тебе пойдёт, но чтобы настолько... Ты затмишь собой всех.       — Всех портовых шлюх, — бросает София с долей неодобрения, — Что за вырез, позволь узнать?       — Я так хочу, — он подходит ближе, не удерживаясь от похвалы в свой адрес при виде макияжа, — Боже, какое чудо. У меня золотые руки. По-моему, я превзошёл сам себя.       — Ещё как, солнышко.       — Рад, что тебе нравится, — он повторяет её саркастичный тон, — У меня для тебя подарок.       — Что ты ещё удумал? — с подозрением спрашивает Соня. Скупость никогда не входила в обширный список его недостатков, но такое количество сюрпризов начинает её пугать.       — Закрой глаза. Только не подглядывай, иначе я обижусь.       Она с неохотой выполняет эту просьбу. Феликс мгновенно оказывается за её спиной, ловким движением расстëгивает цепочку с крестом и шикает, когда она пытается возразить. Проходит несколько долгих секунд, и что-то холодное и тяжëлое ложится на её шею. Неужели..?       — А теперь посмотри.       София мигом поднимает веки. Поражëнный выдох невольно слетает с её губ при виде собственного отражения.       Юсупов рехнулся. Сошёл с ума, как и обещал. Потому что никто в здравом уме такое не дарит! Тонкую смуглую шею украшает колье. Красные камни идеальной огранки — точь-в-точь как на платье, но побольше размером. Вне всяких сомнений, драгоценные.       — Бирманские рубины, — протягивает Феликс с такой вызывающей небрежностью, будто цена подобного подарка ему неведома, — Тринадцать камней, каждый из которых по...       — Я не хочу даже знать, сколько здесь карат, — голос её подводит. Она пытается подобрать слова, но не может, вместо этого изумлëнно хлопая ресницами. Пауза затягивается. Прокашлявшись, София выдавливает из себя, — Рубины и без того безумно дорогие. А добываемые в Бирме... Нет, я не возьму.       — Дорого? Едва ли. Это часть моего наследства.       — Тем более! Целое состояние, если не больше! За такие камни режут глотки.       — Тогда тебе повезло, что я слишком люблю твою прелестную шейку, чтобы не позволить никому её тронуть, — Феликс, видя, что его доводы на неё совершенно не действуют, вздыхает и, подцепив её подбородок пальцем, мягко протягивает, — Мне будет приятно, если ты хоть раз не будешь такой твердолобой и категоричной. Это подарок, Соф. По-да-рок. В чём проблема? Это колье принадлежало моей матери. Теперь я бы хотел видеть его на тебе.       — Я буду чувствовать себя обязанной, — честно признаётся она, — Ты не должен…       — Мне всё равно, что ты думаешь по этому поводу. Я могу и буду дарить тебе такие вещи. А знаешь, что я ещё могу? — он игриво щёлкает Соню по носу, за что ей хочется немедленно откусить ему пальцы, — Предоставить тебе полный доступ к своим счетам. И никуда ты от моих денег не денешься.       — Да откуда ты их вообще берёшь? — слетает с её губ, давно тревожащий всех вопрос, — Ты только тратишь, а не зарабатываешь. Ты воруешь?       — Почему сразу ворую? — Феликс обиженно дует губы, — Просто умею думать. Это очень полезный навык для того, кто берётся за цифры. Все акции, в которые я вкладываюсь, удачные. У меня недвижимость за границей и в России. Мне принадлежат доли в нескольких крупных предприятиях. Что ещё? Я инвестирую в нефть и газ. Разве этого недостаточно? Не нужно смотреть на меня так, будто я обдираю сирот, стариков и нищих. У меня всё законно. Можешь глянуть бумаги.       Будто документы нельзя подделать! Но Юсупов крайне убедителен, и Софии хочется быть уверенной в том, что он не лжёт.       — Не надо. Не хочу в тебе сомневаться.       Она склоняется над туалетным столиком, не в силах поверить в ту невероятно притягательную картину, что предстаёт перед её взором. Прежде мужчины ей всякое дарили, но чтобы сразу так... И ведь знал, чертяка, что именно выбирать! Красный и правда идёт ей настолько сильно, что Соня никакими словами не может выразить глубину того сладкого чувства, что её одолевает. Здравый смысл немедленно приказывает снять колье (желательно, с подаренным платьем) и сохранить при себе жалкие остатки сурового аскетизма, но впервые ей хочется поступить вопреки давно закреплённым принципам. Потому что красиво.       Ей никогда особо не нравилось на себя смотреть. В юности она мечтала быть ниже ростом и белее кожей, как и полагается аристократке. Хотела светлые Анютины локоны и такие же голубые глаза. На фоне сестры, которая была лебедем, Соня казалась себе блеклой вороной. Став старше, она поняла, что все её комплексы надуманны и глупы. Мужчины приходили в восторг от её длинных ног, очаровывались соболиными бровями, глаз не отводили от груди и шеи. И было время, когда София с удовольствием этим пользовалась, нося декольте до пупа и выделяя и без того яркие от природы губы. А потом ей стало абсолютно наплевать, и красота превратилась в обычный факт.       Теперь же у неё есть Феликс, который наслаждается её внешностью больше, чем она сама. Оказывается, это немыслимо приятно — быть центром чьей-то вселенной. Купаться в лучах его внимания, быть особенной, единственной, любимой. Соня отвыкла от чувств хоть к кому-то, кроме друзей. Но они — люди её породы. Нынешние и бывшие военные, прагматики, реалисты, исполнительные винтики. Феликс — чужая территория. Он, безупречный в лести и не скупящийся на щедрые подарки, лишает Соню всякой брони. Заставляет её чувствовать себя... женщиной. Не солдатом и палачом, не холодной сукой, у которая пистолет — это продолжение руки, а просто девушкой. Самой нужной и желанной. Пожалуй, Николаша не ошибся, назвав её однажды тщеславной. Но это ведь… нормально? Что такого в том, что ей нравится вызывать в князе восхищение?       Она не замечает, как Юсупов оказывается за спиной. А заметив, опускает голову, с надуманной внимательностью разглядывая гладкую поверхность стола. Она ни капли не удивляется, когда его пальцы впиваются ей в бёдра.       — Ну скажи, что тебе нравятся мои подарки.       — Ты прекрасно знаешь ответ.       — Примешь колье?       «Будто я могу его не принять, пока он лапает меня сзади».       — Только для того, чтобы тебя порадовать.       — Надо же, какая честь! — он смеётся, — Но ты можешь порадовать меня и другим способом.       — Мы опоздаем, — с максимальной бесстрастностью произносит Соня. Она стискивает зубы, когда Феликс прижимается к её ягодицам. Когда он успел возбудиться? — Я понимаю, что тебе не терпится, но... Нет времени, понимаешь? Тем более, ты испортишь причëску и макияж. Мне жалко твои труды.       — Я потом всё поправлю, — обещает он, оставляя влажный поцелуй за ухом. Её чуть ли не током прошибает от его соблазнительного шёпота, — Я так тебя хочу, ты бы знала. Только тебя, Соф, — его горячее дыхание касается шеи. Перекинув волосы вперёд, он кусает её за плечо, вырывая из женской груди шипящий выдох. Разворачивает к себе лицом и спрашивает, не пытаясь понизить градус нетерпения, — Могу я кое-что сделать? Будет приятно, клянусь.       Она собирается ответить «Нет». Даже открывает рот, планируя его отдёрнуть, но… Господи, какое «нет», если «да»! Разве возможно ему отказать, когда так хорошо становится от любой незначительной близости с ним? Соня кивает, с обречённостью подытоживая: о пунктуальности рядом с Юсуповым можно раз и навсегда забыть.       Ликующий огонёк в его глазах зажигает куда более сильный огонь внутри. Она совсем не противится, когда он тянет её к постели, которая, по сравнению с его кожей кажется арктически ледяной. Феликс уклоняется от поцелуя в губы, говорит про помаду: мол, не хватало ещё, чтобы она запачкала ему одежду. Он цепляет клыками тонкую кожу на женском горле, но не прокусывает. Соня уже выучила некоторые его привычки. Юсупов часто бывает резковатым и бесцеремонным. Только изредка — грубым. Провоцирует, хитрый лис. Любит вести и командовать, но ещё больше распаляется от её приказов. Чем холоднее она, тем сильнее полыхает он. И тем больше требует, не ведая, что со стороны это всё чаще и чаще походит на мольбу. Софию ведёт от его чувств больше, чем от собственных.       — Расслабься, — просит он, неспешно поднимая платье, — В самом деле, дорогая, ты будто меня боишься.       — Ничего подобного. Просто ты слишком резвый.       — Ты даже не представляешь насколько. Вряд ли твои прошлые любовники идут хоть в какое-то сравнение со мной.       Самомнение из него так и хлещет. Софии нравится спускать его с небес на землю, но всё-таки есть что-то по-особенному прекрасное в порочном, лукавом блеске его глаз. Она до сжимающегося сердца рада, что он совсем перестал её бояться. Последствием стало то, что он обнаглел донельзя, но лучше так, чем видеть, как он трясётся от любого лишнего звука и боится всего на свете.       Его рука неожиданно оказывается внизу. И пальцы... дьявол. Соня впивается ногтями в мужские плечи, подаëтся вперёд, жмурит глаза что есть мочи — так, что становится даже неприятно. Но в остальном — хорошо. Даже слишком. Она откидывает голову назад, сдерживая стон, но Феликс и так всё видит по её довольному лицу. И чувствует по тому, насколько она влажная. Молчит она явно из чисто женской вредности, которая у неё, оказывается, есть. Он добавляет второй палец и проникает ими глубже, задевая множество нервных окончаний. Соня обвивает руками его шею, прижимается к нему грудью, ведёт носом по щеке — щекотно и тепло. Шепчет что-то, и голос у неё по-незнакомому дрожит. Ни из одних уст это не звучало столь сладко. Что, в общем-то, поразительно, ведь Соня меньше всего на свете ассоциируется у Феликса с подобным. Но приятно ей так же, как и любой другой. И так же забавно у неё собираются складки на лбу, так же её пальцы болезненно терзают его плечи, так же глазки мутнеют и упрашивают. Так же, и всё равно не так.       Её тело не такое податливое, как он предполагал. Когда у неё последний раз кто-то был? Кружится голова. Хочется взять её, как и каждую до, — доисторически грубо, чтобы обозначить: я могу, и мне наплевать. Но ему совсем не наплевать. Он уже понял, что Соня не жалует жестоких игр. Она любит, когда с ней осторожничают и не любит торопиться и поддаваться животной страсти.       Юсупов вытаскивает из неё влажные пальцы и заставляют её приподняться, чтобы снять бельё. От открывшейся картины становится так больно в паху, что он громко выдыхает, искренне ненавидя себя за желание быть хорошим и правильным для неё. Это просто кошмар какой-то! Нельзя быть такой красивой! У неё возмутительно собранный вид, ни один волосок не растрепался. Никакого смущения в глазах. Похоть — да, есть, но даже она какая-то излишне вдумчивая. Наверное, она разрешила себя трогать, потому что в её забитом графике наконец-то появилось свободное окошко.       Пусть идёт к чëрту со своим расписанием. Юсупов резко притягивает её к себе. Он знает, что они никуда не успеют, везде опоздают, но ведь чуть-чуть можно?       Он склоняет голову ниже, опаляя горячим дыханием твёрдый, натренированный живот. Фигура у неё всем на зависть. Чего только стоят эти длинные ноги! А бёдра? Господи, да за такие убить не грех! Тихий выдох срывается с женских губ, когда он целует подвздошную кость, но выдох этот быстро сменяется голосом, в котором отчëтливо слышна неуверенность:       — Ты серьёзно собираешься...       — Именно.       Ответа он не дожидается, да и Соня, даже если бы захотела, ничего бы выдавить из себя не смогла. Она изумлëнно охает, когда Феликс закидывает еë ноги себе на плечи и языком проникает в лоно, слизывая терпкий вкус и ощущая, как она выгибается под ним дугой.       — Князь...       — Имя, — он впивается ногтями в кожу до глубоких борозд.       — Феликс, — исправляется она.       — Умница. Можешь же, когда захочешь.       В другой ситуации она бы непременно возмутилась его высокомерному, развязному тону, но сейчас она горит под его страстной напористостью, отдаётся вожделению с головой, потому что слишком давно хотела и слишком нуждалась. Раздражает, порой бесит, но хочется нестерпимо. Всё внутри рвётся и дать, и взять, срывая несуществующие тормоза. Нет никакого желания растянуть на подольше, нужно сразу и много.       Соня откидывает голову назад и притягивает Феликса ближе, не говоря ничего, но зная, что он и так поймёт, что она жаждет продолжения. Он ничуть её не разочаровывает, обводя проворным языком влажные складки. Она срывается на требовательное, тихое хныканье, когда он вдобавок к языку вводит в неё два пальца, растягивая, лаская до истомы и вынуждая насадиться глубже. Колени предательски дрожат, под зажмуренными веками — красный калейдоскоп. Юсупов так усердствует, что в самый раз будет потрепать его по загривку и назвать «хорошим мальчиком», но София не может вымолвить ни слова. Глотает жадно раскалённый воздух, держит себя на коротком поводке. Его это не устраивает абсолютно.       — Не молчи, — он стискивает её бёдра жадными горячими ладонями. Добавляет томным полушëпотом, — Я же стараюсь, любимая, имей совесть.       — Тогда не останавливайся, — у неё ломается голос на последнем слоге.       — Как скажешь, Соф, — льстиво отзывает Феликс и двигает в ней пальцами, задевая чувствительный клитор. Соня приподнимает голову и от одного вида его дьявольской улыбки у неё мутнеет в голове. Розовые, как чайная роза, губы блестят от естественной смазки. Пляшущие в угольных зрачках хитрющие бесы зазывают к себе. Должно быть, от них обоих сейчас несёт похотью, как от второго круга ада. Они давно были обязаны выучить закон контрапассо. Соня и сама всегда верила в непреложную истину: что посеешь, то и пожнёшь. Только вот она теперь сомневается, что они, сея райское удовольствие, пожнут обещанную всеми боль.       Она теряется в ярких ощущениях. Комкает пальцами плед, извиваясь на кровати. Соня никак не могла представить, что Феликса может волновать чужое удовольствие. И в жизни, и в постели он всегда виделся ей последним эгоистом, зацикленным на себе. Открывать прежде неведомое и находить новые грани не менее интересно, чем гадать, сколько он ещё выдержит. Ей нравится держать в кулаке все княжеские желания и быть единственной их причиной.       Сейчас, правда, она совсем не чувствует себя в ведущей роли. Пальцы и язык по отдельности — ещё куда ни шло, но вместе это настолько хорошо, что ей кажется, что она сейчас умрёт. Феликс то наращивает темп, то замедляет движения, превращая процесс в такую мучительную пытку, что Софии хочется от души на него рявкнуть. Она же не железная! Пусть он немедленно перестанет над ней издеваться. Вместо повеления изо рта вылетает короткий, но от этого не менее звучный стон. Юсупов, крайне довольный и ей, и собой, кусает внутреннюю сторону женского бедра — на этот раз уже до крови. Она не идёт ни в какой сравнение с человеческой, но сам факт того, что это её кровь, возбуждает почти до боли.       Если он доберётся до основного блюда прямо сейчас, то они уже точно никуда не пойдут. Это Соня умеет ставить себя на паузу, когда нужно, а вот он, начав, вряд ли сможет остановиться. Поэтому нужно держать себя в руках. Её дыхание сбивается окончательно. Феликс чувствует, что ещё немного — и всё. Так и происходит. Пусть и ожидаемо, но всё равно резко, как взрыв или штормовая волна. Юсупов не отстраняется до последнего, выжимая Соню до капли. Мелкая дрожь в её теле, громкое рваное дыхание, обрывочный полушёпот, в котором он различает своё имя. Шесть букв — бесконечная, чувственная нежность — так, как умеет только она, и никто больше. Феликс не верит, что он, пропитанный насквозь развратом закопчённых кабаков, находится сейчас здесь, с Соней, такой хорошей, что он делает ей приятно, потому что хочет сам, что бывает, оказывается, не по пьяни, не по воле фальшивых чувств и желаний, а из простого стремления доставить удовольствие любимой женщине. Ощущается это необычно.       Феликс трепетно прикасается губами к её колену, и она слабым, разнежившимся голосом шепчет, что щекотно. Он наконец выпрямляется полностью, любопытствующе вглядываясь в её лицо. Сонин вид превосходит все его ожидания. Расслабленная, открытая, не скрывающая ласки во взгляде       Он всё же не удерживается от поцелуя. В этот раз такого невинного и мимолётного, что он даже не успевает расчувствовать вкус её помады. Он надеется, что Соня не увидит, что они должны были выйти двадцать минут назад.       — Оказывается, языком ты умеешь не только болтать, — она обвивает руками его шею, и он с готовностью подставляется под её прикосновения. Раньше он и представить не мог, что можно так радоваться простым объятиям, — Какие же ещё таланты ты в себе скрываешь, м?       — Устанешь считать, — непринуждённо бросает он, укладывая подбородок ей на плечо. После нескольких секунд тишины, он признаётся, — Мне вообще никого и ничего не нужно, когда ты рядом. Не хочу никуда.       — Мы ненадолго, обещаю.       — А потом домой?       Феликс знает, что для неё это место не станет домом никогда. Потом она обязательно вернётся в свою любимую Москву, оставив ненавистный для неё Петербург далеко за спиной. Он старается не думать о том, что они в таком случае будут делать. Ему вообще кажется, что «они» существуют только в редких перерывах между её работой, его паническими атаками и прочими тяготами жизни. Будто бы самой судьбе их союз не по душе.       — Непременно, — подтверждает Соня, — А теперь вставай. Мне нужно, чтобы ты вернул мои макияж и причёску в первоначальный вид. И лучше тебе поторопиться, потому что опаздывать так сильно — это настоящее свинство.       — Подождут, — он прижимает её ближе к себе, — Хотя бы пять минут, Соф. Ради меня.       Юсупов слишком мило упрашивает, и она не находит в себе достаточной жестокости для отказа. Тем более, её тело всё ещё сохраняет в себе остатки отзвучавшего удовольствия. Ей самой невозможно от мысли, что сейчас нужно куда-то тащиться и кого-то видеть.       Пять минут, — повторяет она себе и утягивает его в горячий поцелуй, чтобы ни одна из них уж точно не пропала даром.

***

      Даже просто любоваться Софой — уже невиданное удовольствие. Феликса распирает от гордости, ведь прекраснейший ангел всех небес принадлежит именно ему. Он ощущает некий диссонанс. С одной стороны ему хочется спрятать Соню ото всех и наслаждаться ей в приятном одиночестве, с другой же, он не прочь показать её всему свету. К сожалению или к счастью, его мнение никем не учитывается. Соня разговаривает с заместителем министра обороны и потягивает шампанское, не обращая на своего скучающего возлюблëнного ровным счётом никакого внимания. Феликс в сладких фантазиях уже свернул замминистру шею.       Вечер, в общем-то, неплохой. Юсупов даже удивился, когда увидел, с какой избирательностью здесь подошли к выбору гостей. Много приезжих из Москвы и других уголков России. Соня знает каждого первого. Феликс кажется самому себе кукушонком в чужом гнезде. Он слышал многие имена, с кем-то когда-то общался, его немалое количество людей признают в лицо. И всё же это вражеская территория, и ему здесь не рады. Это элита элит, в которую ему закрыли доступ из-за плохого поведения. Чтобы попасть на такое мероприятие, не хватит одной фамилии — нужно нравиться определëнным людям. Кому, интересно, приглянулась Соня?       Феликс не отлипает от неё ни на секунду. Так легче переносить большие скопления людей. В мире не осталось мест, где он бы чувствовал себя в безопасности. Разве что, в объятиях Софы.       На его лице — липкая улыбка, наполненная вежливой надменностью. Ни тени страха в глазах — лишь насмешка. И всё же глубоко внутри Феликс готов ко всему. Каждый здесь находящийся — потенциальная угроза. У каждого может быть оружие. Каждый желает ему зла. Только Соня заслуживает доверия. У неё под платьем спрятан кинжал, у Юсупова во внутреннем кармане пиджак — новенький пистолет. Сходиться на почве паранойи, возможно, не слишком правильно, но, по крайней мере, приятно.       — Знаете, София Володаровна, ещё Фонвизин говорил, что дураков в России мы не убавим, — замминистр в значение поигрывает пальцами, — а вот на умных тоску наве...       — Это был Некрасов, — машинально исправляет Феликс.       — Некрасов? — собеседник уязвлëнно поджимает губы.       — Некрасов, — Юсупов важно кивает, — Думаю, вам стоит уточнять автора цитаты прежде, чем её использовать. Хотя, конечно, если вы будете это делать, дураков в России не убавится. А вот на умных вы уже навели тоску.       — Вы что же, намекаете на то, что я дурак? Ну, знаете ли...       — Ох, что вы?! — Феликс всплëскивает руками, — Я бы не посмел. Вы превратно меня поняли.       — Мой спутник не хотел вас обидеть, Пëтр Яковлевич, — Соня спешит вмешаться, — Но, спешу заметить, что сказанные вами слова и в самом деле принадлежат Николаю Алексеевичу.       Замминистр, оскорблëнный до глубины души, покидает их компанию довольно-таки скоро. Даже не прощается толком. Взгляд, который он кидает Юсупову напоследок, полон раздражения и непонимания. Все собравшиеся недоумевают, почему князь вдруг оказался здесь, да ещё и в компании Софии.       — Однажды ты просто захлебнëшься своим же ядом, — она поправляет ему галстук, — Не позорь меня, ради Бога, перед людьми.       — Ты всегда так печëшься о мнении окружающих? — он останавливает её руку, — Никогда бы не подумал. Неужели стыдно за меня?       — Нет, — Соня мотает головой, — Просто будь посдержаннее. Ни к чему портить отношения со всеми вокруг. Моя репутация и так оставляет желать лучшего. Твоя — тоже.       — Если я захочу, то меня полюбят все.       — Каким же образом, позволь узнать?       — Всё просто, — Юсупов резким движением подзывает к себе официанта и залпом выпивает бокал шампанского. Так же быстро он отсылает персонал прочь. Софии не нравится, что он много пьёт. Ему не нравится, сколько пьёт она, — Благотворительность.       — Помогать людям, чтобы повысить свой собственный авторитет? — она изгибает брови, — Это ужасно. Я состою в нескольких организациях, но я бы никогда...       — Ерунда,— он отмахивается, — Это надо афишировать, понимаешь? Но только не самостоятельно, чтобы это не выглядело как хвастовство.       — Тебе совсем никого не жалко, да?       Если честно, то нет. Он плевать хотел на сирот и стариков. На нищих, на калек, на тех, кому не повезло. Будучи ребёнком, он понятия не имел, что одну его собачку кормят лучше крестьянских детей. Уже взрослым, он неоднократно видел, что Россия голодна и холодна, но значения этому не придавал. Своя рубашка ближе к телу.       — Мою жалость нужно заслужить, — спесиво цедит он, не показывая, в какой ступор его вгоняют подобные вопросы, — И речь, вообще не об этом. У меня есть деньги. Если я буду их жертвовать через тебя, то об этом узнают все. Я прослыву благодетелем, а ты станешь эдаким посланцем доброй воли.       — То есть, ты хочешь запудрить всем мозги?       — Это слишком неизящная формулировка. Я хочу помочь и тебе, и себе.       — Превратив наши отношения в витрину собственного успеха? — колко интересуется София, не испытывая, впрочем, реального раздражения. Идея Юсупова кажется ей... любопытной. И полезной. Не только для них, но и для общества в целом. Она сосредоточенно поджимает губы. Думает. Феликс молчит, но глаза у него горят нетерпением, — Получается, мы... просто купим чужую любовь?       — Грубо говоря. Но это не плохо, Соф. Мы же и в самом деле кому-то поможем этими деньгами.       Каков хитрец! Соня даже не ожидала, что он так скоро войдёт обратно в колею. Она вдруг осознаёт одну простую вещь: её истеричный, пугливый мальчик никогда не выйдет за пределы их объятий. Только она во всём свете знает, что он мучается от кошмаров и паникует по поводу и без. Другим он этого не покажет. Маска уже слишком плотно срослась с кожей. Да и амбиции с тщеславием играют далеко не последнюю роль. Феликсу, похоже, критически необходимо, чтобы его обожали все вокруг. Как бы он не божился, ему никогда не хватит только её любви.       — Зачем тебе это нужно? — прощупывая почву, спрашивает она, — Может, поделишься со мной своими коварными планами?       — Никаких коварных планов, клянусь. И вообще, хватит...       — Подожди, — Соня приподнимается на носках, заглядывая ему спину. Глаза её вдруг распахиваются во всю ширь, будто она узрела призрак. Феликс оборачивается, замечая приближающегося к ним мужчину в сопровождении двух охранников. Кто это? Не объясняя ничего, София хватает его за локоть и шепчет на ухо, — Не смей открывать рот.       Как только незнакомец подходит к ним ближе, она приседает в глубоком элегантном поклоне и низко склоняет голову.       — Николай. Огромная честь.       Феликс поражëнно застывает. Николай, Николай, Николай... Романов? В мире ведь много Николаев, не обязательно, что это именно... А черты лица всё-таки знакомые. Батюшки, как же он похож на Николая II! Седьмая вода на киселе, а лицо — едва ли не копия. Юсупов машинально вторит Сониному почтительному жесту, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. Он не планировал видеться с Романовыми ближайшую вечность. В своё время он питал особую привязанность к Елизавете Фëдоровне, своячнице Николая II, но с остальными у него всегда не ладилось. Её сестра, Александра Фëдоровна, как-то назвала князя законченным революционером. Ей не нравилось, что он имел своё мнение на счёт того, что может и не может зваться служением Отечеству. Видите ли, настоящий мужчина должен быть военным или придворным! Че-пу-ха. Их холëнный, как скаковая лошадка, воспитанник и родственник, Дмитрий Романов, был военным, и что же? С удовольствием таскался за Феликсом, внимая каждому его слову, смотрел оленьими глазками, ревновал, плакал, угрожал самоубийством. И Распутина, между прочим, согласился убить в основном из-за желания угодить своему старшему приятелю. Вот такие «военные» у них!       Сейчас самое время сделаться невидимым. С какого перепугу Софа зовёт его по имени? Что за фамильярность, мать вашу? Они знакомы? Судя по всему, да.       — Софи, — Романов приветственно улыбается, — Рад, сударыня, очень рад. Вы бесподобно выглядите, — он смотрит на её шею. Неудивительно, такие камни вряд ли могут оставить хоть кого-то равнодушным.       — Благодарю. Не ожидала вас здесь увидеть.       — Хотел развеяться. Не только же государственными делами мне заниматься.       — И то верно. Позвольте представить вам...       — Князь Юсупов, — Феликс настойчиво отодвигает Соню в сторону. Не хватало ещё прятаться за её юбкой на глазах у всех! — Я безмерно рад встрече, государь. К вам дозволено так обращаться? По крайней мере, из уважения к вашим родовитым предкам? Нет, я, конечно, не хочу сказать о том, что вы менее родовиты. Лишь желаю внести некоторую ясность, чтобы в дальнейшем избежать неловкости.       — Какой дерзкий у вас друг, — Романов одаривает Софию многозначительным взглядом.       — Прошу его простить, — она скованно улыбается, — Понимаете, у нас вышла неприятная ситуация... Вам, должно быть, рассказывали. Он ещё не до конца пришёл в себя.       — Да, я наслышан о геройствах князя, — Николай кивает. Феликс поджимает губы. Отвратительно! О нём говорят так, словно его здесь нет! — Об этом трубят на каждом углу. Какая удивительная храбрость. Предполагаю, что ваши предки, Феликс Феликсович, гордились бы вами. Такой древний род.... Вы чистый вампир, верно?       — Верно. Но увы, мой государь, нынче это не в почëте, — он склоняет голову и заговорщицким шëпотом сообщает, — Сами видите, сколько должностей теперь занимают обращëнные.       — Раньше было не так?       — Боже упаси! Это считалось немыслимым. Если вам интересно, я состою в Священной Дружине с тех времён, когда в неё даже женщины не допускались.       — Они до сих пор не допускаются в Негласный комитет, — подмечает Романов, — К слову, скажу вам по секрету: я работаю над этим вопросом. Признаюсь, что с некоторыми барышнями мне работать куда приятнее.       — Мне тоже, — Феликс опускает ладонь на Сонину талию. Она напрягается, и он едва удерживается от вопросительного взгляда. Почему она такая взвинченная? — Софа мне совсем ничего про вас не рассказывала. Вы давно знакомы?       Он физически ощущает её дискомфорт. Соня никогда не позволяла особо трогать её на людях, но сейчас она сама прижимается к его боку, не возражая даже тогда, когда он ногтями пробегается по её спине. Не чтобы подзадорить, как он любит делать обычно, а в попытке показать, что всё нормально. На женском лице ничего нового, за исключением косметики. Те же холодные глаза, то же серьёзное выражение. Юсупов догадывается, что если она позволяет ему чувствовать её негативные эмоции, то, значит, доверяет ему больше, чем прежде. Становится приятно.       — Без малого тридцать лет, — Николай отказывается от шампанского, предложенного юрким официантом. В его движениях и осанке легко угадывается властный человек, привыкший к безоговорочному подчинению, — Бывает совместная работа.       — Я просто иногда помогаю, — добавляет Соня, — Ничего серьёзного.       — Не скромничайте, — он пронзает её взглядом насквозь, — Вы — одна из лучших. К слову о делах, не уделите мне полчаса? Есть некоторые моменты, которые мне бы хотелось обсудить.       Если до этого она была напряжëнной, то теперь она и вовсе застывает, как каменное изваяние. Феликс машинально впивается пальцами в её талию. Он ничегошеньки не понимает, но интуитивно чувствует, что Соню нельзя никуда отпускать. Он не доверяет Соколову, Мише, Руневским, но знает, что никто из них не причинит ей вреда. С ними она в безопасности. А Романов — тëмная лошадка. Есть некоторые обрывочные сведения, но Юсупов не уверен в их правдивости. Николай не ввязывается в скандалы и редко появляется на публике. Его окружение подписывает десятки бумаг о неразглашении любой информации, и за этим тщательно следят. Один намëк на утечку — и кнут проходится по всем спинам разом. Он осторожен в политике, ловок в манипуляциях и скрытен, как шпион. О его семье Феликсу известно немного, потому что Романов всех прячет. Но он точно холост, и это вызывает много вопросов. Он изящнее большинства мужчин и искуснее в манере держать себя.       Что-то с ним не так.       Он должен, просто обязан быть женат. Да ему невесту должны были выбрать раньше, чем он научился ходить! Кто позволит наследнику царской династии разгуливать без супруги? Никто, вот именно. Может быть, он сам противится браку, но неужели у него нет женщины? В его возрасте Феликс вообще от любовниц не отдыхал.       А что если... Юсупов совершенно не уверен в своей мимолëтной догадке, но всё же она кажется ему правдоподобной. Кто бы мог подумать! Если это правда, то Романову ужасно не повезло. Немного даже забавно. Феликс пока решает приберечь эту мысль для лучших времëн.       Он не замечает, как Соня отцепляет от себя его руку.       — Я ненадолго, — негромко произносит она, не смотря почему-то ему в глаза, — Подождëшь?       «Нет!».       Вопрос риторический, и отрицательного ответа не предполагает. У него язык не повернëтся назвать Соню беззащитной, но всё же это подобно инстинкту: беспокоиться за неё. Феликс до крови прикусывает щëку, надеясь, что по нему не видно, насколько его раздражает невозможность её остановить. Она права, следует быть сдержаннее. Романову не нужно знать, что она — единственный «стоп» для Юсупова. Если кто-то поймёт, насколько он её любит, то воспользуется этим. Подобного никак нельзя допустить.       Поэтому приходится кивнуть. По Феликсу нельзя сказать, что он сильно взволнован. Соня, наверняка, понимает, что он притворяется, поэтому и сжимает напоследок его ладонь, прося тем самым успокоиться. Этот жест не укрывается от Николая, но он тактично молчит, предлагая ей свой локоть. Юсупов провожает их ненавидящим взглядом и резко разворачивается на каблуках, прикидывая, на ком из собравшихся можно сбросить ту злость, что поражает вены. Его рот непроизвольно кривится в отвращении, когда он нос к носу сталкивается с одной из самых презираемых им персон.       — Юсупов? Не думал, что вы тоже здесь.       — Вы поразительно часто это не делаете, Лев Андреевич, так что я не удивлëн, — Феликс представляет, как рассердилась бы Софа, если бы увидела, как он разговаривает с её другом, но в этом вопросе её мнение не является приоритетным. Юсупову экстренно необходимо выплеснуть яд. Он приучил себя делать это вне её компании. Феликс и сам не может понять, откуда в нём столько беспощадной ненависти к Соколову. Да, он обращëнный, грязный вампир, но этого достаточно только для презрения. Юсупов на почве этого непринятия чувствует себя конкретно поехавшим. В Соколове нет и не может быть подвоха, потому что Соня его любит. Она не из тех, кто раскидывается этим чувством направо и налево. Феликс доверяет её чутью.       — Где Соня?       — С Романовым, — он пожимает плечами, словно бы это входило в его планы.       Соколов тихо выругивается себе под нос, давая понять, что ситуация и правда не из лучших.       — Он ведь ничего ей не сделает? — Феликс снисходит до уточнения.       — Николаша-то? Да нет... — Лев проводит ладонью по усам. Он одет не слишком изыскано и интересно. Юсупов краем глаза видит, что каждый здесь жаждет внимания министра, но вмешиваться в их разговор никто не отваживается, — Надеюсь. Он опасный человек, но её он уважает. Не ровен час, и она войдёт в круг его ближайших советников.       — Ей это ни к чему, она и без того имеет высокий статус.       — Ей придётся постараться, чтобы его сохранить. Интрижка с вами не добавляет ей плюсов в копилку. Ей нужен рядом нормальный мужчина.       Вот он и подошёл к главному! Феликс догадывался, что этот разговор состоится. Кто ж знал, что именно сегодня.       — Что включает в себя это понятие?       — Высокие моральные качества, Юсупов. Надëжность, ответственность, благоро...       — Тоска смертная, — Феликс показательно зевает, — От меня она получит куда больше, чем голимые добродетели.       — Сомневаюсь. Вы ничего не сможете ей дать. Да, вы богаты и хорошо образованы, а женщины находят вас красивым. Но в остальном вы — низкосортная дешëвка. Не всё то золото, что блестит. Вы кичитесь чистой кровью и фамилией, но разве это ваша заслуга?       — В вас говорит ревность и зависть, мой уважаемый глава, — Феликс ухмыляется, глядя на него свысока.       Соколов неожиданно смеëтся, качая головой. Выпаливает сквозь громкий хохот, из-за которого на них оборачивается чуть ли не пол зала:       — Ревность? Вы куда самонадеяннее, чем думалось мне изначально! — он успокаивается, хотя очевидная насмешка всё ещё бесами пляшет в его проникновенных, голубых глазах, — Мне не нужно её ревновать. Сонечка любит меня сильнее, чем дочери любят родных отцов. Вам никогда не понять ту нежную привязанность, которую мы питаем к друг другу. Вы думаете, что становитесь особенным из-за её любви к вам? Едва ли это так! Не вы первый, не вы последний. Ей просто не живëтся спокойно хотя бы без одного верного поклонника под боком. Вы не знаете её, князь, и никогда не узнаете по-настоящему, потому что она не позволит. Она — сложный человек со сложной историей, которая известна лишь мне одному. Вы пришли, но вы и уйдёте, как каждый из её мужчин. Вернее сказать, она сбежит сама. Именно поэтому мне нет смысла опускаться до ревности, Феликс Феликсович. Всё это очень по-дурацки, не находите?       — Мне плевать на мнение безродной воши, — Юсупов поводит плечами, словно сгоняя с себя муху. На самом деле, вся эта речь отзывается в нём бешеной ненавистью. Неправда! Всё до последнего слова — ложь и бахвальство, — Она не уйдёт. Не захочет никогда, ибо меня она знает куда дольше вас.       — Срок давности не имеет значения. Вы бросили её, — выплëвывает Соколов, — А я встретил её однажды и не оставил в дальнейшем. Я сидел с ней в окопах. В моё плечо она плакала, когда мы хоронили боевых товарищей. Я заботился о ней, когда она приходила в себя после войны. Я ушёл из армии, потому что ей там стало невыносимо. Я с ней всегда. Изо дня в день, из года в год. А вы сношались со шлюхами, пока мы лили кровь за таких, как вы.       — Лейте её дальше, пока я имею вашу дорогую Сонечку в своей постели, — Феликс расплывается в самой гадкой из своих улыбок, — Что у вас с лицом, Лев Андреевич? Ах точно, я же вам не нравлюсь. Ничего страшного, зато она в восторге.       — Ещё одно слово...       — И что тогда будет? Поставите меня в угол? — начав, остановиться он уже не может. Глумливо скалясь, Юсупов с наслаждением продолжает, смакуя каждое слово и зная, что Соколов никак не сможет понять, что по большей части — это приукрашенная ложь, — Вы бы только слышали её... «Любимый, пожалуйста, ещё!». Аж в дрожь бросает. Вы должны меня понимать, как мужчина мужчину. Хотя, вряд ли. Сомневаюсь, что у вас вообще кто-то был. Ну, ничего. Будет и на вашей улице праздник.       Секунда триумфа. Феликс упивается чужим гневом и насыщается им сполна. Сладость этого мига несравнима ни с чем. Богу бесполезно его стыдить, потому что Юсупов не раскаивается ни капли.       Лев сжимает руки в кулак, играя желваками на скулах. Ну же, ударь. Феликс предпочитает словесные поединки плебейскому мордобою, но Соколов сам его раззадорил, сам это начал. Злость, греющая вены, разумная, живая и существует, как нечто отдельное. Это должно пугать, но Юсупову нравится. Он чувствует холодок, что обтекает шейные позвонки шустрой змеёй, и давление в черепной коробке.       Соколов цедит сквозь зубы:       — Вы болтливее всякой бабы. Просто ничтожество.       — Ничтожество, от которого ваша подружка без ума, — с невинной улыбкой заключает Феликс, сцепляя руки за спиной, — У вас всё? Прочие гости жаждут вашего внимания. Я польщён, что вы выделили меня среди прочих, но во всём нужно знать меру. Не хочу злоупотреблять любовью министра.       Лев, презрительно сузив глаза, не удостаивает его даже прощания. Это не походит на побег, скорее, на стратегическое отступление. Юсупов не сомневается, что между ними состоится ещё не один такой разговор. И, между прочим, в этот раз не он начал первым! Значит, и спросу с него никакого. Соня вообще вряд ли узнает об этой беседе.       Лишние волнения ей ни к чему.

***

      — Что предпочитаете: вино или… — любезно начинает Николай и тут же оказывается прерван.       — Виски, если позволите, — Соня опускается на стул и закидывает ногу на ногу, совсем не думая о том, что так вырез на бëдрах таким образом пересекает вообще все допустимые грани приличий.       — Даме виски со льдом, — он обращает взгляд на парня, стоящего рядом, — А мне кофе без сахара.       Молодой человек серьёзно кивает и бесшумно испаряется, погружая комнату в тишину.       Соня понятия не имеет, кому принадлежит этот кабинет. Вероятно, обычному служащему, чьего мнения никто не спросил. Окна закрыты, и от духоты головная боль ощущается куда сильнее, чем требуется. Она не позволяет себе разлечься на стуле, сохраняя невозмутимость и идеально ровную осанку.       Молчание не нарушает никто, но официант, к счастью, возвращается достаточно быстро. Соня делает глоток виски, с наслаждением отмечая гладкое ощущение прохлады, появившееся благодаря льду. Вкус превосходнейший. Дорогой и качественный алкоголь, который, наверное, не станут подавать всем подряд.       — Что караморовцы хотели от Юсупова? — вдруг спрашивает Романов, стукнув чашкой по блюдцу.       — Меня.       — Как интересно, — он вскидывает брови, — Можно поподробнее?       Как будто ему уже не донесли! Но никому не нужны споры, поэтому София рассказывает всё, что известно ей самой. Феликс не то чтобы много распространяется на счёт произошедшего. Он вообще делает вид, что ничего не произошло. Единственное напоминание — еженочные кошмары, после которых он становится таким бешеным и злющим, что лучше вообще с ним эту тему не заводить.       Соня без малейших угрызений совести сгущает краски и добавляет несуществующие подробности. Нужно сделать всё, чтобы Николаша полностью оставил свои подозрения на счёт Юсупова. Ради этого можно и приврать. Некрасиво, зато действенно. На протяжении всего рассказа с лица Романова не сходит задумчивое выражение, которому сложно дать какую-то однозначную оценку. Он явно шокирован жестокостью караморовцев.       — ... Как-то так, — заключает Соня, — Теперь вы должны понимать, что Феликс никоим образом не связан с врагом. Он на нашей стороне.       — Он на своей стороне. И вопрос теперь заключается в том, на чьей стороне вы.       — На стороне нынешней власти, — с готовностью чеканит она, — Я предана Отечеству и вам в частности.       — Всë на благо Родины и нации? — на его лице проскакивает тень странной улыбки.       — Безусловно, — ледяным тоном подтверждает София, — Я ручаюсь за Юсупова головой. Своей головой, мой государь. Если он сотворит глупость, я приму то же наказание, что и он.       — Возомнили себя женой декабриста?       Она порывается возразить, может, даже рассмеяться и сказать, что нет, такая высокая и благородная роль ей совершенно точно не подходит. Но остаётся неподвижной. Только пальцы сжимают бокал так сильно, что тот не раскалывается лишь под влиянием случайного чуда.       — Я просто умею отвечать за свои слова. Я больше всех говорю о верности Юсупова. Если он солжëт, то и я окажусь лгуньей. Это будет мой просчёт, за который я рассчитаюсь жизнью. Но даже так Феликс не достанется вашим палачам. Я сама его казню в случае предательства.       — Вам хватит жестокости убить своего...       — Я прощаю за себя, но за страну — нет. Россия была, есть и будет моим приоритетом. И Феликсу это известно, поэтому против меня он не пойдёт.       Соня понимает, что она звучит по меньшей мере кровожадно, когда рассуждает с такой лëгкостью о смерти Юсупова. Она на самом деле его любит. Больше всех надежд, которые теплились в её сердце всю жизнь. Она сознательно отказывается от шансов на хорошую семью, о которой мечтала с самого детства. Феликса она любит в десятки, в сотни раз сильнее, чем себя. Бог даст — и он не сорвётся. Бог позволит, и у этой жестокой сказки будет хороший конец. Может, без слëз радости под венцом, детей и уютного дома, но вместе. Именно с ним, как она когда-то и грезила. Феликсу только нужно хоть раз сделать правильный выбор. Соня не предаст его первой никогда. Она готова платить своей душой за двоих, ибо она давно ей не нужна. Но если ценой будет страна, то... нет. Россия важнее. Её, его, их любви. Думать об этом больно, но правильно.       — Как красиво и смело вы заговорили. И всё же даже слепой увидит и глухой услышит, что вы души в нём не чаете. Ещё недавно вы уверяли меня в своём безразличии, а теперь отдаёте свою жизнь в залог. Зачем вы себя так мучаете? Неужели жалеете его?       — Не думаю, что это как-то вас касается, — на её лице не дрогает ни один мускул, — Я хочу знать, зачем я здесь. Не только же за тем, чтобы вы, как и все, пороптали на мой роман с князем?       — Верно, — он сдержанно кивает, — Я начал с этого, чтобы убедиться, что вы не сошли с ума на фоне той невероятной любви, которую вы питаете к Юсупову. Но раз всё в порядке, то вот что я вам скажу... Я, кажется, знаю, кто такой Стенька.       Соня едва не разбивает бокал. К счастью, тот остаётся цел, но пару капель выливаются ей на запястье под аккомпанемент её поражëнного вздоха. Романов едва ли обращает на это внимание, продолжая:       — У меня две версии. Два имени, моя милая Софи, и революция, которая непременно обрушится на страну, если верным окажется первое из них. Но мы будем оптимистами, и поставим на второго мужчину.       — Кто они? — Соня с трудом берёт себя в руки. Почему-то сложно. В стократ тяжелее, чем обычно. Изумление застывает на её лице и уходить никуда не собирается.       — Это неважно.       — Неважно? — она со звоном отставляет от себя стакан, — Вы сдурели?       — Спорно, если учесть, что именно вы позволяете себе говорить со мной в таком тоне. Не нужно сейчас этого, хорошо? Я всё вам объясню.       — Уж постарайтесь.       Его, очевидно, всё ещё не удовлетворяют приказные нотки в её голосе, но он не заостряет на этом особого внимания, пускаясь в разъяснения:       — Я долго думал, откуда вообще взялся этот человек. Где он был все эти годы? Как пришёл к идеям Петра Каразина и был ли знаком с ним лично? Что связывает его с семьёй Старцевых? Ответов я не нашёл, хотя, признаю, Руневская сберегла мне немало времени, узнав про Ольгу Старцеву. Я выяснил про неё ещё больше. В девичестве она носила фамилию Граббе. Её дед происходил из старинного финляндского рода и был наказным атаманом Донского войска. Забавное совпадение, не правда ли? Стенька ведь тоже как-то связан с этим. По моим догадкам, он либо современник Степана Разина, либо его потомок. Как же он познакомился с Ольгой? И главное, где именно?       — В Ворзогорах, — Соня пожимает плечами.       — Мне тоже так кажется, — Романов одобрительно кивает, — Как интересно, что все нити всегда ведут туда. А ведь тамошние вампиры чисты, как новорождённые птенцы. Не могу утверждать это наверняка, но, по-моему, Мария Старцева и её отец напуганы не меньше нашего. Первая так вообще ни сном, ни духом, судя по тем отчëтам, что мне присылают от Руневской.       «Она пишет их на левой коленке вместе со мной. Плевать на Старцеву, это ради Алины. Только для неё я защищаю эту девочку».       — Как вы поняли, кем является Стенька? Откуда взяли свои догадки?       — Вот именно, что это пока догадки. От того я не буду их озвучивать, чтобы не пугать вас почëм зря. Второй мой подозреваемый водит некое подобие дружбы с Василием Старцевым по словам самого Василия. Он имеет доступ ко всем сведениям на счёт нашего дела, участвует в расследовании с первых дней и сам не единожды бывал в Ворзогорах. А вот первый... Помолитесь за нас всех, сударыня, — Николай не находит на её шее знакомого ему крестика, — Если это он, мы все слепые глупцы, обречëнные на проигрыш.       — Всё настолько плохо? — вопрос риторический, от того он и не думает отвечать. Соня и не ждёт, — Ладно, допустим, вы окажетесь правы на счёт одного из них. Но Феликс... При чëм тут он?       — Со вторым он весьма близок. Со первым их не связывает ничего. По крайней мере, я не в курсе. Могу ошибаться. Клянусь, что не трону его, если он невиновен. А своим клятвам я верен всегда.       — Я знаю, — она чуть смягчается, потому Романов ещё ни разу не нарушал своих обещаний, — Что вы от меня-то хотите?       — Вы едете в Ворзогоры.       — И зачем это? Виктор Алексеевич проводил там множество обысков. Я читала все отчёты. Ничего интересного.       — Виктор Алексеевич — не мой человек.       «А я, значит, его человек? Любопытные же намëки он кидает! Неужели хочет приблизить меня к себе?».       — Мне нужно, чтобы вы лично взглянули на ту деревню. С вами поедут мои люди. Помогут.       «Проследят. И если я пройду проверку, то мне выделят лежанку возле трона».       — Я могу взять с собой кое-кого? — осведомляется Соня, возвращаясь к виски. Николаша не просит, а приказывает, так что рассуждать смысла нет.       — Кого?       — Феликса.       Юсупов дуреет без присмотра, его вообще на метр от себя отпускать нельзя. Она бы лучше поехала с Мишей, потому что от него больше толку в работе, но кто-то должен оставаться в Петербурге. Пусть этот кто-то будет со здравым смыслом.       — Делайте, что хотите, — Романов махает рукой, — Уезжаете завтра.       — Так рано?       — Поздно, Софи. Я даю вам три недели. Голову Стеньки я хочу видеть на своём блюде за завтраком.       — Сервируйте стол, — она опрокидывает бокал, допивая алкоголь, — Будет вам и голова, и нога, и рука. Я могу идти?       — Не смею вас больше задерживать.       Привычное рукопожатие напоследок. В голове — десятки мыслей, которые Соня скурпулëзно раскладывает по полочкам. Руневский подозревает Виктора. Николаша подозревает кого-то, кто близок с Феликсом. Последний бегает от Виктора, как от чумы, но всё же они успели найти общий язык за полгода.       Кто бы это не был, она его найдëт. Может, разгадка и правда кроется в Ворзогорах. Может, Романов говорил о Викторе. Думать об этом легче, чем о предательстве кого-то другого, хотя разочарование глубоко заседает в её душе.       Собаке — собачья смерть.       В зале народу не убавилось. Тактично избегая знакомых, Соня находит Феликса. Он беседует с мужчиной — кажется, кто-то из местных властей. Разговор серьёзный. Юсупов так умеет, как она выяснила ещё в юности. Она здоровается, но не вмешивается в ход беседы.       Феликс кидает на Соню мимолётный взгляд, не прекращая трепаться о политическом аппарате. Она невольно расслабляется и заслушивается. Ей нравится, когда он говорит что-то с таким умным видом. Сообразительный от природы, хорошо образованный, разбирающийся в массе вещей. Совершенно чудесный, когда не злится и не грустит. И, конечно, притягательный для женской половины зала. Соня краем глаза видит, что девушки в углу шушукаются, облизывая его взглядами с головы до пят. Ревность — это уродливо и недостойно, да и она давно разучилась. Ей скорее забавно. И, может быть, немного лестно от того, что другие находят её князя привлекательным.       Вечер оканчивается длинной, мрачной речью Николая. «Угроза приобрела невиданные масштабы...», «Наши заграничные друзья беспокоятся...», «Сохраняйте бдительность...». Перед ним выступал Лëва. Соня успела перемолвиться с ним словом. Её поразило его мрачное лицо. Долго думать о причинах его недовольства не пришлось — он сам себя выдал, когда посмотрел на Юсупова. Они явно успели поругаться. Спасибо, что ей не пришлось быть этому свидетельницей.       Она рассказала Лёве о Ворзогорах, но ни слова о Викторе. Этот секрет принадлежит исключительно ей и Руневскому.       Остаётся Юсупов. Самое сложное и энергозатратное.       На улице — прохладная летняя ночь. Жара ушла, лишь каменная кладка сохранила её душные остатки. Ветер холодит спину и руки, и Софии кажется, что Феликс замечает мурашки на её коже раньше неё самой. Его пиджак без всяких вопросов оказывается на её плечах. Их не оставляют в покое до последнего, и она терпеливо выжидает, когда Юсупов всласть наболтается с одним из своих новых знакомых. За целый вечер она не встретила ни одного человека, который не презирал или не боялся её возлюблённого.       Стра-а-ах. Как бы тяжело ей не было это признавать, Феликса есть за что опасаться. Она каждый раз напоминает себе: в милого и послушного он играет только дома. За его пределами он быстренько превращается в нечто холодное и жуткое. Соню поражает, как высокомерно он разговаривает с другими людьми. Он никогда не спрашивает, а только требует, вечно над всеми потешается, позволяет себе проявлять пренебрежительность по отношению к тем, кто ниже его по статусу. Контролю со стороны он не подаётся и кусает любого, кто вообще смеет считать, что ему можно указывать. София понятия не имеет, почему он слушается её. Должно быть, от его большой любви или, как говорит все вокруг, от её слепоты.       Она прячет руки под пиджак, вдыхая аромат его пропитавший. Собой Феликс пахнет тоже только дома. На людях — приторные духи и дорогие сигареты. На людях Соня чувствует себя предательницей, которая продалась за платья и изысканные побрякушки. После Дружины она часами отмывается от грязи, в которую все стремятся окунуть её чувства. Никто не верит, что он её любит. Ей говорят об этом прямо. Её приглашают на чаепития и неформальные посиделки и беспрестанно мучают, намекая на неискренность княжеских порывов. Софии всё чаще чудится, что их жизнь находится под стеклянным колпаком и служит развлечением для сплетников. Феликс Юсупов? А я думал, она с Соколовым спит… За ней давно бегает один мальчик — её подчинённый. Бедный. Уж вы бы видели, как она над ним измывается… Я вам говорю, она нашла любовничка себе под стать. Что у неё, что у него нет сердца. Два сапога пара…       — Ты бледная, — Соня пропускает момент, когда собеседник Феликса пропадает. Она поднимает на него рассеянный взгляд, — Мигрень?       — Да, — честно отвечает она, без возражений следуя за ним, когда он тянет её к машине.       — Это потому что ты пьёшь, — всезнающе произносит он, открывая перед ней дверь и приказывая водителю ехать домой. Не проходит и минуты, как он примощается рядом, и машина трогается с места. София сбрасывает туфли вниз и закидывает ноги Юсупову на колени. Щиколотки ноют от пусть и невысоких, но каблуков, и он, судящий по своему опыту, оглаживает её кожу, — О чём вы говорили с Романовым?       — О Стеньке. Николаша хочет, чтобы я съездила Ворзогоры, чтобы убедиться, что всё началось именно оттуда.       — А я..?       — Что ты?       — Ты уедешь, а мне что делать?       — Ты со мной, — она одаривает его короткой улыбкой, понимая, какой чудодейственный эффект на него оказывают её ямочки, — Я не оставлю тебя одного.       — О, благодарю за заботу, — огрызается Феликс, что выглядит смешно при учëте его взгляда, который буквально кричит, что он согласен на всё, — Я уже привыкаю к роли любимого пуделя.       — Не будь так категоричен. Мне спокойнее, когда я вижу, что ты в безопасности и в безопасности те, кто тебя окружают.       — Боишься, что пудель перегрызëт кому-нибудь шею?       — Ради Бога, Юсупов... Ты должен понимать, что мои опасения небеспочвенны.       — Ты мне доверяешь? — он впивается ногтями в её колено, заставляя Соню поморщиться.       — Доверяю. И потому беру тебя с собой. Николаша навязал мне своих людей. Я хочу иметь рядом того, на кого могу положиться. Я не до конца уверена на счёт его намерений.       — Он тобой пользуется.       — Я знаю, но это ради дела. Ради страны и...       — Да-да, ради страны, — Феликс не придаёт её словам никакого значения, — Тобой крутят, как малолетней девчонкой, ты это понимаешь и даже не пытаешься сопротивляться. Не пробовала давить на Романова в ответ?       — У меня нет козырей против него.       — Зато у меня теперь есть. Это просто догадка, но… — он делает паузу для пущей эффектности. Выждав достаточное, по его мнению, количество времени, он выдаёт, лучась от восторга, который всегда охватывает его при обсуждении чужой личной жизни, — Я думаю, он спит с мужчинами.       Соня молчит несколько долгих секунд. Не верит, наверное. Но она вдруг заливается звонким смехом — таким, какой Феликс не слышал от неё больше двух веков. Он даже не успевает удивиться, как она сквозь хохот выпаливает:       — Рыбак рыбака видит издалека, да, княже?       — Я не сплю с мужчинами! — возмущается он, — Я сейчас вообще ни с кем не сплю, если ты не заметила.       — Но у тебя же бывало с ними.       — И что? Кому какое дело, кого я…       — Ты? Мне казалось, что тебя, — её серьёзный тон кого угодно выведет из себя, и Юсупов едва не задыхается от гнева, возникающего у него всякий раз, как София начинает общаться с ним в такой отвратительной манере. Он сжимает её ногу. Судя по тому, как она кривится, это неприятно, — Успокойся, я шучу.       — Я спокоен, — вспыхнув, отрезает он.       — Нет, ты неспокоен. Ни к чему беситься, я же не осуждаю. Я нормально к этому отношусь. Мне всё равно, чем и с кем ты занимался, — примирительно произносит она, — А на счёт Николаши я сомневаюсь. С чего вообще такие предположения?       — Это в большинстве своём заметно. По глазам. Там вечный страх разоблачения. Ты и представить себе не можешь, что я испытал, когда осознал, что мужчины меня тоже привлекают. Я перестал скрывать это лет сто назад, но до этого… Просто тихий ужас.       — Но сейчас же с этим проще.       — В России? Нет, — некоторое время Юсупов молчит. Видя, что Соня сомневается, советует, — Проверь на счёт Романова. Послушай его окружение, выясни, почему он не женат. Если я прав, то ты сможешь его шантажировать.       — Ты должен понимать его положение лучше других.       — Я понимаю. Но вот беда: мне наплевать.       Она оставляет это без ответа. Его раздражают её извечные попытки нащупать его совесть.       Оставшийся путь проходит в молчании. Он упрямо пялится в окно, и от того упускает момент, когда она проваливается в сон. Он замечает лишь когда машина останавливается. Будить её — слишком жестоко даже для него. Потом придётся заново её уговаривать отдохнуть. А Юсупов уже устал ругаться с ней на эту тему. Он никогда не выходит победителем в этих спорах. Пусть лучше спит.       Он выходит из машины, обходит её с другой стороны и открывает дверь. Он осторожно просовывает руку под женские ноги и легко подхватывает Соню, закидывая её руки к себе на плечи. Она, не размыкая век, утыкается носом в сгиб его шеи. Он понятия не имеет, когда она спала в последний раз. Прошлой ночью — работа, позапрошлой он сам не ложился, потому что приснился особенно кошмарный кошмар. Софа успокаивала его до утра. Будет честно, если в этот раз он будет её сторожить.       Она куда легче, чем он предполагал. Ему кажется, что если он хоть немного сожмëт руки, то она обратился в осколки и пыль. Иногда она порядочная дура. С такой нагрузкой не справится никто, а она пытается и пытается, почему-то думая, что только ей удастся вынести это всë. У неё какая-то патологическая потребность строить из себя великомученицу.       Он не успевает перейти порог дома, как уже натыкается на Павлика. Феликс шикает, предотвращая ненужную болтовню, и прижимает Соню ближе к себе, надеясь, что она не испытывает никаких неудобств. Паша всё больше от неё в восторге. Князь никогда не водил сюда своих женщин, а эта барышня у него буквально у него живёт. Значит, что-то особенное. Раньше он мог сутками пропадать неизвестно где. Возвращался всегда пьяным и лыка не вяжущим, и Павлику не раз приходилось укладывать его спать. Он привык и на долю свою не жаловался. Но нынешнее положение дел нравится ему куда больше.       Соня так и не просыпается. Юсупов, добравшись до спальни, открывает дверь плечом. Окружающий мрак разбавляется только блеском высокого полумесяца, осторожно заглядывающего в окна. Опустив свою ношу на постель, Феликс расстёгивает колье и аккуратно откладывает его на тумбочку. При виде ничем незащищённой шеи он громко вздыхает и — от греха подальше — спешно возвращает на место крестик. Так Соня смотрится роднее.       Он аккуратно смывает её макияж и долго возится с платьем. Разобравшись, старательно отводит глаза, высвобождая её грудь из тугого корсета. Юсупов избавляет её от ремней на ногах, в которых она держит один из своих кинжалов. Софа сказала, что это отцовский. Как она может выносить вид этого блестящего лезвия, зная, что его владелец неоднократно делал ей больно? Для Феликса абсолютно непостижима её способность к прощению, ведь он сам не простил никого. Иногда ему думается, что и себя самого он не смог простить за Соню. Мысли те всегда мимолётны, но даже то, что они у него возникают, говорит о многом. Он не может сказать, что ему стыдно, потому что это качество атрофировано у него полностью. Наверное, просто горько. Обидно за те миллионы дней, в которые они могли друг друга любить, но не любили, потому что он был увлечён игрой в Бога. Сейчас Юсупов пытается перехитрить себя и свою природу. Пока что выходит, и он всё усерднее верит в «долго и счастливо». Соня называет его идеалистом. Ну и пусть.       Она ненавидит спать в обнимку, утверждая, что он больно пихается локтями, но сейчас права голоса у неё нет, так что Феликс с удовольствием пользуется неожиданно открывшейся возможностью сделать так, как хочется ему. Он никак не ожидает, что она прижмётся к нему в ответ. Насколько же сильно она на самом деле устала? Соня ведь всегда просыпается от малейшего шороха, а тут…       Что ж, ей это даже на пользу. Юсупов готов запретить ей работать, но она любые ограничения воспринимает в штыки. Он считает, что делает ей одолжение, закрывая на подобное глаза. Прежде он никому не давал столько свободы, и Софии следует это ценить. Натягивать поводок он умеет не хуже её.